— Тромбоциты нежнее красных кровяных телец, и, погибая, они провоцируют процесс свертывания крови. Повреждение множества тромбоцитов чревато тромбом в артерии. Так что еще один приступ — и Шапиров труп.
В их разговор вмешалась Баранова:
— Во-первых, тромбоциты не так и хрупки. Они способны ударяться о корабль и отскакивать безо всякого вреда. Опасность очередного приступа для Шапирова кроется в артериальной стенке. Тромбоциты относительно внутренней поверхности сонной артерии двигаются быстрее, чем относительно корабля. Кроме того, внутренняя стенка артерии может пострадать от холестерина или покрыться жировыми бляшками. Следовательно, поверхность артериальной стенки шершавая и неровная, в отличие от гладкого пластикового корпуса нашего корабля. Именно на стенке сосуда может сформироваться тромб. Один тромбоцит или несколько сотен повредить можно. Однако этого недостаточно для образования рокового тромба.
Моррисон разглядывал тромбоцит, то пропадающий, то снова появляющийся среди бесчисленных красных кровяных телец. Ему хотелось отследить возможное столкновение тромбоцита с кораблем. Тромбоцит, однако, держался на расстоянии. Моррисон, рассматривая его, осознал, что и это чудо размером с его ладонь. Как же это вышло, если диаметр тромбоцита составляет только половину диаметра эритроцита, а эритроциты сами были величиной с его руку?
Он нашел глазами красное кровяное тельце и убедился, что оно уже больше ладони.
Озабоченно воскликнул:
— Объекты снаружи увеличиваются.
— Естественно, ведь минимизация продолжается, — бросил Конев, явно раздраженный неспособностью Моррисона оценивать ситуацию.
Баранова успокоила:
— Сонная артерия по мере нашего продвижения становится уже, и мы должны сохранять соответствующий ей размер.
Дежнев добродушно заметил:
— Не хочется застрять из-за того, что ты слишком крупный. Через минуту другая мысль осенила его, и он добавил:
— Знаешь, Наталья, никогда в жизни я не был еще так мелок.
Баранова безразлично ответила:
— В системе исчисления постоянной Планка ты такой же крупный, как всегда.
Моррисону было не до шуток:
— А до какого размера мы уменьшимся, Наталья?
— До размера молекул, Альберт.
И доктора снова одолели опасения.
Моррисон чувствовал себя дураком, не поняв сразу, что они все еще подвергаются минимизации. И в то же время обижался на Конева за то, что тот публично высмеял его. Беда в том, что остальные жили категориями минимизации в течение нескольких лет, а он, будучи новичком, с трудом вбивал эту концепцию себе в голову. Неужели они могли радоваться его трудностям?
Он задумчиво рассматривал красные кровяные тельца. Они явно увеличились в размере. В поперечнике стали шире его грудной клетки, края же их перестали выглядеть такими тонкими. Поверхность эритроцитов дрожала, словно желе.
Он тихо переспросил, обратившись к Калининой:
— До размера молекул?
Калинина скользнула по нему взглядом:
— Да.
Моррисон продолжал:
— Не знаю, почему это беспокоит меня, принимая во внимание тот ничтожный размер, до которого мы уже минимизировались, стать размером с молекулу почему-то боязно. А насколько мала молекула?
Калинина пожала плечами:
— Не знаю. Это вопрос к Наталье. Размером с вирус, возможно.
— Но ведь никто никогда не делал ничего подобного!
Калинина покачала головой:
— Мы вторгаемся на неисследованную территорию. Возникла пауза, потом Моррисон смущенно спросил:
— Неужели вы не боитесь?
Она смотрела на него сердито, но прошептала в ответ:
— Конечно боюсь. За кого вы меня принимаете? Глупо не бояться, когда для этого есть объективные причины. Я боялась, когда меня изнасиловали. Боялась, когда была беременна, боялась, когда меня бросили. Я провела полжизни в страхе. Такое с каждым может быть. Именно поэтому некоторые тянутся к бутылке. Чтобы заставить себя забыть страх, который постоянно гнетет их. — Она вдруг зло процедила сквозь стиснутые зубы: — Ждете сочувствия и жалости?
— Что вы, — отшатнулся от неожиданности доктор.
— Так и должно быть, вы правильно боитесь, — продолжала она. — До тех пор, пока действия не подвластны страху, до тех пор, пока вы не позволяете себе бездействовать под влиянием страха, пока не впадаете в истерику, не опускаете рук. — Она замолчала на секунду и прошептала: — Вините себя! Когда-то и я была склонна к истерикам.
Она глянула на Конева.
— Но теперь, — начала она снова, — я сделаю свое дело, даже если буду полумертвой от страха. И никто не узнает, как я боюсь. Чего и вам желаю, господин американец.
Моррисон судорожно сглотнул:
— Да будет так.
И тем не менее сам себя он не убедил и от страха не избавился.
Он огляделся. Замкнутое пространство не давало возможности уединиться. Любое слово, сказанное шепотом, достигало ушей соседа.
Со стороны казалось, что Баранова ничего не видит, кроме своих приборов, но, сидя за Софьей, она явно слышала их беседу. На лице Натальи блуждала ироничная усмешка. Что касается Дежнева, то он обернулся и сказал:
— Наталья, артерия все еще сужается. Не могла бы ты ускорить процесс?
— Я знаю свое дело, Аркадий.
Взгляд Дежнева остановился на Моррисоне.
— Наша малышка Соня безбожно врет, — сказал он деланым шепотом, — Она не боится. Ничего и никого не боится. Просто не хочет оставлять тебя один на один со своими проблемами. У нее очень мягкое сердце, такое же мягкое, как ее…
— Замолчи, Аркадий, — оборвала его Софья, — Не сомневаюсь, что отец говорил тебе, что не умно бренчать по пустому чайнику, который ты называешь своей головой, ржавой ложкой, которую ты называешь своим языком.
Дежнев наигранно выпучил глаза:
— Ах ты грубиянка! И мой отец на этот счет говорил: «Ни один нож не может быть заточен так остро, как женский язык». Между прочим, Альберт, достичь молекулярного уровня — это ерунда. Подождите еще немного, и мы научимся соединять теорию относительности с квантовой теорией, тогда при небольшом количестве энергии сможем уменьшить себя до субатомного размера. Мгновенное ускорение — и мы просто исчезнем. — Он быстро убрал руки с пульта, намереваясь наглядно изобразить этот досадный момент.
— Руки на пульт, Аркадий, — хлестко сказала Баранова.
— Как скажете, милая. Легкая драматизация еще никому не вредила.
Дежнев повернулся к Моррисону:
— Мы мгновенно достигнем скорости, почти равной скорости света. За десять минут сможем пересечь Галактику, за три часа — достигнуть Андромеды, а за два года — ближайшего квазара. А если скорость покажется недостаточной, продолжим миниатюризацию. Мы достигнем сверхсветовой скорости, изучим антигравитацию. Советский Союз ко всему приложит руку.
Моррисон спросил:
— А управление полетом, Аркадий?
— Что?
— Как вы будете управлять всем этим? — серьезно повторил вопрос Моррисон. — Ведь если размер и масса корабля достигнут столь малых размеров, он мгновенно вырвется в пространство со скоростью в сотни световых лет в секунду. Более того, если бы у вас были триллионы кораблей, они разлетелись бы в разных направлениях, как солнечные лучи. Но поскольку корабль один, он полетит в одном определенном направлении, причем совершенно непредсказуемом.
— Подобные проблемы пусть решают наши хваленые теоретики вроде Юрия.
Конев не удержался и фыркнул.
Моррисон подытожил:
— Не уверен, что это хорошая идея. Вначале стоит продумать систему управления. Твой отец сказал бы в подобном случае: «Мудрый человек, строя дом, не начинает с крыши».
— Отец мог такое сказануть, не спорю, — ответил Аркадий, — но в действительности он заявил: «Если найдешь золотой ключ, к которому нет замка, не выбрасывай его. Золото ценно само по себе».
Баранова прервала дискуссию:
— Хватит трепаться. Где мы сейчас, Юрий? Мы продолжаем движение?
— На мой взгляд — да, — ответил Конев. — Но я хотел бы, чтобы американец подтвердил или опроверг мои выводы.
— Пока ремни безопасности держат меня в кресле, я не способен ступить и шагу, — вздохнул Моррисон.
— Ну так расстегни их, — раздраженно посоветовал Конев, — невесомость не смертельна.
С минуту Моррисон безуспешно нащупывал застежку ремня. Калинина пришла ему на помощь.
— Спасибо, Софья.
— Скоро и сам научишься, — равнодушно уронила она.
— Приподнимись, чтобы видеть через мое плечо, — потребовал Конев.
Моррисон резко оттолкнулся от спинки стоящего впереди кресла и взмыл вверх, больно ударившись головой о потолок корабля. Случись это в нормальных условиях, он наверняка получил бы сотрясение мозга. Здесь же уменьшение массы и инерции, то, что подбросило его к потолку, сразу же опустило вниз. Причем Моррисон не испытал ни боли, ни давления.
Оказалось, остановиться так же легко, как и привести тело в движение. Конев цыкнул языком:
— Осторожно. Подними руку вверх, медленно поверни ее и оттолкнись, как пловец. Медленно. Понял?
Моррисон так и сделал. Медленно и плавно он изучал новое состояние. Потом, ухватившись за плечо Конева, остановился.
— Посмотри-ка сюда, на цереброграф. Где мы сейчас находимся?
Моррисон разглядывал невообразимо сложную, трехмерную конструкцию, состоявшую из извилистых ответвлений, напоминавших запутанный лабиринт. В одной из крупных ветвей он заметил маленькую красную точку.
Моррисон попросил:
— Нельзя ли немного уточнить?
Конев скептически прищелкнул языком.
— А оно тебе надо?
— Мы сейчас у коры мозга?
Он узнавал некоторые извилины и борозды.
— Каково наше направление?
Картина завораживала. Конев дал пояснения:
— Здесь мы войдем в толщу нейронов, в серое вещество. Далее, необходимо попасть вот в эгу точку, двигаясь следующим маршрутом…
Он быстро произносил названия участков мозга по-русски, в то время как Моррисон судорожно переводил их в уме на английский.