Глава 13КЛЕТКА
«Крепостных стен с надписью “Добро пожаловать, странник ” еще ни разу не возводили».
Баранова нервничала. Брови ее сошлись на переносице, ноздри расширялись, но голос сохранял спокойствие.
— Аркадий, — обратилась она к Дежневу, — двигайся прямо, избегая поворотов. Если их не избежать, попробуй компенсировать левый поворот правым, учитывая трехмерное пространство, соответственно вверх-вниз.
— Сами создадим путаницу, — отреагировал Дежнев.
— Она неизбежна. Конечно, мы не способны двигаться прямо, как по линейке, но зато избежим круговых движений и спиральных. В результате рано или поздно доберемся до клетки.
— Пожалуй, — проговорил Дежнев, — если бы мы немного увеличились в размерах, то…
— Нет, — безапелляционно отрезала Баранова.
— Погоди ты. Небольшое увеличение позволит нам пройти меньшее расстояние. Мы станем больше, а расстояние между кровеносным сосудом и нейроном уменьшится, — Он нетерпеливо всплеснул руками, — Понимаешь?
— Но, увеличившись, мы с трудом протиснемся между тканями. Ведь нейроны мозга хорошо защищены. Мозг — единственный человеческий орган, полностью заключенный в кости. А нейроны — самые непредсказуемые частицы организма — прекрасно себя чувствуют в межклеточном веществе. Посмотри сам. Лишь приняв объемы молекулы глюкозы, мы стали свободно проходить сквозь окружающие коллагены, не нанося никакого вреда мозгу.
В этот момент Конев как-то странно повернулся в своем кресле в сторону Барановой. Его глаза будто случайно встретились с глазами Калининой:
— Не думаю, что придется передвигаться вслепую, наугад…
— О чем ты, Юрий? — удивилась Баранова.
— Нейроны обязательно обнаружат себя. Каждый нейрон испускает нейроимпульсы определенной продолжительности. А импульсы обнаруживаются при помощи приборов.
Моррисон нахмурился:
— Но ведь нейроны изолированы.
— Изолированы аксоны, а не клеточные тельца.
— Зато именно в аксоне импульсы сильнее.
— Нет, как раз нет. Самые сильные импульсы в синапсе, слава богу, не изолированные. Синапс должен излучать импульсы постоянно, а мы попробуем их уловить.
Моррисон не успокаивался:
— Нам не удалось это сделать в капилляре.
— Тогда мы приблизились не к той стенке капилляра. Перестаньте спорить со мной. Рискните обнаружить излучения, идущие от мозга. Ведь вы для этого здесь. Не так ли?
— Меня похитили и вынудили к участию в этом балагане, — с трудом произнес Моррисон. — Вот почему я здесь.
Баранова глянула на доктора:
— Оставим эти разговоры на потом, мне думается, предположение Юрия вполне разумно. Юрий, зачем ты все время нарываешься?
Моррисон вдруг почувствовал прилив злости. Он не мог понять почему. Ведь в действительности предложение Конева не было лишено смысла.
Внезапно доктор осознал, что просто боится этих испытаний. На карту была поставлена его теория. Он находился у самой границы клетки мозга, которая сейчас, по сравнению с ним, громадных размеров. В любой момент его могли попросить включиться в работу. А вдруг он не прав, и всегда был не прав? И вся его работа, которой он отдал столько сил и энергии, окажется ошибкой? Как смыть позор? Да и злился он не на грубияна Конева, а потому, что чувствовал себя крысой, загнанной в угол. Конев сверлил его недобрым взглядом.
Наконец Моррисон произнес:
— Если я уловлю сигналы, то они будут идти со всех сторон. Не считая капилляра, который мы только что покинули, нас окружает огромное количество нейронов.
— Да, множество, но одни — ближе, другие — дальше. Но один-два где-то здесь, совсем рядом. Неужели вы не способны уловить, с какой стороны идут самые сильные импульсы?
— Принимающее устройство не в состоянии определять направление сигналов.
— Ну надо же! Получается, что и американцы работают с приборами-недоделками, непригодными в экстремальных ситуациях.
— Юрий! — рявкнула Баранова.
Конев поутих:
— Ты опять обвинишь меня в неучтивости. Сама скажи ему, пусть что-нибудь придумает.
— Пожалуйста, Альберт, попытайтесь что-либо сделать, — попросила Баранова. — Иначе мы обречены бродить по коллагеновым джунглям в надежде, что это продлится не целую вечность.
— А мы и сейчас двигаемся наугад, — почти весело заявил Дежнев, — И впереди все та же картина.
С неутихающим раздражением Моррисон включил компьютер, настроил его на режим, принимающий волны мозга. Экран ожил. Шум был незначительным, хотя и более насыщенным, чем в капилляре.
До этого в экспериментах Моррисон всегда использовал провода, подсоединяя их под микроскопом к нервам. А сейчас? Куда присоединить их сейчас? У него не было нервного волокна. Вернее, он сам находился внутри мозга, и мысль о присоединении к нерву казалась ненормальной. Может, просто поднять провода вверх и развести в стороны, как антенну? Но при теперешнем размере они слишком малы и едва ли будут эффективны, хотя…
Он смыкал и размыкал провода. Скрученные в петли, они напоминали большое насекомое. Затем доктор сфокусировал и усилил прием. Вдруг мерцание на экране превратилось в резкие тонкие волны, но лишь на секунду. Потом все исчезло. Непроизвольно Моррисон вскрикнул.
— Что случилось? — уставилась на него Баранова.
— Я что-то перехватил. Мгновенная вспышка, значит, сигнал был. Но сейчас уже все…
— Попробуйте еще.
Моррисон обвел всех взглядом:
— Послушайте, можно потише? Работать с этим прибором неимоверно трудно. Требуется полностью на нем сконцентрироваться. Понятно? Никакого шума. Не отвлекайте меня.
— Что это было? — тихо спросил Конев.
— Что?
— Вы сказали — вспышка, что-то похожее на вспышку. Что это было?
— Не знаю, что я уловил. Сделаю еще попытку. — Моррисон повернулся к Барановой. — Наталья, я не наделен полномочиями приказывать, это ваша обязанность. Прошу вас, попросите всех присутствующих, особенно Юрия, чтобы мне не мешали.
— Молчим, молчим. Продолжайте, Альберт. Юрий, замолкни, — обратилась она к Коневу.
Моррисон резко повернулся влево, почувствовав легкое прикосновение к плечу. Калинина с восхищением смотрела на него и улыбалась. Она шептала одними губами, он с трудом смог разобрать: «Не обращайте на него внимания. Покажите ему! Покажите!»
Глаза ее блестели. Моррисон улыбнулся в ответ. Вероятно, ее охватило желание отомстить Коневу, мужчине, который при-
чинил ей боль. Но, помимо всего прочего, Моррисон почувствовал ее поддержку и готовность прийти на помощь. Боже, сколько лет назад женщина с гордостью и восхищением смотрела на него? Внезапно на него нахлынуло чувство жалости к самому себе. Моррисон с трудом взял себя в руки. Он вернулся к компьютеру, попытался забыть обо всем, абстрагироваться. Все мысли только о работе, о едва различимых колебаниях электромагнитного поля, возникающих из-за ударов ионов натрия и калия о мембрану нейрона.
Экран еще раз вспыхнул; на нем появилась линия, напоминавшая невысокую горную цепь. Осторожно, едва касаясь пальцами клавиш, Моррисон ввел в компьютер задачу. «Горная цепь» на экране поплыла влево и стала удаляться за его пределы. На единственном оставшемся отрезке Моррисон заметил небольшое колебание.
«Идет запись сигналов в память», — пронеслось в голове Моррисона. Сказать вслух он ничего не смог, поскольку даже думать об этом боялся. Его пугало, что поток собственных мыслей, окажись он чуть интенсивнее, способен все разрушить.
То небольшое колебание, или скептические волны, как он их называл, переместились из центра на задний план.
Моррисон не удивился. Вполне вероятно, он улавливал поля сразу нескольких клеток, не совпадавшие между собой. Видимо, сказался пульсирующий эффект пластиковых стен корабля. Да и броуновское движение молекул не стоило списывать со счетов. Могли повлиять и заряды атомов даже за пределами минимизированного поля.
Исключительность создавшейся ситуации была в том, что ему' вообще удалось уловить волны. Он чуть дотронулся до антенны, провел пальцами вверх-вниз. Сначала одной рукой, затем — другой. Потом обеими руками вместе, затем так же, но в разных направлениях.
После этого Моррисон слегка согнул антенну в одну сторону, в другую. Изображение скептических волн улучшилось, но потом опять стало расплывчатым. Чем это было вызвано, Моррисон не знал.
В одном месте график волны был особенно четким. Моррисон пытался унять дрожь в руках.
— Аркадий, — сказал он.
— Слушаю, — отозвался Дежнев.
— Поверните влево и немного вверх. Молча.
— Мне придется огибать ткань.
— Поворачивайте медленно. Иначе потеряется ориентир.
Моррисон боролся с желанием взглянуть на Калинину. Даже мимолетная мысль о ее прелестях может оказать разрушающее воздействие на экран.
Дежнев медленно вел корабль через арку коллагенов, а Моррисон осторожно настраивал антенну, время от времени бормоча под нос:
— Вверх и вправо. Вниз. Немного влево… — Наконец выдохнул: — Прямо по курсу.
Моррисон надеялся, что будет легче, когда они приблизятся к нейрону. Но он не сможет расслабиться до тех пор, пока собственными глазами его не увидит. Сейчас же они пробирались сквозь мрачную чащу коллагенов. Концентрироваться на одной мысли становилось все труднее и труднее. Приходилось думать о чем-нибудь еще, но обязательно нейтральном, без эмоций. И поэтому он стал размышлять о своей распавшейся семье. Он так часто об этом думал раньше, что сейчас у него не возникало никаких чувств. Как будто он разглядывал фотографию — помятую и пожелтевшую, которую можно в любой момент спрятать и вернуться к делу, к анализу скептических волн. Затем внезапно, без предупреждения явилась другая мысль. Им завладел образ Софьи Калининой: моложе, красивее и счастливее, чем она всегда казалась ему. Тут же накатило тоскливое ощущение собственного одиночества.
Моррисон не был уверен ни в одном из собственных чувств. Кто знает, какие подсознательные мысли и эмоции прячутся в тебе, Калинина? Вдруг он действительно влюбился? Так сразу? Или это просто результат ненормального напряжения, навалившегося за время этого фантастического путешествия?