Только самовар мог превратить незнакомых друг с другом пассажиров в семью. Никакой его электрический соперник не в состоянии был этого сделать.
Все уже попивали чаек, помешивая ложечкой кусковой сахар в стакане. Только фатоватый человек с черными усиками, явно заимствованными у знаменитого киноактера, не принимал участия в чаепитии.
— Почему вы не пьете? Отличный, доложу вам, чаек, — сказал я фатоватому человеку.
— Извините, — ответил он, — ничего не пью и не ем. Соблюдаю диету.
— И давно соблюдаете?
— Давненько. Должность такая. Не располагает к еде и питью.
— А что у вас за должность, если не секрет?
— Я контролер.
— А что вы контролируете?
— Ну, если на то пошло, — махнул он рукой, — скажу. Время я контролирую.
— Чье?
— Ну хотя бы ваше. Кто как его расходует. С пользой, без пользы.
— Социолог вы, что ли?
— Как вам сказать? Отчасти да. Отчасти нет. Я бог.
— Вы произнесли очень странное слово, — сказал я. — Может, я ослышался?
— Нет, вы не ослышались. Я действительно бог. Но не всевышний. А бог районного масштаба.
— Концы с концами не сходятся. Вы же мне перед кассой в очереди сказали, что работаете счетоводом в банке.
— Банк — это метафорическое выражение. Там не деньги, а время хранится. А бог я скромный, незаметный. Вполне современный. В профсоюз аккуратно членские взносы плачу. И хожу на лекции. Очень люблю, когда меня просвещают. Ни одной лекции не пропускаю. И от общественной работы не уклоняюсь. С утра до вечера занят.
— Чем?
— Делаю добро людям. Вот и сейчас сел в вагон, чтобы помочь вам добраться до станции Детство.
— А разве без вашей помощи не доберемся?
Он уклонился от ответа. Из скромности, наверно, уклонился. Да и побоялся задеть наше самолюбие. Кому хоч. ется признаться, что он нуждается в няне. Люди на Луну без всякой няни отправляются. А тут, чтобы добраться до железнодорожной станции Детство, нужна помощь какого-то фатоватого человека е усиками, лежащего на верхней полке и читающего журнал “Наука и религия”.
Мне очень хотелось задать соседу по полке какой-нибудь хотя бы самый незначительный вопрос, но я долго не решался, изредка бросая взгляды в сторону пассажира с черными усиками, погруженного в глубокое молчание, в неслышный диалог с невидимыми и отсутствующими авторами статей, опубликованных в журнале “Наука и религия”. Наконец, я не выдержал и намекнул, чтобы напомнить о себе.
— Скажите, — спросил я соседа, — вы наукой интересуетесь или религией?
— Наукой.
— А к религии как относитесь?
— Отрицательно.
— Но вы же сами признались…
— В чем?
— В том, что вы бог.
— Ну и что? Это мне не мешает отрицать суеверия и религиозные пережитки. Бог-то ведь я в переносном смысле, а не в прямом. В наследственности нашей семьи, по-видимому, когда-то давно произошла мутация. И в результате от предков к потомкам стало переходить странное психическое свойство, шестое чувство, что ли… Способность возвращать утраченное время. И не только свое время, но и чужое. Наука пока относится к этому явлению скептически, так же как к телепатии. Эксперимент пока ничего не дал. Но дело в том, что экспериментировали на допотопном уровне. Кустарно. И даже заподозрили меня в шарлатанстве. Но министерство путей сообщения тем не менее пошло навстречу будущему и даже открыло кассу пока в одном пункте, где продают билеты на станцию Детство. Ну а мне приходится играть роль проводника… В нашем вагоне два проводника: один самовар греет, а второй… Второй проводник — это я. Без моей помощи туда не попасть.
— Куда?
— В детство. Ведь нужна соответствующая атмосфера. Атмосфера в нашем деле самое трудное, но давайте немножко помолчим.
— Устали, что ли?
— Немножко устал. Три раза в неделю вот такую экскурсию возить. И не куда-нибудь, не в Павловск и не в Пушкино, а в Детство. Да и экскурсант попадается разный. Другому и до детства никакого дела нет. Напьется в станционном буфете, набезобразничает и будет требовать, чтобы вернули ему его время, как та женщина, которая потребовала от кассирши жалобную книгу.
— И давно вы этим занимаетесь?
— Чем?
— Добро делать людям?
– “Давно”, “недавно”, для меня это пустой звук. Я ведь время на “давно” и “недавно” не меряю. Я ведь говорил вам о редкой мутации.
— Говорили. Я не совсем понял.
— Да и никто не понимает. Одарен особой способностью. Это почище, чем если бы я проходил сквозь стены. Я сквозь время прохожу и обладаю уникальным талантом, могу и вас провести без всякого пропуска хоть в верхний палеолит. Но кто туда пожелает, кроме разве археолога? А я археологию терпеть не могу. Найдут какую-нибудь кость или черепок и носятся как с писаной торбой. Пытаются из этой кости или черепка вытянуть на свет божий прошлое. А в результате? Докторская диссертация. Из всех этих докторов я только одного признаю. Доктора Фауста. И не за ученость. А за то, что променял он всю эту схоластику на молодость, на жизнь. Правда, он для себя старался, а я для других. Вот торчу в этом захудалом вагоне времен гражданской войны, чтобы дать вам возможность подышать воздухом вашего детства.
— И это что же, — спросил я, — благотворительность, общественная нагрузка или служба?
— Служба, — ответил он лениво, — за которую получаю зарплату. Кто нынче даром работает? Все хотят высокого уровня жизни. Из-за этого-то высокого уровня старушке Земле приходится плохо. Некоторые ученые говорят, что через три поколения биосфере амба! От сверхзвуковых самолетов уже пострадал озоновый экран, А этот экран — единственная защита наша от убийственного действия космического излучения. Кто-то торопится, летит со скоростью звука или еще быстрей. А спрашивается, куда? На побережье Черного моря или в какую-нибудь там совсем необязательную командировку. Он, конечно, выиграет несколько дней или часов, а биосфера за такую расточительность должна расплачиваться миллионами лет, отдать все будущее, отобранное у других поколений этому торопящемуся пассажиру сверхзвукового лайнера. Технический прогресс. А сколько он обходится природе?
— Так что же вы хотите, вернуть человечество в век дилижансов?
— Не я решаю проблемы за человечество. Оно само решает. Но пора бы ему подумать. Вот министерство путей сообщения подумало и открыло кассу, где продаются билеты до станции Детство.
— А вы что думаете? Думаете, что это сделано специально, с воспитательной целью?
— Думаю, да. С воспитательной целью. Чтобы приучать людей без надобности не спешить. А может, я и ошибаюсь. Просто хотят, чтобы люди отдохнули, подышали воздухом, где нет выхлопных газов и над домами не висит смог. Нет, нет. Не возражайте. Я люблю железную дорогу. Поэты теперь совсем о ней не пишут. Воспевают быстрое движение. А я предпочитаю колеса, катящиеся по рельсам, люблю смотреть в окно вагона на русскую природу, которая не суетится, не торопится, а благосклонно раскрывает свою душу перед пассажиром, как народная песня или сказка.
— Да вы же консерватор. Тащите людей и культуру назад, отрицаете технический прогресс.
— Я же бог, — усмехнулся он. — А что вы от бога хотите? Хотите, чтобы бог благословлял новейшие технические достижения?
— А почему бы нет? Вы же выглядите вполне современно. И брюки у вас по моде сшиты. И сандалеты самоновейшие. И импортный транзистор с собой везете. Японский? По меньшей мере непоследовательно.
— Ну и что ж. Это люди последовательны. А я не совсем человек — гибрид человека с богом. Существо уникальное благодаря этой необыкновенной мутации. А бог имеет право быть непоследовательным. Последовательностьто и привела человечество к неразрешимым проблемам.
— Вы считаете, что проблема дальнейшего существования биосферы неразрешима?
— А как ее разрешить? Отказываться от новейших технических достижений? Остановить жизнь? Запретить детям рождаться, как в свое время советовал реакционер Мальтус?
— Неужели уже поздно и процесс необратим?
— Думаю, что еще не поздно. Я же оптимист. Состою членом Общества защиты природы. Аккуратно членские взносы плачу. И веду беседы с теми, кто вырубает кусты и жжет костры в неположенном месте. Моя совесть чиста.
— Но ведь дело не в кострах. Костры жгли в палеолите. Дело в особенностях современной ультрацивилизации. Руссо, выходит, был прав, когда призывал человека к единству с природой.
— Да, у Руссо совесть чиста.
— Так что же вы предлагаете?
— Предлагаю уснуть. Сейчас уже поздновато. И спать, знаете, хочется. Когда-нибудь еще продолжим начатую беседу.
— Когда?
— Когда-нибудь, — ответил он неопределенно. — Я ведь гибрид человека с богом. В любом месте могу вас найти, если будет в этом нужда.
И он отвернулся, и через несколько минут я услышал храп. Храпел он как люди. Боги, наверное, так не храпят.
Я тоже вскоре уснул.
Проснулся я от толчка. Кто-то толкал меня в бок. Возле полки стоял проводник.
— Гражданин, вставайте. Приехали. Станция Детство.
В вагоне, кроме меня, никого не было.
— А где тот пассажир, который ехал со мной в одном купе? — спросил я проводника.
— А, этот-то? Часовой мастер? Остановился на предыдущей станции. Часы там испортились. Вот он и вылез их починить.
Когда я вышел из вагона, первое, что я увидел, — станционные часы. Я увидел часы и человека, занятого их починкой. Это был тот пассажир с черными усиками, что ехал со мной в одном купе.
Я окликнул его и не утерпел, спросил:
— Как же вы оказались здесь? Мне сказали, что вы высадились на предыдущей станции?
— Для меня все станции предыдущие, — ответил он, — кроме одной.
— Какой же?
— Конечной.
— А где она? — спросил я.
— В неэвклидовом пространстве, где уже или еще нет времени.
— Я смотрю, вы философ. Но совмещаете свои обязанности с приятной работой часового мастера.
— Да, — сказал он. — Работенка неплохая. Ремонтирую время.