— Но вы не можете предать свое правительство.
— Ужас, — отреагировала Калинина, — он уже решает за наше правительство.
Конев обратился к Барановой:
— Подожди, Наталья. Дай. я поговорю с нашим другом из Америки по-мужски.
Присев рядом с Моррисоном, он начал:
— Альберт, вы ведь сами заинтересованы в результатах собственных исследований. Признаем, пока вы мало в них продвинулись, и они весьма незначительны. В своей стране вам не удалось никого убедить, и вряд ли представится такой шанс. Ваши возможности ограниченны. Мы же предлагаем новые перспективы для работы, о которых вы и не мечтали еще три дня назад и которых, если откажетесь от них, может никогда больше не быть. У вас есть шанс перейти от романтических спекуляций в науке к убедительным фактам. Так воспользуйтесь им и непременно станете самым известным физиком в мире.
Моррисон возразил:
— Вы хотите, чтобы я рисковал жизнью в не прошедшем испытания эксперименте?
— Есть много прецедентов. На протяжении всей истории ученые, рискуя собой, проводили исследования. Взмывали в небо на воздушных шарах и спускались в глубь морей в примитивно оснащенных аппаратах, чтобы производить измерения и записывать наблюдения. Химики рисковали, испытывая яды и взрывчатые вещества, биологические патогены всех типов. Физиологи принимали ради эксперимента серу, а физики пытались проверить последствия ядерного взрыва, понимая, что подвергают себя, да и саму планету, смертельному риску.
Моррисон вяло заметил:
— Хватит травить байки. Вы никогда не признаете, что американец принимал участие в открытии. Разве допустимо, чтобы советская наука потеряла первенство в данном вопросе?
— Давайте, — продолжал Конев, — будем честны друг с другом. Альберт, нам не удастся скрыть ваше участие, как бы нам ни хотелось. Американскому правительству известно, что вас доставили сюда. Вы тоже знаете, что они об этом знают. Они не остановили нас только потому, что сами были не против вашего участия. Так вот, они поймут или по крайней мере догадаются, зачем вы нам нужны, после того, как мы объявим об удачном завершении эксперимента. И это еще раз убедит их, что американская наука на этот раз лично в вашем лице показала себя с лучшей стороны.
Моррисон некоторое время сидел молча, опустив голову. Щеки от выпитой водки горели. Он спиной чувствовал, как четыре пары глаз неотрывно следили за ним и как все четверо задерживают дыхание.
Посмотрев на них, он произнес:
— Позвольте один вопрос. Почему Шапиров оказался в коме? Три пары глаз переместились на Наталью Баранову.
Моррисон, проследив за их взглядами, тоже уставился на нее.
— Ну? — повторил он.
Баранова, выдержав паузу, ответила:
— Альберт, я скажу вам правду, даже если это окончательно разобьет наши надежды. Если мы попытаемся солгать, вы перестанете верить любому нашему слову. А если поймете, что мы честны, то, возможно, сохраните к нам доверие в будущем. Академик Шапиров впал в кому после минимизации, которой мы хотим подвергнуть и вас. При деминимизации случилась неприятность, в результате разрушился один участок мозга. Видимо, навсегда. Такое может случиться, и мы не пытаемся скрыть это от вас. Ну а теперь, оценив нашу полную искренность, скажите ваше слово.
Глава 6РЕШЕНИЕ
«Мы всегда уверены, что принятое нами решение неверно».
Моррисон поднялся. Ноги плохо держали его — то ли от выпитой с непривычки водки, то ли от нервного напряжения или же виной тому стало последнее откровение Натальи. Он осторожно потоптался на месте, словно проверяя свою координацию, и прошелся по комнате.
Глядя в лицо Барановой, он хрипло произнес:
— Одно дело уменьшать кролика, на нем эксперименты могут и не сказаться. Но вы поймите, мозг человека — сложнейшая система, до конца не изученная. И там, где другие примитивные системы выживают, человеческий мозг чаще всего гибнет.
— Я понимаю, — бесстрастно заметила Баранова, — но исследования доказали, что минимизация не оказывает ни малейшего влияния на внутренние процессы, происходящие в уменьшаемом объекте. Теоретически нет никакого пагубного воздействия на человеческий мозг.
— Теоретически! — презрительно передразнил ее Моррисон. — Как можно, опираясь исключительно на одну теорию, проводить эксперимент на Шапирове, великом ученом, интеллект которого вы так воспевали? И теперь, когда несчастный профессор в коме, когда минимизация человека потерпела фиаско, у вас хватает наглости предложить мне участие в вашем сомнительном, бесчеловечном мероприятии. Желаете за счет меня восполнить потери? Но ведь и меня ожидает участь Пита. Потому я категорически отказываюсь.
Дежнев возразил:
— Не говорите чепухи. Никакое это не безумие, мы действовали правильно. Вся вина лежит на Шапирове.
— В какой-то мере, да, — поддержала его Баранова. — Шапиров натура эксцентричная. Я знаю, у вас его называли «Crazy Peter», и это недалеко от истины. Он одержим экспериментом по минимизации. Говорил, что старость не за горами и не собирается уподобляться Моисею, достигшему Земли обетованной, но так на нее и не ступившему.
— Но ведь можно было запретить ему ставить на себе опыты.
— Кому? Мне? Запретить Шапирову? Вы это серьезно?
— Ну не вы, так правительство. Если уж Советский Союз дорожит этой своей минимизацией…
— Шапиров грозился вовсе прекратить работу над проектом, если мы не сделаем так, как он хочет. Пришлось уступить. Да и у правительства нынче не столь длинные руки, как раньше, когда оно расправлялось с неугодными учеными. После всего, что было, оно теперь прислушивается к мнению мировой общественности, также, впрочем, как и ваше правительство. Такова цена международного сотрудничества. Не мне судить, хорошо это или плохо. Короче говоря, Шапирова минимизировали.
— Абсолютное безумие, — пробормотал Моррисон.
— Не совсем, — возразила Баранова, — мы соблюли все предосторожности. Несмотря на то что каждый эксперимент по минимизации стоит огромных денег (от чего бросает в дрожь членов Центрального координационного комитета), мы настояли на постепенном проведении. Дважды подвергали минимизации шимпанзе и дважды возвращали их в нормальное состояние, не отмечая при этом никаких изменений ни в поведении, ни в показаниях энцефалографа.
— Шимпанзе — все же не человек, — заметил Моррисон.
— Мы в курсе, — помрачнела Баранова. — И тем не менее следующий эксперимент провели на человеке. Нашелся доброволец. Юрий Конев, если говорить прямо.
— Пришлось пойти на это, — заметил Конев. — Именно я доказывал, что мозг не пострадает. Я нейрофизик, выполнял для проекта все необходимые расчеты. Не просить же кого-то рисковать здравомыслием, доказывая верность моих расчетов. Жизнь — черт с ней. Рано или поздно все там будем. Здравый смысл гораздо важнее.
— Какие мы храбрые, — прошептала Калинина, разглядывая свои ногти, — поступок настоящего советского человека.
Ее рот скривился, на лице нарисовалась кривая усмешка.
Глядя в упор на Моррисона, Конев проговорил:
— Да, я — советский гражданин, но патриотические соображения ни при чем. Мне кажется, в данном случае они не совсем уместны. Я сделал это из соображений порядочности и научной этики. У меня была уверенность в точности расчетов, но чего она стоит, если я не в состоянии проверить свою теорию на практике? Правда, речь шла и о более личных мотивах. После того, как минимизацию навечно занесут в историю, меня назовут первым человеком, подвергшимся ее воздействию. Это даже затмит подвиги моего великого прадеда-генерала, громившего фашистов во время Великой Отечественной войны. Я прославлюсь. И вовсе не из тщеславия, а потому, что мирные завоевания в науке ценю превыше любых военных побед.
Баранова прервала его:
— Ладно, отложим речи об идеалах и вернемся к фактам. Так вот, мы подвергали Юрия минимизации дважды. В первый раз уменьшили в два раза, после вернули в обычное состояние. Потом он был минимизирован до размеров мыши и снова успешно вернулся в норму.
— И после взялись за Шапирова? — спросил Моррисон.
— Да, следующим стал Шапиров. К тому времени он вышел из-под контроля. Отстаивал до хрипоты право быть первым минимизированным человеком. После первого рискованного опыта на Коневе едва удалось уговорить его подождать следующей попытки, более серьезной. Профессор стал невыносим. Он припугнул, что бросит работу над проектом и вообще покинет страну, возобновив исследования по минимизации за границей, если мы не минимизируем его до самых маленьких размеров. Он не оставил выбора. Представляете, «Сумасшедший Питер» болтал об эмиграции!.. Правительство не могло допустить такого позора. Пришлось пойти на поводу у Шапирова и минимизировать его до размера клетки.
— И это убило его?
— Вовсе нет. У нас не было причин для беспокойства. Когда пришло время деминимизации, мы на одной из стадий допустили оплошность. Деминимизация проводилась чуть быстрее, чем нужно, хотя температура тела повышалась слишком медленно. Эффект высоких температур. Он не убил его, но нанес непоправимый ущерб его мозгу. Если бы можно было сразу оказать ему помощь… Но до окончания процесса нет никакой возможности вмешиваться в ход эксперимента. Время было безвозвратно утеряно. Результат — трагедия… Последний шанс — спасти его мысли.
— Но, уменьшая меня, вы снова можете ошибиться!
— Да, — согласилась Баранова. — Это так. Не отрицаю. Наука познала и неудачи, и ошибки. Нет нужды напоминать о гибели как советских, так и американских космонавтов. Но печальный инцидент не помешал созданию поселений на Луне и освоению космоса как новой среды обитания человека.
— Возможно, но космос осваивают добровольцы. Никого еще не запускали на орбиту против воли. А я не горю желанием занять место кролика.
Баранова не отступала:
— Вам нечего бояться. Сделано все возможное, чтобы свести опасность к нулю. И вы, между прочим, будете там не один. Конев и Шапиров пошли по одиночке, беззащитные, как кролики, потому что подверглись миниатюризации в открытом пространстве. Вы же будете находиться в корабле, подобном усовершенствованному батискафу. Он, в свою очередь, без всякого риска способен подвергаться как уменьшению, так и увеличению. Минимизация с неодушевленным объектом обходится несколько дешевле, потому что позволяет с большей легкостью переносить повышение температуры.