Всю ночь, пока мы пировали на баркентине, Картрайт провел в доме пастора.
Наутро капитан дал команду к отплытию. Пастор поселился в капитанской каюте, а его супруга – у Сигрид, став нашей третьей поварихой. Она часто мелькала на камбузе, однако Ларс Сигурдасон почти не выходил на палубу днем. Ночью, видимо, он нарушал свое затворничество – как-то раз задержавшись на палубе дольше обычного, я увидел сухощавую фигуру в черном, направлявшуюся в сторону охотничьего кубрика. Стукнула дверь и зловещая мелодия зазвучала с новой силой, а я поспешил к матросскому кубрику, опасаясь услышать то, другое пение.
«Скесса» продолжала рыскать между Гренландией и Исландией в поисках добычи. Удача сопутствовала нам и вскоре мы повернули к берегам Канады с трюмами забитыми тюленьими шкурами.
Вскоре, после того как берег Гренландии скрылся за горизонтом, погода начала портиться. Ветер крепчал, небо затягивалось тучами, из которых срывался дождь с мокрым снегом. Море, бывшее спокойным, за считанные минуты превратилось в бушующую стихию, перед которой наши суда казались щепками. Стены зеленой воды, вздымались чуть ли ни на сто футов, так что порой казалось, что баркентина находиться на дне исполинской ямы.
«Скесса» то взлетала на гребень волны, то ныряла, зарываясь в воду по борт. За штурвалом стоял Стефенсон, и было видно, каких усилий ему стоило вести корабль. Огромные валы перекатывались через палубу, сбивая с ног матросов, хватающихся за все, что попадалось под руку. Картрайт, выкрикивал команды, из которых мы едва разбирали половину слов – остальные заглушал рев океана. Все мы, навалившись, пытались удержать хлопающие паруса, чтобы корабль не завалился.
Неожиданно послышалось громкое пение, перекрывающее шум волн. Обернувшись, я увидел, как по палубе шествует пастор Сигурдасон. Волны обрушивались на корабль, но – странное дело – исландский священник спокойно поднимался на нос баркентины. Казалось, что огромные валы странным образом обходили исландца, не сбивая с ног и не мешая идти. По качающейся палубе он поднялся на нос и встал рядом с рулевым. Уильям даже не взглянул на него – его взгляд был прикован к водяной стене, на которую вновь взносился корабль.
Сигурдасон вскинул руки и хрипло прокричал:
– Бара! Бара! Бара!
Он добавил еще несколько слов на исландском, но я уже не слышал их. Объятый паническим страхом я смотрел на чудовищные волны. Мистер, вы можете решить, что я сумасшедший, но в тот момент я и вправду видел, как сквозь водную толщу проступают очертания могучей великанши с хвостом кита и дубиной в руках. Гигантская ручища поднялась, и дубина устремилась к нашему кораблю, который тут же накрыло огромной волной.
Меня отнесло к левому борту, я в последний момент зацепился за какой-то канат. Когда вода схлынула, я жадно вздохнул и бросил взгляд на нос. Уильяма Стефенсона у штурвала не было, вместо него правил пастор Сигурдасон и по-прежнему пел. Даже не зная ни слова по-исландски, я понял, что это не могло быть молитвой – во всяком случае, не тому богу, которому я привык молиться с детства.
Шторм утихал как по волшебству – огромные валы, стремительно уменьшались, ветер стих и даже в черных тучах проглянул просвет. Не прошло и получаса, как море успокоилось, словно получив свою жертву.
Впрочем, я уже понял, что так оно и было.
К моему удивлению, после шторма мы взяли курс не на юг к Ньюфаундленду, а строго на запад – к Гудзонову проливу. К утру появились берега Лабрадора – дикая безлесная тундра. Мы встали на якорь в небольшой бухте, надежно укрытой как с моря, так и с суши, и Картрайт распорядился спустить шлюпку. В нее спустились только охотники, вооруженные до зубов. На судне они не появлялись до глубокой ночи, раз или два мне показалось, что я слышал с берега выстрелы. Я так и не увидел возвращения охотников, но наутро они снова оказались среди нас. Картрайт приказал немедленно сниматься с якоря и идти на юг.
Когда «Скесса» вошла в пролив Белл-Айл, над водой сгустился туман. Судно шло наугад, каждый миг рискуя налететь на скалы – однако Картрайт уверенно прокладывал курс, сам встав за штурвал. Рядом с ним стоял пастор, что-то бормоча себе под нос.
Что-то вокруг неуловимо менялось: и море, и воздух, и сама природа становились иными. На мачтах засветились огни святого Эльма, и море за кормой подернулось призрачным зеленоватым светом, видным даже сквозь туман. Странные звуки раздавались в ночи, и неясные тени появлялись в тумане, пугая моряков. Казалось, привычный реальный мир, тает как наваждение, обнажая пугающую колдовскую изнанку.
Наконец, впереди послышался рокот волн, разбивающихся о прибрежные скалы, и почти сразу же туман начал рассеиваться. Вскоре перед нашими глазами предстал остров.
…Престон прервал свой рассказ и посмотрел на меня. Он молчал так долго, что я не выдержал и спросил.
– И что за остров?
– Я потом искал его на всех картах, – произнес моряк, – но не находил. Все острова там наперечет, в проливе их не так уж много. Только на старой карте начала семнадцатого века я обнаружил маленький островок рядом с Ньюфаундлендом. Рядом с ним были изображены два прыгающих дьяволенка, а надпись гласила…
– Остров Демонов, – ошеломленно закончил я. – Но этот остров – ошибка географов, еще тех времен, когда побережье Ньюфаундленда было плохо изучено.
– Я тоже так думал, – горько усмехнулся он, – но нет. Остров Демонов существует, и я сходил на его берег, хоть и не желал этого. Однако дядя настоял на своем.
– В тебе кровь Картрайтов, – сказал он, – ты должен это видеть.
Мне пришлось спуститься в лодку, где кроме меня и дяди были охотники и несколько матросов – из тех, что давно плавали с Картрайтом.
Кроме нас на воду спустили еще две шлюпки – в одну из них сел пастор и, к моему немалому удивлению, все наши три женщины. В третью шлюпку уселись гребцы, не менее пяти охотников, а с ними несколько человек, которых я раньше не видел на судне. Невысокие со смуглой кожей и слегка раскосыми глазами, они испуганно озирались. Я признал в них «сетлеров» – англо-эскимосских полукровок, что населяют редкие поселки на северном Лабрадоре. Было видно, что им хочется сбежать, но ружья не давали им этого сделать. Только тогда я понял, зачем охотники спускались на берег.
Картрайт направил шлюпку, огибая остров с севера. Вслед за ним шли и остальные лодки. С моря казалось, что берег представляет сплошную отвесную скалу, однако при ближайшем рассмотрении выяснилось, что ее разрезают многочисленные проливы, так что сам остров представлял собой скопище больших и малых скал. Картрайт дал команду, и наше утлое суденышко направилось в один из фьордов. Бушующие волны грозно бились о скалы, однако наш рулевой видимо уже плавал здесь и ловко завел шлюпку в узкий пролив. Вслед за нами вошли и остальные лодки.
– Раньше это место называлось Скаггифьордом, – пояснил Картрайт.
Внутри нас подхватило течение, понесшее шлюпки меж острых скал, торчавших, словно зубы исполинского дракона. Наши рулевые и гребцы, впрочем, легко обходили их – видно им не впервой в этом неприветливом месте. Стены фьорда испещряли трещины, провалы, небольшие пещеры. Временами оттуда раздавались какие-то шорохи, писк, шлепки, словно кто-то большой и неуклюжий, переваливался по скользким камням. Справа и слева от нас расходились круги, отмечавшие движение неких существ под водой.
Течение становилось все сильнее, так что рулевым приходилось прилагать усилия, чтобы не налететь на рифы. Наконец мы вышли в бухту с небольшим островком в центре. На острове возвышались девять каменных столбов, чуть ниже человеческого роста. При виде их в моей памяти ожили некие воспоминания – слишком туманные и расплывчатые, чтобы быть моими. Никто из моих спутников не произнес ни слова, однако я чувствовал, что каждый, кроме пленников-метисов, испытывал то же самое.
Мы подвели шлюпки к островку и втащили их на сушу. Сюда же грубыми пинками вытолкали несчастных сетлеров. Матросы и охотники держались за пределами круга камней, в то время как пастор и три женщины шагнули внутрь.
Только сейчас я заметил, что пугающие мегалиты испещрены странными знаками. Уже позже мне довелось повстречаться с Уильямом Уэббом, профессором Принстонского университета, которому я описал эти знаки, не говоря, разумеется, где я их увидел. По словам Уэбба это очень походило на рунические надписи, что находили на западном побережье Гренландии. Рядом с рунами на каждом столбе виднелся рисунок изображавший кого-то из морских обитателей: акулу, тюленя, кита, медузу…
Сигурдасон уже сменил пасторское одеяние на нелепый наряд из звериных шкур и шапку с рогами северного оленя. В руках он сжимал жезл с навершием в виде акульей головы, на груди красовалась пластинка из моржового клыка. Женщины обрядились в темно-синие плащи, с капюшонами из шкуры черного ягненка. Все четверо принялись собирать плавник, разбросанный по острову, затем полили полученную кучу ворванью из взятого со шлюпки бочонка. Миг – и посреди исполинских мегалитов заполыхал костер.
Пастор взялся за руки с женщинами и все они, встав вокруг костра, затянули знакомую заунывную песню. Ее сразу подхватили и остальные – охотники, матросы, сам Картрайт. Неожиданно я осознал, что и сам пою мрачное песнопение на незнакомом мне языке. Слова приходили на язык откуда-то извне, я не понимал их, и в то же время, не сбивался с ритма, повторяя за пастором. Исчезло ощущение дикости, безумия, нереальности всего происходящего, все вокруг казалось абсолютно нормальным.
Но вот из пещер послышался ответный звук – и я узнал все то же нечеловеческое пение, что и ночью на шхуне. Море взволновалось, подернувшись белой пеной, волны с шипением выплескивались на берег, чуть-чуть не доставая до мегалитов. Пастор развернулся и подал знак матросам.
Тут же в каменный круг вылетел связанный сетлер – кто-то с силой вытолкнул его внутрь. Круг разомкнулся – я увидел, как Сигрид крадущимися движениями подбирается к перепуганному метису. Синее одеяние упало с ее плеч, обнажая еще не старое тело. В правой руке женщины блеснул нож, в левой руке появилась костяная чаша. Откуда она достала эти предметы, я так и не заметил.