— А почему бы и нет? — ответила Баранова. — Юрий прав. Синапс — уникальное место, и мы ничего о нем не знаем.
— К сожалению, мы уже израсходовали половину запаса энергии. Как долго мы собираемся пробыть тут?
— Достаточно, чтобы достичь синапса.
И снова повисла тишина.
Корабль продолжал двигаться вдоль нескончаемого аксона. Конев все больше и больше брал бразды правления в свои руки.
— Что бы вы ни почувствовали, обязательно говорите. Не имеет значения, слово это или целая тирада, со смыслом или без. Если это образ, запомните его. Даже если считаете, что это ваша собственная мысль, все равно поделитесь.
— Ты слишком болтлив, — заявил Дежнев, раздраженный своим невезением.
— Может быть, но две или три подсказки могут решить все. Ведь мы не в состоянии определить, что имеет значение, а что нет, до тех пор, пока не изучим материал полностью.
На это Дежнев ухмыльнулся:
— Если я что-то почувствую, мне тоже говорить?
— Обязательно, — ответил Конев. — Если ты такой нечувствительный, то все, что прочувствуешь, может оказаться особенно важным. А теперь хватит разговоров. Каждая секунда может стоить нам научного факта.
И снова потекли разрозненные фразы, уловить смысл которых, по мнению Моррисона, представлялось невозможным.
Все удивились, когда Калинина вдруг сказала:
— Нобелевская премия!
Конев отвлекся, но, поняв, кто это произнес, промолчал. Моррисон, стараясь не задевать чувства Конева, спросил: — Ты тоже это услышал, Юрий?
Конев кивнул:
— Да, и в тот же самый момент.
— Итак, первое пересечение мыслей мужчины и женщины, — произнес Моррисон. — Видимо, Шапиров подумал об этом в связи с развитием теории минимизации.
— Несомненно. Но он бы и так получил Нобелевскую премию за то, что уже сделал в этой области.
— Которая засекречена и поэтому неизвестна общественности, — поддел их доктор.
— Да, но, поскольку процесс движется к завершению, гриф секретности будет снят.
— Надеюсь, — съязвил Моррисон.
Конев огрызнулся:
— Мы не намного скрытнее, чем американцы.
— Хорошо, я не спорю, — мягко согласился Моррисон, но при этом все-таки ухмыльнулся, еще больше раздразнив Конева.
Вдруг выступил Дежнев:
— Хокинг.
Брови Моррисона поднялись домиком. Этого он не ожидал.
Баранова недовольно спросила:
— Что это значит, Аркадий?
— Я сказал «Хокинг», — обиженно ответил Дежнев. — Оно само появилось у меня в голове. Вы же сами велели выпаливать все подряд, что придет на ум.
— Это английское слово, оно означает «шипение» или «свист», — сказала Баранова.
— Или «торговля», — весело вклинился в разговор Моррисон.
Дежнев продолжал:
— Не знаю я никакого английского слова. Я решил, что это чье-то имя.
— Так оно и есть, — отозвался Конев. — Стефан Хокинг. Известный английский физик-теоретик, жил в прошлом веке. Я тоже о нем думал, потому решил, что это моя собственная мысль.
— Прекрасно, Аркадий, — одобрил Моррисон. — Это может пригодиться.
Лицо Дежнева осветила улыбка:
— Оказывается, я не настолько бесполезен. Как говорил мой отец: «Даже если речь мудреца коротка, к ней все равно стоит прислушаться».
Спустя полчаса Моррисон не выдержал:
— Мы к чему-нибудь придем, в конце концов? Мне кажется, что большинство слов и образов не имеют никакого значения. Фраза «Нобелевская премия» говорит нам лишь о том, что Шапиров надеялся ее получить, но мы это и сами знаем. Слово «Хокинг» — размышления о выдающемся физике и его работах, возможно, они имели какое-то отношение к теории минимизации, но какое именно, никто не знает.
Как ни странно, в разговор включилась Баранова, а не Конев. Юрий же, по-видимому, собирался с мыслями, чтобы хлестко ответить американцу.
— Альберт, мы имеем дело с огромной криптограммой. Шапиров в коме, его мозг не функционирует должным образом. Потому реплики случайны. Наш долг собрать все, не вдаваясь в подробности. Затем проштудируем материал в свете теории минимизации. Вполне возможно, найдется смысл даже там, где ты не увидел ничего. Обрывок фразы может объяснить всю теорию минимизации. Так что все, что мы делаем, наделено огромным значением, потому стоит продолжить.
Ее поддержал Конев:
— Кроме того, Альберт, мы приближаемся к синапсу. Здесь аксон заканчивается множеством тканей, каждая из которых, приближаясь вплотную, не соединяется с дендритами соседнего нейрона.
— В курсе, — нетерпеливо отмахнулся Моррисон.
— Здесь нервному импульсу, так же как и скептическим волнам, приходится перескакивать через образовавшуюся пропасть между тканями одного и дендритами второго нейрона. При этом основные мысли ослабляются меньше, чем второстепенные. Другими словами, если мы попробуем перебраться через синапс, то достигнем такого места, где без всяких помех зазвучат важные, самые сокровенные мысли.
— В самом деле? — заинтересовался Моррисон. — Понятие «избирательное ослабление импульсов» для меня в новинку.
— Таков результат исследований советских ученых.
— Ах!
Конев тут же завелся:
— Что вы хотите этим сказать? Вы не признаете право на успех за Советским Союзом?
— Нет-нет. Что вы…
— Конечно, для вас — если советское, значит, не имеющее веса в науке.
— Я хотел лишь сказать, что никогда не слышал и не читал об этом, — защищался Моррисон.
— Работа была проделана Настей Успенской. Я надеюсь, вам знакомо это имя?
— Естественно.
— Но вы никогда не читали ее работ, вы это хотите сказать?
— Юрий, мне не хватает времени перечитывать всю литературу на английском языке, не говоря уж…
— Я достану ее работы, чтобы ты занялся самообразованием.
— Спасибо. Но тогда все, что мы обнаружили, противоречит данной теории. Если в результате синапса выживает только незначительная часть мыслей, с учетом того, что в мозге биллионы подобных препятствий, то количество конечных мыслей будет ничтожно мало.
— Не все так просто, — возразил Конев. — Второстепенные волны не уничтожаются. Они продолжают распространяться, но с меньшей интенсивностью. Смысл в том, что в непосредственной близости от синапса основные мысли усиливаются.
— Есть доказательства? Или голословное предположение?
— Есть доказательство самой природы. А благодаря нашим экспериментам оно станет более очевидным. Я в этом уверен. Существуют люди с эффектом синапса выше среднего. Кто-то. например, умеет сосредотачиваться. А выдающиеся ученые, как правило, рассеянны.
— Хорошо-хорошо. Если мы обнаружим нечто подобное, я перестану с тобой спорить.
— А что будет, когда мы доберемся до конца аксона? — подал голос Дежнев. — Поток жидкости, несущий нас за собой, сделает там поворот и потащит обратно, но уже вдоль другой стенки аксона. Может, попытаться выйти из клетки через мембрану?
— Нет и еще раз нет, — возразил Конев — Мы разрушим клетку. Нам необходимо приобрести электрический заряд ацетилхолина. С ним импульс перебирается через синапс.
— Софья, ты можешь придать кораблю характеристики ацетилхолина? — уточнила Баранова.
— Могу, конечно, — ответила Калинина. — Но воздействие ацетилхолина начнется тут же при выходе из клетки.
— И тем не менее клетка должна попытаться избавиться от нас. Давай попробуем.
Путешествие вдоль нескончаемого аксона продолжалось.
Впереди показался конец аксона. Однако экран не отразил никаких изменений.
Конев обратил на это внимание первым. Он сосредоточенно искал что-то глазами и наконец обнаружил то, что искал. Моррисон отдал дань его целеустремленности. Он сам не менее внимательно наблюдал за происходящим, но так ничего и не заметил. Правда, Юрий сидел на переднем сиденье, а Моррисону приходилось выглядывать из-за его плеча. Однако это не послужило ему оправданием.
Даже при слабом свете прожектора бросалось в глаза, что впереди появилась дыра. Кроме того, течение изменяло свое направление. Аксон расходился на отростки, такие же дендриты, как и на другом конце нейрона, где находилось ядро клетки. Там, на самом конце, дендриты стали намного тоньше и их было меньше. Несомненно, часть клеточной жидкости направлялась в дендриты, но корабль несло основным потоком, который уже сворачивал в обратную сторону. Таким образом, у них не оставалось шансов.
Лучшим выходом из создавшейся ситуации стала бы попытка пробраться в первый встречный дендрит.
— Давай, Аркадий, давай! — закричал Конев, лишь после его выкриков остальные заметили, что находятся на самом краю аксона. — Включай двигатели, попробуй прорваться.
До Моррисона доносился громкий шум двигателей. Корабль пытался развернуться. Дендрит, к которому они направлялись, походил на трубу, уходящую вдаль. Она была так велика, что из всей окружности удавалось разглядеть лишь небольшой участок дуги.
Проблема крылась в том, как добраться до трубы, то есть преодолеть небольшой водоворот у края аксона, а также несущиеся сплошным потоком молекулы воды.
Корабль благополучно завершил трудный переход и погрузился в дендрит.
— Можешь выключить двигатели, — возбужденно произнес Моррисон.
— Еще не время, — проворчал Дежнев, — Мы находимся слишком близко к встречному потоку. Надо пробраться поближе к стенке.
Он умело подвел корабль к стенке дендрита. Теперь они двигались по течению. Дежнев наконец заглушил двигатель и смахнул со лба капельки пота:
— Любые наши кульбиты пожирают драгоценную энергию. Мы уже на пределе, Юрий, пойми это.
— Об этом позже, — отмахнулся Конев.
— Ой ли? — засомневался Дежнев, — Мой отец всегда говорил: «Позже, как правило, бывает слишком поздно». Наталья, не слушай Юрия. Я тут ему не доверяю.
— Успокойся, Аркадий. Я найду на него управу, когда вопрос станет ребром. Юрий, дендрит не слишком длинен?
— Мы скоро доберемся до конца.
— В таком случае, Софья, проследи, чтобы мы в любой момент смогли перейти в ацетилхолин.