Моррисон со смущением спросил:
— А вы откуда все это знаете?
— Я лежала на полу в машине. Мне предписывалось отправиться с вами и Калининой, чтобы убедиться, что она довезла вас. Но тут вы со своими глупостями. Что мне оставалось делать? Схватить вас, вернуть всех в комнату, где бы мы были одни, и разрешить дурацкую ситуацию.
— Спасибо.
— Да все в порядке. Я придала им вид влюбленной парочки, так что если кто и войдет, то сразу же извинится и выйдет.
— Когда они придут в сознание?
— Не знаю. Это зависит от того, насколько точно я прицелилась, от состояния организма и бог знает еще от чего. Но когда они очнутся, им понадобится время, чтобы вспомнить, что произошло. Надеюсь, в их положении первое, что они вспомнят, — свою обоюдную страстную любовь. Это займет их на некоторое время. К тому моменту, как они вспомнят про вас, будет поздно что-то менять.
— Их мозг поврежден навсегда?
Палерон бросила быстрый взгляд на встревоженное лицо Моррисона:
— Вы что, беспокоитесь о них? Почему? Кто они вам?
— Ну… мы были в одном экипаже.
Палерон хмыкнула:
— С ними все будет в порядке. Для них же лучше, если сентиментальная чувствительность немного притупится. У них будет отличная семья.
— А что будет с вами? Наверное, вам лучше улететь со мной.
— Не будьте болваном. Шведы не возьмут меня. У них есть приказ забрать одного человека, и они устроят проверку, чтобы убедиться, что вы — это вы. У них отпечатки ваших пальцев и сетчатки глаза из архивов Службы контроля народонаселения. Если они возьмут на борт не того человека или двух, разразится новый скандал, а шведы слишком умны.
— Что же будет с вами?
— Ну, я скажу, что это вы вырвали у меня станнер и оглушили их, затем заставили под дулом пистолета отвезти вас в аэропорт, потому что сами не знали дороги. Затем приказали остановиться за воротами, треснули по голове и бросили станнер в машину. Рано утром я пришла в себя и вернулась в Малоград.
— Но Конев и Калинина уличат вас во лжи.
— Они не смотрели на меня, когда я стреляла, да и вряд ли кто-то из них вспомнит сей судьбоносный момент. Кроме того, советское правительство приказало вернуть вас домой, и если вы будете возвращены, то, что бы ни говорил Конев, все бесполезно. Я ставлю десять к одному, что они предпочтут все забыть, а я вернусь к работе официанткой.
— Они наверняка заподозрят вас.
— Посмотрим. Ничего, — она произнесла это слово по-русски, — будь, что будет.
Палерон слабо улыбнулась. Они все еще ехали по шоссе, и Моррисон неуверенно спросил:
— Может быть, прибавить скорости?
— Ни в коем случае, — твердо ответила Палерон. — Мы и так на грани дозволенного, а здесь следят радарами за каждым сантиметром. Им отказывает чувство юмора, когда речь идет о превышении скорости, а я не хочу провести несколько часов в службе ДПС из-за того, что вы надеялись на пятнадцать минут раньше попасть к самолету.
Перевалило за полдень, и Моррисон почувствовал легкий голод. Он спросил:
— Как вы думаете, Конев сообщил обо мне Москве?
Палерон покачала головой:
— Не знаю. Но что бы там ни было, он получил ответ по своей личной волне. Передатчик просигналил около двадцати минут назад. Вы не слышали?
— Нет.
— Да, вы бы долго не продержались на моем месте. Естественно, никакого ответа им не пришло, человек из Москвы, с которым связался Конев, наверняка постарается выяснить почему. Рано или поздно голубков обнаружат. Отправят по нашему следу погоню, чтобы помешать вам. Помните фараоновы колесницы?
— Только с нами нет Моисея, некому заставить расступиться Красное море, — вздохнул Моррисон.
— Если мы доберемся до аэропорта, шведы принесут нам пользы ничуть не меньше. Они вас никому не выдадут.
— Но что смогут противопоставить отряду солдат?
— Это будут не военные. Всего лишь официальные лица, работающие на экстремистскую политическую группировку, они попытаются ввести в заблуждение шведов. Но у нас есть официальные бумаги, подтверждающие вашу личность и намерения, поэтому у них ничего не выйдет. Главное — первыми добраться до самолета.
— И тем не менее не превышая скорость?
Палерон решительно покачала головой и умолкла. Через полчаса она подала голос:
— Ну вот мы и на месте. Удача сопутствует нам. Шведский самолет уже приземлился.
Она остановила машину, нажала кнопку, и дверь со стороны Моррисона открылась.
— Дальше пойдете один, меня не должны видеть, но…
Она наклонилась к нему:
— Мое имя — Эшби. Когда доберетесь до Вашингтона, передайте: если они считают, что мне пора возвращаться на родину, я готова. Понятно?
— Понятно.
Моррисон вышел из автомобиля, щурясь от солнца. Вдалеке какой-то человек в форме, не в советской, приветливо махал ему рукой. Моррисон не выдержал и понесся к самолету. На скорость бега, слава богу, не накладывалось никаких ограничений. Никто не преследовал его, но он бы не удивился, если бы стража выросла из-под земли. На бегу он развернулся и в последний раз помахал рукой в направлении автомобиля. Ему никто не ответил. Человек в форме побежал навстречу, и Моррисон, споткнувшись, упал ему на руки. Теперь он увидел, что это была форма Европейской Федерации.
— Могу я узнать ваше имя? — спросил человек по-английски.
Моррисон с облегчением узнал шведский акцент.
— Альберт Джонас Моррисон, — ответил он, и они вместе направились к самолету, где его уже ждали для проведения идентификации.
Дико уставший Моррисон в напряжении сидел у иллюминатора, нервно оглядывая взлетное поле. Обед, состоящий главным образом из селедки и вареного картофеля, приглушил голод, но не подарил спокойствия. Неужели вчерашнее путешествие, эта чертова минимизация, навсегда перевернуло его жизнь? Неужели он теперь будет вздрагивать от каждого шороха и ожидать надвигающуюся опасность? Сможет ли он когда-нибудь идти по жизни, не опасаясь ударов в спину и подлых выпадов? Или же это нервы, и надо просто хорошенько отдохнуть? Конечно, здравый смысл подсказывал, что причины дня беспокойства имеются реальные.
Самолет взмыл в воздух, благополучно завершив разгон по взлетной полосе, но под крылом самолета по-прежнему простиралась советская территория. Объявил ли уже московский покровитель погоню, выслав ищеек? Поднимутся ли колесницы фараона в небо, чтобы продолжить погоню? Моррисон вдруг заметил на хвосте еще две машины, и сердце екнуло в груди. Стюардесса, заметив его затравленный взгляд, с улыбкой пояснила.
— Самолеты Федерации, — сказала она. — Сопровождение. В них шведские экипажи. Мы покинули советскую территорию.
Когда они пересекли Ла-Манш, их взяли под охрану американские самолеты. Теперь Моррисон мог вздохнуть спокойно, сюда рука Советов никогда не дотянется. Но тем не менее паника не утихала. А если СССР решится на военные действия и приведет в действие ракетные установки? Доктор сам себя уговаривал, что приведение в действие оборонной мощи страны не происходит по первой прихоти. Да и не такая он важная птица, чтобы палить по нему дорогостоящими ракетами. И все-таки, только когда самолет приземлился неподалеку от Вашингтона, Моррисон облегченно вздохнул и осознал, что все закончено и он в полной безопасности, в своей стране.
Наступило субботнее утро, доктор постепенно приходил в себя. Он плотно позавтракал и умылся. Даже наполовину оделся. И теперь валялся на кровати, подложив руки под голову. За окном было пасмурно, потому приходилось держать его едва приоткрытым. Ему хотелось побыть наедине с собой. С тех пор как он ступил на американскую землю, вокруг него вилось такое количество людей, что он уже стал сомневаться, действительно ли вышел сухим из воды. Не будет ли он теперь под вечным наблюдением в своей стране.
Доктора наконец-то завершили медосмотр, он ответил на добрую тысячу вопросов, и его оставили одного в комнате, напоминавшей по степени защищенности крепость. Утешала лишь мысль, что на родине никто не заставит его пройти процесс минимизации и не запихнет насильно в полумертвое тело. Эта мысль уже вселяла толику оптимизма.
Над дверью вспыхнул индикатор. Моррисон дотянулся до кнопки, открывающей глазок. Он узнал лицо человека, стоящего перед дверью, и нажал другую кнопку, открывающую дверь изнутри.
Вошли двое. Один из них, кого он и увидел в глазок, вежливо произнес:
— Я надеюсь, вы помните меня.
Моррисон даже не попытался встать с постели. Он в какой-то мере наслаждался вниманием, обрушившимся на него. Кому не доставит удовольствия побыть немного центром вселенной? Потому доктор и позволял себе некоторые вольности.
Он небрежно приподнял руку в приветствии и сказал:
— Вы тот самый агент, который уговаривал меня ехать в Советский Союз. Родано, не так ли?
— Да, Фрэнсис Родано. А это профессор Роберт Джей Фриар. Я думаю, вы знакомы.
Моррисон поколебался, затем учтивость заставила его подняться с кровати.
— Здравствуйте, профессор. Конечно, я знаю вас и много раз видел ваши выступления по холовидению. Рад лично с вами познакомиться.
Фриар, один из видных ученых, чьи выступления на экранах сделали его лицо общеизвестным, напряженно улыбнулся. У него было круглое лицо, бледно-голубые глаза, между бровями красовалась отчетливая морщина. Румяные щеки, крепкое телосложение при среднем росте и живой взгляд гармонично дополняли его облик. Он сказал:
— Вы, как я понимаю, Альберт Джонас Моррисон.
— Верно, — спокойно ответил Моррисон. — Мистер Родано готов это подтвердить. Пожалуйста, присаживайтесь и простите мне мою вольность. Я останусь в вертикальном положении. Мне понадобится, пожалуй, год отдыха, чтобы снова стать человеком.
Оба посетителя уселись на большой софе и повернулись к Моррисону. Родано натянуто улыбнулся:
— Я не могу пообещать вам отдых на целый год. По крайней мере, на данном этапе. Кстати, мы только что получили сообщение от Эшби. Вы помните ее?