Я угадываю силуэты дельфина, мелких и крупных рыбёшек, а ещё тело человека в костюме для глубоководных погружений. Дайвер полупереварен, на оголённых руках почти не осталось плоти, да и лица как такового нет – глиняная маска. Но глаза, закатившиеся глубоко во впадины, живые – смотрят на меня! И я понимаю, что это не мёртвый любитель аквалангов изучает измученную бабу в купальнике, а сам медузий царь, медленно и почти по-театральному живописно раскидывающий тентакли, эти гроздья – мать его! – гнева в стороны и плывущий навстречу мне, словно с распростёртыми объятьями.
Сзади войско из мелких – по сравнению с колоссом – корнеротов, впереди – он. Выхода нет… Господи, я стану жертвой медузы-мутанта: какая идиотская смерть. Почти не боюсь – лишь смотрю в неспешно приближающиеся глаза мертвеца, гипнотизирующие бездонными зрачками.
Он подобрался почти вплотную. Я вижу, как он отторгает полупереваренную рыбью тушку, и её подхватывает, оплетая отростками, одна из медуз-прислужниц – их внизу много. И не только там. Они вокруг. Вспыхивающие и потухающие синхронно со своим грозным предводителем. Свет – тьма. Вдох – выдох.
Да он же ими управляет, мелькает мысль. Как тот отвратительный мясистый мегамозг, повелевающий полчищами инопланетных жуков в старой фантастике. Убью его – и они растеряются. Точно! Точно!!!
С детских лет я усвоила, что не обжечься при встрече с ядовитой медузой можно, только если сграбастать её за купол, на котором нет стрекательных клеток. Проверено на себе! Неоднократно!
И я, не задумываясь – время иссякло, цейтнот, или пан или пропал – концентрирую последние силы, укрепляю их ненавистью, сдабриваю яростью, подпитываю гневом. И, извернувшись гибким телом первобытной охотницы, от мастерства которой зависит не только её жизнь, но и жизни соплеменников, подпрыгиваю над водой летучей рыбой, чтобы приземлиться всем своим не столь уж впечатляющим весом на краешек макушки медузьего царя.
Тот не ожидает кунштюка – изумлённо застывает, а я, пользуясь его ступором, проползаю вперёд по скользкой, будто намазанной жиром лысине и с визгом, напоминающим крик раненого, загнанного в угол хищного зверя, обрушиваю кулаки, пробиваю плотную защитную оболочку купола и начинаю рвать тварь.
Даёшь клочки по закоулочкам!
Царь медуз содрогается, пытается стряхнуть меня. Щупальца взмывают в воздух, разбрызгивая солёную воду, ударяют по волнам, Но меня им не достать! Физиология у гадины не та!
А я раздираю и рву, рву и раздираю этот мыслящий холодец, без брезгливости, без тошноты – да и не я это делаю, наверное… От каждого такого гребка внутри исполина вспыхивает огонь, и в это же мгновение – точно так же – откликается его войско. Иллюминация! Словно на празднике! Море сияет и шипит, пузырится и волнуется.
Я уже почти по пояс в теле этой мрази. Чувствую, как ей больно, как она боится меня – хрупкую, хилую жертву, которая дала ей отпор. Да хрен тебе, сволочь! Получи, сучёныш, получи!
Вычерпываю полными гостями медузий мозг – или лёгкие, или желудок, или что там у неё внутри. Швыряю сгустки в море, слышу, как плюхаются куски студня, проваливаюсь глубже – в средоточие осклизлых непрочных волокон, полусвязок-полухрящей, расползающихся под напором моих пальцев с длинными ногтями. Бульк! Шлёп! Бульк! – чарующая музыка!
Я с ног до головы в слизи, я внутри. Наверное, со стороны это напоминает рождение наоборот: младенец возвращается в исторгшее его чрево, брыкаясь, извиваясь и калеча утробу. Щупальца больше не молотят по воде, да и попытки стряхнуть меня, как паразита, с изуродованного купола слабеют.
Одна из багровых жил лопается, окатывая меня ядовитыми брызгами. Но забрызгавшая тело слизь защищает кожу. Только там, где слой смазки истончился, чувствую – щиплет. Пустяки, бывало и хуже!
Существо подо мной решает спастись на глубине и стремительно погружается. Набираю полные лёгкие воздуха, ухожу ко дну вместе с медузьим царём – насколько хватит? минута? чуть больше? – и продолжаю атаковать его рыхлое, почти не сопротивляющееся тело, которое, сотрясшись мелкой дрожью, внезапно разваливается на куски.
Мой крестовый поход завершён. Туша великана лопается, выпуская облако из пузырей, вместе с которыми я поднимаюсь на поверхность. Вижу, как тухнет свет внутри поверженного чудовища, а вслед за этим гаснут, как звёзды в предрассветном небе, хороводящие вокруг корнероты – один за другим.
Мир погружается во мрак, но я различаю светлые точки, пробивающиеся сквозь него. Звёзды! Звёзды! И хватаю ртом воздух, и молочу ладонями по тёплым волнам, и ору на полную катушку, торжествуя… И чувствую, как меня покидают последние силы.
А потом внизу из пустоты что-то большое, холодное, жуткое и живое касается моей ноги, и я, обречённо констатируя, что он всё-таки жив – жив, тварь!!! – смиряюсь, что партия проиграна, а второго шанса в игре с такими крупными ставками никто не даст. И теряю сознание, проваливаясь в беспощадное мокрое небытие.
7
– Сколько лет на море живу, столько раз эту байку слышу. Но, ребят, хотите верьте, хотите нет, первый раз сам, – честное слово, первый раз! – вижу, чтобы дельфин человека спас, – доносится издалека, словно сквозь бабушкину пуховую перину, мужской бас.
Он сливается с музыкой, ритм которой суетлив и нестабилен. Завывает то ли Шакира, то ли Агилера.
– Ловко он её вытолкал! К самой яхте почти. Хорошо, молодой человек у борта курил. И ведь заметил, хоть и пьяный!
– Я не пьяный! Я, как бы поточнее выразиться, чуть-чуть принявший.
– Совесть потерявший, козлина, – невидимая девушка передразнивает поддатенького – достоверно, талантливо копируя интонации.
Рассыпается смех.
– Сан Саныч, прибавь-ка скорости! Надо её в больничку побыстрее!
– Да я уже. Смотреть страшно, как бедолаге досталось…
– У меня мазь есть. Правда, она от солнца.
– Иди ты со своей мазью, Светка! Прокладку ей ещё на ожоги наложи.
– Кто же её так? Будто в кастрюле варили. С креветками. Долго…
– Да и цвет похож. Может, это женщина-креветка? Креведко-вуман?
Смех. Они смеются.
Я понимаю, что не надо мной. Это защитная реакция на страх перед непонятным, иррациональным – мы все так поступаем, столкнувшись с ним, всегда. Прячемся в домики и хохочем по углам. Я бы тоже повеселилась. Но не сейчас…
Сейчас нужны силы, чтобы не погрузиться в убаюкивающий мрак навсегда, целиком и полностью. Не увязнуть в нём, не стать бескостной и безмозглой, словно медуза.
И тогда я выныриваю из тьмы и открываю глаза.
Бонус
Пустыня НьярлатхотепаИлья Вьюков
Я сведу тебя с ума.
Превращу тебя в червя.
Твою душу поглощу,
в ужас ночи обращу.
Бродить в пустыне будешь,
себя не раз забудешь.
Увидишь страшных тварей,
других миров созданий.
В конце ты до меня дойдешь,
украдкой разговор начнёшь.
Но смертью страшной ты умрёшь,
в рабы ко мне ты попадешь.
Ведь я – Ползущий Хаос,
невыразимый образ.
И там везде я, где ты есть.
Моих слуг-масок здесь не счесть.
Память (по Лавкрафту)Влад Волков
Однажды встретив Демона Пустыни,
Джинн только об одном его спросил:
«Старейший! Видишь, древние руины?
Поведай, кто, когда их возводил?
Они так необычны, так красивы!»
Джинн каменные стены восхвалял:
«Все линии, все эти перспективы!
Скажи мне, кто всё это изваял?»
Останки храма время не щадило,
Но он ещё не обратился в прах.
Как памятник, как старая могила,
Хранящая секрет в своих стенах.
Взбирались цепко лозы по колоннам,
Губительной листвой качал анчар.
Лишь ветер нынче тех созданий помнил,
А собеседник Джинна всё молчал…
Луна царила бледно над долиной,
И в мутных водах алой Век-реки,
Виднелся отблеск Демона Пустыни,
Он хмурил лоб и потирал виски.
То зажигались, то вмиг гасли звёзды,
Покуда думал Древний свой ответ.
«Кем возведён, да и когда был создан?
А, что с того? Их боле в мире нет…»
Проговорил он, выглядя уставшим,
Воззрившись с тяжкой грустью на песок.
И голосом вздохнул прогромыхавшим:
«Я слишком стар, чтобы припомнить всё…»
В листве резвились шумно обезьяны,
Скакали средь вздымавшихся ветвей.
«Они для мира были лишь изъяном…»
Промолвил Демон в сумраке ночей.
Среди пещер змеились твари разны,
Из мрака выползали существа,
Причудливы, страшны и безобразны.
«А эра этих зодчих уж мертва.
Их мало из Богов кто заприметил,
Болезнь на теле мира. Так, дефект…
Остались лишь руины на планете,
Тех, кто когда-то звался… «Человек»!»
Заброшенный районАлександр Лещенко
Этот район был заброшен давно,
покинут людьми, им всем всё равно.
Теперь только ветер гуляет в тени,
один вспоминает минувшие дни.
Когда-то здесь было светло, хорошо,
однако то время давно уж прошло.
Тогда ниоткуда явились они,
по виду как будто смертельно больны.
Зараза вцепилась когтями в район,
тихонько проникла почти в каждый дом.
Не убивала, меняла людей,
в рыб превращала тех, кто слабей.
Кто-то ушёл, а кто-то остался,
кто-то боролся и с жизнью прощался.
Число изменённых росло с каждым днём,
лбы заболевших горели огнём.
Ну а река, текущая рядом,
вдруг обратилась взбесившимся гадом.
По улицам хлынул бурлящий поток,
сбежать от которого мало кто смог.
С тех самых пор забыт тот район,
призраки молча глядят из окон.
Хлопают двери открытых домов,
тёмные здания спят тут без снов.
Только бродяги и проститутки,
заходят сюда – и то на минутку.
Здесь людям не рады, здесь монстры живут,