А потом пришел покой.
***
Мобильный телефон лежал возле шипящей помехами радиостанции. Лера включила экранчик и убедилась, что связи так и нет, наверное, уже в пятый раз за последние десять минут.
– Частишь, – сказал Михаил Вуквукай.
Чукча сидел у обогревателя и чистил оружие. Головы он не поднимал – угадал по жестам.
– Частю, – согласилась Лера.
Папироса в уголке рта качнулась в ритм слогам. От дыма слезились глаза. Табак убивал ее, несомненно, но сражаться с пагубным пристрастием Лера не могла. И не хотела. Пряталась от мужа, как девчонка в школе. Да, о ее тайне знал весь Уэлен, но никто не осмелился донести Петру. Знали его тяжелый характер. Боялись, что суровый морзверолов мог сделать с женой.
Сердце заныло. Вуквукай рассказал ей о том, что случилось во дворе. Он всем рассказал. И она, почему-то, почувствовала облегчение. Люди подходили, обнимали, говорили теплые слова, а Лера представляла себе, как теперь спокойно закуривает. Без оглядки.
Она затянулась покрепче. Так, чтобы сдавило горло. Выпустила клуб дыма, как героиня хорошего, правильного фильма. Будто не статистка с сиськами и поцелуем в финале, а сильная, независимая женщина, с личной драмой, с трагедией. Не курица, которую вечно топчет муж.
Окно, напротив которого она сидела, выходило на море. Но сейчас она не видела ничего, кроме косого снегопада под яркими фонарями и забора детского сада, в котором сейчас было очень тесно. Лев Васильевич собрал здесь под сотню человек. Еще одну группу расселили в школе, но многие остались в своих домах да квартирах. Не верили, что все серьезно. Все про вездеход вспоминали.
Если завтра помощь не придет, значит… Лера потерла переносицу, уходя от мысли.
Вышедшие из моря бродили вокруг сада, упирались в стены, обнимали их и отходили. Мертвые лица тянулись к свету в окнах. Мертвые руки ласкали свежую краску. Лера помнила, как заказывала ее и как банки разгружали с баржи.
Она щелкнула мобильным. Связи нет. Радио шипело на всех волнах. Она посмотрела на часы.
Обе стрелки уперлись в цифру двенадцать.
– Кто-нибудь ходил к погранцам? – спросила Лера. – У них аппаратура должна быть лучше. Может, у них есть связь? Вообще сразу надо было к ним идти!
Ей никто не ответил, и она обернулась
– Михаил Алелэкович?
Вуквукай сидел на стуле, вытянувшись псом, учуявшим вкуснятину. Локоть его резко дернулся. Заплясала нога. Карабин грохнулся на пол и зазвенел рассыпавшимися деталями.
– Михаил Алелэкович? – тихо спросила Лера.
Мужчина содрогнулся. Встал, пританцовывая. Невозмутимое морщинистое лицо чукчи побелело.
– Что с вами?
Охотник ринулся вперед, оттолкнул Леру в сторону и вскарабкался на стол. Сбросил рацию, телефон и рванул раму на себя. В комнату ударил снег и холод, заревело море, а чукча прыгнул вниз, со второго этажа. Внизу под телом охотника заскрипела рабица.
Лера захлопнула окно и очистила стол от налетевшего снега. Села обратно, отыскала в кармане пачку папирос. Еле закурила – руки трясло так, что не получалось угнаться за огоньком зажигалки.
Внизу кричали женщины.
– День двенадцатый —
Радар пищал. Как в «Чужих». В зеленом мониторе вращалась развертка дальности, и когда она накатывалась на спрятанные в матовом море «огоньки» – те вспыхивали и попискивали. Сегодня их было уже пять. Пять объектов в акватории Берингова пролива. Каждый размером с корабль.
Может быть, там и правда что-то есть?
Сержант Ефремов глотнул из фляги, глянул на камеры. Эта, из поселка, опять пришла. Девушка с напускным видом курила папиросу, стоя у входа в казарму. Картинно. Будто из героического фильма. Обычно она заглядывала в окно, пробовала ручку двери и уходила восвояси. Но не сегодня. Девушка отбросила окурок и прикладом ружья выбила стекло. Сунула руку внутрь, чтобы отпереть замок.
Ефремов безучастно проверил эфир. С большой земли тишина, как и раньше. Он оправил куртку, проверил оружие. Вышел в тамбур.
Нарушительницу сержант нашел в радиорубке. Она увлеченно возилась с аппаратурой. Когда пограничник встал на пороге, то девушка потянулась было к ружью, но остановилась. Улыбнулась неуверенно.
– Ой, – сказала она. – Ой… Я не знала, что кто-то остался.
Сержант посмотрел на рацию, у которой дежурил тогда, пару недель назад. В ушах опять захрипел истеричный голос капитана:
«Мы не должны были открывать огонь. Не должны были! Они уходят в море. Они все уходят в море. Я не могу их остановить».
Пауза и пустое:
«Что мы наделали…»
Сержант выстрелил девушке в лицо. Затем вернулся в комнату отдыха и какое-то время читал засаленную книгу Бушкова «Охота на Пиранью». Когда прозвенел будильник, Ефремов пошёл в кухню. Съел сухпаек, запил его. Сверился с часами, отправился в тесную туалетную комнату, где тщательно почистил зубы, вглядываясь в свое сумрачное отражение. Высморкался. Вышел в коридор с потрескивающими люминесцентными лампами. Дошел до «помещения внутренней изоляции».
Остановился, повозился с ключами. Долго, с наслаждением от неторопливости, искал нужный и, наконец, вставил его в замок. Щелчок. Тяжелая дверь поползла в сторону. Ефремов включил свет. Пахло потом, нечистотами и чем-то склизким, холодным. Он тщательно запер за собой дверь. Ключи убрал в сейф. Сбросил код. Поставил новый. Записал его на бумажке. Бумажку положил под койку.
На полу, накрытые плащ-палаткой, лежали его товарищи. Четверо. Вахта. Все, кто остались на базе на время пограничного рейда. Он отбросил тяжелый плащ в сторону, посмотрел на серые лица.
Иващенко и Харламов сошли с ума в первую же ночь. Их трясло, крутило. Иващенко скреб дверь, как ополоумевший мартовский кот. Харламов выбил стекло в окне, но не смог протиснуться сквозь решетку. Утром оба успокоились. Лежали – один у дверей, другой у окна – тяжело дышали. Немигающие глаза запали глубоко-глубоко и видели что-то такое, от чего на затылке сержанта ежиком поднимались волосы.
Пока он, Скоролапов и Варляй перетаскивали тела в помещение изолятора – сержант четко осознал, что за пределами казармы всё изменилось. Старый мир ушел. Кто явился ему на смену – Ефремов знать не хотел.
– Капитан приказал оставаться на месте, – соврал он сослуживцам. – Командование беру на себя.
Спорить с ним никто не стал.
Через два дня к скребунам присоединился Скоролапов. А еще через три посерел Варляй. Ефремов переехал в помещение изолятора, понимая, что безумие доберется и до него. Он слышал попытки гражданских связаться хоть с кем-нибудь по радиосвязи. Им никто не отвечал. Даже в КВ-диапазоне царил только белый шум.
Однако Ефремов внимательно слушал женский голос, запрашивающий о помощи. Монотонный, уставший. Девушка говорила про море. Говорила о том, что ушедшие возвращаются. Что их нельзя убить, что нужно просто прятаться. Что никто не знает, почему это происходит, но, пожалуйста, держитесь в зданиях, держитесь группами, постарайтесь найти укрытие с надежными запорами. Уэлен вызывает кого-нибудь. Пожалуйста. Ответьте!
Сержант молчал. Так же, как молчали его соратники по ночам, когда выползали из-под плащ-палатки и толкались у запертой двери.
Он понимал, что рано или поздно наступит и его очередь. Потому каждый вечер и менял код в сейфе, запирая себя в изоляторе. Оставаясь в «укрытии с надежными запорами».
Ефремов улыбнулся. Затем накрыл тела плащ-палаткой, выключил свет и лег на койку. Закрыл глаза. Море их не получит. Как и ту дурочку, спасенную им в радиорубке.
Волны позвали его ровно в полночь. Он соскочил с кровати, раскидал вяло скребущихся товарищей, и замолотил по стальной преграде кулаками. Не чувствуя боли, не чувствуя страха.
Желая только лишь добраться до воды.
– День двадцать первый —
Днем они не появлялись. Приходили с ночным приливом и уходили с отливом. Бродили по поселку, будто бы еще помнили жизнь до того, как их призвало море. Бывшие уэленцы забирались в брошенные дома, толпились у светящихся окон школы и сада, а к рассвету возвращались назад, в воду. Молчаливые белолицые граждане умирающего поселка. Ночная смена.
Вездеход, отправленный в Лаврентия, уже никто не ждал. Равно как и помощи.
Погода так и не менялась: шторма да ветра. Один вельбот пытался уйти в море, чтобы добраться до Лаврентия, но Олег видел, как его разбило о скалы в паре километров от поселка. Команду он не нашел.
Каждое утро Олег уходил из Уэлена, находя успокоение в тундре. Садился на квадроцикл, цеплял запасную канистру и отправлялся куда глаза глядят. Но поближе к морю. Стоило направить машину чуть в сторону – накатывала необъяснимая и неодолимая тревога, руки сами поворачивали руль назад, к проливу. Олег не сопротивлялся. Главное оказаться за пределами поселка, где можно притвориться, будто все в мире осталось таким же, каким было всегда.
Хотя внутри зарождалась мысль: если взять несколько канистр с топливом, то, чем черт не шутит, может и до Лаврентии доедет? Все полезнее, чем ждать своей очереди отправиться в море.
Сегодня Олег решил отправиться чуть дальше, чем обычно. И тарахтящий в тишине тундры квадроцикл довез путешественника до Наукана, заброшенного эскимосского поселка.
На гряде застыл вездеход пограничников. Двери броневика были распахнуты, брюхо пустое. В кабине на пассажирском сидении гнил труп в камуфляже с погонами капитана. Дыра в виске почернела.
Туман развеялся, сполз с крутых пожухлых берегов. Из дымки проступили челюсти китов, торчащие из земли, да брошенные деревянные дома эскимосов. Хмарь откатилась в море. А то бурлило, кидалось брызгами. Олег заметил тянущееся от берега в море пятно. Дождался, пока туман не развеется, и поднял к глазам бинокль.
На волнах болтался огромный бледный пузырь. Олег протер уставшие глаза и вместо того чтобы вернуться к квадроциклу, пошел вниз. Остановился через несколько метров, уставился на пятно в бинокль. Медуза. Огромная. С хороший авианосец. Длинные соплевидные щупальца переплелись у прибрежного курумника.