Я в панике бежал и не спал две ночи, а потом, когда усталость заставила меня сомкнуть глаза в какой-то ночлежке в Джефферсон-Сити, Бледугхадда вновь пришла ко мне. Она говорила, что для искупления своей вины, мне нужно прийти сюда, где стоит древний храм, посвященный ей, – да, та самая башня. Ночью в назначенный час я должен предстать перед ней. Если же я этого не сделаю, – мистер я даже не решусь повторить, чем она пригрозила мне. Скажу только, что это хуже, много хуже небытия, в которое верят безбожники вроде вас.
Проснулся я от мерзкой вони, бьющей в самый нос. Я протянул руку – и почувствовал рядом что-то влажное. В ужасе я открыл глаза и увидел выпотрошенный труп бродяги, спавшего рядом. Вся ночлежка выглядела так, будто кто-то устроил бойню. Я в ужасе выбрался наружу и долго отмывался в водах ближайшей речки.
На вокзале я купил билет до Нью-Йорка, а оттуда направился в Род-Айленд. Я никому не мог рассказать о своей тайне – меня бы подняли на смех, посадили в сумасшедший дом, а то и в тюрьму. Но в Нью-Йорке я купил несколько номеров «Сверхъестественных историй», где и наткнулся на ваш рассказ. Тогда я и подумал, может вы что-то знаете. Теперь вижу, что это было дьявольское совпадение. Ну что же, хорошо уже и то, что мне впервые за долгое время удалось выговориться. Берегите себя, сэр, и мой вам совет – не пытайтесь разузнать об этом кошмаре больше, чем я вам рассказал…
Престон встал из-за стола и вышел, оставив меня в полном смятении.
Все, что рассказал несчастный моряк, выглядело бредом безумца – однако я поверил в него, несмотря на свой атеизм. С кристальной ясностью я осознал, что все, что я услышал сейчас, касалось и меня тоже. Мои предки – разве не пришли они в Новый Свет из старого Уэссекса, также как и предки жителей Ньюфаундленда? Разве кошмары о море не тревожили мои сны с двухлетнего возраста? Разве не поэтому, я так старательно избегал всего, что связано с морем и с негодованием, достойным самого твердолобого пуританина, осуждал все, что связано с утехами плоти?
Не потому ли, что подсознательно чувствовал: если падет возведенная мною стена, то она откроет адские бездны? И не потому ли моя кровь холодна как у рыбы, что кто-то из моих предков вступил в связь с демоницей из пучины? Не это ли понимание скользкой змеей проползло в мой мозг, когда я набивал на машинке рассказ, подтолкнувший к откровенности беднягу Престона?
Это было подобно наваждению – и я замотал головой, чувствуя, что схожу с ума. Я просто переслушал этого «ньюфи» с его нелепыми байками. Я вскочил на ноги, полный решимости найти моряка и заставить признаться во лжи.
Поспешно расплатившись с официанткой, я выбежал на улицу. Только сейчас я заметил, как стемнело. Мне было пора на паром, но я сомневался, что он сегодня выйдет из порта – я слышал шум разбушевавшегося моря. Лихорадочно оглядываясь, я вдруг увидел знакомую фигуру, заворачивающую за ограду Ньюпортской башни.
– Послушайте! – крикнул я. – Эй, Томас, черт бы вас побрал!
Он не остановился, и я кинулся за ним. Проплутав немного, я вдруг очутился на морском берегу. В десяти шагах начинался волнолом, о который с шумом разбивались пенистые валы. А у края мола стояла невысокая фигурка. Она выглядела такой маленькой и жалкой на фоне накатывающихся волн, что моя злость сменилась беспокойством.
– Престон! – закричал я, бросаясь к нему. – Не валяйте дурака! Идите сюда, Престон!
За шумом разбушевавшегося моря он услышал меня лишь тогда, когда я пробежал половину пути по каменному молу, промокнув от соленых брызг. Канадец сделал знак, чтобы я убирался. Я упрямо помотал головой и шагнул вперед, когда случилось ужасное.
С моря катилась огромная волна, больше всех остальных. Я крикнул, но Престон, даже если бы и хотел, не успел отбежать. Со страшным шумом вал обрушился на мол, скрыв с головой Престона. Послышался слабый крик, я увидел, как моряк упал и рванулся к нему, хотя и понимал, что не успею. Но вот волна отхлынула, и я замер на месте, пораженный ужасом.
Позже, когда меня нашли валяющимся без сознания на волноломе и с трудом привели в чувство, мне говорили, что виденное мною было порождением какого-то заразного безумия, что я подхватил от Престона. Мне хотелось бы в это верить, но в глубине души, я знаю, что обманываю себя. Ибо я видел Престона лежащего на молу с разорванным горлом, и кровь его стекала в бушующее море.
А над ним скорчилась ужасная тварь. Частично она и впрямь напоминала обнаженную женщину, с кожей как у акулы. Акульим был и плавник, венчавший стройную спину, и длинный хвост, бивший по воде и острые зубы, терзавшие тело Томаса Престона. А потом она подняла голову, и я увидел глаза – самое ужасное, что я видел в жизни. Светящиеся ярко-зеленым светом, с вертикальными зрачками эти глаза не были ни человечьими, ни рыбьими – глаза демона!
Я думал, что умру прямо там. Если бы чудовище кинулось на меня, я бы не смог пошевелить и пальцем, чтобы спастись. Но тут на мол вновь обрушилась волна, а когда она отхлынула – камень был пуст. Жуткая демоница исчезла со своей жертвой, как раз в тот миг, когда меня поглотил милосердный мрак беспамятства.
СкульпторНиколай Скуратов
1
Я своими глазами видел шедевры Скульптора. Да, шедевры, не побоюсь этого слова. Инфернальные, жестокие работы, созданные из человеческой плоти и костей, невероятные инсталляции, наводящие на мысль о неизлечимо больном разуме, чья степень извращенности превосходит любое понимание. Многие экземпляры, несмотря на то, что в дальнейшем доводилось лицезреть и худшее, до сих пор мерещатся мне в предутренних кошмарах.
Как можно описать их? Что сказал бы искусствовед, доведись ему войти в число избранных, кому доверили тайну? Не знаю, могу лишь говорить о своих ощущениях. Первое, конечно, было отвращение вперемешку с паническим страхом. Невозможно, это шутка, розыгрыш! Нечестно, за кого меня, в конце концов, принимают здесь? Но в глубине души я был уверен: передо мной самые настоящие шедевры кошмара, страстные и крайне невротичные, но в то же время – и этого нельзя отрицать, – созданы с холодным расчетом, с упрямой прагматичностью механизма, запрограммированного на определенные операции.
Первое время я не мог уложить в сознании два этих факта, и у меня родилась версия, что Скульптор умственно отсталый (этой версии я придерживался долго, тем самым, загнав себя в рамки привычной бытовой логики). Его разум спит, окутанный тьмой, из которой нет выхода; он смотрит на мир только через небольшое отверстие и через него же выкрикивает слова, которые никто не понимает. Но мы даже не слышим этих слов, мы видим, во что они превращаются.
Кататонический механицизм шедевров Скульптора лишь следствие его попыток обуздать собственную больную плоть, отражение ограниченности его возможностей; остальное – формы, идеи, стиль, все эти причудливые детали и даже некоторое подобие юмора – проекция клубящегося в оболочке мозга безумия.
Все свои мысли я излагаю в дневнике, хотя мой наниматель против того, чтобы я вел записи. Дескать, файлы могут попасть в чужие руки и поставить под угрозу весь проект. Но мне все равно, я буду и дальше фиксировать все, что связано с моими поисками. Слишком много поставлено на карту, слишком велика ценность истин, к которым я приобщился.
В кошмарах мне часто видится, как реальность, которую знаем, трескается и распадается на части, обнажая истинную природу вселенной, чья суть никогда не может быть оценена человеческими категориями. И чем дальше я продвигаюсь, тем больше мне приходится прилагать усилий, чтобы сохранить психическое здоровье. Исповедоваться дневнику для меня, пожалуй, единственная возможность оставаться на плаву.
Полгода назад я приехал в особняк Беликова, сухощавого, седого, напоминающего актера олигарха, совершенно нетипичного, с какой стороны ни посмотри. Дом на отшибе был почти пуст, хозяин сам вел меня через громадные, минималистически обставленные комнаты, погруженные в сумрак. Никакой роскоши и почти на грани обсессии любовь к чистоте. При входе Беликов заставил меня нацепить на туфли бахилы.
Главная часть дома находилась внизу. Я мог только догадываться об истинном размере подземелий и о том, что в них спрятано. Мне поручили миссию найти Скульптора, но меня буквально сводила с ума мысль о других тайнах. Ведь Скульптор лишь часть целого – того пласта неизвестной реальности, в центре которой покоится Черный Цилиндр и его бесчисленные, непостижимые творения. Скульптор порожден чревом Черного Цилиндра, он сам, в известной мере, и есть он, и все иные проекции этого явления, сущности, первопричины, называйте как вам угодно.
А что же остальные? Беликов намекал на богов, обладающих человеческими именами, но дальше не шел, а на мой вопрос, могу ли я узнать больше, ответил, что я не готов. Моя миссия, вероятно, будет слишком сложной и опасной, и нет смысла делать ее еще сложнее и опаснее.
– Однако, – заметил он, наблюдая за моим смущением, – я вам покажу кое-что. Идемте. Знайте, что моя осторожность основана не на недоверии к вам лично. Со временем вы поймете. Выполните свою работу и получите шанс подняться на ступень выше.
Я посчитал это справедливым. В конечном итоге, Беликов готов раскошелиться, поэтому имеет право на свои причуды. Хозяин дома улыбался. Очевидно, мой скепсис и вид, который я на себя напускал, играя прожженного профессионала, его забавлял.
Мы спустились на лифте на три этажа, вышли и отправились по длинному коридору. Справа и слева были двери без надписей и табличек, а обстановка напоминала офисную. И снова ни одного человека, только приглушенное эхо наших шагов.
– Считайте это задатком, – сказал Беликов, открывая ключ-картой дверь в конце коридора. – И знаком того, что я готов и дальше посвящать вас в тайны.
Он открыл дверь, мы вошли в просторное помещение, в центре которого была круглая комната с непрозрачными стенами и одной дверью. Беликов открыл и ее, входя первым и делая жест рукой. Мою осторожность он принял, наверное, за страх и не так уж и ошибся. В подземелье я чувствовал себя неуютно, но даже представить не мог, что это лишь прелюдия к тому, что скоро обрушится на меня.