О ноябре, вечности и дурных привычкахЕвгения Кутман
Ennio Morricone
«Le Vent, Le Cri».
Горячий кофе обжёг руку, оставляя болезненный след. Чашка жалобно хрупнула об угол столешницы и ускакала вниз, превращая затёртый линолеум в мечту абстракциониста.
— Вот дерьмо! — поджимаю губы и досадливо грохаю туркой по чугунной решётке плиты.
Дурная привычка — ругаться. Но соблюдать детские запреты — привычка ещё более дурная.
У чашки скололась ручка. Верчу два фарфоровых кусочка — большой и малый, пытаюсь приложить один к другому. Зачем? Бессмысленная трата времени. Кидаю обломки в ведро и иду за тряпкой.
Горьковатый аромат щекочет язык, но кофе больше не хочется. Словно с разбитой чашкой пропало и желание. Надо переставить турку в раковину, протереть плиту. Но вместо этого достаю с верхней полки бокал, из холодильника полупустую бутылку вина с огрызком сулугуни и подхожу к окну.
Четвертый этаж серой панельки не может похвастаться панорамным обзором. Кусок дороги мигает светофором и разбегается на перекрёстке. Мутным аквариумом вырастает остановка, с которой Стас ежедневно уезжает на свои мегаважные совещания. За остановкой начинается парк. Я знаю, что он большой, помню каждую аллею, каждую скамейку. Но из окна видна только ограда и несколько потемневших деревьев.
Не выдерживаю, достаю телефон. Когда приходили последние сообщения? Вчера, позавчера? Надо взять себя в руки и выполнить обещанное: заказчик скоро потеряет терпение и потребует назад свой аванс. Надо взять себя в руки! В комнате ждут загрунтованные холсты на подрамниках. Их не видно с кухни, но, как и парк за окном, я легко могу представить три разноцветных прямоугольника у дальней стены.
Вино заканчивается предательски быстро. Отправляю остатки сулугуни обратно в холодильник, попутно провожу ревизию запасов. Не густо. Значит, придётся сделать то, к чему я готовилась несколько дней, — выйти наружу.
Одеваюсь нарочито медленно: руки дрожат. Чёрт, ещё же не вымыла турку! Радостно вжикает молния, куртка возвращается на вешалку.
Стоп. Так дело не пойдёт. Дуб, орех, мочало — начинай сначала. Супермаркет в двух шагах от дома, пятнадцать минут туда и обратно. Нужно просто успокоиться и открыть дверь. Нужно успокоиться!
На улице прохожих мало: середина рабочего дня, спальный район. Сорок три шага до выхода из двора, девяносто семь до дороги. Если считать шаги, проще сосредоточиться, не поддаваться панике. Теперь самое тяжёлое — пешеходный переход. Окружающее пространство давит, торопит, зелёный человечек мигает, превращаясь в уродливую кляксу. Под раздражённое шипение колес заскакиваю на край тротуара.
На негнущихся ногах прохожу оставшийся путь до магазина, кляня улицу, водителей и свою самоуверенность. Что стоило позвонить Стасу, попросить его купить продукты? Так нет, хочется доказать — ему или себе? — что я не окончательно выжила из ума! Что могу выйти из дома, могу приготовить шикарный ужин. Могу заслужить восхищение, а не жалость! И потом, Стас всё равно не купил бы мне вино.
На кассе отбиваю молоко, хлеб, курицу и две бутылки «Пино Гриджио» — про запас. Начинается обратный отсчёт: тридцать девять, девяносто семь, сорок три. Последние шаги стараюсь делать медленнее, но в результате почти бегу к подъезду, эстафетной палочкой выставив брелок домофона.
У лифта сталкиваюсь с незнакомцем. Высокий шатен в графитовом пальто и невозможно оранжевых кроссовках снова и снова нажимает кнопку.
— Сегодня не работает? — полувопросительная интонация, извиняющаяся улыбка.
Почему он спрашивает об этом меня?
— Работает, — бормочу под нос, оттесняя парня. Не сильно дружелюбно, но кто же улыбается незнакомцам? — Просто дом старый, иногда вредничает.
Шершавый кругляшёк вспыхивает оранжевым. Не многовато ли оранжевого для одной лестничной клетки? Где-то вверху просыпается монстр и, скрипя «суставами», ползёт вниз. Скорее бы!
Взгляд незнакомца буравит ухо:
— Привет.
— Вы это мне или ему? — уточняю на всякий случай, кивая в сторону раскрывшегося лифта.
— Тебе, — смеётся собеседник.
Ненавижу, когда «тыкают» без разрешения, но сейчас сердиться не получается. Мешает странная мысль: «Может, мы знакомы?»
Заходим в кабину, молча жму «четвёрку».
— Одолжишь перфоратор? — доносится сбоку. — У меня есть чай.
Странный парень, странный разговор. Чувствую себя Алисой, встретившей Шляпника.
— Для чая нужен перфоратор?
— Чай для тебя, — опять улыбается настырный тип. — Арендная плата за щедрость.
Лифт дёргается, останавливается, не давая возможности подумать над ответом. Оборачиваюсь на выходе:
— Откуда ты знаешь, что у меня есть перфоратор?
— А у тебя его нет?
Скажи: «Нет», — бьётся в голове.
— Есть.
Щелкаю замком на входной двери, лезу под шкаф в прихожей. Незнакомец ждёт у порога.
— Вот, — протягиваю тяжёлую коробку.
— Спасибо, — парень перехватывает ручку и отступает, пропуская вперёд. — Идём?
— Куда? — запинаюсь у входа.
— Пить чай.
Стас скажет, что я наивная дура, что нельзя доверять первым встречным! Стас — зануда! А ещё он всегда прав: я лентяйка, я много пью, я разбила его любимую чашку… Вечером опять поругаемся. Так пусть для этого хотя бы будет повод.
Оставляю пакет с продуктами в прихожей, запираю дверь и иду за Шляпником к лифту. Поднимаемся на девятый. Квартира незнакомца встречает дверью с разорванным кожзамом и белёсыми проплешинами синтепона.
— Здесь, кажется, жила старушка, — пытаюсь припомнить соседей по подъезду.
За дверью почти пусто, пахнет краской. В единственной комнате под свисающей с потолка лампочкой скучает стремянка. На лоджии — накрытый оранжевым пледом гамак.
Кухня выглядит не так аскетично: плита, холодильник, стол с двумя стульями, электрический чайник.
— Что будешь: вафли или смородиновое варенье? — спрашивает Шляпник, выдвигая для меня стул.
Вопрос застаёт врасплох. Горка вафель лежит на подносе, напоминающем палитру, а варенье зачем-то налито в баночку из-под акриловой краски.
Люблю смородиновое варенье, но сейчас теряюсь:
— Просто чай.
Чай не пакетированный — свежезаваренный.
Дую на кружку, собираясь с мыслями:
— Я, кстати, Лида. А ты?
— Ноябрь, — отвечает собеседник, намазывая вафлю вареньем.
Хороший бред заразителен.
— Где же остальные братья-месяцы?
Молчание и хруст вафли. Попробуем по-другому:
— Прости, но ты мне не нравишься! — подкрепляю решительность глотком чая. — Ты мрачный, холодный и дождливый. Лучше будь Июлем или Январём.
— Согласен. Но выбирать тебе, — и указывает взглядом в окно.
Смеюсь:
— Я что, могу назвать любой месяц, и на улице сразу пойдёт снег или зацветут подснежники?
— Конечно. Только перестань прятаться.
Почему-то его слова не кажутся шуткой. Почему-то они больно ранят. Странная игра надоедает. Отодвигаю кружку с недопитым чаем, встаю. Ноябрь крепко хватает за запястье.
— Лида, пожалуйста, послушай! — теперь его голос хриплый и отчаянный. — Ты застыла — ни вперёд, ни назад! Укрылась в этом своём сером мирке. Если не двинешься дальше, просто исчезнешь!
— Хватит! — вырываю руку и почти бегу к входной двери. Что делать, если она окажется заперта?
— Отпусти его! — слышу за спиной. — Вам обоим так будет лучше!
Открыто. Подхватываю ботинки и куртку, вылетаю в подъезд в одних носках. Ступеньки мелькают перед глазами, как и багровые цифры на стенах лестничных клеток. Царапаю ключом замок, хлопаю дверью и тяжело опускаюсь на пол.
Почему я решила, что Ноябрь будет за мной гнаться? Нет, неверный вопрос. Почему я вообще к нему пошла? Стас с ума сойдёт, когда расскажу ему про встречу! Если расскажу… Чёрт, ещё же нужно приготовить ужин!
Взгляд останавливается на пакете в углу прихожей. «Хорошо, хоть взяла не замороженную курицу», — вздыхаю с облегчением. И вдруг начинаю безудержно хохотать, сбрасывая оцепенение.
Утро будит вокалом Клауса Майне:
«Is there really no chance
I’m loving you…»1
Нащупываю телефон, тыкаю крестик и перекатываюсь на подушку Стаса. Вдруг получится подглядеть его сны? Вчера был какой-то идиотский день: разругались на пустом месте, разбрелись по разным углам. Столько лишнего наговорили! Надо мириться.
Блестят золотистые цветы на шторах, пропуская в комнату серый свет. Далёким приливом бормочет телевизор в соседней квартире. Вылезаю из тёплого кокона одеял и иду умываться. У стены напротив стоят три разноцветных прямоугольника. Когда были последние сообщения от заказчика: вчера, позавчера? Надо взять себя в руки и выполнить работу! К тому же аванс давно потрачен. Надо взять себя в руки! Но… только не сегодня. Временная индульгенция притупляет совесть. Одеваюсь, ползу на кухню за дозой «баварского шоколада».
— Вот дерьмо!
Горячий кофе обжигает руку, оставляя болезненный след. Чашка падает вниз, кружится по линолеуму, рисуя коричневатые разводы.
Да что со мной не так?! Грохаю туркой по плите и иду за тряпкой. Смываю с пола кофейный авангард, поднимаю любимую чашку Стаса. Облегчённо вздыхаю — целая. Зачем я взяла именно её? Убираю чашку в раковину, достаю с верхней полки бокал, из холодильника недопитое вино и подхожу к окну.
Снаружи сейчас всё монохромное: выцветшие дома, сизое небо, грязные лужи. Даже воздух какой-то серый, потерявший прозрачность. Такой становится вода, когда в неё падает капля чёрной краски.
Вино заканчивается предательски быстро — придётся идти в магазин.
На улице прохожих немного. Промозглый ветер срывает капюшон, нагло лезет под куртку. Супермаркет в двух шагах от дома, пятнадцать минут туда и обратно — нужно просто успокоиться и считать шаги. Нужно успокоиться!
В магазине беру продукты и две бутылки «Пино Гриджио» — про запас. В подъезде сталкиваюсь с незнакомцем. Высокий шатен в графитовом пальто и невозможно оранжевых кроссовках ждёт у лифта.