Моррисон, несмотря на страх, с любопытством наблюдал кипение страстей. Интересно, чем вызваны эмоции Софьи? Виной тому растущая симпатия к нему или же неприятие любой инициативы, исходящей от Конева? Где-то в глубине души он понимал, что причина все же не в Коневе.
Конев, стоически выслушивая речь Сони, набычился и покраснел. Тихим голосом, не терпящим возражений, он заявил:
— Трусость здесь ни при чем. Это лишь предложение, не лишенное смысла. Прибор создан Альбертом и настроен на его волну, никто не сможет лучше справиться с этой задачей. Разве наше великое дело должно страдать от чьих-то капризов?
— Резонно, — нервно кивнул Моррисон. — Но с чего вы решили, что снаружи улавливать волны эффективнее, чем изнутри?
— Пока не попробуем — не узнаем, — возразил Конев, — К тому же, учитывая предупреждения Дежнева, с каждой минутой наши запасы энергии уменьшаются, следовательно, у нас в запасе слишком мало времени. Вы должны повторить выход.
Моррисон тихо и безапелляционно решился поставить точку:
— Сожалею, но я не выйду.
Но Баранова уже сделала выбор. Она мягко проворковала:
— Боюсь, Альберт, вам придется пойти на это.
— Нет.
— Юрий прав. Вы и ваш прибор способны получить необходимую информацию.
— Уверен, результат будет точно такой же, как и здесь, — нулевой.
Баранова подняла обе руки:
— Догадки, предположения… Давайте сделаем попытку.
— Но…
Баранова не захотела его дослушать:
— Альберт, даю вам слово, если вы согласитесь еще раз выбраться наружу, то о вашем непосредственном участии в экспедиции и бесценном вкладе в науку узнает весь мир. После первых же публикаций люди узнают, что именно вы автор правильной теории мышления и создатель гениального прибора. Более того, о вас заговорят как о первом человеке, вышедшем в нейрон. А заодно все узнают, как, нырнув в кровяной поток, вы спасли от гибели и корабль, и всех членов экипажа.
— То есть вы намекаете, что в случае отказа я обречен на забвение? — Доктор чуть не задохнулся от обиды и гнева.
Баранова устало вздохнула:
— У меня нет другого выхода, вы сами вынудили меня прибегнуть к крайним мерам. К сожалению, это единственный аргумент, способный заставить вас пойти нам навстречу. Что толку насильно выталкивать вас за борт, если вы не выразите добровольного согласия? Естественно, плата за любезность будет щедрой.
Моррисон затравленно оглянулся в поисках поддержки. Баранова сверлила его жестким взглядом. Конев сохранял высокомерный вид. Дежнев явно испытывал неловкость и старался сохранять нейтралитет. Только Софья сочувствовала доктору.
Он задумчиво посмотрел на нее:
— А вы что думаете, Софья?
После минутного колебания девушка произнесла:
— Не стоит идти на это под прессингом. Пользу принесет только добровольное согласие.
Дежнев неуверенно пробормотал:
— Мой старик всегда говорил: «Нет лучшего советчика, чем совесть, хотя именно она порой отравляет жизнь».
— Моя совесть молчит, — буркнул Моррисон.
— Может, голосование?
— Ни к чему, — откликнулась Баранова. — Я капитан корабля. В данном случае я одна имею право голоса.
— Если я, выбравшись за борт, ничего не услышу, вы мне поверите?
Баранова кивнула:
— Я — да. Вам незачем скрывать полученную информацию, вы тоже заинтересованы в успехе эксперимента. Я, пожалуй, с большим недоверием отнесусь, если вы заявите, что услышали там великое открытие.
— Уж я-то не позволю себя одурачить, — жестко обрубил Конев. — Если он вернется с чем-то важным, я сумею отделить зерна от плевел. Хватит дискуссий. Идите!
Моррисону ничего не оставалось, кроме как согласиться: — Хорошо, иду — но ненадолго.
Доктор разделся донага. Если какие-то несколько часов назад он воспринимал это как насилие над личностью, то теперь не чувствовал даже капли смущения. Калинина помогла ему надеть костюм. Несмотря на плотный завтрак, обильное питье и кусок шоколада, он чувствовал, что у него сосет под ложечкой. Правда, Моррисон порадовался, что его желудок пуст, потому что к горлу подступала тошнота. Он с отвращением посмотрел на кусок шоколада, который ему попытались предложить.
Когда ему прилаживали компьютер, Баранова громко спросила:
— Вы в состоянии работать на нем?
Сейчас Моррисон еще мог говорить с ней, но через пару минут, оказавшись за бортом, он попадет в полное безмолвие. Вздохнув, несчастный осмотрел почти невесомый компьютер, осторожно прошелся по клавишам. Затем выдохнул:
— Думаю, справлюсь.
Компьютер кое-как приладили к рукам при помощи пластиковых ремней.
— Теперь ты его не потеряешь! — прокричала Баранова.
И вот он выбрался наружу через воздушную камеру. За короткий миг он почувствовал, как его туда засосало, потом сдавило со всех сторон и выбросило за борт.
Доктор заявил, что готов провести вне корабля не больше десяти минут, но понимал, что толку от его заявлений не будет. Как попасть обратно, если его не захотят впустить? Он уже сожалел, что позволил уговорить себя, не нужно было соглашаться, игнорируя угрозы. Добром для него это не кончится.
Моррисон взял компьютер под левую руку, возможно, потому, что не совсем доверял пластиковым ремням, а может, боялся за его сохранность. Поискал место на поверхности корабля, где электрический заряд костюма притягивался к противоположному заряду корпуса корабля. Удобнее всего прислониться к кораблю спиной. Электрическое поле не очень-то крепко удерживало его. С другой стороны, если ты размером с атом, то наверняка довольно сложно сосредоточить электрический заряд на такой ничтожной частице. Или дело в другом? Ведь электрический заряд несли электроны, а они тоже были микроминимизированы. Доктора нервировало абсолютное незнание теории минимизации.
Поскольку все окружающее пространство двигалось параллельно с Моррисоном, он не ощущал движения во внутриклеточном пространстве. И только благодаря тому, что на нем был костюм из тонкого пластика, а также шлем с небольшим прожектором, худо-бедно освещающий пространство, Моррисону удалось хоть что-то разглядеть. Мимо него проносились узловатые шарики молекул воды. Они терлись друг о друга, словно воздушные шарики. Но на доктора никак не реагировали, хоть и задевали его с завидным постоянством. Один такой шарик даже умудрился прилипнуть к нему, возможно поймав противоположный электрический заряд на костюме, но сразу же отцепился. Эти шарики вели себя так, будто одновременно хотели поиграть с ним и побаивались.
Встречались здесь и более крупные молекулы. Даже размером с корабль, а некоторые и того больше. Моррисон видел их благодаря отражению света. Но взгляд его не мог охватить полную картину. Он замечал только то, что попадало в луч фонарика. К тому же он прекрасно знал строение и содержание клетки. А значит, легко мог себе представить недостающее. Моррисону даже показалось, что он способен представить себе остов, состоящий из огромных структур, которые не двигались с потоком жидкости, а оставались на месте, придавая клетке более или менее стабильную форму.
А вокруг по-прежнему все находилось в движении. Моррисон едва успевал разглядывать молекулы, частицы, пока они не исчезали из виду. Только благодаря статичным структурам удавалось почувствовать движение внутриклеточной жидкости, несшей на огромной скорости и доктора, и корабль.
Наблюдения не заняли много времени. Пришел черед заняться компьютером.
Хотя зачем? Все равно здесь глухо как в танке. Но разве можно ограничиться собственными гипотезами, не подвергнув их проверке? А вдруг он ошибался?
Он ведь ученый. Кроме того, он дал слово ученого и русским, и себе сделать все от него зависящее для успеха эксперимента. Он неуклюже попытался настроить компьютер на максимальную чувствительность. С большим трудом удалось выставить нужную программу. Моррисон слегка успокоился. Он сконцентрировался на компьютере, стараясь уловить в мозгу Шапирова процесс мышления. Прибор работал без сбоев. Молекулы чинно и спокойно проплывали мимо него. На экране высветился график скептических волн. Моррисон впервые увидел изображение столь высокой четкости и ясности. Но, кроме этого, ничего не услышал и не увидел. Единственное, что удалось ему уловить, — ощущение печали.
Стоп! Откуда это чувство? Не его ли субъективное ощущение? Или чьи-то эмоции? Исходят ли они от полуживого мозга Шапирова? Моррисон обернулся и посмотрел на корабль. Что ж, кое-что он сделал. Зарегистрировал ощущение печали. Пора возвращаться на корабль. Но дадут ли ему вернуться? А когда, оказавшись на своем месте, он сообщит, что не услышал ровным счетом ничего, Конев рассвирепеет и набросится с упреками, что чертов американец пробыл здесь жалкие пару минут, а этого недостаточно… Не потребует ли опять выйти непосредственно в клетку?
А если подождать еще чуть-чуть? В конце концов, почему бы немного не побыть здесь? Тем более раз не чувствовалось изменения температуры. Но даже если он проторчит здесь лишние две-три минуты или битый час, Конев все равно рявкнет: «Мало».
Моррисон различал всматривающегося в темноту Конева, почти ощущал его недовольный и сердитый взгляд. Позади притихла Калинина. Она отстегнула ремень и пересела в кресло Моррисона, с тревогой глядя наружу. Моррисон перехватил ее взгляд, Софья попыталась махнуть рукой. Но Баранова наклонилась и закрыла собой девушку. Калинина перешла на свое место. «Она должна была пересесть, — вздохнул Моррисон, — ей положено следить за электрическими зарядами структур корабля. Как бы она ни переживала, ей не бросить свою работу».
Для полноты ощущений Моррисон попытался поймать взгляд Дежнева, но это ему не удалось. Зато увидел Конева, который вопросительно жестикулировал.
Моррисон с раздражением отвернулся, проигнорировав его. И вдруг приметил нечто совершенно громадных размеров, стремительно приближающееся к нему. Он не мог различить деталей, но непроизвольно содрогнулся от мысли, что ему придется встретиться с эдаким чудовищем. Оно надвигалось прямо на него, не оставляя шансов на спасение. Моррисон изо всех сил вжался в корпус. Кораблю едва удалось избежать столкновения. Но доктор с ужасом почувствовал, как его с силой оторвало от корабля и притянуло к огромной молекуле. У него промелькнула мысль: неужели Калинина ошибочно придала костюму электрический заряд, волей случая совпавший с зарядом этой молекулы… При нормальных обстоятельствах это не имело бы никакого значения. Корабль и неизвестная структура пронеслись бы мимо друг друга на такой огромной скорости, что ни о каком притяжении не было бы и речи. Но сейчас он сам являлся микроскопическим объектом, практически не имевшим ни массы, ни сопротивления. Возникло ощущение, будто две неумолимые силы пытаются разорвать тело на части. Это корабль и молекула боролись за обладание несчастным Моррисоном. Увы, корабль сдался и, вздрогнув, понесся по течению. Он удалялся так быстро, что тут же пропал из виду.