Он кивнул и убрал руку из кармана.
– У вас интересный говор – произнес я, пока официантка ставила на стол блюдо с тушеной говядиной и бобами. – Так как вы, не говорят лет триста.
– Это от матери, – был ответ. – Она с Ньюфаундленда, из Тиллингейта.
– Тогда понятно, – кивнул я, – там в иных селах и поныне говорят, так же, как и при королеве Бесс. Благословенный остров, где живет дух старой доброй Англии.
– Не знаю, о чем вы толкуете, мистер, – произнес мой собеседник, – но север Ньюфаундленда – жуткая дыра. Промозглая земля и рыбацкие поселки, а в них – убогая деревенщина, не изменившаяся со времен первых поселенцев. Моя мать никогда не сожалела о том, что покинула те края, выйдя замуж за Этьена Престона, англо-французского судовладельца из Галифакса. Там я и родился – кстати, я не представился. Мое имя Томас. Томас Картрайт Престон.
Я вежливо кивнул.
– У моего отца было несколько судов, что ловили рыбу на Ньюфаундлендской банке, – продолжал рассказ Престон, – раньше я часто выходил с ним в море. Однако душа моя не лежала к морскому делу, – я получил хорошее домашнее образование и, в конце концов, сказал отцу, что меня привлекает юриспруденция. Отец отнесся к этому без восторга, но, видя, что я не изменю решения, согласился на мое поступление на юридический факультет в Далхаузи.
Впрочем, отучиться мне довелось недолго – Великая Депрессия разорила отца, как и многих судовладельцев. Пытаясь свести концы с концами, он все чаще выходил в море, пока в один ненастный день и не вернулся домой.
Мы с матерью остались без средств, по уши в отцовских долгах. Кредиторы дежурили у наших дверей день и ночь, и мать уже подумывала о том, чтобы продать все имущество, когда в доме появился мой дядя Николас Картрайт. До этого я видел его раз или два – отец не любил общаться с родней матери. До меня доходили обрывочные слухи о том, что Картрайт один из самых богатых судовладельцев Канады, что его суда не только ловят рыбу, но и охотятся на тюленей. Говорили, что его промысел простирается на все восточное побережье Канады, Гренландию, Исландию и даже Шотландию.
Мой дядя не изменился за те десять лет, что я видел его последний раз – высокий худой мужчина, с соломенными волосами и водянисто-голубыми глазами. Только по обветренному лицу можно было определить, что он регулярно выходил в море. В остальном Картрайт выглядел, как средней руки коммерсант – в строгом черном костюме и с тонкой тростью. Дядя сухо поздоровался со мной и прошел в комнату матери.
Где-то через сорок минут мать позвала меня. Преодолевая нахлынувшую робость, я перешагнул через порог. Мать сидела на кровати, а дядя курил трубку у окна.
– Томас, – начала мать, – дядя Ник согласился расплатиться с нашими долгами. Он возьмет в аренду и суда твоего покойного отца, выплачивая нам ссуду. И у него есть к тебе предложение.
Картрайт вынул трубку изо рта и повернулся ко мне.
– Я бы мог оплатить твою учебу, – медленно произнес он, – если ты отработаешь эти деньги юнгой на моем корабле. Сходишь в пару рейсов – и я заплачу тебе столько, что хватит до конца обучения.
Мне не очень хотелось покидать Галифакс и тем более – вновь выходить в море. Но выбора не было, поэтому я молча кивнул.
Подготовка к отъезду длилась ровно столько, сколько требовалось дяде, чтобы принять дела от матери. Уже через неделю, я стоял на борту парохода с пафосным названием «Королева Виктория». К утру мы были уже в Сент-Джонсе, впрочем, города я толком не увидел, поскольку в порту мы сразу пересели на баркентину моего дяди, носящее странное название «Скесса».
Как я понял из разговоров моряков, они выйдут на охоту, не заходя в Тиллингейт, где еще стоят рыбацкие баркасы, ожидающие, когда море очистится ото льда. Однако, чтобы бить тюленей надо идти к Гренландии именно в конце февраля – начале марта. Опасное это плавание, многие охотничьи суда находят там свою погибель, но Картрайт всегда возвращался невредимым и с богатой добычей.
Тогда я еще не знал, чего ему стоило это «везение».
С первых же шагов по палубе «Скессы» меня поразило, что тут, видимо, не считали, что «женщина на корабле к несчастью». Место кока занимала Сигрид Торбёрг – немолодая датчанка из Готхоба. Ей помогала дочь Эрма, как и мать светловолосая и худощавая, с холодными синими глазами. Стряпали обе лучше любого кока, но столь вопиющее нарушение морских обычаев было странным. Я пытался разговорить кого-то из женщин, но они отвечали столь неохотно, что я быстро оставил эти попытки.
Матросов на «Скессу» набирали из коренных «ньюфи»: чистокровных англосаксов, ведущих родословную из Девоншира и Дорсетшира. Охотники на тюленей были скандинавы – исландцы, датчане, американцы и канадцы скандинавского происхождения. Других народностей почти не имелось и это тоже было странно – обычно на таких судах собираются моряки чуть ли не со всей Атлантики.
Я жил с матросами, хотя они и чувствовали неловкость, обращаясь к родственнику капитана. Да и я не стремился общаться с ними иначе как по делу. Кубрик охотников находился в пяти футах от нас. Однажды ночью я проходил мимо этого помещения и увидел, как из-за щели в двери пробивается слабый свет. Из любопытства я подошел ближе и услышал монотонное песнопение. Язык, на котором все это пелось, мне был совершенно незнаком. Я прислушался – показалось мне или среди грубых мужских голосов звучат и женские? Неужели Сигрид и Эрма с ними?
Тяжелая рука легла на мое плечо. Я резко обернулся – передо мной стоял Картрайт. На его лице было не больше дружелюбия, чем на морде акулы.
– Что ты тут делаешь? – холодно спросил дядя.
– Я…я просто мимо проходил, сэр, – запинаясь, сказал я. – Я ничего не…
– Иди в каюту, – бросил он. – И старайся не появляться ночью на палубе, – добавил он, открывая дверь в кубрик.
Чуть ли не на цыпочках я прокрался к своей койке. До утра я не мог сомкнуть глаз, но я так и не решился на то, чтобы спрашивать о ночном происшествии у матросов. Было похоже, что всех их объединяла некая мрачная тайна.
Через несколько дней мы оказались у берегов Гренландии. Тюленьи пастбища превратились в арену кровавой бойни: морского зверя били из ружей, а потом сходили на берег и добивали топорами. Но затем Картрайт взял курс на восток, как я понял из разговоров – к Исландии. При этом капитан избегал встречи с любыми судами, что попадались по пути. Матросы и охотники стали особо молчаливы, перекидываясь скупыми фразами по работе. Казалось, весь корабль застыл в напряженном ожидании.
Глубокой ночью матросы наглухо закрылись в кубрике. Старший матрос Уильям Стефенсон, англо-норвежец с Лабрадора, строго-настрого предупредил меня: чтобы не случилось – не выходить на палубу. На вопрос «Почему?» – он посмотрел на меня как на идиота и повторил предупреждение.
– «Скесса» не простой корабль, – добавил он. – На борту бывают… гости.
Больше он ничего не сказал, а мне и не хотелось спрашивать. Может Картрайт – контрабандист или что похуже? Честно говоря, я этого знать не хотел и счел за лучшее последовать совету старого матроса.
Я вспомнил его слова среди ночи, когда проснулся в холодном поту. Сердце бешено колотилось, хоть я никак не мог понять, что ввергло меня в такой ужас.
Внезапно шхуну качнуло – не так, как бывает от волн. Словно что-то тяжелое припало к ее левому борту, накренив судно набок. Прислушался – снаружи раздавалось знакомое пение. И тут я оцепенел от страха – со стороны моря послышался ответ. Та же песня – но на совершенно ином языке. Да и голос – пусть и чуть слышный, словно доносящийся из-под земли (или воды?) – не мог принадлежать человеческому существу.
Все звуки смолкли, когда корабль вдруг содрогнулся от носа до кормы. Вслед за этим я услышал на палубе влажные шлепки. В паническом страхе я оглянулся по сторонам и увидел, что никто из матросов не спит – все внимательно прислушиваются к звукам снаружи. Я поймал взгляд Стефенсона, и он приложил палец к губам.
Пугающие звуки меж тем, слышались у самой двери, и я почувствовал, что сердце готово выпрыгнуть из моей груди. В ноздри ударил густой рыбий запах. Я подумал, что сейчас умру от страха, но звуки уже удалялись в сторону кормы. Я повернулся к Стефенсону, но тот уже оборачивался к стене, накрываясь одеялом. Но я был уверен, что никто из матросов, как и я, не сомкнул глаз до рассвета.
Наутро ничего не напоминало о пугающих событиях ночи. Я попробовал еще раз расспросить матросов, но они наотрез отказались говорить. Только Гуннар Ларсен, рыжебородый датчанин из Гренландии, с нервным смешком сказал, что я все пойму в конце плавания.
Сейчас же всем было не до разговоров – впереди маячили угрюмые скалы исландского берега. Позже я узнал, что мы подплывали к полуострову Вестфирдир, крайней северо-западной оконечности Ледяного Острова. К полудню мы вошли в один из узких фьордов. Место это поражало дикой красотой – огромные черные скалы, водопад, с шумом падающий в воду, белеющий на далеких вершинах ледник Дрангайёкюдль. Эти края выглядели абсолютно не предназначенными для человека, тролли и ледяные великаны скандинавских мифов были бы здесь более уместными обитателями.
Но все же тут жили люди.
На исходе дня мы причалили к берегу, и я с удивлением увидел в ста футах от воды небольшой домик с дерновой крышей. Казалось невероятным, что здесь кто-то может жить – и еще более невероятным был человек, встречавший нас на берегу.
Худой мужчина, с коротко постриженными рыжими волосами, был облачен в одеяние лютеранского пастора. За его спиной стояла женщина в шерстяном платье и двое светловолосых парней. Картрайт спустился на берег и почтительно поздоровался. Как выяснилось исландца звали Ларс Сигурдасон, женщина была его женой, а парни – сыновьями. И судя по их разговорам с Картрайтом, пастор с женой будут сопровождать нас в дальнейшем плавании.
Сигурдасон подарил нам пару овец из своего стада и всю ночь у нас был пир – я, как и матросы, давно не пробовал свежего мяса. В ответ Картрайт презентовал пастору тюк тюленьих шкур, а также несколько мешков из капитанской каюты.