— Кто будет управлять полетом?
— Аркадий.
— Аркадий Дежнев?
— Чему вы удивляетесь?
— Полагаю, он достаточно квалифицирован.
— Более чем. Он подготовил все инженерные разработки, а в своем деле Аркадий признанный гений. Не следует судить о нем по грубоватым манерам. Разве мы смирились бы с его спесью и дурацким чувством юмора, не обладай он настоящими талантами? Аппарат — его детище от «А» до «Я». Множество способов снижения массы, в Америке пока не было аналогов его исследованиям.
Моррисон жестко отрезал:
— Меня не ознакомили с последними разработками технического прогресса. Я не в курсе.
— Уверена, аналогов нет. Аркадий оригинал даже в том, что упорно пытается вести себя как неотесанная деревенщина, хотя на самом деле является потомком Семена Ивановича Дежнева. Вам знакомо это имя?
Моррисон отрицательно мотнул головой, продолжая исследовать аппарат.
— Неужели? — От голоса Калининой повеяло надменным холодом. — Он единственный известный исследователь времен Петра Великого, обследовавший каждый сантиметр Восточной Сибири и открывший пролив между Сибирью и Северной Америкой за несколько десятилетий до Витуса Беринга, того датчанина, служившего у русских. И никогда не слышали о Дежневе? Типичная американская гордость — если он не американец, то на кой черт мне знать о нем.
— Софья, не обессудьте. Я не занимался географическими открытиями. Даже многих американских исследователей не знаю, думаю, вы тоже ничего о них не слышали.
Он погрозил ей пальцем, вспомнил о пощечине и потер ушибленное место.
— Придираетесь ко мне из-за не относящихся к делу мелочей, заставляя краснеть, злорадствуете.
— Семен Дежнев великий исследователь, он не мелкая сошка на страницах истории.
— Охотно признаю. Рад, что узнал о нем, и восхищаюсь его достижениями. Но не считаю, что моя дремучесть — подходящий повод для советско-американских разногласий. Имейте совесть!
Калинина смутилась и вдруг решила глянуть на краснеющую Щеку американца.
— Извините, что ударила вас, Альберт. Побоялась, что вы грохнетесь в обморок, не рассчитала удара. Не хотелось возиться с бесчувственным телом. Простите за неправедный гнев.
— Извинения приняты. Забыто.
— Тогда прошу в корабль.
Моррисон попытался выдавить улыбку. Несмотря на холодность, с Софьей общаться было намного приятнее, чем с остальными. Молодая, красивая женщина — это лучшее лекарство от нервов и тревог. Он пошутил:
— Вы не боитесь, что я там что-либо сломаю?
— По-моему, вы обязаны с должным уважением относиться к научно-техническим новинкам и вряд ли будете специально заниматься вредительством. Но знайте, в СССР законы суровые, любое непродуманное действо приводит в действие сигнализацию. Мгновенно сбегутся охранники. А в порыве гнева и рвения они опасны, несмотря на запреты наносить увечья и побои задержанным.
Положив руку на корпус, она, видимо, нажала скрытую кнопку. Овальная дверь открылась. Вход оказался низким, и Калининой пришлось пригнуться.
— Осторожнее, Альберт.
Моррисону пришлось пробираться бочком.
Внутри корабля он обнаружил, что не может выпрямиться в полный рост.
Калинина заметила:
— Работать все равно придется сидя, так что потолок вас не должен смущать.
— Определенно, сделано по заказу страдающих клаустрофобией, — съехидничал Моррисон.
— Надеюсь, вы не один из них?
— Нет.
Калинина вздохнула с облегчением:
— Вот и хорошо. Тесновато, пришлось сэкономить на комфорте.
Моррисон огляделся. Шесть мест, три по два. Он уселся в ближайшее кресло, у двери.
— Не слишком просторно.
— Да, — согласилась Калинина. — Толстяку не развернуться.
Моррисон заметил:
— Корабль наверняка был построен задолго до того, как Ша-пиров впал в кому?
— Совершенно верно. В плане стояли эксперименты по минимизации живой материи, собирались заняться биологическим аспектом. Работать с животными, вести наблюдения. Никто и предположить не мог, что первым объектом изучения станет сам Шапиров.
Моррисон с интересом осматривал корабль. Стены казались голыми. Приборы и механизмы тоже были прозрачными, из-за чего сливались со стенами машины. Кроме того, они уже были как бы минимизированы.
Он продолжал расспрашивать:
— Вы сказали, на борту нас будет пятеро: вы, я, Баранова, Конев и Дежнев?
— Именно.
— Кому какие роли отведены?
— Аркадий будет управлять кораблем. Нет сомнения, это его дело. Корабль — порождение его технической мысли. Аркадий расположится впереди, с левой стороны. Справа от него сядет Конев с картой нейропроводящей системы шапировского мозга. Он будет штурманом. Я сяду за Аркадием, чтобы контролировать систему улавливания электромагнитных колебаний за пределами корабля.
— Систему улавливания электромагнитных колебаний? Для чего она?
— Дорогой Альберт, вы различаете объекты благодаря отражающемуся от них свету, собака различает предметы по запаху, а молекулы различают друг друга по электромагнитным колебаниям. Мы собираемся прокладывать путь как минимизированное тело среди молекул, следовательно, в наших интересах, чтобы они отнеслись к нам дружелюбно.
— Лихо закручено.
— Я занимаюсь этим всю жизнь. Наталья за мной. Она командир полета, принимает решения.
— Решения какого рода?
— Любые. Вы же понимаете, никто не может заранее предугадать все трудности. Вы разместитесь справа от меня.
Выходит, он сидит на месте Конева. Моррисон пробрался к своему креслу. Представил, как займет его во время минимизации, и дух захватило.
Он заговорил, голос его прозвучал глухо:
— Пока только один человек — Юрий Конев — был минимизирован без каких-либо последствий…
— Вы правы.
— Он не испытывал никакого дискомфорта, недомогания или, возможно, умственного расстройства?
— Нет, ничего подобного за собой он не заметил.
— А может быть, он просто не любит жаловаться? Считает их недостойными героя советской науки?
— Не говорите ерунды. Мы вовсе не герои советской науки. Обыкновенные ученые, как и Конев. Если бы он ощутил какое-либо недомогание или дискомфорт, то обязательно описал бы его в отчете, чтобы в будущем исправить этот недостаток.
— Да, но могут быть индивидуальные особенности. Юрий Конев вышел из всего этого невредимым. А Петр Шапиров — нет.
— Индивидуальные особенности здесь ни при чем, — терпеливо возразила Калинина.
— Но ведь мы не можем утверждать, не так ли?
— Судите по себе, Альберт. Неужели вы думаете, что мы начинаем опыт, не проведя контрольного испытания — без человека и с человеком на борту? Корабль уже минимизировали прошлой ночью. Не сильно, конечно, но вполне достаточно, чтобы проверить, что все нормально.
Моррисон попытался вскочить со своего места:
— В таком случае, Софья, если вы не против, я выйду до того, как вы начнете контрольное испытание с человеком на борту.
— Слишком поздно, Альберт.
— Что?!
— Посмотрите на стены комнаты. Вы не выглядывали отсюда с тех пор, как мы вошли. И это даже хорошо. Подойдите ближе. Стенки прозрачные, а процесс уже завершился. Ну пожалуйста, посмотрите!
Моррисон подошел к стенке корабля, его колени медленно подогнулись, и он упал в кресло.
Недоверчиво покосился на Софью, хоть и понимал, что вопрос до невозможности глуп:
— А стенки корабля не обладают увеличивающим эффектом?
— Конечно нет. Все, что осталось за бортом корабля, — такое же, как и прежде. А вот корабль, я и вы — минимизированы до половины обычных размеров…
Моррисон, почувствовав тошноту и головокружение, наклонил голову к коленям, попытался дышать медленно и глубоко. Когда он снова поднял голову, то увидел, что Калинина молча наблюдает за ним. Она стояла в узком проходе, держась за ручку кресла, головой едва не касаясь потолка.
— Деминимизация займет гораздо больше времени, чем первая стадия. Если для минимизации надо всего три-четыре минуты, то обратный процесс занимает около часа. Поэтому вам хватит времени, чтобы прийти в себя.
— Не очень-то порядочно с вашей стороны, не предупредив меня, начать испытание, Софья.
— Наоборот, — возразила Софья, — гуманный поступок. Знай вы об испытании, разве зашли бы самостоятельно в корабль, стали бы внимательно изучать его устройство? А если бы и вошли, то от страха напридумывали бы себе черт знает что.
Моррисон молчал.
Калинина продолжала:
— Разве вы почувствовали хоть что-нибудь? Вы даже не понимали, что минимизируетесь.
Моррисон согласно кивнул:
— Не понимал.
Затем, устыдившись, добавил:
— Вы ведь тоже впервые пошли на это, да?
— Да. До сегодняшнего дня Конев и Шапиров были единственными людьми.
— И не боялись?
— Я бы так не сказала, — улыбнулась она. — Было внутреннее беспокойство.
— Да нет, пока вы мне не сказали. Думаю, мою реакцию на ваши слова не стоит брать во внимание. Чья это идея?
— Натальи.
— Ну конечно. Сразу можно догадаться, — сухо заметил он.
— На то есть причины. Она опасалась, что во время миниатюризации с вами мог случиться приступ. А нам совсем ни к чему истерика во время эксперимента.
— Заслуженная отповедь, — смутился Моррисон, отводя глаза. — Значит, вам поручили отвлекать меня во время испытания беседой?
— Нет. Эта идея моя. Наталья тоже собиралась присутствовать на испытании, но я ее отговорила. Ей бы вы не простили неизвестность.
— А к вам я отношусь с симпатией и доверием?
— Ну, мне же удалось вас отвлечь. Я молода, привлекательна…
Моррисон язвительно посмотрел на нее, прищурившись:
— Вы сказали, я вряд ли бы простил обман…
— Я имела в виду Наталью.
— А почему я должен верить вам? Все, что я вижу, — это увеличенную комнату за бортом корабля. А как вы докажете, что это не иллюзия, сотворенная вами, как убедите в безвредности минимизации лично для меня? Хотя бы для того, чтобы завтра я без паники ступил на борт корабля.