– Стой! Стой!
Машина резко остановилась, будто бы Максим ждал команды, и Тамму радостно заулыбался. Назад. Они поедут назад.
– Нам нельзя туда. Нельзя. Надо возвращаться, – сказал Николай.
Он сполз с пассажирского кресла, но его оттолкнул Максим. Парень с разбитой рукой просочился к двери и выпрыгнул в тундру.
– Надо возвращаться, – повторил Николай, с пыхтением поднялся и тоже шагнул наружу. – Мы должны идти, – сказал он из тумана.
Тамму смотрел вслед товарищам, подергивая головой. Что-то было не так. Он понимал, что должен бежать следом. Должен бросить вездеход и спешить к морю. Но вдруг снова увидел пальчики Гаунаут.
В салоне сочно пахло отсыревшей тундрой.
– Коля! Макс! – закричал в туман Тамму.
Высунулся в дверь, уперся руками в проем. Пошатнулся, вытаскивая себя из железного брюха, но едва нога оторвалась от пола машины – дернулся обратно. Лицо Ганаут изменилось. Она мотала головой в испуге.
– Но я должен идти к морю… – проскулил Тамму.
Ганаут еще раз мотнула головой. Он захлопнул дверь вездехода. Жена верила, что Тамму приведет помощь из Лаврентия. Нельзя ее подводить.
И кто-то еще ждал их… Кто-то еще!
Тамму зарычал, разрывая наполняющий голову туман. Прикусил губу, чтобы прийти в себя. Что он тут делает?!
– А-а-а-а-а! – взвыл чукча, отвесив себе оплеуху.
Из памяти проступил длинный кабинет. Портрет какого-то президента на стене. Лев Васильевич в кресле. Да, он отправил их. Он сказал ехать.
Тамму вцепился в образ, вытаскивая воспоминания как засохшую козявку из носа. Нет связи. Нет сети. Пропало семнадцать человек.
Картинка сформировывалась. Из пустоты, кроме булькающего Льва Васильевича, проступило две фигуры. Николай, начальник кооператива, и Максим – водитель вездехода.
Глава администрации что-то говорил. Но уши как водой залило. Проступали обрывки предложений. Семнадцать человек. Гарнизон пограничников пуст. Заперт. Шторм. Умер. Тамму мялся тогда, чувствуя себя не в своей тарелке. Он впервые видел кабинет главы администрации.
Память выудила список на столе Льва Васильевича. Имена и фамилии тех, кто ушел ночью в море. Колонка загибалась чуть вправо, буквы, выведенные синей ручкой, расплывались, переходили в цифры. 13.01.56, 13.06.78, 13.08.2019…
Лев Васильевич выделил каждую чертову цифру кружочком. Поймав взгляд Тамму, глава Уэлена перевернул листок бумаги чистой стороной наверх. Посмотрел на Николая:
«Придумай, что-нибудь».
Тот деловито кивнул.
«Полицию, ФСБ, СЭС, что угодно… Я не знаю, что делать», – поник глава администрации, рассеянный взгляд коснулся окна, за котором по заливу сновали вельботы с морзвероловами.
С самого раннего утра бригады искали тела ушедших.
«Пусть гонят сюда технику, вывозят людей», – добавил Лев Васильевич. – «И поторопитесь».
Рука дернулась, тело, будто током прошибло, и воспоминания развеялись. Тамму плюхнулся на сидение водителя, хотя хотелось открыть дверь и бежать по следам траков назад, домой. К морю. Он надавил клаксон, и сирена прорвала рыхлую плоть тумана. Пальцы дрожали, ноги выплясывали, и из груди рвался то ли сип, то ли рык.
Тамму утопил педаль газа, и вездеход взревел, очнувшись. Железная машина поползла по тундре дальше. Поползла медленно, уверенно. Чукча морщился. Что-то влезало ему в голову. Что-то копалось в мыслях холодными щупальцами, и Лев Васильевич уже не выглядел потерянным. Он держал обе руки на плечах Тамму и говорил ему:
«Возвращайся. Быстрее. Мы принадлежим морю. Ты ушел слишком далеко».
Тамму не мог вспомнить, было ли это на самом деле, или же нет. Шепча молитву, он придавил педаль газа домкратом, вцепился ватными ладонями в руль. Пальчики Ганаут уже не прощались. Они манили.
«Возвращайся», – шептали ее губы.
Потерявший управление вездеход рухнул в озеро Коолен через два часа.
Чукча-косторез в тот момент царапал ногтями заднюю дверь. Он никак не мог найти ручку, но знал, что именно здесь море ближе.
Ледяная вода его успокоила.
– День второй —
Алексей проснулся от холода. Повернулся на бок, чтобы обнять жену. Слепо хлопнул рукой по пустой половине кровати. И вспомнил вчерашний день. Суету поселка. Чувство пустоты, когда утром обнаружил, что супруга ушла в море в числе других.
Вспомнил полдня на вельботе, вспомнил поиски тел. Вспомнил полдня мучительного вопроса – зачем Марта ушла, что могло обидеть ее, задеть? Соратники строили версии, одна другой страшнее, но Алексей их не слушал. Ночь принесла горе в семнадцать семей, но беды остальных это чужие беды. Свое несчастье несет гораздо больше боли. Остальные ушли – и ладно. Но почему так поступила Марта?!
Алексей отупел от этой мысли, потеряв связь с реальностью. Ветер бился о штормовку, глаза болели от монитора эхолота. Пусто. Дно залива опустело. Ушла даже рыба.
Потом старший остановил поиски, и молчаливый Алексей вернулся домой. Заперся и не отвечал на стук в дверь и крики в окно от Петра. Сосед, с которым много был пройдено и пережито, так и не достучался до потерявшегося приятеля. А тот пусто шатался по дому, стараясь не смотреть в сторону моря. На призывную сирену от здания администрации он не вышел.
Верх нереальности, так он назвал свое состояние. Марты не могло «не быть». Она была с ним всегда. Они сошлись во время учебы в Анадыре. Знакомы были всю жизнь, так как Уэлен поселок маленький, но узнали друг друга только потом, студентами. Там же и расписались, а затем вернулись в родные края и никогда не расставались.
До прошлой ночи.
Алексей бродил по их опустевшим владениям с бутылкой в руках. Прикладывался к водке, как к лимонаду – жадно, большими глотками. Сам не заметил, как выключился.
И сейчас сухость в горле, да сжатая тисками инквизиции голова сказали ему: «это явь, это не кошмар». Он скривился, как готовый заплакать ребенок.
И тут увидел Марту. Она стояла в углу комнаты, в той самой ночной рубахе, в которой ложилась спать прошлой ночью. Ее волосы плавали в воздухе, словно попавшие в невесомость водоросли.
– Господи, – всхлипнул Алексей. – Марточка. Марта… Как ты меня напугала!
Он вскочил с кровати, подбежал к жене и обнял ее. Холодная вода, невидимым коконом окружающая супругу, обожгла кожу. Алексей отпрянул, но руки Марты морскими змеями обвили его и притянули к себе. Прижали к мертвому телу, затянув в едкую оболочку.
Глаза защипало от соли, но даже сквозь боль он не закрыл их, глядя в разинутый рот бледной жены, и закричал в воду, выдувая истеричные пузыри. Море хлынуло в ноздри, в горло. Алексей рванулся, но хватка супруги не ослабла. Руки увязли в теле Марты, будто оно состояло из разогретого пластилина, чудом сохраняющего форму, но твердеющего там, где с ним не боролись.
На улице кто-то закричал. Грохнул выстрел, и криков стало больше. Андрей слышал это сквозь заложившую уши воду, уже не сопротивляясь и проваливаясь в небытие.
***
По подмерзшей дорожной грязи на четвереньках полз ребенок. Петр стоял с ружьем у детского сада, где сегодня собрали женщин, и не мог заставить себя поднять оружие. Малыш смотрел на землю, тараня холодный мир светлой головкой.
Морзверобои из кооператива, вместе с Петром сторожащие детский сад, попятились.
В свете качающихся на ветру фонарей наискось падал мокрый снег. На мальчике он не таял.
– Смотрите…
У магазина, со стороны моря, появился голый толстый мужчина. Бледное пузо свисало и билось о бедра. Тимур-вертолетчик. Ушел этой ночью. За ним брела старуха Клава Никифоровна, медсестра из школы. Оплывшая, отекшая, с гривой седых всклокоченных волос.
– Бейте в голову. Бейте в голову! – закричал Игорек, самый молодой из морзверобоев. Он учился в ПТУ в Лаврентия и вернулся в родной поселок после отчисления. – Это зомби! Бейте!
Он выстрелил первым. Следом загрохотали ружья остальных. Целились, как и было сказано, в голову. Но никто будто бы и не попал. Ни Игорь, ни самый меткий в Уэлене стрелок – старый Михаил Вуквукай. Последний с невозмутимым видом расстрелял весь магазин своего «СКС». У головы Тимура-вертолетчика вспыхивали водяные всплески, толстяк кивал в такт выстрелам, но так и не остановился.
Петр все смотрел на малыша, ползущего по улице. Ребенок перебирал руками и ногами, не поднимая головы, не меняя темпа. В холодном Уэлене стало еще холоднее. Его сын мог бы быть сейчас таким же. Если бы не выкидыш у Леры.
– Что это такое, что это? – закричал кто-то.
Вуквукай сменил магазин, вскинул карабин. Выстрелил, выстрелил, выстрелил. Он бил как учил отец, которому передал знания дед, узнавший о мастерстве охоты от прадеда. Свинец находил суставы, сердце, глаза, но вертолетчик лишь покачивался и шел дальше.
– В дом, – сказал кто-то. – Уходим.
Ребенок, наконец, поднял голову. Белое лицо с обвисшими щеками и набравшими воды нижними веками. Петр сделал шаг назад. Заскрипела калитка от забора, окружающего детский сад. Вуквукай все стрелял, и с каждым выстрелом лишь зверел от тщетности усилий.
Стервенеющего охотника затащили во внутренний дворик. Калитку заблокировали. Вуквукай обмяк, опустил руки. Когда Тимур-вертолетчик подошел к забору из рабицы, старик плюнул в него. Толстяк же сделал шаг вперед. Сетка натянулась и утонула в разбухшем от воды теле. Старуха, шедшая с ним, тоже навалилась на забор, и металл не удержал ее. Мертвецы прошли рабицу насквозь, словно жидкие роботы из старого фильма. Заорал, а затем резко забулькал Игорек. Петр увидел, как прыгнул на парнишку ребенок Марии и вцепился ему в лицо. Кто-то пытался оторвать малыша, но руки проходили сквозь мертвое тело.
– Это вода. Они вода!
– В дом, в дом!
Петр, наконец, поднял ружье и выстрелил. Прямо в голову Игорьку. Тот застыл, успокоившись, а ребенок поднял лицо к стрелку. Равнодушное, белое лицо утопленника, вокруг которого в невидимом водяном коконе плыли кляксы крови.
На Петра навалился Тимур, обнял, и в глаза хлынула соленая вода; морской яд обжег легкие. В заложенных ушах кто-то голосил, трещали далекие выстрелы. Под весом вертолетчика колени Петра подогнулись, и он упал на землю, кашляя и выблевывая холодную воду, которой некуда было выходить. Глаза пучились, горло рвало, тело каменело.