А тем временем пилот на своем аэроплане приземлился, белый как бумага, и твердит как попугай: «Я не виноват. Этот дурень отстегнул ремень». Тут он меня увидел и заругался так, что вообразить невозможно. «Ты! — говорит, — Как ты сюда попал? У тебя ж ни хрена парашюта не было». Тут все вокруг запели что-то вроде псалма, а причетник хватает пилота за руку и объясняет, что рука Господа меня спасла, и спасла потому, что у меня в мире есть какая-то работа неимоверной важности, и что-то вроде того, что каждый в его пастве в этот великий день еще больше поверил в неусыпное попечение Господа на троне Его, и как печется Он о самом малом из нас, и прочее в том же роде.
Он даже меня заставил об этом задуматься — о том то есть, что я спасся для чего-то важного. Тут еще пачка докторов подвалила да еще корреспонденты, не знаю уж, кто их всех позвал, и они меня расспрашивали до тех пор, пока у меня вроде крыша уже поехала, тогда их остановили доктора и повезли меня в больницу на обследование.
— Вас на самом деле положили в больницу? — тупо переспросил я.
— И ни на секунду не оставляли одного. Меня тиснули в местной газете под крупным заголовком, и приехал какой-то ученый из Рутжерса или как-то в этом роде. Я ему сказал про антигравитацию, и он расхохотался. А я ему говорю: «Вы же ученый, неужели вы тоже верите в чудо?» А он отвечает: «Есть много ученых, что верят в Бога, но нет ни одного, который верил бы в антигравитацию и вообще в то, что она возможна». А потом говорит: «Вы мне покажите, мистер Андерсон, как это работает, и я переменю мнение».
И оно, конечно, не работало и до сих пор не работает.
К моему ужасу, Бальдур закрыл лицо руками и зарыдал.
— Возьмите себя в руки, Бальдур! — сказал я. — Должно работать.
Он покачал головой и сдавленным голосом сказал:
— Нет, не работает. Оно работало, пока я в это верил, а я больше не верю. Все говорят, что это было чудо. В антигравитацию не верит никто. Они все ржут, а ученый сказал, что прибор — это просто кусок металла без источника питания и органов управления, а антигравитация невозможна из-за Эйнштейна, который теория относительности. Джордж, мне надо было вас слушаться. Теперь я никогда не смогу летать, потому что потерял веру. Может быть, никакой антигравитации не было, а просто Бог решил почему-то действовать через вас. Я уверовал в Бога и потерял веру в науку.
Бедняга. Он и в самом деле больше никогда не летал. Устройство он мне вернул, и я отдал его Азазелу.
Вскоре Бальдур оставил работу, переехал поближе к той церкви, где приземлился, и теперь служит там дьяконом. Он там в большом почете, ибо они считают, что на нем почиет десница Господня.
Я посмотрел на Джорджа испытующим взглядом, но на его лице, как и всегда при упоминании Азазела, не отражалось ничего, кроме самой простодушной искренности.
— Джордж, — спросил я, — это было недавно?
— В прошлом году.
— Со всем этим шумом насчет чуда, толпами корреспондентов и аршинными заголовками в газетах?
— Совершенно верно.
— Как вы тогда объясните, что я ничего подобного в газетах не видел?
Джордж полез в карман, достал пять долларов восемьдесят два цента — сдачу, которую он аккуратно собрал, когда я расплатился за обед двумя бумажками в двадцать и десять долларов. Банкнот он отложил отдельно и сказал:
— Пять долларов ставлю, что смогу объяснить.
Ни минуты не колеблясь, я сказал:
— Отвечаю пятью долларами, что не сможете.
— Вы, — сказал он, — читаете только «Нью-Йорк тайме», верно?
— Верно.
— А «Нью-Йорк тайме», из почтения к той публике, которую она называет «наш интеллектуальный читатель», все сообщения о чудесах помещает мелким шрифтом на тридцать первой странице, рядом с рекламой купальников-бикини, так ведь?
— Возможно, но почему вы не можете предположить, что я читаю даже самые мелкие сообщения о новостях?
— Да потому, — торжествующе объявил Джордж, — Все же знают, что ничего, кроме самых крупных заголовков, вы не замечаете. Вы же проглядываете «Нью-Йорк тайме» только в поисках упоминания своей фамилии.
Немного подумав, я дал ему еще пять долларов. Хотя сказанное им и было неправдой, это, как я понимал, вполне могло быть общепринятым мнением, а с ним спорить бессмысленно.
Я люблю маленькую киску
Чудесным весенним днем мы с Джорджем сидели на скамейке в парке. Неожиданно неподалеку от нас появилась кошка. Я знал, что в парке водятся одичавшие кошки, к которым опасно приближаться, но этот экземпляр очень походил на ухоженную домашнюю киску. Поскольку я горжусь тем фактом, что кошки всегда относились ко мне дружелюбно, я протянул руку, киска понюхала ее и позволила погладить себя по голове.
Я был изрядно удивлен, когда Джордж пробормотал:
— Гнусный маленький зверь.
— Вы не любите кошек, Джордж?
— А как может быть, учитывая отсвет моей печальной истории? — немного странно ответил он и тяжело вздохнул.
— Уверен, что ваша история печальна, как сама ваша жизнь, — сказал я. — Иначе и быть не могло с вашим-то характером. И все же я не имею понятия, что в ней какую-то роль сыграли кошки.
— Дело в том, что я никогда не рассказывал вам о моей троюродной сестре, Андромахе.
— Андромахе?
— Ее отец занимался изучением античности, отсюда и несколько удивительное имя. У него были кое-какие деньги, которые он завещал кузине Андромахе, что и случилось из-за его ранней кончины, а она, благодаря удачным вложениям, сумела их умножить.
Меня он в свое завещание не включил. В момент его смерти мне было пять лет, и он не имел возможности мне что-то оставить, хотя более щедрая натура, чем его, могла бы организовать какой-нибудь фонд и приписать к нему меня.
Прошло время, я вырос и сообразил, что кузина Андромаха, которая была на двадцать два года старше, вполне может уйти в мир иной раньше меня. И тогда мне пришло в голову — я был не по годам развитой мальчик, вдумчивый и склонный заботиться о будущем, — что в таком случае я смогу получить существенную часть «добычи».
Если, конечно, я сумею, как ты говоришь, к ней подлизаться. Пожалуйста, не пытайся предвосхитить мои слова, речь пойдет совсем о другом. Я лишь хотел сказать, что сообразил: для того чтобы получить по наследству часть ее денег, мне следует щедро отдавать ей тепло и любовь, которые она, несомненно, заслужила.
Так уж получилось, что сестрица Андромаха отчаянно нуждалась в тепле и заботе. Когда я все еще был подростком, а ее возраст приближался к сорока годам, я понял, что она стала старой девой, к которой не прикасались руки мужчин. Даже в моем юном возрасте я ей сочувствовал. Она была высокой и тощей, с длинным некрасивым лицом, большими зубами, маленькими глазами, редкими волосами и фигурой, говорить о которой не хотелось.
Однажды, руководствуясь естественным любопытством, я спросил у нее, чтобы определить, насколько такой исход будет вероятным:
— Кузина Андромаха, а тебя кто-нибудь звал замуж?
Она повернулась ко мне с угрожающим видом и ответила:
— Просил меня выйти замуж? Ха! Хотела бы я посмотреть в глаза этому типу!
Пожалуй, она бы хотела, чтобы это событие произошло, но я уже в юности, как вы поняли, обладал удивительным чувством такта и промолчал.
Между тем она продолжала:
— Если у мужчины хватит наглости предложить мне выйти замуж за него, я ему кое-что расскажу и научу его, как следует приближаться к респектабельной женщине со столь щепетильными намерениями.
Я не совсем понял, что такого нежного заключено в предложении брачных уз и как это может оскорбить респектабельную женщину, но мне показалось, что глупо — и даже опасно — задавать подобные вопросы.
В течение нескольких лет я продолжал надеяться, что найдется извращенец, который настолько заинтересуется моей кузиной Андромахой, что сделает ей пару предложений, поскольку мне хотелось посмотреть, как она себя поведет, — впрочем, сам я намеревался оставаться на безопасном расстоянии. Однако складывалось впечатление, что рассчитывать на такой поворот событий не приходится. Даже ее растущее состояние не делало кузину Андромаху настолько привлекательной для мужской половины населения, чтобы кто-то решился предложить ей руку и сердце. Казалось, все мужчины прикинули цену, которую им придется заплатить, и навсегда отказались от таких мыслей.
Абстрактное изучение проблемы со стороны привело к тому, что я понял: меня такое развитие событий вполне устраивает. Кузина Андромаха, не имевшая мужа и детей, не должна была забыть о своем троюродном брате во время составления завещания. Более того, поскольку она была единственным ребенком, превратности судьбы лишили ее большинства родственников — у нее не осталось никого ближе меня. Повторю, меня такое положение дел вполне устраивало, поскольку мне не приходилось очень стараться, чтобы заслужить ее привязанность. А так, понемногу, без особых усилий, я мог стать ее единственным наследником.
Но стоило ей достичь сорока лет, как она решила, что ей следует завести спутника жизни иного рода — раз уж не нашлось мужчин, способных рискнуть и вызвать ее гнев предложением брачных уз.
Собаки ей не нравились, Андромаха была уверена, что все они мечтают только о том, как бы ее укусить. Я бы с удовольствием ей разъяснил, что даже самая голодная собака едва ли нашла бы в кузине Андромахе лакомый кусочек, но я был уверен, что это ее не успокоит, а вот мои позиции подорвет. И предпочел помалкивать.
Лошади казались ей слишком большими, а потому пугали, хомяки — слишком маленькими, в результате она убедила себя, что хочет кошку.
Вскоре она завела маленького серого котенка женского пола и самой обычной внешности и излила на него все свои запасы нерастраченной любви.
Продемонстрировав полное отсутствие воображения, она назвала котенка Киска, и это имя сохранилось за ним навсегда, несмотря на изменение размеров и характера.