— Патриотизм есть. Но это безумство.
— Почему безумство?
— Вы не в курсе, в чем заключается их гениальный замысел?
— В чем же?
— Они намереваются уменьшить меня и поместить в человеческое тело для исследования нейрофизического состояния клетки мозга изнутри.
— Почему именно вас?
— Предполагают, что подобный эксперимент поможет в моих исследованиях, которые принесут им пользу. Но я не собираюсь потворствовать чужому безумию.
Родано взъерошил волосы. Потом быстро пригладил их.
— Хм. Вы ведь не интересуетесь областью их исследований. Считаете минимизацию нереальной. Значит, они не смогут уменьшить вас, как бы им этого ни хотелось.
— Они собираются использовать меня как подопытного кролика. Уверяют, что достигли серьезных результатов. Либо лгут, либо — сумасшедшие. В любом случае, я не собираюсь участвовать в этих играх — ни ради русских, ни ради всего американского правительства.
— Они не сумасшедшие, — возразил Родано. — Независимо от цели, русские прекрасно знают, что несут ответственность за жизнь и здоровье американского гражданина, приглашенного на территорию СССР.
— Благодарю покорно! И как вы заставите их отвечать? Отправите им официальное предупреждение? Примените против них репрессалии?1 Естественно, никто не казнит меня на Красной площади и не бросит в тюрьму. Но запросто могут решить, что я знаю слишком много, чтобы отпустить меня на родину. Они получат все, что захотят, я поделюсь с ними своими знаниями. А после русские придут к выводу, что американцам противопоказана информация о новых исследованиях. Затем добрые русские организуют несчастный случай и выразят соболезнования всему американскому народу. Как жаль! Как жаль! И конечно, заплатят щедрую компенсацию моей скорбящей семье и пришлют гроб, задрапированный флагом. Нет, увольте. Я не созрел для миссии самоубийцы.
— Вы драматизируете. Отправитесь в СССР на правах почетного гостя. Поможете им, если сможете. И не надо рыскать в поисках секретной информации. Мы не заставляем шпионить и будем благодарны за все, что сами увидите. Более того, есть люди, которые проследят за вами. Сделаем все возможное, чтобы вы вернулись назад невредимым…
— Если сможете, — невесело усмехнулся Моррисон.
— Если сможем, — согласился Родано. — Чудес не обещаем. В противном случае вы бы нам не поверили.
— Делайте, что хотите, но эта работа не для меня. Я недостаточно смел. И не намерен быть пешкой в безумной шахматной игре, рискуя собой только потому, что вы — или правительство — обратились ко мне с просьбой.
— Напрасно боитесь.
— Страх необходим, он заставляет соблюдать осторожность и сохраняет жизнь. Он помогает выжить таким, как я. Можете назвать это трусостью. Струсить может тот, кто имеет мускулы и интеллект быка. А для слабого человека трусость не преступление. Конечно, я не настолько труслив, но я не возьму на себя роль самоубийцы просто потому, что я слаб духом. У меня не хватает храбрости. Охотно в этом признаюсь. А сейчас, пожалуйста, оставьте меня.
Родано вздохнул, слегка пожал плечами, слабо улыбнувшись, и поднялся с кресла:
— Что ж. Мы не можем заставить силой служить стране, если вы не хотите.
Он направился к двери, слегка волоча ноги, и, уже взявшись за дверную ручку, обернулся:
— Вы меня немного расстроили. Боюсь, я ошибся на ваш счет, а я не люблю ошибаться.
— Ошибся? Неужели поспорили на пять баксов, что я полезу вон из кожи, чтобы отдать жизнь за свою страну?
— Нет. Я думал, вы полезете вон из кожи, чтобы сделать карьеру. В конце концов, вы больше ничего не добьетесь. Вас не принимают всерьез, ваши научные статьи больше не публикуют. Ваше положение в университете не улучшается. Повышение в должности? Забудьте о нем. Гранты? Даже не мечтайте. К концу года у вас не будет ни денег, ни положения. Причем не из-за того, что вы отказали нам. И несмотря на это, вы не едете в Советский Союз. Хотя я был уверен: вы обрадуетесь возможности спасти карьеру. Что вы будете делать, потеряв все?
— Это мои проблемы.
— Нет, наши проблемы. Новый мир играет в другие игры, нынче в цене технологический прогресс. Престиж, авторитет, компетенция сделают гораздо больше, чем другие силы. Игру ведут два главных конкурента, Соединенные Штаты и Советский Союз. Несмотря на осторожную дружбу, мы все еще играем в игры. И фигурами в ней служат ученые и инженеры, предполагается, что любая слабая фигура может быть использована другой стороной. Вы и есть такая фигура, доктор Моррисон. Понимаете, о чем я?
— Понимаю, вы на меня давите.
— Доктор Баранова приглашает вас посетить Советский Союз? Если бы она не поддерживала ваши идеи, разве пригласила бы вас в свою страну?
— Я был прав. Вы на меня давите.
— Это входит в мои обязанности, когда велит долг. Что, если я прав? И вы лезете вон из кожи, желая сделать карьеру. Только у русских… Вдруг вам пришло в голову продавать русским информацию за советские деньги и поддержку в исследованиях?
— Неправда. Вы не можете этого доказать.
— Но заподозрить могу, да и другие тоже. Тогда придется держать вас под постоянным контролем. Вы не сможете заниматься наукой. Ваша профессиональная деятельность остановится. Окончательно. Но всех неприятностей легко избежать, только дайте согласие поехать в Советский Союз.
Моррисон сжал губы и хрипло произнес:
— Вы угрожаете, пытаетесь шантажировать, но я не капитулирую. Я принял решение. Мои теории о мозговом мыслительном центре правильны. Когда-нибудь их признают — вы или другие.
— Доктор, доживете ли до этого?
— Пусть я умру. Может быть, физически я трус, но не морально. До свидания.
Родано, взглянув на собеседника с сочувствием, вышел. А Моррисон, дрожа от страха и безысходности, почувствовал, как его начало покидать бунтарское чувство. Внутри ничего не осталось, кроме отчаяния.
Глава 2ЗАХВАТ
«Если вежливая просьба не помогает, захватывай».
«Значит, умру», — подумал Моррисон.
Он даже не смог закрыть дверь на двойной замок после того, как ушел Родано. Сидел на стуле, опустошенный, с отсутствующим выражением лица. Свет заходящего солнца проникал через окно. Доктор не замечал его. Просто не обращал на это внимания. Неподвижно, словно загипнотизированный, наблюдал за танцем пылинок.
Он позорно сбежал от русской женщины, но смело отшил американского агента, собрав в кулак все мужество… отчаяния. Теперь мужество иссякло, осталось только отчаяние. То, что говорил Родано, — правда. В будущем году продвижений по службе ждать не приходилось. Он уже зондировал почву. Доктора мутило от места за перегородкой в учебном кабинете. Ему не хватало жизненного опыта (или, что более важно, связей), с помощью которого он мог бы добиться собственного отдела, даже без помощи секретной службы за его сомнительные заслуги.
Что делать? Уехать в Канаду? Там, в Макгиллском университете, работал Джанвир. Он однажды проявил интерес к теории Моррисона. Однажды! Моррисон никогда не был в Макгилле, так как не намеревался уезжать из страны. Сейчас его планы не имели значения. Он мог бы уехать. В Латинской Америке десятки университетов, что им стоит принять северянина, владеющего испанским или португальским. По крайней мере, под влиянием моды. Правда, по-испански он говорил плохо, а в португальском был полный ноль.
Что он теряет? Его не держат семейные узы. Даже дочери находились далеко, выцветая в памяти, словно изображения старых фотографий. У него не было друзей. Никого, кто переживал бы с ним провал исследований. У него, конечно, имелась программа, составленная самостоятельно. Сначала она была создана маленькой фирмой в соответствии с его инструкциями. Но он бесконечно изменял ее. Возможно, следовало взять патент, но никто, кроме него, не пользовался ею. Он возьмет ее с собой, куда бы ни поехал. Она находилась сейчас во внутреннем кармане пиджака, выпячиваясь, как раздутый бумажник.
Моррисон прислушивался к своему неровному дыханию, осознавая, что засыпает, убегая от бесцельной карусели мыслей. Как он мог кого-то заинтересовать, если наскучил сам себе. Доктор заметил, что солнце больше не слепит, а сгущающиеся сумерки заполнили комнату. Тем лучше.
До него донесся негромкий звонок. В номере звонил телефон, но Моррисон не двинулся с места и не открыл глаза. Возможно, Родано делает последнюю попытку. Пусть звонит.
Сон подкрался. Голова Моррисона безвольно склонилась набок. В таком неудобном положении проспать можно не долго…
Прошло минут пятнадцать, когда он начал просыпаться. Небо было еще синее, сумерки в комнате сгустились, ему подумалось с некоторым чувством вины, что сегодняшние научные доклады оказались проигнорированы. Зароились «бунтарские» мысли: «Прекрасно! Какого черта я должен их слушать?»
Досада нарастала. Чем он занимался на съезде? За три дня не услышал ни одного доклада, который бы его заинтересовал, и не встретил никого, кто бы смог помочь ему в рушащейся карьере. Что делать в оставшиеся дни, кроме как бегать от двух человек, с которыми познакомился и с которыми ужасно не хотелось встречаться вновь, — Барановой и Родано.
Он почувствовал голод. Еще не обедал, а уже пора ужинать. Беда в том, что настроения есть в одиночестве в роскошном ресторане отеля не было и еще меньше хотелось платить по взвинченным ценам. Мысль об очереди за стойкой в кафетерии прельщала еще меньше. Надо на что-то решаться. С него довольно. Он мог освободить номер и прогуляться до железнодорожной станции. Она находилась недалеко, да и прохладный вечерний воздух поможет избавится от тяжких мыслей. Сборы займут чуть более пяти минут, через десять он будет в пути.
Доктор мрачно размышлял над этой задачей. По крайней мере, сэкономит половину стоимости проживания и покинет проклятое место, которое сулит одни неприятности. Он был абсолютно прав, и надоедливый колокол в его голове звенел, напоминая, что он пробыл здесь слишком долго…