Некий англоязычный шутник в приступе остроумия сподобился на двери намалевать череп с костями и ниже написать: „Deathcamera“. Единственное, что скрашивало этот безрадостный пассаж, — это ухмыляющийся череп. Выглядел ни капельки не угрожающе, а наоборот, словно подбадривал: „Держись, космолетчик!“ Ник забрался внутрь, улегся на теплый пластиковый пол и блаженно раскинул руки.
Люк задраили, и секундой позже на эмбриомеханика дальнего флота Никиту Капранова обрушился стерильный ионный душ.
— Если заразы нет, — философски заметил Ник, обращаясь к запертому люку и нарисованной мертвой голове, — ее нужно придумать.
Начальник контактеров оказался субъектом на редкость угрюмым и неприятным. Лицо бледное, залысины, тонкие губы, странно бегающие глаза. Будь Ник аборигеном — ни за что не стал бы иметь дело с подобным типом. Звали начальника Геннадий Градиленко и Ника он, похоже, невзлюбил еще до того, как впервые услыхал о его существовании.
— Значит, вы, памятуя о пункте три седьмой главы наставления по работе на внеземных территориях, тем не менее не выполнили ни одной инструкции из этого пункта? — в который уже раз спросил Градиленко, глядя куда-то выше и левее Ника.
Ник сидел посредине крохотной шестиугольной каюты на легком табурете. Градиленко устроился за столом, и там ему было неизмеримо удобнее, нежели Нику.
— Повторяю, — Ник уже успел стать безучастным, — аборигены сами вышли на контакт. У меня просто не было времени свернуть лагерь и растущие зародыши, случилось непредвиденное. Форс-мажор. Понимаете?
— Когда вы впервые установили, что Селентина обитаема?
— Достоверно — примерно за полчаса до нападения землеходов на город. В момент, когда просмотрел видеоролик шагающего зонда.
— Значит ли это, что у вас были косвенные доказательства раньше?
— Доказательств не было. Были догадки, подкрепленные логическими натяжками. С тем же успехом я мог и ошибиться.
— Расскажите о своих догадках подробнее.
„Чтоб тебе провалиться, зануда… — раздраженно подумал Ник. — Господи, как только земля таких носит?“
— Послушайте Геннадий…
— Викторович.
— Послушайте, Геннадий Викторович! Может быть, вы сразу скажете, чего вам от меня надо? Я эмбриомеханик. Я выполнял свою работу здесь, на Селентине. Прямых свидетельств обитаемости Селентины не было и быть не могло. Как только я столкнулся с аборигенами, я был готов свернуть городок и убраться на орбиту. Но Селентина не предоставила мне такой возможности, понимаете? Я бы просто погиб, если бы не аборигены. И я не мог самостоятельно спуститься с этого чертова дерева-переростка, и именно поэтому провел почти неделю в обществе аборигенов. Поэтому, а не с целью запороть вам стандартную процедуру контакта! В состоянии вы это понять? Или нет?
Градиленко холодно воззрился на Ника.
— Извольте отвечать на вопросы, Капранов. Вы обязаны мне подчиняться.
— Обыкновенно я подчиняюсь, — заметил Ник. — И вам подчинялся. Но этот дурацкий допрос по десятому кругу начал меня раздражать.
Градиленко откинулся на спинку кресла и чуть склонил набок голову.
— Так вы будете отвечать или нет?
Ник устало взялся за виски.
— Я уже отвечал. Не один раз. За несколько дней до контакта я охотился в лесу. Подранил кабанчика, потом долго его выслеживал в зарослях. Когда выследил, оказалось, что ему пытались заживить рану. То есть, осмотрев рану, я подумал, что это похоже на заживление методами традиционной психохирургии. А вернувшись на базу, нашел пеньки деревьев, которые срезал только накануне, обросшими молодыми побегами. И это все. Вы бы рискнули на основании таких скудных и неубедительных данных делать выводы об обитаемости неисследованной планеты?
— Рискнул бы, не рискнул бы — это к делу не относится, — сухо заметил Градиленко.
— А я вот не рискнул. Но отчет тем не менее отправил, исправно и своевременно. Что еще вам от меня нужно?
— Мне нужно понять, почему вы не выполнили пункт третий седьмой главы наставления по работе на внеземных территориях…
— Ну все, — рассвирепел Ник.
Он вскочил, швырнул в испуганно пискнувшего Градиленко легкий пластмассовый табурет и решительно направился к выходу. Люк он отворил увесистым пинком, так, что десантник с прикладным лучевиком у каюты невольно отпрянул.
— Э! — Десантник тут же опомнился и попытался схватить Ника свободной рукой за локоть.
— Убери лапы, горилла! — рявкнул Ник во весь голос и пихнул десантника. Очень сильно пихнул, злость помогла. Десантник впечатался в переборку. Кажется, он поверить не мог, что это происходит на самом деле.
— Арестованный! Приказываю остановиться! Лицом к стене! Руки за голову! — окончательно опомнился десантник. Наверное, он навел на Ника свой лучевик, но Ник не видел этого, потому что просто шел прочь по твиндеку. Не оборачиваясь. Не станет же этот вояка стрелять, в самом-то деле?
На шум, естественно, примчались еще десантники. Ника прижали к переборке и дали знать дежурному офицеру. Когда дежурный офицер явился, Ник заявил, что будет разговаривать только с капитаном и только в присутствии на связи своего непосредственного начальника — Питера Шредера.
Градиленко из каюты так и не появился, и возможно, именно поэтому Ника действительно повели под усиленным конвоем к капитану крейсера „Калахари“.
Капитанская каюта тоже была шестиугольной, но по размерам превышала ту, где допрашивали Ника, раза в четыре.
— Арестованный Капранов доставлен, сэр! — отрапортовал сержант из конвоя. Докладывал он по-английски, отсюда и это „сэр“.
Ник поморщился. В работе от конторы Шредера были и свои минусы — приходилось иметь дело в основном с англичанами и американерами. Единственные земляки на „Калахари“ — и те из группы зануды Градиленко. Вот повезло-то!
— Идите, сержант! — велел капитан. С виду невозможно было сказать, злится он или нет.
— Сэр! Оставить ли конвойного?
— Не нужно, сержант. Арестованный не станет буянить. Ты ведь не станешь? — Капитан обратился к Нику, и Ник мгновенно понял — не станет. В этого человека он ни за что не решился бы метнуть табурет. Потому что в каждой морщинке лица, в зрачках, в упрямом абрисе скул, в еле влезающей в мундир груде мускулов капитана читалась такая сила и уверенность в себе, что невольно хотелось съежиться.
— Есть, сэр!
— Когда потребуется, я вызову конвойного.
— Так точно, сэр!
Странно, но ответы сержанта не показались Нику данью пустой муштре. Такому капитану хотелось отвечать четко, отрывисто и непременно добавлять в конце уважительное „сэр!“ Тем временем сержант выскользнул из каюты и затворил тяжелый герметичный люк. Ник откуда-то знал, что режим герметичности сейчас не включен. Знал он и то, что на военных кораблях использовались только такие люки — никаких перепонок. У военных свои представления о надежности.
— Что, сынок? Достал тебя этот книжный червь? — неожиданно миролюбиво спросил капитан.
— Не то слово, — сумел выдавить из себя фразу Ник. Откровенно говоря, он ожидал разноса, давления, угроз — чего угодно, но только не вот такого устало-доверительного, почти домашнего тона.
— Он и нас всех успел достать, пока мы к Селентине шли. Так что я тебя понимаю. К сожалению, он тут вроде как шишка — мне приказано оказывать ему и его людям всяческое содействие. В утешение могу сказать, что его люди — совсем другой народ, обычный и свойский. И шефа своего, опять же по секрету, совсем не жалуют. Но — вынуждены терпеть. Так что ты там натворил?
Ник вдохнул побольше озонированного воздуха, пахнущего не то пластиком, не то чуть подогретой керамикой, и одним духом выпалил:
— Да ничего особенного! Когда он в сто первый раз задал мне вопрос, на который я уже сто раз перед этим ответил, я не выдержал и запустил в него табуреткой. И направился в каюту, которую мне отвели. Но ваши орлы меня в коридоре повязали…
Капитан скудно улыбнулся: — Ты, помнится, требовал связи со своим шефом?
Ник немного смешался: — Да…
— Терминал там. — Капитан указал на небольшой пульт в одном из шести углов каюты. — Вперед!
Ник взглянул на часы, прикинул, что в Англии сейчас около одиннадцати утра, встал, прошел к пульту, уселся и набрал в адресной строке вызов шефу. Питеру Шредеру.
Ответила заместительница — рыжая английская леди средних лет. Долорес Хиллхардт. Тоже светило эмбриомеханики мировой величины, тетка въедливая и строгая, но ничуть не вредная.
— Ник? — Она даже обрадовалась. — Тебя уже отпустили эти кабинетные крючкотворы?
— К сожалению нет, мадам. Скажите, я могу поговорить с шефом?
— Вообще-то он занят. У тебя что, проблемы, малыш?
— Откровенно говоря, да.
— Жди, — отрезала Долорес и пропала из кубического экрана.
Спустя минуту экран переключился, и из пространства над пультом на Ника взглянул шеф.
— Здравствуй, Ник. Я рад, что с тобой все в порядке. Я уже посмотрел твои отчеты — проблему с валлоидным синтезом мы действительно прошляпили. Ты молодец. Жаль, что тебе не удалось довести работу до конца.
— Спасибо, шеф, — от души поблагодарил Ник.
— Я слышал, у тебя какие-то проблемы с контактерами?
— Не то слово, шеф! Я ведь нарушил пункт три седьмой главы наставления… А до того, что мне при этом разворотили всю рабочую площадку, угробили все зародыши и выросшие механы, что сам я вынужден был спасаться на дереве — до этого им дела нет. Кстати, я арестован.
— Арестован? — Брови Шредера сошлись над переносицей. — С какой стати?
— Да все с той же.
— Так! Ты на „Калахари“?
— Да.
— Побудь на связи. Кстати, откуда ты меня вызвал?
— Из капитанской каюты. Капитан был настолько любезен, что предоставил мне эту возможность.
Ник покосился на капитана — тот невозмутимо сидел в кресле и глядел в какой-то пестрый журнал.
— А… Тогда можешь не висеть на связи. Я все утрясу и сам вызову „Калахари“. Сиди тихо и на рожон не лезь. Понял?
— Понял, шеф! — с воодушевлением заверил Никита. — Жду!