Конев покачал головой:
— Как мне убедить тебя? Знаю, если сознательно отказываешься от всего, что имел, то шансов получить это назад практически нет, не так ли? Отдай американца ради нашей страны. Я тебе объясню, в чем дело.
— Не желаю слушать твои объяснения.
Калинина бросила взгляд на Моррисона:
— Ты слышишь его, Альберт? Ты не представляешь, с какой жестокостью он отшвырнул прочь меня и мою дочь. А теперь ждет, что я поверю в его всепоглощающую любовь.
И тут Моррисон услышал свой голос:
— Это правда, Софья. Он любит тебя больше жизни.
На мгновение Калинина застыла:
— Откуда ты знаешь, Альберт? Ты веришь ему?
Конев взволнованно закричал:
— Он знает. Он сам признал это. Ты видишь? Он почувствовал это с помощью своего чертова компьютера. Если позволишь мне объяснить, то все поймешь.
Калинина спросила:
— Это правда, Альберт? Ты подтверждаешь?
Моррисон прикусил было язык, но глаза выдали его. Конев сказал:
— Моя любовь неизменна, Софья. Я страдал так же, как и ты. Но отдай мне Альберта, и начнется другая жизнь. У меня будет моя работа, ты и наш ребенок, чего бы мне это ни стоило, и будь я проклят, если не выдюжу.
На глаза Калининой навернулись слезы.
— Как я хочу верить тебе, — прошептала она.
— Тогда поверь. Американец подтвердил.
Калинина, словно лунатик, ничего не видя перед собой, подошла к Коневу. Моррисон сдавленно крикнул: «А твой приказ?..» — и кинулся на них. Но тут же чьи-то крепкие руки обхватили его, и кто-то ехидно заявил:
— Спокойнее, товарищ американец. Не лапайте почем зря советских граждан.
Это была не кто иная, как Валерия Палерон.
Софья прижалась к Коневу, рука, сжимающая станнер, безвольно повисла. Юрий прижал ее к груди, и в глазах его застыла мука отчаяния.
Палерон дернула доктора за рукав:
— Академик, ни к чему мозолить глаза. Давайте вернемся в комнату. Идите, товарищ американец, и ведите себя тихо, не то беды не миновать.
Конев, придя в себя, поймал взгляд Моррисона и торжествующе улыбнулся. У него теперь было все — любимая женщина, его ребенок и его американец. Моррисон обреченно осознал, что мечта о возвращении домой лопнула как мыльный пузырь.
Глава 19ПОВОРОТ
«В истинном триумфе нет проигравших».
Еще пятнадцать минут назад Моррисон навсегда распрощался с комнатой в отеле, причем без сожаления. Теперь ему пришлось снова вернуться туда. Отчаяние завладело им, он паниковал даже больше, чем когда его отнесло от корабля во внутриклеточном пространстве. Он проиграл. Он всегда проигрывает. Альберт Моррисон неудачник. Он поверил, что не безразличен Софье Калининой, но ошибся. Его лишь использовали как орудие в борьбе против Конева, и стоило тому поманить ее пальцем, как влюбленная женщина тут же прибежала к нему, ее больше не интересовали ни Моррисон, ни станнер. Он понуро смотрел на них. Они стояли в потоке солнечного света, бьющего из окна номера, он — в тени, так и должно было быть. Парочка ворковала. Увлеченные друг другом, они забыли обо всем. Калинина, казалось, даже не осознавала, что все еще держит станнер. Моррисон хрипло окликнул их:
— Ваше правительство будет недовольно. Как же приказ освободить меня?
Конев взглянул на него, его глаза слегка прояснились, словно ему стоило большого труда обратить внимание на пленника. К чему следить за ним. Официантка Валерия Палерон с удовольствием справлялась с этой обязанностью. Она стояла рядом с Моррисоном и не спускала с него глаз. Конев ответил:
— Моему правительству не о чем беспокоиться. Они готовы принять единственное верное решение.
Калинина подняла руку, словно пытаясь возразить ему, но Конев перебил ее:
— Ни о чем не беспокойся, Софья. Я уже отправил доклад в Москву. Он заставит их задуматься. Они свяжутся со мной, и, когда я скажу, что Моррисон у меня, им придется принять решение и что-то сделать. Я уверен, они смогут убедить старика в целесообразности поступка. Я обещаю тебе.
Калинина произнесла взволнованным голосом:
— Альберт…
Моррисон ответил:
— Ты собираешься выразить сожаление, Софья, ты, которая поставила на мне крест из-за слов человека, столь ненавистного тебе?
Калинина покраснела.
— Альберт, не надо так. Ты не пленник. Отношение к тебе будет сугубо уважительное. Продолжишь работать так же, как и в своей стране, только здесь тебя по-настоящему оценят.
— Спасибо, — горько рассмеялся Моррисон. — Если ты за меня беспокоишься, то какое значение имеют мои чувства?
В их перепалку вмешалась Палерон:
— Товарищ американец, вы болтун. Почему бы вам не присесть? Садитесь.
Она толкнула его в кресло.
— Раз вы бессильны, то почему бы просто спокойно не посидеть?
Она повернулась к Калининой. Конев нежно обнимал любимую за плечи.
— А вы, милочка, все еще планируете вывести своего любовничка из игры и поэтому вцепились в станнер? Дайте игрушку мне. Двумя руками вы крепче обнимете будущего муженька.
Палерон приняла оружие из руки Калининой, а девушка даже не заметила. С любопытством глядя на станнер, Палерон сказала:
— Вот так-то лучше. А то я опасалась, вдруг в пароксизме вновь обретенной любви вы приметесь палить налево и направо.
Она подошла к Моррисону, все еще изучая станнер и поворачивая его в разные стороны, словно мартышка очки. Моррисон неловко поднял руку.
— Не цельтесь в меня. Он может выстрелить.
Палерон надменно посмотрела на него:
— Не выстрелит, если я этого не захочу. Я знаю, как с ним обращаться.
Она улыбнулась Коневу и Калининой. Софья двумя руками обнимала Конева и покрывала его лицо быстрыми нежными поцелуями. Палерон повторила:
— Я знаю, как с ним обращаться. Вот так. И вот так…
Сначала Конев, а затем и Калинина рухнули на пол, словно два куля с мукой. Палерон повернулась к Моррисону:
— А теперь, идиот, закрой рот и помоги мне. Наше спасение в быстроте. — Это она сказала по-английски.
Моррисон ничего не соображал. Он тупо уставился на нее. Палерон потрясла его за плечо, словно пытаясь разбудить.
— Ну, давай же. Бери его за ноги.
Моррисон автоматически подчинился. Сначала Конев, а затем и Калинина были перенесены на кровать, с которой Палерон предварительно сняла тонкое покрывало. Она быстро обыскала Калинину.
— Вот, — сказала она, найдя сложенный документ с какими-то печатями.
Палерон не глядя сунула его в карман и продолжила обыск. Наконец она нашарила пару маленьких ключей. Так же быстро странная официантка обыскала Конева, сорвав с внутренней стороны лацкана пиджака небольшой металлический диск.
— Его личный передатчик, — сказала она и тоже сунула его в карман.
Наконец достала черный прямоугольник и спросила:
— Твое добро, не так ли?
Моррисон кивнул. Его программа для компьютера. Он даже не знал, что Конев стащил ее. Моррисон выхватил программу из рук Палерон. Валерия повернула парочку лицом друг к другу и накрыла их покрывалом.
— Не надо пялиться на меня, Моррисон, — сказала она, завершив свои действия. — Пойдем.
Она крепко схватила его за руку. Он пытался сопротивляться.
— Куда? Что происходит?
— Я объясню тебе попозже, если захочешь. А сейчас ни слова. Времени в обрез. Ни минуты, ни секунды. Пойдем.
Она с горячностью глянула на него. Моррисон послушно последовал за ней. Они вышли из комнаты, как можно тише спустились по лестнице и выбрались к лимузину. Палерон открыла дверь машины одним из ключей Калининой и резко бросила:
— Залезай.
— Куда мы едем?
— Садись.
Она буквально втолкнула его в машину. Сама села за руль, и Моррисон едва удержался, чтобы не спросить, умеет ли она водить машину. До него наконец-таки дошло, что перед ним не просто официантка. Палерон завела двигатель и огляделась. На улице никого не было, кроме полосатого и вальяжного кота, разгуливавшего по тротуару. Автомобиль медленно набирал скорость, и к тому времени, когда индикатор показал девяносто пять километров в час, они уже мчались по широкому шоссе. Изредка попадались встречные машины. К Моррисону вернулась способность рассуждать. Он посмотрел в заднее зеркало. Автомобиль, ехавший за ними, свернул с дороги. Похоже, погони не было. Моррисон повернулся к Палерон. Дамочка казалась мрачной, но уверенной в себе. Наконец он полностью осознал, что Палерон не только не официантка, но и вообще иностранка. Ее английский имел акцент, которому не научиться в школе, это врожденное. Тут его ухо нельзя было обмануть.
— Вы специально ждали у отеля с книгой, чтобы не пропустить Софью и меня?
— Ага, — ответила Палерон.
— Так вы мое прикрытие, агент США? Куда мы едем?
— В аэропорт, где вас подберет шведский самолет.
— А вы знаете дорогу?
— Конечно. Я провела в Малограде гораздо больше времени, чем ваша Калинина. Но объясните мне, на черта вы заявили ей, что Конев любит ее? Она только и ждала, чтобы это кто-нибудь ляпнул. Она хотела это услышать, и вы уважили ее. Заодно сыграли на руку Коневу. Почему?
— Потому что это правда.
— Правда?
Палерон была изумлена. Она покачала головой:
— Да вы не от мира сего. Честное слово. Удивляюсь, как это никто до сих пор не пристукнул вас? Вам-то почем знать?
Моррисон ответил:
— Я знаю. Мне стало жаль ее. Вчера она спасла мне жизнь. Всех нас спасла. И Конев тоже там, в экспедиции, помог мне уйти от смерти.
— Вы спасли жизни друг другу, насколько я знаю.
— В общем-то, да.
— Это вчерашний день. Сегодня — есть сегодня, нельзя позволять прошлому расставлять свои акценты. Она бы никогда не простила его, если бы не ваша глупая выходка. Он мог клясться до посинения, что любит ее, но она не поверила бы. Она не посмела бы поверить. Никогда. Еще минута, и она бы выстрелила в него, а тут влезли вы: «Да что ты, деточка-лапочка, он же тебя любит». Ей же только этого и надо было. За вами вообще глаз да глаз нужен.