Наталья указала на скамейку:
— Эта, по-моему, вполне чистая.
Они присели. Моррисон уставился на реку. Река кишела весельными лодками, похожими на сороконожек. Но он не смотрел на воду, а наблюдал за машинами, тянущимися вдоль по шоссе с обеих сторон. Оба молчали, пока Баранова, задумчиво посмотрев на него, не произнесла:
— Вас не интересует?
— Что именно?
— Предложение поехать в Советский Союз.
Нет! — отрезал он.
— Но почему? Американские коллеги не признают ваших идей, вы в депрессии, ищете выход из тупика, отчего же не поехать к нам?
— Раз уж вы так хорошо меня изучили, то должны знать, что мои идеи не признаны. Но откуда уверенность, будто моя депрессия из-за этого?
— Любой нормальный человек впал бы в депрессию. И вы не исключение, будьте уверены, — заявила женщина.
— Вам близки мои идеи?
— Мне? Я играю не на вашем поле. Я ничего не знаю о нервной системе, то есть знаю слишком мало.
— Я полагаю, вы просто согласились с мнением Шапирова.
— Да. Как бы там ни было, смелые проблемы надо решать смелыми методами. Что плохого в объединении наших идей и ваших методов? Кому от этого станет хуже?
— Значит, вам известно о моих исследованиях. Их материалы были напечатаны?
Она пристально на него посмотрела:
— Нет уверенности, что опубликовано все. Вот почему мы нуждаемся в вас.
Моррисон грустно рассмеялся.
— Какую пользу я могу принести в области, связанной с минимизацией? Здесь я разбираюсь хуже, чем вы в проблемах изучения мозга. Гораздо хуже.
— А вы хоть что-нибудь знаете о миниатюризации?
— Только две вещи: что советские ученые занимаются исследованиями в этой области и что она невозможна.
Баранова задумчиво смотрела на реку.
— Невозможна? А если я скажу, что мы справились с задачей?
— Я бы скорее поверил, что белые медведи летают.
— С какой стати мне лгать?
— Я привык объяснять сам факт. Мотивировка меня не интересует.
— Откуда такая уверенность, что минимизация невозможна?
— Если уменьшить человека до размеров мухи, его масса должна вместиться в объем мухи. Вы придете к плотности примерно, — он задумался, — в сто пятьдесят тысяч раз больше, чем у платины.
— Ну а если пропорционально уменьшить массу?
— Тогда в уменьшенном человеке атомов будет в три миллиона раз меньше, чем в нормальном. Человек, уменьшенный до размеров мухи, получит и мозг мухи.
— А уменьшение атомов?
— Предлагаете минимизировать атомы? Постоянная Планка, являющаяся, безусловно, неизменной величиной во Вселенной, не позволит этого сделать. Минимизированный атом слишком мал, чтобы вписаться в структуру Вселенной.
— А если я вам скажу, что постоянная Планка уменьшена, а сам человек будет помещен в среду, где структура Вселенной невероятно тоньше, чем при нормальных условиях?
— Тогда я не поверю вам.
— Не изучив проблему? Вы отказываетесь верить из-за предвзятых убеждений, так же как ваши коллеги отказываются поверить вам?
При этих словах Моррисон на мгновение замолчал.
— Это совсем другое, — пробормотал он наконец.
— Другое? — Наталья продолжала задумчиво глядеть на реку. — Что другое?
— Мои коллеги считают, что я не прав. По их мнению, мои идеи не только невозможны теоретически, они неправильны.
— Следовательно, минимизация невозможна?
— Да.
— В таком случае приезжайте и посмотрите сами. Если окажется, что минимизация невозможна, хотя бы в течение месяца будете гостем советского правительства. Все расходы вам оплатят. Если захотите кого-то взять с собой — берите.
Моррисон покачал головой:
— Нет, спасибо. Пожалуй, нет. Даже если минимизация возможна, это не моя область деятельности. Она меня не интересует.
— Откуда вы знаете? А если минимизация даст такую возможность в изучении нейрофизики, которая вам и не снилась? И что, если, проводя свои исследования, вы сможете помочь нам? Мы могли бы внести свой вклад в дело.
— Разве вы готовы предложить нечто новое в изучении нейрофизики?
— Но, доктор Моррисон, я думала, как раз об этом мы и говорим. Вы не способны доказать правоту своей теории, потому что изучать нервные клетки, не повреждая, — невозможно. А если мы увеличим нейрон до размера Кремля и даже больше, так, чтобы вы смогли изучить каждую его молекулу?
— Значит, вы способны увеличить нейрон до желаемых вами размеров?
— Нет, мы пока не готовы к этому, но в наших силах уменьшить вас, что равноценно, не так ли?
Моррисон, не мигая, уставился на нее.
— Нет, — произнес он полушепотом. — Вы с ума сошли? Думаете, я — сумасшедший? До свидания! До свидания!
Доктор поднялся и быстро зашагал прочь.
Баранова окликнула его:
— Доктор Моррисон, послушайте меня!
Он отмахнулся и бросился через дорогу, с трудом уворачиваясь от машин.
Моррисон вернулся в отель, запыхавшись, и чуть ли не приплясывал от нетерпения в ожидании лифта.
«Сумасшедшая!» — думал он. Она хочет его минимизировать, сделать жертвой невозможного опыта… Хотя, если такой опыт возможен, это для него неизмеримо хуже.
Моррисон все еще дрожал, стоя у двери своего гостиничного номера с зажатой в руке пластиковой картой-ключом. С трудом переводя дыхание, он размышлял, знает ли эта женщина номер его комнаты. Конечно, узнать не сложно, будучи достаточно настойчивой. Он осмотрел коридор, опасаясь увидеть там госпожу Баранову, бегущую к нему с распростертыми объятиями, с искаженным лицом и растрепанными волосами.
Доктор пару раз тряхнул головой. Нет, это бред. Она не сможет насильно увезти его. Она не сможет заставить его сделать что-либо против собственного желания. Что за детские страхи?
Он отдышался и сунул карточку в электронный замок. Почувствовал легкий щелчок, и дверь распахнулась.
У окна в плетеном кресле сидел человек. При виде Моррисона он улыбнулся и радушно произнес:
— Входите.
Моррисон изумленно уставился на незнакомца. Затем глянул на табличку с номером комнаты, желая убедиться, что попал к себе в номер.
— Нет-нет. Это ваша комната, все в порядке. Входите и закройте за собой дверь.
Моррисон молча последовал приказу, не отрывая удивленных глаз от незнакомца. Довольно полный, но не слишком толстый, тот с комфортом развалился в кресле. На нем были надеты легкий льняной полосатый пиджак и ослепительно белая рубашка. Начинающую лысеть голову обрамляли каштановые кудри. Гость не носил очков, хотя его маленькие глазки близоруко щурились.
Нежданный посетитель заговорил:
— Вы бежали, правда? Я наблюдал за вами. — Он указал на окно. — Вы сидели на лавочке, затем встали и бегом направились к отелю. Я надеялся, что вы подниметесь в свою комнату. Не хотелось бы прождать вас весь день.
— Вы расселись здесь, чтобы следить за мной из окна?
— Нет, вовсе нет. Просто случайность. Заметил краем глаза, как вы с дамой направились к этой скамейке. Непредвиденно, но удачно. Все в порядке. Если бы не я наблюдал за вами, нашлись бы другие наблюдатели.
Моррисон затаил дыхание, собираясь с мыслями и намереваясь задать вопрос, не уязвляющий его самолюбия в данной ситуации.
— И все-таки кто вы?
Человек улыбнулся, достал из внутреннего кармана пиджака бумажник и, открывая, произнес:
— Сигнатура, голограмма, отпечатки пальцев, запись голоса.
Моррисон перевел взгляд с голограммы на улыбающееся лицо. Голограмма тоже улыбалась.
— Хорошо, вы из службы безопасности. Но даже это не дает вам права врываться в мое жилище. Меня всегда можно найти. Вы могли бы вызвать меня или постучаться, прежде чем входить сюда.
— По правде говоря, вы правы. Но я думал, самое лучшее — встретиться с вами как можно незаметнее. Кроме того, я уповал на старое знакомство.
— Какое еще старое знакомство?
— Два года назад. Разве не помните? Международная конференция в Майами? Вы выступали с научным докладом, тогда еще возникли неприятности из-за него…
— Помню. Помню доклад. Но вас не припоминаю.
— Возможно. Здесь нет ничего удивительного. Мы познакомились позже. Я обратился к вам с вопросами. И мы даже немного выпили вместе.
— Не считаю это старым знакомством. Фрэнсис Родано?
— Да, это мое имя. Вы даже правильно его произнесли. Ударение на втором слоге. Долгое «а». По-видимому, ваша память работает на уровне подсознания.
— Нет, не помню я вас. Просто прочел имя на удостоверении личности.
— Хотелось бы официально поговорить с вами.
— Похоже, сегодня все жаждут поговорить со мной. О чем?
— О вашей работе.
— Вы нейрофизик? — поддел его доктор.
— Вам известно, что нет. Моя основная специальность — славянские языки, а вторая — экономика.
— О чем же мы поведем разговор? Я хуже вас владею русским, к тому же ничего не смыслю в экономике.
— Мы можем поговорить о вашей работе. О той, которой вы занимались два года назад. Ну почему вы не присядете? Это ваша комната, я не отбираю ее у вас, поверьте. Если хотите сесть в кресло, с удовольствием уступлю.
Моррисон присел на кровать.
— Давайте покончим с этим. Что вы хотите знать о моей работе?
— То же самое, что и два года назад. Как вы считаете, есть ли в человеческом мозге особый отдел, ответственный за творчество?
— Не совсем так. Его нельзя выделить обычным путем. Это сеть, состоящая из нейронов. Да, я думаю, что-то в этом роде. Трудность в том, что никто не знает точно, что это и где расположено.
— Вам не удалось найти?
— Нет, я снова вернулся к анализам импульсов мозга. Мои расчеты не ортодоксальны. — Он резко добавил: — Ортодоксальность в данной области никуда не приведет. К сожалению, мне не дают возможности выйти за общепринятые рамки.
— Я слышал, математические методы, используемые в ваших электроэнцефалографических анализах, признаны ошибочными. Ортодоксальный и ошибочный — разные вещи.
— Все уверены в ошибочности моих суждений из-за моей неспособности отстоять их правоту. Единственная причина, мешающая доказать идею, — невозможность тщательно изучить изолированный нейрон мозга.