Моррисон тоже разглядывал поверхность клетки. Дендриты здесь были по своему строению сложнее, чем на глиальной клетке. Самый ближний имел множество разветвлений и походил на лист папоротника. К тому же он был очень длинным. Даже луча прожектора не хватало, чтобы разглядеть его конец. Другие дендриты были меньших размеров, но волокнистые. Моррисон полагал, что волокнистость является отчасти результатом броуновского движения. Возможно, каждая конечная ниточка разветвлений соединялась с себе подобной веточкой другого нейрона самой плотной и неразрывной связью, которая и называлась синапсом. Колебания этих разветвлений не настолько сильны, чтобы нарушить образовавшийся контакт. Иначе мозг дал бы сбои в работе.
Дежнев вел корабль к поверхности клетки и медленно огибал ближайший дендрит. Моррисон снова отметил, как ловко Дежнев управляет кораблем. В этот момент ему показалось, что поверхность нейрона меняется. Конечно, ведь корабль снова уменьшался в размерах. Складки на поверхности клетки стали более заметными и постепенно переходили в борозды. Между фосфолипидными бороздами поверхность была ворсистая.
«Рецепторы», — подумал Моррисон. Каждый из них предназначался для соединения с определенной молекулой, полезной для нейрона. И молекула глюкозы, конечно же, была такой.
Они уменьшались быстрее, чем деминимизировались. Получать и использовать энергию извне было гораздо проще, тогда как во время деминимизации высвобождающаяся энергия грозила большими неприятностями. Теперь Моррисон это прекрасно понимал.
Калинина вдруг забеспокоилась:
— Не знаю, какие из рецепторов предназначены для восприятия глюкозы. Их слишком много. Аркадий, двигайся медленно. На тот случай, чтобы не оторваться при швартовке.
— Нет проблем, малышка, — отозвался Дежнев. — Если выключить двигатели, корабль тут же остановится. Не очень-то легко пробираться среди гигантских атомов, окружающих нас со всех сторон. Слишком вязко. Поэтому я подключу энергию по минимуму, чтобы протолкнуться через молекулы воды и побродить около рецепторов.
— Как по полю с тюльпанами, — произнес Моррисон и взглянул на Конева.
— Что? — удивился Конев.
— Эта фраза вдруг пришла мне в голову. Есть такая старая английская песенка «Давай побродим вместе по полю с тюльпанами».
— Что за чушь? — разозлился Конев.
— Пытаюсь пояснить, что, если кто-то произносит слово «побродить», у меня тут же в голове появляется словосочетание «по полю с тюльпанами». Ассоциации. Даже если в этот момент я концентрируюсь на компьютере, все равно услышу ее. И передача мыслей скептическими волнами с экрана компьютера здесь ни при чем. Вы меня понимаете?
— Не болтайте ерунду, — огрызнулся Конев. — Оставьте меня в покое.
Но Моррисон с удовлетворением отметил, что сказанное подействовало. Конев прекрасно понял, о чем речь.
Они двигались параллельно поверхности нейрона. Рецепторы плавно шевелились, и Моррисон не мог определить, которые из них уже притянули к себе проплывавшие мимо молекулы. Он пытался разглядеть эти молекулы. То там, то здесь мелькали отблески. Это свет корабля отражался от молекул, но сами молекулы не попадали в поле зрения. Даже поверхность клеточной мембраны казалась размытой, навевая мысли о сюрреализме.
В этих отблесках Моррисону все же удалось разглядеть подобие песчинок, обгоняющих корабль (конечно, это были молекулы воды), а среди них нечто, что напоминало клубок копошащихся червей. Находясь в непосредственной близости от корабля, атомы и молекулы так же точно подверглись минимизации. При этом при выходе из поля они восстанавливались. Число атомов, подвергшихся процессу, было очень велико, но количество высвободившейся энергии, к счастью, не могло спровоцировать нежелательную деминимизацию. По крайней мере, с первого взгляда.
Моррисон отгонял от себя муторные мысли.
Неожиданно Баранова подала голос:
— Не сомневаюсь в твоих способностях, Софья, но, пожалуйста, еще раз проверь адекватность заряда корабля заряду глюкозы.
— Все под контролем, — отозвалась Калинина.
Как бы в подтверждение этих слов корабль резко дернуло. Картина за стенами корабля переменилась.
При нормальных условиях толчок заставил бы всех повылетать со своих мест. Но поскольку масса и сила инерции в данный момент практически равнялась нулю, ощутилось лишь небольшое покачивание, которое могло происходить из-за броуновского движения.
— Мы присоединились к рецепторам нейронов глюкозы, — подытожила Калинина.
— Замечательно, — сказал Дежнев, — Я выключил двигатели. Что дальше?
— Ничего, — ответила Калинина. — Позволим клетке выполнять свою работу. Пришло время ожидания.
Контакт рецептора с кораблем был не совсем полный. Но как раз это и требовалось. Ведь стоит приблизиться вплотную к рецептору, как корабль попадет в поле минимизации и практически исчезнет. Сейчас же имелось лишь притяжение электрических полей рецептора и корабля: положительный заряд к отрицательному, и наоборот. Это притяжение не являлось абсолютным притяжением ионов. Связь была намного свободнее и напоминала водородную. Ее вполне хватало, чтобы удержаться, но было недостаточно, чтобы оторваться, корабль держался словно на резиновых присосках.
Рецептор был неправильной формы, он тянулся во всю длину корабля, обвивая со всех сторон пластиковый корпус. На первый взгляд поверхность корабля выглядела гладкой, без изъянов, но Моррисон был абсолютно уверен в наличии электрического поля в местах, где в глюкопиранозной структуре имелись гидроокисные группы.
Моррисон снова огляделся. Рецептор практически закрыл обзор с одной стороны корабля. Он попытался заглянуть за рецептор, разглядев продолжение нейрона, которому, казалось, не было конца и края. Поверхность немного приподнялась, и Моррисон смог разглядеть кое-какие детали. Наряду со стандартными выпуклостями и складками, а также фосфолипидными молекулами он увидел нестандартные очертания белковой молекулы, которая быстро пробиралась сквозь толщу клеточной мембраны. Рецепторам вменялось в обязанности притягивать именно такие молекулы. Моррисон знал, рецепторы представляют собой пептиды — цепочки аминокислот. Они часть тонкого белкового основания и расположены вовне. Каждый отдельный рецептор состоял из определенной аминокислоты, имел определенный электрический заряд и располагался так, чтобы притягивать к себе противоположные по заряду и форме молекулы. Моррисону почудилось, как рецепторы приближаются к ним. Их было огромное количество. Их число постоянно росло. Рецепторы с притянутыми белковыми молекулами будто проплывали сквозь фосфолипидные молекулы (с тонким слоем холестериновых молекул внизу). Они то открывались, то закрывались.
— Что-то происходит, — сказал Моррисон, чуя движение корабля, несмотря на мелкую дрожь инерции, которая соответствовала их незначительной массе.
— Нас засасывает, — отметил Конев.
Дежнев кивнул:
— Похоже на то.
— Именно, — подтвердил Конев. — Она будет засасывать нас глубже и глубже, обволакивая со всех сторон, постепенно сужаясь. В конце концов полностью закроется, и корабль окажется внутри клетки.
Он был абсолютно спокоен. Так же, как и Моррисон. Они стремились к этому, и вот свершилось. Рецепторы продолжали смыкаться. Каждый из них удерживал молекулу, настоящую молекулу. Но одна была ложная — молекула-корабль. Поверхность клетки, как и предсказывал Дежнев, полностью сомкнулась, они очутились внутри.
— Итак? — спросил Дежнев.
— Мы внутри клетки, — сказала Калинина. — Кислотность постепенно повысится, и в определенный момент рецептор сам отпустит нас. Затем все рецепторы вернутся к клеточной мембране.
— А наша участь? — не унимался Дежнев.
— Поскольку клетка приняла нас за молекулу глюкозы, нас постараются метаболизировать, расщепить нас на более мелкие частицы и получить энергию, — пояснила Калинина.
В этот момент пептидный рецептор отделился от корабля и уполз прочь.
— А не слишком ли опасно метаболизировать нас? — продолжал расспрашивать Дежнев.
— Не думаю, — уверенно вступил в разговор Моррисон, — Нас притянет к себе соответствующая молекула энзима. Но она быстро поймет, что мы не представляем для нее ценности. Мы не содержим фосфатной группы, и, возможно, она отпустит нас. Ведь мы — поддельная молекула глюкозы.
— Но если эта молекула энзима отпустит нас, где гарантия, что другая не притянет к себе? И так до бесконечности?
— Если уж этот вопрос всплыл, — продолжал Моррисон, потирая подбородок и ощущая появившуюся щетину, — может выйти и так, что нас не отпустят даже первые молекулы, если мы не оправдаем их ожиданий.
— Великолепно, — с возмущением буркнул Дежнев.
Неожиданно он заговорил велеречиво и напыщенно, как всегда в минуты глубокого волнения. Моррисон теперь понимал далеко не все:
— То есть получается, что нам грозит на веки вечные застрять в лапах какого-нибудь энзима или переходить от одной молекулы к другой, словно переходящее красное знамя, и так до конца своих дней. Мой отец в таких случаях говорил: «Если тебя от пасти волка спас голодный медведь, то поверь, повода для радости нет».
— Прошу заметить, — внесла ясность Калинина, — еще ни одна молекула энзима не проявила к нам интереса.
— А почему? — поинтересовался Моррисон, который тоже успел это заметить.
— Все из-за небольших изменений в электрическом заряде. Нам пришлось стать молекулой глюкозы, чтобы проникнуть в клетку. Теперь, когда мы уже в клетке, нет необходимости оставаться глюкозой. Мы можем превратиться во что-нибудь другое.
Баранова уставилась на нее:
— А разве не все молекулы подвергаются метаболическому изменению?
— Как оказалось, нет, — продолжала Калинина. — Глюкоза и любой другой простейший сахар имеют определенную молекулярную структуру в организме, мы называем ее дектрозой. Я же создала ее зеркальное отображение. Мы стали Л-глюкозой, и теперь никакая молекула энзима не станет притягивать нас. Точно т