Похоже, скоро девочка начала обо всём догадываться. Несколько лун назад она пришла ко мне в особенно хорошем настроении.
Я внимательно слушал её. Тебе есть с кем поделиться радостью и печалью, ведь ты тоже теперь не одна.
У тебя есть друг.
Я помогаю тебе.
Я понимаю тебя.
Ты говорила со мною долго-долго, а я терпеливо слушал. Я готов слушать тебя вечность, ведь у меня больше никого нет.
– Ты хороший. Ты такой замечательный. Очень хороший, и у меня есть для тебя подарок!
– Похвали… меня… – с трудом, не веря словам, выдавил я.
– Вытяни ручку, – потребовала она.
И я решаюсь. Я протягиваю из пещеры одну из своих лап. Мне немного больно, потому что только на свету я невольно приобретаю форму. Все восемь пальцев и кисть мгновенно покрываются кожей, а следом и шерстью. В мою ладонь, в которую легко может поместиться танк, ты осторожно кладёшь несколько обёрнутых в «БУМАГУ» сладких камешков. Я съел их все, вместе с бумагой.
Затем снова вытянул одну из своих десяти лап на свет. Мой друг уселся на ладонь, и я качал девочку вверх-вниз, выше самых высоких сосен. Она кричала от счастья, и я был счастлив вместе с ней. Можно ли быть таким счастливым после сотен лет тоски и горя?
Вчера, не слушая меня, она зашла в мою пещеру, и я не смог её остановить. Здесь девочка увидела всех тех, кто обижал маленького Охотника, и о ком она рассказывала мне. Я собрал их в одну кучу: с распоротыми животами, оторванными руками и ногами, но непременно лицами вверх. Я люблю смотреть на лица своих жертв, ведь передо мной мои трофеи и у каждого есть своя история. Мухи ползали по открытым глазам, черви копошились у них под кожей, но она узнала всех. Девочка смотрела очень долго, но ничуть не испугалась. Настоящий Охотник.
– Ненавижу эту собаку, до сих пор боюсь её, – громко и недовольно заговорила она. – Ты, баба Маша, ругала меня плохими словами, а ты, дед Макар, таскал за уши… Ты, Серёжка, зачем бросал в меня палки… Поделом вам всем! Так вам и надо!
Она повернулась лицом к темноте и принялась благодарить меня, а позже предложила поиграть в прятки. Я не понимаю, как можно играть со мной в прятки. Для неё я – пятно в темноте. Стоит ей шагнуть в мою сторону, как я тут же перемещаюсь в другое место, где есть тьма. Поймать меня невозможно, ведь я и есть тьма.
Прошедшей ночью снова помог своему другу. Опять мучают новые, пока ещё непонятные слова из её головы… «УЧИТЕЛЬНИЦА…» Зачем ты ставила детёнышам «ДВОЙКИ»? Теперь лежи здесь, в куче себе подобных. Успокойся, перестань делать зло и молчи…
Где же она? Где она? Я не допущу, чтобы тоска и одиночество вернулись. Я убью всех, на кого укажет девочка, растопчу их семьи, разорву домашних животных и снесу селения, где они обитают. Ведь кроме тебя у меня нет никого… Я просто хочу быть всегда рядом…
Она говорит, что вынуждена перебраться в город, так не забудь и меня… Мне надо, чтобы ты только… Только похвалила меня…
Я уже решил. Я всегда буду рядом, только не забывай меня.
Я могу жить в пещере, а могу на чердаке, в подвале, в любой тёмной комнате.
Везде, где нет света. Никто не увидит меня, никто не узнает нашей Тайны.
Мне нужна темнота, ведь я и есть темнота.
Мне нужна ночь, ведь я и есть ночь.
Мне нужна чужая смерть, ведь я и есть смерть.
В конце концов, я даже могу жить у тебя под кроватью, немного перестроив структуру своего тела.
Только… Только… Пожалуйста, я прошу, я умоляю, я заклинаю тебя:
«ПОХВАЛИ МЕНЯ!!!»
Зов из Красной ПустыниМаксим Горенский
Он пошёл, как ему казалось, наугад. Ржавый, сухой песок пылился под его размеренным шагом. Походкой человека сомневающегося, испытывающего волнительное ощущение, граничащее со страхом, он отмерял метры красной пустыни. Далёкий горизонт вселял лишь неуверенность. Правда ли там что-то есть? – он не знал. Но настойчивый шёпот убеждал его, что оно там, что ему необходимо следовать туда.
Он не знал дороги.
Он шёл без цели, без мысли, без спутника. Станция мирно спала этим ранним утром. Паршивое утро. Такое же, как и дни, с ртутным небом от края до края. А ночь здесь черна, как смоль. Ни света, ни звёзд.
Человек плёлся куда-то вперёд и слышал лишь свой шаг и слабое завывание ветра.
Планета. Ни зверя, ни птицы, ни насекомого. Она была безжизненна, пока сюда не пришли люди. На станции добывали ресурсы, а тот, что брёл через пустыню, работал учёным. Долгие годы и бессонные ночи, проведённые за изучением своей отрасли, за написанием статей и научных работ превратились в красный пепел этой выжженной планеты. Она тлела, как огонёк на конце сигареты. Испещрённая трещинами красная земля ничего не могла родить и простиралась на далёкие километры вокруг.
Апатия стала съедать его в ту же секунду, как он попал на станцию. Она медленно, но верно всё глубже проникала в его душу. И шёпот. Еле слышный, как чьё-то дыхание, он нарастал, но никогда не казался назойливым или сводящим с ума. Он так был похож на собственные мысли.
Одно слово.
Шёпот принёс лишь одно слово. Сначала оно проскальзывало незаметно среди потока мыслей. Потом попало под осознанный взор и стало рассматриваемо. Оно задержалось в сознании.
«Откуда-то я знаю это слово… где-то я его встречал…»
Учёный больше не мог выкинуть его из головы. День ото дня мимоходом он пытался вспомнить, что же оно значит. Он думал о слове всё больше и больше, оно всё сильнее мучило его своей загадочностью. Бывало, он так глубоко о нём задумывался, что переставал слышать людей вокруг. Об учёном забеспокоился врач.
«Уважаемый Виктор Андреевич, будьте добры, зайдите ко мне, как будете свободны. Говорят, вы стали жутко рассеянны и апатичны. Сами понимаете, в наших условиях это могут быть не добрые симптомы. Найдите время, зайдите ко мне. Сотрудники уже шутят: «Вял, как Покорский». Жду вас.
Павел Семёнович»
Он как-то, вскоре после письма, зашёл к врачу. Всё ограничилось беседой и выдачей лёгких препаратов для поддержания сил. Покорский обещал прийти, если ситуация не изменится или станет хуже, но так и не пришёл. Всё стало казаться ему не важным.
Однажды он лёг в постель и поймал себя на мысли, что грызущая тоска и жалость к себе ушли из его души – он больше не переживает, что так и не обзавёлся семьёй. Комната больше не сжималась и не давила своими стенами. Грудь не трескалась от рвущихся наружу сожалений. «Да, – думал учёный, – мне принадлежит множество научных работ и даже открытий в сфере изучения инопланетных ископаемых… Но какой во всём этом толк, если я – один?». Больше это не терзало его. Он уснул в ту ночь пустым, будто амфора, выкопанная откуда-то из тёмных глубин.
А теперь за его спиной уходила за горизонт скалистая гора, у подножия которой расположилась станция. Пустыня и тишина окружали его. Ветер обретал плоть, пыль оседала на нём, и он приобретал очертания живых существ. Они шли вместе с учёным. Они искали когда-то то же, что он ищет теперь. Они были давно мертвы, но красная пустыня не пожелала отпускать их. Учёный видел их, но не обращал на них особого внимания, становясь частью этого призрачного потока.
Спустя пять дней после того, как Покорский побывал у врача, он принялся искать въевшееся в его мысли слово в книгах. Вся библиотека мира была в его комнате – стоило только войти в базу данных. Он искал день за днём, обращаясь к научным трудам совершенно разной направленности. День за днём Покорский пролистывал десятки книг, совершенно забывая о своей работе. Забывая обо всём. Его память стиралась растущим словом, которое произносил шёпот. Оно занимало всё больше места в его сознании.
Покорскому понадобилось три недели, чтобы найти его в одной забытой всеми книге. Её содержимое было похоже на бред сумасшедшего, до благоговейного страха уверенного в своей правде. Написанная в начале далёкого XX века, она не представляла ни научного, ни художественного интереса, но Покорский с каждой прочитанной строчкой всё больше верил ей. Ему становилось страшно. Книга Брауде рассказала ему о далёкой планете Нор, о её кроваво-ржавой почве и ртутных небесах, о её сухой, выжженной земле и горести запустения…
«Первым проклял их Ханханеш…»
Вот оно.
Вот оно.
«Ханханеш».
Прочтя это слово, Покорский потерял сон.
Впереди показался высокий холм, ставший для учёного неким рубиконом, важной точкой в его пути. Одноглазые призраки ускорили свой шаг. Трещины на сухой земле стали шире, а потому приходилось смотреть под ноги. Красное тело, испещрённое чёрными венами. Разум Покорского погрузился в туман. Шёпот по-прежнему давал о себе знать.
«Ханханеш».
Гора, у которой расположилась станция, много часов назад ушла за горизонт. О том, что Покорский пропал, узнают не скоро, а к этому времени его следы окончательно заметёт ржавым песком, и он затеряется в бескрайней пустыне.
Ангел.
Чувство невозможного и невероятного парализующим разрядом прошло по всему телу учёного. Испытанный им благоговейный страх по силе не мог сравниться ни с чем, что он чувствовал раннее.
На безжизненной планете, не населённой никем, ужасающе возвышалась огромная серая статуя, изображающая ангела. Он держал руки так, будто готов был принять пришедшего. Голова его была сокрыта капюшоном. Сложенные крылья обрамляли спину. Однако вместо ног, из-под его длинной робы росли длинные щупальца. Покорский задрожал. Его разум молниеносно сопоставил увиденное с прочтённым в Книге Брауде…
«С незапамятных времён раса ук-эко населяла планету Нор. Они чем-то походили на людей, но имели лишь один глаз, как древние циклопы. Невысокие и сбитые, ук-эко носили длинные робы, скрывающие их многочисленные щупальца, растущие вместо ног. Эти безумные пепельнокожие существа видели смысл своей жизни только в служении и поклонении великим богам, которые обитали на зелёном газовом гиганте, который они называли Саар-Мрат. Я назвал их безумными, потому что таково их поклонение богам.