Сколько было потом восторгов! Увидеть животное на воле, не каждый мог этим похвастаться… Впрочем, на Земле, причесанной техникой, и этот заяц скорее всего был на учете. Так что и его трудно было назвать диким.
Ладно, ничего удивительного. Он космонавт. Долгие годы странствий при свете немигающих звезд, естественно, отдалили его от Земли. По крайней мере от ее диких обитателей. Пустое.
“Мы дети улиц, мы горожане…” — так, кажется, пелось в какой-то старинной песенке. А он еще и космонавт.
Архипов тронул тушу носком ботинка. На ней отпечатался пыльный след. Нет, что и говорить, экзотическое приключение! Можно понять людей, которые когда-то назывались охотниками.
И тут кибер предупреждающе заворчал. Его антенна, анализирующая запахи, быстро вращалась. Архипов прислушался…
Движение кругом, тайное движение. Но ни одна ветка не шелохнется. Зверье, похоже, умеет прятаться. А вдруг кто-то прыгнет из зарослей? Пальнуть, что ли, туда? Фу, он совсем разнервничался, если приходят такие мысли. Нет, прогулки по здешнему лесу не для него. Не привык. Надо поскорей вернуться к машине.
Но вернуться он не успел. Вновь раздался топот, тревожный, нарастающий, глухой топот. И снова колыхнулись кусты за поворотом, и в облаках пыли, как и в тот раз, появились сириллы. Но теперь они не остановились даже на мгновение.
Они неслись так, будто впереди не было человека, — грохочущей, все сметающей лавиной.
Архипова это почти испугало. Но раздумывать было некогда. Завесу пыли пропорол луч пистолета. Крайнее животное перекувырнулось через голову и разлетелось, взорванное. Однако, что уж было совсем непонятно, а потому страшно, выстрел не остановил нападения. Сириллы в мгновение ока смяли возникшую преграду из останков собрата, и Архипов увидел их морды совсем близко от себя. Увидел бронированные тараны, полные неукротимого напора и бешеной силы: тараны, нацеленные по геометрической прямой, которая проходила через его тело.
Вновь и вновь сверкнул луч, уверенный, разящий, но торопливый. Грохот, треск, от поднятой пыли потемнело вокруг.
И внезапно все стихло, ибо все было кончено. Раздавленная, искромсанная лавина замерла у ног человека. Архипов не сразу понял, что за странные цветы усеяли его скафандр. Потом сообразил: брызги крови.
Он дрожал весь с головы до ног и не мог унять дрожи. Он сделал шаг и пошатнулся. Нет, хватит, прочь, прочь от этого ужасного места!
Но не тут-то было! Кусты на повороте уже не колыхнулись: они пали, как занавес, поваленные новой лавиной сирилл. Архипов в исступлении полоснул лучом поперек тропинки. Первый ряд повалился, но трепещущий завал почти не задержал животных. Архипов бил лучом налево, направо, наотмашь рубил им, словно огненным мечом. Перед ним громоздились груды, и он все бил и бил, бил по живому и по мертвому; а сириллы, и кажется, уже не только сириллы, все мчались, и это было кошмаром. Словно сама природа вдруг двинулась на пришельца-человека, чтобы смять, уничтожить его.
— И еще несколько минут Архипов палил лучом, хотя бить было уже некого — звериный поток иссяк. Когда человек сообразил это, он вынужден был присесть в изнеможении. Раскаленный пистолет жег ладонь даже сквозь перчатку. Одежда была мокра от пота.
Но треск в кустах опять заставил его вскочить. Да что же это такое… Он озирался, переполненный самыми дикими догадками. Треск шел неизвестно откуда и не походил на прежний.
В нем была угроза и победная сила, как в скрежете челюстей, перемалывающих добычу. Напрасно, однако, Архипов силился разглядеть причину треска. Пыль. Она висела над полем битвы густым дымным пологом.
Сквозь пыль с трудом пробивался рыжий свет дня, огненными бликами падая на тропинку. Их шевеление чем-то остановило внимание Архипова. В них была странная краснота.
И подвижность.
“Что это значит? Все это? Животные, треск, блики… Хоть бы минуту передышки, чтобы сообразить…” Дымный полог колыхнулся перед ним, видимо, от порыва ветра. Полынья света расширилась и тронула дальний куст.
И куст внезапно охватило пламя! Архипов вскрикнул: куст пылал с оглушительным треском.
И тут Архипов понял все… Сразу, окончательно. Понял и замычал, словно от боли. На него, на сирилл, на все живое шли огонь и дым. Шел треск лесного пожара, от которого должны были спасаться все — и люди и звери. Пожар, только пожар гнал сирилл по тропинке на прямую, слепо, безоглядно, по кратчайшей и удобнейшей дороге, на которой вздумалось оказаться человеку, настолько далекому от жизни леса, что он ничего не понял, не посторонился, не побежал бок о бок с животными, а бездумно рубил своим сверкающим мечом, как будто в эту минуту ему могла грозить опасность большая, чем сгореть заживо.
Как ни страшно было это открытие, Архипова прежде всего охватил стыд, горький и едкий стыд. Устроить такую бойню!
Кромсать на куски тех, кто искал спасения и указывал ему путь к спасению!
Архипов последний раз бросил взгляд на печальный памятник своему высокомерию — груду мертвых тел, к которым уже подбирался огонь. И побежал, отшвырнув тяжелый пистолет. Побежал стремглав — по прямой, кратчайшей дороге, не глядя по сторонам, не рассуждая, готовый грудью снести любое препятствие. Побежал так, как перед этим бежали сириллы.
Владимир Григорьев
СВОИ ДОРОГИ К СОЛНЦУ
Профессор, отстукивая каблуками, сбежал по трапу на взлетную полосу и шагнул вслед за рулоном. Ковер неслышно бросился прочь. Бросился, но тут же притормозил, приноравливаясь к скорости, наиболее удобной для человека, отвыкшего от собственного веса.
— Направо, налево, вперед, — диктовал кто-то с диспетчерского пункта, и профессор с удовольствием подчинялся, легко скользя в рассекаемой рулоном толпе.
Приятно быть весомым! Приятно подчиняться! Полтора года он командовал всеми сразу, вспоминая о временах, когда можно было командовать только самим собой. Ах, приятно командовать только самим собой! Вот все встречают его здесь, на Земле. Хотят, чтобы он заговорил, взмахнул рукой. А у него комок в горле. Что сказать? Какую речь? Не расскажешь и не напишешь… (Видели бы они его лицо тогда. Когда щит гравитонов вздрогнул и прогнулся. И осколки брызнули. Хорошо, что не видели.) Народ встречал профессора глубочайшим молчанием.
— Никаких эмоций! — приказал медицинский консилиум. — Нервы профессора на пределе!
Никто из них, врачей, не знал наверняка, на пределе или как. Последнее время индикатор присылал совсем непонятные графики его состояния. Кривые выписывали лепестки, бутоны, соцветия, а то выходили на идеальное плато, парили, как птицы, над степью. Врачи путались в графиках. Но каждый ставил себя на его место и говорил:
— На пределе!
Да, за полтора года кабинетной работы он привык к абсолютной, вакуумной тишине. Отзвуки земной суеты не проникали в герметично закрытый кабинет, подвешенный в космосе где-то меж Землей и Луною. Оттуда он и руководил всей этой прекрасной, захватывающей и, что греха таить, настолько интеллигентной операцией, что всего несколько интеллигентов Земли решились поднять руку, отвечая на вопрос: “Кто же?” “Берегут, что ли, мои барабанные перепонки? — размышлял профессор, тревожно вглядываясь в молчащую толпу. — Почему молчат?” Конечно, распоряжение бдительных охранников здоровья было излишним. Никакое тысячеустое, стадионное “ура” не могло сейчас перекрыть радостной бури, валами идущей в груди профессора.
Большой Сводный Цветомузыкальный в десятую часть силы наигрывал попурри из протонных маршей. Профессор махнул рукой.
— Громче!
Дирижеры испуганно оглянулись на музыкантов.
— Еще громче! — профессор решительно рубанул ладонью по воздуху. Какая-то рубиновая труба запела, пуская потоки лазерных разноцветных лучей, самоходные барабаны на воздушных подушках грохнули, и народ пришел в движение. “Уу-рра!” — рвануло кругом. Профессора подняли на руки, а ковер покатился в обратную сторону.
Да, провожали его не так. Затемненный стартодром, десяток испытанных сотрудников, молчаливые президенты академий. Приглушенные звуки команд. “Блок питания…” — “Есть!..” — “Датчик критических масс…” — “Есть!..” Он отклеил карман, сунул туда магнитофон. “У любви, как у пташки, крылья!” — зудело в кармане.
В общем-то тогда, перед стартом, план операции уже прочно сидел в голове профессора. И он был, пожалуй, спокойнее других, не знавших еще этого плана и не имевших своего. Он уже понял кое-что, успел сопоставить, сравнить. Но сказать об этом вслух не решался. Сказать — значило запугать многих, а в те дни нервишки кой у кого действительно стали сдавать.
“Потом, через месяц, оттуда”, — твердо решил он.
Задача сводилась к следующему. Полтора года назад из-за случайных, как казалось поначалу, внешнекосмических причин возросла скорость вращения Земли вокруг Солнца. Да, со дня на день скорость все возрастала. Расчет на уровне домашнего задания школьника показал, в какой день и какой час Земля сорвется с древнего маршрута и помчится, попросту говоря, в тартарары. (Впоследствии он и вошел в стандартные программы заданий на дом, вытеснив из программы более частную и решаемую с меньшим энтузиазмом задачу отрыва Луны.) Расчет посложнее выдал траекторию дальнейшего путешествия. На этом этапе вокруг задачи возникли и закустились докторские диссертации. И уж совсем замысловатый комплекс вычислений раскрыл одну особо неприятную деталь: пройдя по сложной эллипсоспирали, Земля вонзится в центр дальней планеты “Пятак”, прозванной так из-за внешнего сходства с распространенной монетой. Тогда брызнут осколки.
Тут уж стало не до диссертаций. Впрочем, и народ, принявший на себя конечную, самую тяжкую цепь вычислений, не нуждался в служебном повышении — академики, пожилые принцы науки, приняли на себя этот груз.
Какие силы повели Землю от Солнца? Почему траектория подозрительнейшим образом совпадает с центром “Пятака”?
Кому все это нужно? Учебники физики, астрономии как ветром сдуло с прилавков. Отцы семейств, содрогаясь и трепеща, похищали учебники из тугих портфельчиков детворы. За один экземпляр предлагали аквариум с осьминогом или левитационный набор ча