Впрочем, мне не страшно. Все время на шонгэне я провожу за тем, что рассматриваю изображения Ирки на планшете, роюсь в технической документации модуля, ищу места быстрого доступа, изучаю возможные поломки и способы их устранения. Щиты, контуры экранирования, закороченные участки…
Прыжок (или переход, все называют это по-разному) застает меня за виртуальной распаковкой монтажного энергостола. Несколько мгновений я уверен, что кто-то проделал во мне дыру, и в нее, как в бездну, растягиваясь в тонкие молекулярные нити, проваливаются глаза, язык, пальцы, слова и мысли. Потом все возвращается на место, но еще час или два я чувствую, будто обратная сборка произошла с изъяном.
Это знакомо всем, и многие из-за этого не переносят межпланетные путешествия.
Перед самым спуском на Каэр-Натх (мы уже прошли орбитеры и причальные бакены) ко мне стучится капитан и, высокопарно пощелкивая, дарит сувенир на долгую память — стилизованное чешуйчатое яйцо на подставке, исцарапанной маддирской вязью. Я принимаю с благодарностью.
— Могу ли я взглянуть на того, ради кого вы выбрали мой шонгэн? — спрашивает капитан.
— Конечно.
Я показываю ему Ирку.
Маддирец смотрит долго, смотрит на нее, на меня, снова на нее, словно сравнивает. Все, что выдает его лицо, — это несколько крапин недоумения.
— Это она? — уточняет он.
— Да, — отвечаю я.
Далее следуют категоричные щелчки:
— Нет, мы никогда не поймем друг друга.
Улыбаясь, я жму плечами.
Каэр-Натх — большой транзитный узел. Здесь специализированные сектора ожидания, торговый рынок и настоящая выставка кораблей — от легких одноместных флапов дьи-ха до монструозных шлюпов коваки. Впрочем, смотреть на них мне некогда.
Я сканирую трек-листы ближайших отправлений. Робер, навьюченный ремонтным оборудованием, безмолвно присутствует рядом. Когда я восклицаю, обнаружив, что тишинский хаалаван отменил прыжок на Ка-Такет, он поворачивает ко мне приплюснутую голову и удивленно выдвигает ряд объективов. Возможно, ищет, что во мне испортилось и как это быстро починить.
— Мы в заднице, мой друг, — говорю я ему.
Робер встречает известие стоически. Все, что не имеет отношения к адресованным ему командам, оставляет его равнодушным.
Связи нет. Я пытаюсь соединиться с Иркой по выделенному каналу, но получаю в ответ лишь возмущенное шипение помех. На кластере ЦСО в логах я нахожу коротенькое послание.
«Иг…». «Иг…» и все.
Что-то она хотела сказать мне, чем-то поделиться. Возможно, буря оказалась не такой уж и безобидной. Возможно, она в опасности. Я чувствую, что задыхаюсь. Потерпи, моя милая, потерпи! У меня, видишь, тоже не все складывается.
Я смотрю на робера — двоих нас не хватит угнать прыжковый корабль.
Думай, Игорь, думай! А если попробовать через Бахуту в секторе Кассиопеи? Тоже крупный порт, до тысячи стартов-посадок в стандартные сутки, с него кто-нибудь обязательно пойдет на Алларик, что на краю Персея, а там и Циста, и Куотта-Нге, и Фферн-58. Точки переходов в созвездии Овна закрыты из-за гугонов и дивноразума, не поделивших несколько окраинных планетных систем. Но остаются Ти-О и Жуткая Эча в секторе Тельца, через них я вполне могу попасть в Оотукан, а из сектора Кита добраться до Рыб — раз прыгнуть. По времени же…
Занявшись подсчетами, я получаю двадцать пять стандартных суток. Рекорд! Это если все сложится и мой командировочный трек выдержит траты. О возвращении обратно я не думаю. В крайнем случае, подам аварийный сигнал из Иркиного модуля. Спас-служба у нас замечательная, месяца через три где-нибудь подберет.
Уж это время мы с Иркой на ее запасах протянем.
Я веселею.
— Что есть до Бахуты? — спрашиваю я, зайдя в кабинку заказа.
Робер топчется рядом.
Рейс для меня находится всего один, но и того мне довольно. Кычгольмский ойякан-гокан, набитый разношерстными пассажирами, принимает меня на борт.
Правда, места мне приходится купить все-таки два.
Ирка как-то рассказывала мне, что раньше, до Содружества, до первых колоний и, кажется, даже до орбитальных полетов (представить страшно, да?), людей перевозили по миру на убогих деревянных кораблях, где им отводилось одно помещение-трюм на всех. Одно. Оторопь берет. И десятки, а, может, и сотни путешественников вынужденно делили между собой тесное пространство — ни возможности уединиться, ни нормально поспать, ни выйти наружу.
Только оказавшись внутри, я понимаю, что ничего нового во Вселенной изобретено быть не может! Ойякан-гокан — просто космическое воплощение одного из тех древних кораблей, что когда-то бороздили океаны Земли. Верхняя палуба предназначена для экипажа. Нижняя — для всех остальных.
Мне с робером полагаются две скамьи, но одна уже занята семейством паххакидов, которые очень недружелюбно относятся к любому посягательству на их собственность. Они, стрекоча, наскакивают на меня всем своим волосатым прайдом, едва я заикаюсь о том, чтобы они подвинулись. Конфликтовать мне с ними не хочется, поэтому уединение на оставшейся свободной скамье кажется мне разумным выбором.
Глава семейства еще какое-то время смотрит на меня десятком крохотных глазок сквозь визор продолговатого шлема, а я изо всех сил изображаю спящего. Как ни странно, мне удается задремать среди шума, гама и мельтешения множества разумных существ. Даже то, что ойякан-гокан, добираясь до точки прыжка, трясется и дребезжит плитами внутренней обшивки, не может мне помешать.
Во сне я вижу Ирку.
Модуль стоит на взгорке, и слепяще-белая, в косматых протуберанцах звезда медленно всплывает над ним, растягивается вширь, занимая все обозримое пространство. Воздух гудит и дрожит от накопленного электричества. Буря. Буря! Огромные ветвистые молнии с треском начинают бить в модуль, испытывая его на прочность.
Ж-жух! Ж-жух!
— Ирка! — кричу я. — Держись!
И, кажется, босой бегу по красному песку.
Мне остается одолеть метров двадцать, когда рядом со мной в шелестящем воздухе проносится разряд. Я подлетаю вверх, плюхаюсь со скамьи на пол и понимаю, что причина моего падения находится в реальности.
Ойякан-гокан содрогается от натуги. Нас берут на абордаж.
Нам не слышно, что происходит на верхней палубе, но все пассажиры, как бы они не отличались друг от друга, начинают чувствовать единение. Медленно они сползаются к моей скамье, хотя она далеко не является центром помещения. Постепенно я понимаю, что они ищут моей защиты. Разноцветный ком из живых существ собирается вокруг меня и моего робера.
Человечество хоть и молодо, но за какие-то триста лет во многих секторах завоевало себе репутацию вида, с которым лучше не связываться. Сто лет мы грызлись с арахантами за «домашние» сектора, и еще сто лет бились за право исследовать необжитые планетные системы с объединенными флотами чжецу, хело и цуданг-цупанг. И те же самые маддирцы, как я понимаю, уже не последние в длинном списке поверженных врагов.
Так что, когда широкие створки идут в стороны, и на пороге возникают непонятные ребята с пушками, я включаюсь в переговорный процесс.
К счастью, в меня не стреляют сразу же.
Ребята оказываются отсталыми механическими солдатами, состоящими в подчинении у искусственного разума орбитальной крепости Тхегу, и пробавляются тем, что захватывают корабли и разбирают их на запчасти. Пассажиров и экипаж обычно высаживают в компании с аварийным буем на какую-нибудь планетку поблизости и тут же прыгают от места грабежа подальше.
Меня, впрочем, любое отклонение от маршрута не устраивает, поэтому я сразу признаюсь, что я человек. Объявление это вызывает замешательство в среде мародеров, потом скрипучая двухметровая железяка извинительно отводит меня в сторону. Осторожно подбирая слова, искусственный разум Тхегу транслирует мне через железяку, что совершенно расстроен подобным оборотом, так как присутствие человека на такой дряхлой посудине им не просчитывалось.
Я говорю, что у меня обстоятельства, и показываю изображение Ирки на экране планшета.
— Ей нужна помощь, — говорю я.
— У вас это серьезно? — скрипит железяка.
— Более чем.
Тхегу через солдата осторожно пожимает мне руку.
— Никогда не думал, что это возможно.
— Мы — многогранные существа, — улыбаюсь я.
Нас отпускают восвояси.
Наглые паххакиды так и не уступают мне скамью, но поредевший экипаж в знак признательности приглашает меня на верхнюю палубу. Я сплю в чужой каюте, полной чужих вещей. Робер стоит на страже.
Связи с Иркой нет.
С ЦСО есть. С Анькой Глебовой есть. С Жориком есть, хотя тысячу раз не надо. А Ирка молчит. Душе моей тяжко. Я тороплю ход ойякан-гокана, я скриплю зубами и меряю каюту шагами. Я перебираю отчеты, картины, записи. Я, наверное, миллион раз повторяю про себя: ты только живи, Ирка, пожалуйста.
Прыжок засасывает меня в черную дыру. Я пропадаю и возвращаюсь, собранный как-то не так. Мне кажется, что на короткое мгновение, на миллионную долю секунды на внутренней стороне моих век отпечатывается ее модуль. Он покосился, он увяз правой гусеницей в песке.
Только бы все было хорошо!
До Жуткой Эчи я добираюсь, как в тумане. Куда-то бреду, где-то сижу и сплю, пополняю кислород, покупаю воду и синтетическую пищу, подзаряжаю скафандр и робера, проверяю связь. Одно дикое место следует за другим, высятся башни, блестят зеркальные монолиты, шпили антенн щекотят черные, синие, перламутровые небеса. Один корабль сменяется другим, планы летят к чертям, летит время, удивленные, равнодушные, странные спутники то и дело снуют перед визором.
Раз за разом переход собирает меня по-новому, какие-то частички себя я отдаю космосу в жертву, но одно во мне остается неизменным: я хочу как можно быстрее оказаться рядом с Иркой.
Я ей нужен! Я это знаю. Я это чувствую.