ол падали солнечные лучи, очерчивая, выделяя его из окружающей тьмы, что рядом с ним была ещё гуще. Пылинки слабо мерцали в столбе света.
«Новые боги не всесильны».
— Вспоминаешь обо мне? — жаркий шёпот коснулся моего уха, а дыхание обожгло шею.
Я пропустила вдох, а кожа покрылась мурашками.
— Ты всё ещё так прекрасна, — мягкие губы Сладострастия коснулись моей щеки, а руки заскользили по плечам и вниз, вниз, вниз!
Его глаза цвета холодного зимнего неба были так близко, а губы… Едва я потянулась за поцелуем, как он усмехнулся и ушёл, не оглядываясь, в сопровождении послушников и хохочущих атун в святилище храма. Оставил меня одну в смятении чувств.
Наше Великолепное божество. Бог Сладострастия. Его золотая кожа сияла, словно бриллиант, а голос звучал как бархат. Его волосы, длинные и мягкие, а его руки всегда знали, что делать.
Проклятье.
Ненавижу его за эти игры, что воскрешают в душе давно похороненные чувства.
Я протянула руку и коснулась щеки — на пальцах остался мерцающий след от его кожи. На жёстких от работы ладонях расходилось и постепенно гасло божественное сияние.
— На третий день собирайся и уходи. В самое тихое время перед рассветом. Звезда на западе приведёт тебя к нему.
Молчание.
— Уходи, иначе она умрёт.
Едва последний из послушников скрылся в святилище, как зазвучал тот самый шёпот. Краем глаза я заметила легкую тень за плечом, что растворилась, стоило повернуть голову.
«Мама!»
Я вздрогнула, будто и не спала, голос сына звучал в тишине, да так явно!
За окном в лучах зари растворялась утренняя дымка. Любимое время Азарта. Если напрячь слух, то, наверное, можно услышать, как где-то в тумане взлетала и падала его монета. Но я больше не верила в богов. Больше ни во что не верила.
Непослушные слёзы полились из глаз, и я с тоской прижала к груди рубаху младшего сына. На ней остался его запах. Проклятье!
Кайла тоже проснулась. Послышалось тяжёлое дыхание и скрип кровати. Занавеска взметнулась и, колыхаясь, вернулась на место. Девчонка завозилась у печки, разжигая огонь. Трудно это признать, но невестка делает успехи.
— Поставь чайник, Кайла, — я утираю слёзы и тоже встаю. — Вечером приду поздно — сегодня смена в храмовом скотнике.
Она молча кивнула, уголки губ чуть приподнялись, но глаза на бледном лице всё такие же красные и заплаканные, как вчера.
— И достань-ка душицы. Заварим лечебных трав.
Скотник — один из многочисленных хозяйственных построек при храме. Все ритуальные животные рождаются здесь. Все. Кроме оленя. Хотя пару лет назад Сладострастие приказал поймать несколько особей, но с потомством пока не заладилось. В тайне я надеялась, что так будет и впредь. Пусть больше никто не рождается для смерти. Для такой глупой, бесславной, наполненной лишь жаждой наживы.
Я потянулась почесать за ушком милых животных. Ладонь скользила по гладкой шерсти. Милые, доверчивые олешки… Я пропустила вдох, и осела на землю.
Мой доверчивый и наивный Бриал.
Руки в судороге стискивали перила ограды, и я, словно рыба, беззвучно открывала и закрывала рот, не в силах даже кричать. Слёз больше нет.
Оленуха лизала мои пальцы, в поисках угощений.
Кажется, солнце тысячи раз успело взойти над Скалой Запада, прежде чем я пришла в себя.
Руки почти отмерзли, я скорее запихнула красные, негнущиеся пальцы в колючие шерстяные варежки и двинулась к овчарне. Довольно. Истериками не вернёшь сына, а ведь мне надо тянуть ещё и Кайлу. Сохранить её и моего внука.
«Уходи, иначе она умрёт».
Слова юродивого не шли у меня из головы, питая страхи и сомнения.
Быстрым шагом я резала дорогу в сторону сарая с овцами. Но едва олени остались за спиной, а я завернула за угол сеновала, как пришлось тут же нырнуть обратно. Всё время забываю, что повинность в скотнике несу не одна. Я вытащила руки из варежек, чтобы отереть щёки, одернуть полы дубленки, отряхнуться, а затем уже двигаться дальше.
Две немолодые женщины, в одной из которых я узнала свою соседку, болтали у открытой двери сенника.
— Благословенная мать! — стоило им увидеть меня, как обе тут же осенили себя знаком Сладострастия.
Вторая, кажется, жена одного из охотников, кинулась мне в ноги, и я услышала звук рвущейся ткани.
Проклятые товарки!
В её ладонях оказался коричневый лоскут от моей юбки. Соседушка следом упала в снег. На миг я даже посочувствовала её коленям, место у сарая было хорошо накатано санями. Но только на миг, ровно до того момента, покуда и она не разжилась «подарком».
— Пусть Сладострастие не забывает вас, — пожелала я, но словно прокляла.
Надо скорее двигаться дальше, пока подол юбки весь не пошел на обереги.
Не успела я повернуть к овчарне, что в десяти метрах за сараем, как ветер принёс мне жаркий шёпот, а затем и громкий разговор односельчанок.
— Ты слышала? Сладострастие решил сделать её равной себе!
— Э! Отколь такие слухи? Что за чушь ты несёшь, вечно наслушаешься всякой ерунды! Это твоя сватья тебе напела?
— А коли и так? У сватьи дочь нынче примут в атун, а так она послушница третий год. Чай слышит, что в храме-то говорят.
— И что же, теперь у нас будут два божества в Культе? Да у ней же невестка из сирот! Какое она божество, да простят мне боги!
Я замерла, прислушиваясь.
— А вот, говорят, Сладострастие выделяет её среди прочих, как и раньше. И смотри-ка, два сына её вознеслись, невиданная доселе честь! Так, глядишь, и она последует за ними на небо или ещё чего.
— Ой-ой. Что говоришь. «Вознесётся», «выделяет». Тьфу! Убьёт он её и дело с концом. Зарвалась баба. Ишь как ходит, нос задрав! Один у нас бог.
— Чу! Злая ты! Я говорю, вознесёт он её над нами!
Дальше я уже не слушала. Глупые сплетни. Ими земля полнится. Да и могла ли послушница знать нечто важное? На стене сарая остался след от дублёнки — я собралась уходить.
— Сватья говорит, большая суматоха в храме, — не унималась моя соседка.
А вот это уже что-то. Это даже от послушников не скрыть. Пришлось остаться.
Но время шло, а разговор больше не возобновлялся. То ли иссяк, то ли товарки ушли дальше.
Стряхнув с плеча снег, ушла и я, закусывая губу и теребя пояс. Слова женщин и чужака, словно пчёлы вились надо мной. Жалили в самое сердце.
Завтра утро третьего дня.
— Уходим, Кайла. Собирай вещи, но только самое необходимое, что сможешь нести на себе. Скорее!
Я разбудила невестку, едва звёзды в ночном небе начали бледнеть.
— Уходим? Куда, мама?
Мой взгляд упал на рубаху сына — недолго думая, надела её поверх платья. Пусть он хранит нас.
— Поторапливайся, бестолковка! Иначе пропустим время.
Кайла возилась у печки.
— Но как же Азарт, мама? Он убьёт нас!
Схватила с вешалки котомку: вяленое мясо, сухие яблоки и хлеб, немного крупы, иначе не унесём, всё летит внутрь сумки. Туда же кинула две кружки. Две ложки.
— Быстрее, Кайла! — я проигнорировала её глупости, на разговор времени нет.
Что же ещё взять? Нож! Веревку. Огниво.
Наскоро оглянула невестку: на первых порах не должна замерзнуть, но положу ещё один шарф и носки, себе и ей.
Старые доски поскрипывали под нашими ногами, как не выбирай путь. Два деревянных пролета ещё никогда не казались мне такими длинными и долгими, как в то утро, когда мы покидали деревню.
Туман устилал улицу, видно лишь на несколько шагов вперёд. Мы крались, словно полёвки, почуяв змею. Тихо и почти не дыша.
Вдруг в молочной пелене показалась огромная ореховая туша: тяжело переставляя ноги, по селению топал Азарт. Большая голова и длинный хвост для баланса. Его глаз метался в поисках добычи, а худосочные, человеческие ручки подбрасывали металлический кружок — сегодня кто-то не проснется. И так некстати мне на память пришёл день, когда вот так просто умерла моя мать.
«Новые боги могущественны, но не всесильны».
Я прижала Кайлу к стволу дерева, заслонила собой, сердце бешено стучит, но страха больше нет.
Жёлтое око Азарта вращалось в глазнице, пытаясь поймать моё движение. Не в этот раз! Монета упала в его ладонь, и всё вокруг замерло.
Нет!
Бог накрыл её другой рукой.
Нет! Нет! Нет!
Нет.
— Я не верю в тебя! Ты не властен над моей жизнью! Тебя больше нет! — выставила руку вперёд, словно копьё.
Я кричала, разрывая тишину, словно ничего не боялась.
Азарт сделал шаг в нашу сторону, его единственный глаз смотрел на меня в упор. В прямоугольном зрачке бога я увидела себя, как в зеркале. Себя и Кайлу, что свернулась в клубок позади.
Нет.
«Сомнение, вот твоё оружие против них».
Моя вера больше не принадлежала тебе.
Монета вновь взлетала и падала. Аверс. Реверс. Но я больше не отражалась в глазах Азарта. Втянув в себя воздух, он ворочал чудовищной головой, сделал шаг вперёд, словно пытался вспомнить. Я услышала звук касания металла о сухую кожу. Слабый звук, возвещающий о смерти. Он больше не коснётся меня. Нас.
Бог уходил всё дальше, вглубь деревенских улиц.
— Пошли, — я отпустила всхлипывающую Кайлу, и мы побрели прочь из этого проклятого места.
На западе, во всё более светлеющем небосводе, ярко сияла единственная звезда — все прочие уже померкли. «Свет Старых богов», вспомнила я. Моя бабка была последней в селе, кто верил в них.
«И ведь не было никакой войны. Просто всё менялось. Мало-помалу всё становилось другим. Теперь уж никто и не знает, каково было раньше».
Надо же, я что-то помнила из её путаных рассказов о той жизни.
— Пять тысяч шагов до озера, а там я встречу вас. Поспешите. Сладострастие почуял измену.
В этот раз безумец не исчез, его силуэт показался из-за кустов, но тут же взмыл в небо юркой птахой.
Туман белой дымкой путался в кронах деревьев, тут и там спускался к земле. Невесомые рукава растянулись на много миль вокруг.