Единственными украшениями Нора были бесчисленные храмы и алтари, сделанные из красного и серого камня. Тяжёлые и мрачные, они походили на зиккураты Древней Месопотамии. Проводимые в них сумасшедшие и фанатичные мессы, не знающие конца, сопровождались мрачными песнопениями во славу богов Саар-Мрата. Лично я не рискнул лицезреть эти кровавые безумства, боюсь, они свели бы меня с ума, потому записываю со слов… Боги одаривали ук-эко, пока пыл последних не стал угасать. Первым, за неверие, проклял их Ханханеш…»
Теперь учёный знал, абсолютно точно знал, что находится на планете Нор, некогда населённой безумной расой ук-эко. Но где она теперь? Почему никого нет? На постаменте были начертаны руны, которые не походили ни на что, виденное Покорским ранее.
Обойдя статую, он подошёл к краю крутого спуска, ведущего к уходящей вниз долине, и познал, что такое настоящий ужас – бескрайняя пустыня открыла ему множество надгробий, идущих рядами почти до самого горизонта, где возвышалось нечто, похожее на зиккурат.
«Ханханеш».
«Ханханеш».
«Ханханеш зьембравфа…»
Покорский шёл к храму, проходя мимо надгробий. На них были выбиты лишь неясные ему иероглифы. Он весь дрожал от страха, но имя Ханханеша неотвратимо влекло его за собой, в далёкие глубины неизведанной планеты. Надгробия поразительно прямыми рядами раскинулись во всю ширину впадины, обрамлённой бурыми скалами. Ни оград, ни цветов, ни костей. Пустынный ветер сглаживал бугры у покосившихся от времени плит и полировал их красным песком. Ртутное небо сгущалось.
Зиккурат возвышался перед учёным. Он походил на огромные, поставленные друг на друга объёмные трапеции, которые не имели окон. От самой земли к вершине вела длинная, преломляемая изгибами ступенчатая лестница. Казалось, зиккурат хранит в себе какие-то великие тайны, что-то невообразимое и ужасающее. Он безмолвно стоял посреди Красной Пустыни, загораживая собой вид на далёкие горы. Время словно не коснулось его крепких стен. Ноги сами ступили на лестницы древнего храма. Шаг за шагом учёный приближался к вершине.
«Ханханеш».
«Ханханеш зьембравфа…»
«…вфра Ханханеш зьембравфа…»
Надгробия за его спиной становились всё меньше, они отдалялись, всеми забытые, оставленные на забвение. С вершины зиккурата Покорский увидел такую же бескрайнюю пустыню, которую оставил за своей спиной. Она была везде, она была повсюду. Как мёртвое море, она раскинулась во все стороны света. Далёкие горы мрачно возвышались над ней.
Один.
«Ханханеш».
На вершине древнего храма ветер одиноко завывал свою песнь.
Покорский ступил внутрь. Его окутала красная тьма, и липкий страх завладел его душой. Но зов тянул его к себе, заставляя искать то, чего он никогда не видел, там, где никогда не был.
«…лаош вфра Ханханеш зьембравфа…»
Осторожные шаги учёного далёким эхом разносились по лабиринту ужасающего храма. Иногда он не понимал – этот шёпот, он раздаётся в его голове или зовёт его из глубокой тьмы? Красный свет входа быстро скрылся за углом. Найдя спуск, учёный чуть не провалился в чёрную пустоту – под ногами не было ступеней, только наклонную плоскость. Боясь упасть, Покорский согнулся, одной рукой держась за стену, а другой ощупывая тьму, медленно стал спускаться вниз.
Казалось, прошла уже целая вечность. Спуск делал повороты, меняя градус наклона. Покорский забыл о времени, забыл о внешнем мире, даже стал забывать себя.
«Им’ха лаош вфра Ханханеш зьембравфа…»
Строки на неведомом языке казались посланием, которое уже никогда никем не будет понято. Самосознание оставляло учёного вместе со свободой воли. Страх уступал место фанатичному поиску того, что влекло его к себе. Даже Брауде, написавший Книгу, не мог представить, что ждало Покорского в глубинах древнего зиккурата. Он писал:
«За неверие первым проклял их Ханханеш. Я не могу знать, каково было это проклятие. Ужас овладевает мной при одной мысли заглянуть за ширму неведения и узнать о таинственном и ужасном проклятии Ханханеша…»
Прошла вечность. Спуск закончился. Послание, произносимое в голове учёного, удлинялось с каждым шагом. Находясь глубоко в недрах Красной Пустыни, он блуждал вдоль невидимых стен с невидимыми рисунками, окружённый чашами, ромбовидными пиками, хаотично расставленными кубами. Из стен росли поднятые вверх изогнутые шипы, похожие на рога, а где-то вдалеке стоял покрытый вековой кровью алтарь.
Сфера.
Она выделялась бледными струйками красного света во всей этой кромешной тьме. Это она звала его к себе. Это её рабом он был. Учёный замер перед ней и уставился на древний артефакт. Послание стало бесконечным. Стены, зиккурат, пустыня, планета, космос – всё перестало существовать. Всё потеряло свой смысл, обратившись из блеклой тающей массы в ничто.
Далёко на станции вышла поисковая группа, но следы ушедшего учёного также перестали существовать. Занесённые ветром, они никогда не будут прочитаны, как и древнее послание. Люди не рискнули уходить далеко вглубь Красной Пустыни, не зная, что лежит за её бесчисленными дюнами. Скоро, совсем скоро они так же, как и пропавший учёный, выйдут из станции, каждый в своё время, на поиски того, что неотвратимо влечёт их к себе. Когда спустя дни Покорский так и не появился на станции, многие уже были погружены в ту же апатию, которая съедала когда-то и его.
Он всё стоял у мистической сферы, окружённый подземной тьмой, в которой не мог увидеть многочисленные кости под ногами – кости некогда существовавшей расы ук-эко, проклятой своими богами…
По ту сторону ночиАнтон Филипович
01:00
Просыпаюсь. Снова этот звук. Словно некто во мраке постукивает когтистыми пальцами по натянутой стенке палатки. Звук резко затихает, но затем повторяется, и я беспокойно сажусь. Нет, всё-таки не показалось. Бросаю взгляд на мирно спящую жену, нащупываю у стенки фонарик и вылезаю из палатки. Обхожу вокруг неё, подсвечивая. Никого. Лишь мерный шум моря нарушает царящие вокруг тишину и покой. Но спать больше не хочется.
Вздыхаю, выключаю фонарик и смотрю вверх, на звёздную бездну. Меня всегда манил этот вид, будоражил сознание и воображение. С самого детства я был пленён магией ночи, жаждал знать, какие тайны она хранит и что скрывается по ту сторону. Но сегодня что-то не так… звёзды не вызывают восхищения, а тьма не прельщает спокойствием. Вместо этого в моей душе лишь нервно пульсирует чувство необъяснимой тревоги.
Я вздрагиваю. По спине бежит холодок.
01:27
Костёр сыто потрескивает, пожирая очередную порцию сухих щепок. Это последние. Завтра мы вернёмся в город, к обычной жизни. Аня с радостью поддержала меня, когда я предложил отправиться в это скромное путешествие на несколько дней, подальше от повседневной суеты, людей и пропахших выхлопными газами улиц. Но всё хорошее рано или поздно заканчивается. Пора возвращаться.
Я ворошу костёр длинной палкой, вздымая сноп искр. Призрачные тени пляшут на песке, завораживая, убаюкивая. Веки слипаются сами собой, и я на секунду отключаюсь. Вновь открыв глаза, улавливаю на границе света и тьмы какое-то слабое движение. Присматриваюсь и вижу маленькую чёрную руку, торчащую прямо из песка. Её вывернутые в разные стороны пальцы колышутся на ветру, словно лепестки причудливого цветка.
Меня охватывает страх, я резко дёргаюсь и падаю на песок с камня, на котором сидел. Судорожно пытаюсь найти фонарик. Включаю его и подсвечиваю место, где только что видел руку. Но сейчас там пусто. Я взъерошиваю волосы, пытаясь привести себя в чувство, и прислушиваюсь. Где-то невдалеке раздаётся приглушённый вопль, одновременно напоминающий урчание живота и плач младенца, но какой-то слишком неестественный, вязкий, тягучий.
Освещая фонариком путь, я иду на звук. Рука дрожит, мне страшно от того, что могу там увидеть, но любопытство берёт своё. Сделав шагов тридцать-сорок, я замираю. Сердце пропускает удар, а ноги мои будто вязнут в песке. Из мглы ночного пляжа луч фонарика выхватывает высокую фигуру.
Сначала я думаю, что вижу человека, но быстро понимаю, что это не так. Узкий торс, длинные тонкие руки, обвисшая бледная кожа, змеиный хвост вместо ног, свёрнутый кольцом. Мне кажется, что монстр смотрит на меня, но тут я замечаю, что ни глаз, ни носа у него нет, вместо них его лицо под разными углами испещряют три мерзких кривых рта. Я невольно вскрикиваю, но существо не обращает на меня никакого внимания. Воздев руки к небу, оно замирает в безмолвной молитве.
Я бегу, спотыкаюсь, падаю. Хватаю походный топорик у тлеющего кострища и, тяжело дыша, озираюсь по сторонам, словно безумец. Мои мысли метаются, живот сводят судороги, а в глазах плывут холодные звёзды. Я хочу разбудить жену, но останавливаю себя, паника сейчас ни к чему, хватит и меня одного. Раньше утра всё равно не получится уйти: на многие километры вокруг лишь море, песок и деревья.
Пытаюсь успокоиться, и только сейчас понимаю, что в суматохе потерял фонарик.
Быстро забираюсь вместе с топориком в палатку и застёгиваю на молнию вход.
Нужно только дождаться утра, только бы дождаться…
Нервы натягиваются струной, сознание не справляется с напряжением, медленно ускользает от меня, и я проваливаюсь в забытье.
03:12
Прихожу в себя от тягостного ощущения чьего-то чуждого присутствия в палатке. Нет, это не Аня. Это оно. Совсем рядом, склонилось прямо надо мной в темноте и глубоко, часто дышит. Я дрожу всем телом, но не решаюсь открыть глаза.
Крепко сжимаю рукоять топорика и с криком вонзаю его в незримого врага. Раз и ещё раз. Открыв глаза, я вижу, что рублю перед собой воздух. Аня просыпается и обеспокоенно спрашивает, в чём дело. Быстро прячу топорик, она не замечает. Чувствуя на себе непонимающий взгляд жены, говорю, что мне просто приснился кошмар. Аня гладит меня по спине, я ложусь и обнимаю её.
Хорошо, что она не видит моих слёз.
04:47
Я слышу их. Слышу, как говорят деревья. Клянусь. Нет, это не просто шелест ветра в кронах, это слова. Я не понимаю их язык, но чувствую, знаю, они говорят о нас.