– Джудит упала в колодец и утонула, – уверенно заявляет она.
– Но тело так и не нашли.
– Нет, но нашли достаточно улик, чтобы быть в этом уверенными. Она упала в колодец. Утонула. Там было очень глубоко.
– Вы упомянули, что она звала вас на помощь.
– Я в этом не уверена, – Ханна перебивает доктора, прежде чем та выскажет свои предположения и использует слова Ханны против нее. – Я уже говорила, что так и не поняла, слышала ли ее на самом деле.
– Прошу прощения за настойчивость, – говорит доктор Валлотон.
– Не вижу причин дальше это обсуждать.
– Тогда давайте вернемся к снам. Ханна, расскажите, когда вы впервые увидели фей.
Сны – или день, с которого они начались – возвращаются, когда они уже наполовину забылись. В сущности, нет большой разницы, сны это или уже явь. Разум живет моментом – одним мимолетным моментом, будь то текущим или воскрешенным в памяти, во сне, наяву или где-то посередине, в драгоценной предательской иллюзии настоящего, застрявшей в дыре между прошлым и будущим.
Сон о том дне или сам день: высокое, крошечное белое солнце, то ослепительное июльское солнце, раскидавшее столпы света среди высоких деревьев в лесу позади дома Ханны. Ханна гонится за Джудит; сестра на два года старше и ноги у нее длиннее, поэтому Ханна никак не может ее догнать. «Не догонишь, копуша, как ни старайся!» Ханна едва не падает, запнувшись о спутанную лозу дикого винограда, и ей приходится остановиться, чтобы освободить ногу.
– Стой! – кричит она, но Джудит не отвечает. – Подожди! Я тоже хочу посмотреть!
Лоза не желает отпускать теннисную туфлю Ханны и до крови царапает кожу. На лодыжке выступают яркие алые капли. Спустя секунду Ханна все же освобождается и бросается бежать по узкой тропке в тени дубов, нагоняя сестру.
– Я нашла кое-что интересное, – сказала Джудит после завтрака, когда они сидели на заднем крыльце. – На полянке у старого колодца.
– Что? Что ты нашла?
– Не знаю, стоит ли тебе говорить. Пожалуй, нет. Ты все разболтаешь маме с папой.
– Не разболтаю! Я ничего им не скажу! Никому не скажу!
– Не верю. Ты же совершенно не умеешь держать язык за зубами!
В конце концов Ханне пришлось отдать Джудит половину своих карманных денег за то, чтобы та ей рассказала, и вторую половину за то, чтобы показала. Сестра пошарила в кармане джинсов и выудила оттуда блестящую черную гальку.
– Я что, отдала тебе доллар за какую-то каменюку?!
– Нет же, тупица! Смотри! – Джудит протянула камень.
На камне были выцарапаны буквы – ДЖУДТ – пять кривых букв, составляющих почти полное имя сестры, и Ханна взаправду удивилась.
– Подожди меня! – кричит она сердито, и голос эхом отражается от стволов вековых деревьев.
Под ногами хрустит сухая листва. Ханна начинает опасаться, что все это розыгрыш, один из обычных фокусов Джудит. Сестра наверняка спряталась где-нибудь, и тихонько посмеивается над ней. Ханна прекращает бежать и останавливается посреди тропы, прислушиваясь к шороху леса.
Откуда-то доносится слабый ритмичный звук, похожий на музыку.
– Это еще не все, – сказала Джудит. – Поклянись, что не расскажешь маме с папой!
– Клянусь!
– Если проговоришься, я сделаю так, что ты на всю жизнь пожалеешь.
– Я никому не расскажу.
– Давай камень обратно, – потребовала Джудит, и Ханна немедленно протянула черный камень обратно. – Только попробуй рассказать…
– Да не расскажу я! Сколько раз повторять?!
– Ладно, – сказала Джудит и отвела Ханну в небольшой сарай, где отец хранил садовые инструменты, мешки с удобрениями и старые газонокосилки, которые любил разбирать и собирать заново.
– Надеюсь, это стоит доллара, – сказала Ханна.
Она стоит неподвижно, прислушиваясь к музыке, которая становится громче. Ей кажется, что звук идет с полянки впереди.
– Джудит, я возвращаюсь домой! – кричит она безо всяких шуток, потому что внезапно чувствует, что не хочет знать, было ли существо в банке всамделишным.
Солнце уже не греет так сильно, как минуту назад.
А музыка становится все громче.
И громче.
Джудит достала из пустой клетки для кроликов банку из-под майонеза, подняла к солнцу, с улыбкой глядя на ее содержимое.
– Покажи! – потребовала Ханна.
– Даже не знаю. Думаю, это будет стоить еще доллар, – с усмешкой ответила сестра, не отводя глаз от банки.
– Еще чего! – возмущенно произнесла Ханна. – Даже не мечтай! – она попыталась выхватить банку, но Джудит ловко увернулась, и рука Ханны схватила лишь воздух.
Посреди леса Ханна разворачивается и глядит в сторону дома, затем опять в сторону полянки, манящей из-за деревьев.
– Джудит! Это уже не смешно! Я иду домой!
Ее сердце громко стучит, едва не заглушая музыку, но музыка все же чуть громче. Флейты и дудочки, барабаны и бубны. Ханна делает шаг по направлению к полянке. Сестра просто разыгрывает ее, чего бояться? К тому же Ханна знает лес как свои пять пальцев.
Джудит скрутила с банки крышку и протянула Ханне. Внутри оказалось крошечное, высушенное, скрюченное существо. Мумифицированный серый трупик, который, казалось, готов был в любой момент рассыпаться в прах.
– Это же дохлая мышь, – с отвращением произнесла Ханна. – Ты содрала с меня доллар за какую-то каменюку и мышиный труп в баночке?
– Это не мышь! Посмотри внимательнее, тупица!
Так Ханна и поступила. Наклонившись ближе, она разглядела прозрачные, как у стрекозы, переливчатые крылья, едва заметно мерцающие на солнце. Прищурившись, Ханна поняла, что у существа есть и лицо.
– Ой, – выдохнула она, бросая взгляд на триумфально улыбающуюся сестру. – Джудит, боже, что это?
– А ты не знаешь? – сказала Джудит. – Мне что, нужно все тебе объяснять?
Ханна перелезает через бурелом у полянки. В этом месте тропинка исчезает среди груды поваленных полусгнивших деревьев. Отец говорил, что давным-давно тут стоял дом, но теперь от него осталась лишь куча печных камней и колодец, прикрытый несколькими листами ржавого железа. Отец говорил, что в доме случился пожар, в котором погибли все его жильцы. Ханна переводит дух по другую сторону бурелома и выходит на свет, оставляя позади лесную тень и теряя последнюю возможность не увидеть то, что перед ней.
– Круто? – спрашивает Джудит. – Зуб даю, ты ничего круче в жизни не видела!
Кто-то сдвинул железные листы, и колодец выглядит черным пятном. Солнечные лучи туда не проникают. Ханна видит широкое, абсолютно ровное кольцо красных мухоморов и губчатых коричневых сморчков вокруг колодца. На железе пляшут солнечные зайчики, воздух переливается, словно вода, а музыка буквально оглушает.
– Я ее нашла, – шепчет Джудит, закручивая крышку обратно как можно туже. – Я ее нашла, и теперь она моя. А ты помалкивай, иначе никогда больше ничего тебе не покажу!
Ханна отводит взгляд от грибов и колодца, и видит, как с края полянки на нее смотрят тысячи любопытных глаз. Глаза цвета голубики, глаза-рубины, глаза – капли меда, золотые и серебряные монеты, глаза – лед и пламень, глаза – чернильные пятна. Все они с неописуемой жадностью разглядывают Ханну, не добрые, но и не злобные, невероятные, но одновременно реальные.
Под сенью высокого тополя сидит нечто размером с медведя. Оно поворачивает темную косматую голову и улыбается.
– А эта тоже симпатичная! – рычит существо.
Ханна бросается наутек.
– Наверняка в глубине души вы понимаете, что на самом деле видели в тот день? – спрашивает доктор Валлотон, постукивая ластиком на конце карандаша себе по зубам. В ее выражении лица, манерах и этом непрерывном постукивании – тук-тук-тук – карандаша по идеально ровным белоснежным резцам Ханне видится до неприличия неподдельный интерес. – Вы видели, как ваша сестра упала в колодец, либо догадались, что она упала. Весьма вероятно, что крики о помощи вы действительно слышали.
– Может, я сама ее туда и столкнула, – тихо произносит Ханна.
– Вы так думаете?
– Нет, – Ханна потирает виски, чтобы прогнать первый приступ надвигающейся головной боли. – Но порой мне хочется, чтобы это было так.
– Вы считаете, что это более правдоподобно, чем то, что произошло на самом деле.
– Разве не так? Разве не проще поверить, что она разозлила меня, а я в отместку спихнула ее в колодец? А потом сочинила безумные сказки, чтобы избавиться от чувства вины. Может, мой собственный разум рождает кошмары, чтобы заставить во всем признаться.
– В таком случае, откуда взялись камни?
– Может, я их сама себе подложила. Нацарапала на них слова и спрятала, чтобы потом «найти», зная, что так мне будет проще поверить в обман. Если у выдуманной истории есть материальное подтверждение, то в нее куда легче верить.
Наступает долгая пауза. Тишину нарушает лишь тиканье часов и постукивание карандаша о зубы психолога. Ханна с силой трет виски, чувствуя, как боль, полная и безраздельная, подкрадывается все ближе, выжидает за углом, грозя в любую секунду взорваться пурпурной вспышкой, отливающей черным и красным. Наконец доктор Валлотон откладывает карандаш и вздыхает.
– Ханна, это признание? – спрашивает она, и неприличный интерес сменяется то ли ожиданием, то ли предвкушением, то ли банальным любопытством, а может, и страхом. – Вы убили свою сестру?
Ханна закрывает глаза и мотает головой.
– Джудит упала в колодец, – спокойно отвечает она. – Она сдвинула железные листы и подошла слишком близко к краю. Шериф показал родителям, где земля осыпалась под ее весом. Она упала и утонула.
– Кого вы хотите в этом убедить? Меня или себя?
– А какая разница? – отвечает Ханна вопросом на вопрос.
– Большая, – говорит доктор Валлотон. – Правда нужна вам.
– Какая именно правда? – спрашивает Ханна, улыбаясь, несмотря на нарастающую боль.
Психолог не отвечает, и Ханна остается сидеть с закрытыми глазами до конца сеанса.