— Ты слышал про гены, про наследственность? Если твои предки были механиками, то наилучший результат, успех, если пойти по их стопам. Понимаешь? У тебя генетическая предрасположенность к определённому виду деятельности. Или ты думаешь, что вот так вот взял и научился извлекать музыку из этого устройства? Это сложно, Макс, это очень-очень сложно. Кстати, покажи хоть, как оно выглядит. И как играет тоже.
Макс молча открыл футляр и выложил на стол содержимое.
— Интересно, — напарник повертел в руках инструмент, взял смычок и провёл по струнам. — Я когда-то читал про такие штуки. Они использовались очень-очень давно. Даже и не знаю, как вообще можно из этого антиквариата извлечь внятную мелодию.
— Ты посмотри, какая красота! Ведь кто-то, какой-то мастер её сделал. Понимаешь? Не обижайся, но кроме корабельных железок и электроники ты ничего не видишь. А это…
Но напарник не стал слушать дальше. Молча поднялся и вышел из рубки, бросив напоследок:
— Я спать, устал. Пришвартоваться ты сможешь и сам. Но если что — буди.
Макс постоял несколько минут в раздумье, спрятал скрипку, сунул футляр в ящик стола и уселся в командирское кресло. На радаре уже появилась планета, вот-вот выйдет на связь диспетчер.
После разговора на душе остался неприятный осадок. Рука сама потянулась к упаковке, банка пшикнула, приятный вкус освежил горло. Не хотел он обидеть компаньона, совсем не хотел, но такой уж у него характер. И у Стива тоже. Хотя внешне оба очень похожи. Иногда их даже за братьев принимали — смешно!
Нет, теперь ему обязательно придётся доказывать напарнику, что он сможет сыграть на этом инструменте. На скрипке. Неплохо бы ещё выяснить, как она устроена, как сделана. Но это уже потом, на обратном пути…
— Малый грузовой транспорт, — на панели внешней связи появилось усталое лицо диспетчера, — приветствую вас на орбите нашей благословенной планеты. Назовите себя и цель визита.
— Малый грузовой транспорт «Мираж», груз — тантал в слитках, — словно скороговоркой ответил Макс, щёлкнув тумблером.
— С возвращением, «Мираж». Ещё мне нужен код корабля, состав экипажа и должности согласно штату. Почему-то в базе данных их нет, хотя вы у нас не впервые.
— Это легко, — ответил командир.
Макс активировал посадочный режим и быстрыми нажатиями клавиш отправил в диспетчерскую сообщение:
Малый грузовой транспорт «Мираж». Код: 17897
Командир: Максим Страдивари
Бортинженер: Стивен Гварнери
Спасибо за радушный приём!
Бог веры и сомненийМарина Румянцева
— Замрите!
Жёлтый, словно слива, глаз заглядывает в незанавешенное окно. Мгновение жуткий прямоугольный зрачок Азарта осматривает нашу крохотную комнату. Я слышу, как тяжёлая монета взлетает и падает на его ладонь. Аверс, реверс. Раз — два. Аверс. Реверс.
Да — нет.
Никто не спит в такой час. Все ждут.
Монета взлетает и падает.
Замирает в ладони бога.
Да?
Нет.
Закрываю глаза. Нам подарен ещё один день.
Никто не спит перед рассветом. Бог любит игры, и мы играем. Замираем и прячемся, когда он приходит утром, считаем и молимся, когда взлетает монета.
Я скосила взгляд на занавесь у печки: оттуда послышалось слабое движение. Моя невестка, ненавистная Кайла, пыхтя, поднялась с лежанки, чтобы умыться и приготовить завтрак. Её округлившийся живот становилось всё сложнее скрывать. И чем он больше, тем сильнее мой младший сын похож на курицу наседку, что хлопочет над выводком.
Прошептав ругательство, встала вслед за девчонкой.
— Где мой сын?
— Сказал, что задержится в храме.
Нехорошее предчувствие вновь кольнуло в груди — оно, словно грозовая туча, преследует меня вот уже много дней.
У печки Кайла с трудом опустилась на колени, подкинуть дров. Но, завидев меня, встала снова, придерживая живот, робкая улыбка осветила её лицо.
Вот ведь! Страха, как ни бывало.
— Могу я поздравить вас с Перводнём, мама? — она протянула невесть откуда взявшуюся у неё красную ленту для волос.
Символ весны и радости.
Ну, что за девчонка!
Кивнув в знак благодарности, пробормотала поздравление в ответ.
Я была против этого брака, и теперь, глядя на это пухлое, словно свежая булка, создание, меня обуревают противоречивые чувства. Какой бы негодной и бестолковой я её не считала, у неё внутри бьётся сердце моего внука.
А посему, мне пришлось отнять у невестки полено, указав на полку:
— Разбери крупу, приготовим кашу. Да поживее, а то не успеем на праздник!
Переставляя ноги, словно утка, Кайла поспешила к полке у окна. Послышался шорох крупы — девчонка принялась за дело.
Едва огонь схватился за новые поленья, а я не успела обернуться к невестке, чтобы пожурить её за нерасторопность, как в дверь постучали.
— Не к добру всё это. Ох, не к добру, — прошептала я и прикрикнула на уже привставшую Кайлу:
— А ну сядь. Или ещё лучше — спрячься! Ну же!
И только занавесь у печки перестала волноваться, а стук раздался в третий раз, как, сняв крючок, я отворила дверь:
— Счастье-то какое, Матушка! — на пороге стоял младший послушник из храма, лицо его сияло от восторга, словно начищенный медный поднос.
Вот тут-то мне всё стало понятно: и мои страхи, и задержка сына. Уж лучше бы жребий Азарта коснулся его сегодня утром, и мой мальчик спокойно умер во сне. Или я.
И ему не пришлось бы во всём этом участвовать, а мне вновь терпеть.
Чтобы там ни пели атуны, я вижу — боги отвернулись от меня
Они опять забирали моего сына.
Снова.
Будьте вы все прокляты!
Чтоб вы все сдохли! Чтоб всех вас разодрал бог Гнева!
Народа во внутреннем дворе храма, словно картошек в тугом мешке, не протолкнуться. И всё же мы шли свободно. Людское море расступалось передо мной, дважды благословлённой богами. Будь они все прокляты!
Я закутала свою непрокую невестку в два слоя верхней одежды, в попытке скрыть положение. Оставить дома я её не могла, ведь все знали, что совсем недавно мой сын женился на бедной сиротке — толстой служанке из трактира. Но спрятать Кайлу от глаз бога Зависти, было моим долгом.
Соседи, знакомые, все кланялись и провожали нас молчаливыми взглядами, пар от их дыхания взвивался в холодное утреннее небо. Такое чистое и голубое сегодня… Снег звонко хрустел под нашими ногами. Картины прошлого и настоящего перемешались в памяти, и я перестала понимать, где нахожусь.
Тогда тоже стояла весна. Слегка морозный, ясный день, когда солнце впервые повернуло к лету.
Перводень.
Запрокинув голову, я устремила взгляд к вершине гигантской лестницы — там, на площадке, разведя руки в стороны, пел наш бог. Ему вторили послушники и жрицы — атуны из храма. Кто-то тянул песню, кто-то танцевал. Звучали барабаны.
Когда-то во всём этом участвовала и я… Горькая усмешка коснулась моих губ. Тогда всё это не казалось мне таким нелепым, неправильным, несправедливым.
Динамика пения изменилась, и ритуальные движения участников стали ещё более откровенны. Вестники Сладострастия, похожие на бутоны цветов, раскрывались с тихим стоном. Они возникали тут и там, ещё робкие, несмелые, но совсем скоро их алые лепестки заполнят все свободное пространство. К барабанам присоединились флейты, и музыка зазвучала сильнее. На край площадки вывели человека. По его телу вились цветные руны, а лицо скрывала маска. Но я узнала его.
Сын. Моя плоть и кровь.
Жертва в честь бога нашего селения — Сладострастия, приносилась в молитве о будущем урожае и плодородии. Чтобы этой весной все достойные семена проснулись. И в земле, и в женщине.
В одно мгновение всё замерло. Кайла задрожала, словно паутинка на ветру — похотливый бог занёс тяжелый топор, и кажется, я даже здесь, внизу, услышала чавкающий звук.
Голова моего последнего сына отделилась от тела и упала в плетёную корзину.
Невозможно отвести взгляд. Всё время мира сейчас собралось здесь и замерло, сохранив этот жуткий миг в моей памяти. Рядом с тем днём, когда и его брат… Слёзы душили, но я сдержала рвущийся из горла плач.
Невестка тихо охнула и опустилась на землю. Точнее хотела опуститься, но я крепко прижала к себе её пухлое тело.
— Держись, — шепчу я ей. — Держись, чего бы это не стоило, глупая ты курица!
Покуда толпа, словно хищник, что почуял слабость, не разорвала тебя на куски.
Народ вокруг нас возбужденно и радостно кричал, подпрыгивал и вскидывал руки к небу. Кровь с жертвенника тут же подхватывали послушники, ловили в чаши и преподносили атунам: те с азартом опрокидывали их себе на голову, размазывали по голому телу. В припадке ритуального безумия холод им не страшен.
Старший жрец — Унга тун Борхо, ударил в барабан, и к краю подвели жертвенных животных: свиней, птицу и молодого оленя. Топор опустился, и их кровь полилась по ступеням вниз. Вновь и вновь взлетало окровавленное лезвие. Пар от горячей крови устремился в безучастное небо, где ползли лёгкие прозрачные облачка.
Я проводила их взглядом.
Вестники сладко стонут, появляясь у плеча каждого второго жителя.
Тело моего сына завернули в солому, ведь именно его сожгут вечером на главной площади. Голову отнесут в святилище, где лежал череп его старшего брата. Прах развеют над полями, и всё это по воле Новых богов, которых мы сами же и призвали. Они поедали нашу плоть, пили нашу кровь и исполняли просьбы. Мы построили своё благополучие на костях и смерти.
Ритуал подходил к своему апогею: оргия скатилась вместе с кровью животных к подножью лестницы; желающие причаститься слизывали её, уже застывающую, с камней и мазали лицо друг друга. Сладострастие и избранные атуны первыми ушли в гипостильный зал, но вскоре к ним присоединятся и остальные.
— Идём, — я подталкиваю еле соображающую Кайлу, белую, как окружающий снег. — Теперь мы можем уйти, — губы девчонки дрожат, а глаза большие, словно куриные яйца.