Андрей Шмалько
ПАМЯТНИК,ИЛИТРИ ЭЛЕГИИ О БОРИСЕ ШТЕРНЕ
Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный,
Увечный…
Новое издание хорошего да еще и лично знакомого автора — это всегда праздник. Когда большой, когда совсем маленький, но все равно праздник. А если не просто книга, а собрание сочинений, то это вообще какая-то фиеста, бразильский карнавал, не иначе.
Увы, карнавал не случился. Не играет зажигательная румба, не горит в черном небе фейерверк, и мулатки-шоколадки не пляшут. Хотя повод хоть куда — трехтомник Бориса Штерна, практически полное его собрание сочинений. Вот они, три тяжелые книги! Не надо собирать потрепанные номера «Химии и жизни», разыскивать на книжном развале распавшийся экземпляр «Рыбы любви», обменивать «Гарри Поттера», чтоб он пропал, на харьковское издание «Остров Змеиный». Вот он, Борис Штерн, любители фантастики, перед вами, читайте!
Увы… Эти три неплохо изданных тома прежде всего подводят последнюю и такую очевидную черту: Бориса Гедальевича больше НЕТ. «Прощайте, Борис Гедальевич! Полвека — много иль мало?» — написал (крикнул!) поэт Александр Кучерук. Вопрос, не требующий ответа — чудовищно мало. Конечно, от многих не останется не то что книги, но даже единственной строчки, однако когда взвешиваешь в руках эти тома, понимая, что ВСЕ, что это есть тот самый Памятник, который остается после каждого настоящего писателя!.. Так и хочется спросить у Того, Кто взвешивает судьбы: «Ну почему так мало? Почему столь рано? Неужели больше никогда?»
Нам не ответят, но и так ясно: мало, рано, больше никогда. То, что успел создать Борис Гедальевич Штерн, перед нами. Три тома, вся жизнь…
Поневоле подумаешь о плохом, об очень плохом. Штерна уже нет, и, к сожалению, не только его одного. Поколение, ставшее фантастами в 60—70-х годах прошлого века, уходит. А кто на смену? Конечно, на каждом конвенте полным-полно молодых и румяных с дебютными книжками в пока еще здоровых зубах. Целые роты, не протолкнуться! Ну, с этих какой еще спрос, пусть себе пишут, но вот те, кто стал фантастом вслед за Штерном, — четвертая «волна», пятая? Кто из них — из нас! — может сравниться (не сравняться, хотя бы сравниться) с Борисом Гедальевичем? Чтобы пусть не вровень, но в одном строю? Ну трое, ну четверо. А сравняться?
Впрочем, не будем об этом, и так не очень весело. Лучше откроем первую страницу…
Штерн Б. Г.
Приключения инспектора Бел Амора. Вперед, конюшня!: Фантаст. романы / Б. Г. Штерн. — М.: ООО «Издательство АСТ»; Донецк: «Сталкер», 2002. — 573, [3] с. — (Звездный лабиринт: коллекция).
Открыли. И сразу вопросы. Впрочем, о вопросах чуть позже. Сначала о том, что книги открывать приятно. Они неплохо изданы, еще лучше иллюстрированы. Причем — редкое совпадение — одинаково хороши как обложки (художник А. Дубовик), так и внутренние иллюстрации (художник А. Семякин). В эпоху, когда книгоиздательство только начинает отходить от аляповатых «глянцовок», такие издания пока 646 еще не так часты.
…И все-таки книги получилось слишком уж «глянцевыми». Читать и перечитывать, конечно, можно, но… Но и об этом в свой черед.
К слову, внутренние иллюстрации — это уже свидетельство хорошего вкуса, причем не только художника, но и издателя. Очень к месту оказались и помещенные под обложками материалы о Борисе Штерне — и уже известная его автобиография, и малоизвестное интервью, и воспоминания Евгения Лукина и Бориса Сидюка, давних и хороших знакомых автора. В общем, надо сказать спасибо московскому «АСТ» и донецкому «Сталкеру» за эти книги. Впрочем, спасибо уже сказано, причем самым главным персонажем издательского процесса — Читателем. Не так давно вышли первые два тома, а уже появились допечатки. Не это ли свидетельство того, что не зря? Не зря писалось, не зря издавалось. И читалось — тоже не зря.
Впрочем, вопросы все равно есть, причем возникают они на все той же первой странице, где напечатано предисловие Бориса Стругацкого.
Я не против предисловий, тем более здесь оно вполне к месту, ведь именно Братьев Штерн считал своими учителями. Достаточно бегло перелистать подборку его писем к Борису Натановичу из третьего тома. Но вот то, о чем пишет мэтр… Для Бориса Стругацкого Штерн прежде всего юморист, причем отчего-то одесской школы. Не знаю, не знаю… Прежде всего «одесская школа» — это что? Пардон за отсутствие политкорректности, еврейский юмор в местечковом рассоле? Вечно гигикающий и почесывающий брюшко Жванецкий? Буба Касторский, оригинальный куплетист?
…А если уж вспоминать Одессу, так у Бабеля была «Конармия», у Катаева «Трава забвения». Или это уже не из «одесской школы»?
Борис Гедальевич Штерн умел — и любил — писать смешно, его юмор действительно великолепен, но ведь Чехов и Булгаков (и те же Катаев с Бабелем) тоже умели и любили писать смешно, однако за их улыбками пряталось (и не особо даже пряталось) многое совсем-совсем другое. Сам же Штерн видел себя (и в том охотно признавался) не хохмачом, а скорее скандалистом, нарушителем литературного благочиния. «Один-два хороших хулигана должны быть», — ведь это его слова!
Правда, мэтр Борис Натанович оговорился, что дал для трехтомника старое предисловие, написанное много лет назад, еще до «Эфиопа». Так неужели творчество Штерна с того дня застыло и никуда не двинулось? Впрочем, не станем спешить и здесь, всему свой черед. Есть предисловие — и спасибо.
…А вот портрет Бориса Гедальевича отчего-то не сочли нужным поместить. Даже фотографии плохонькой — и той нет. И о библиографии как-то забыли. Неужели лишней странички не нашлось?
Первый том Штерна об инспекторе Бел Аморе — рассказы и новый роман «Вперед, конюшня!».
Но сначала не о Бел Аморе, сначала о письмах. В томе помещена часть (увы, очень небольшая) переписки Бориса Штерна с Геннадием Прашкевичем, длившейся долго, не год и не пять. Писем, повторюсь, обидно мало, но даже они очень хорошо характеризуют и самого автора, и Эпоху, а точнее, Слом Эпохи, на котором довелось жить всем нам. От кондово-советских времен с «пробиванием» рассказов, тупой цензурой и редкими прорывами в «Химии и жизни» через обвал и развал — к более или менее нормальным (для книг, не для людей!) временам, которые автор еще успел застать. Письма очень честные — и очень горькие. Жаль, что уже ничего не изменишь!
За коротким строчками писем встает и нечто иное, более важное. Творчество Бориса Штерна, автора последней трети века, относится одновременно и к «старой» советской фантастике со всеми ее достоинствами и недостатками — и к фантастике нынешней, совсем иной, непохожей. Более того, поток перемен как бы разрезает наследие автора на две части, на «до» и «после». Кажется, Штерну очень хотелось остаться «до», для него публикации в любимой (еще «той»!) «Химии и жизни» были явно дороже молниеносно выпрыгнувшего из типографии «Эфиопа». Да и поколение нынешних писателей оставалось для Бориса Гедальевича не очень понятным и не очень симпатичным. Все это так, но эпоха неумолима, и сам автор чем дальше, тем больше отходил от себя-прежнего, становясь золотым звеном, связавшим грозившую разорваться Цепь Времен нашей фантастики — одновременно очень желая вновь очутиться «там». Не потому ли, что «там» оставалось так много — и молодость, и радость первых публикаций, и еще не ушедшие друзья?
Что же касается самих рассказов… Составители верно отметили, что Бел Амор — любимый герой автора. Они абсолютно правы. К сожалению.
Отчего к сожалению? Герой-то неплох, как и почти одноименные папиросы. Иногда в меру наивный и даже туповатый (таможенник!), временами очень себе на уме, а порою — просто какой-то пророк. Не портрет автора, конечно, но некоторые СВОИ черточки Штерн ему явно одолжил. Так чего же сожалеть? Да оттого… Впрочем, по порядку.
Рассказов десять. Не так и много, зато в точку, ведь именно новелла — любимый жанр Штерна. Он умел писать рассказы, был настоящим Мастером, поэтому хвалить их, равно как пересказывать, не имеет ни малейшего смысла. Пересказывать — потому что лучше прочесть, а хвалить… То, что рассказы хороши, и так понятно.
Так почему же «к сожалению»? Да потому что…
Был такой художник — Илья Ефимович Репин. Он, к слову, тоже появляется на страницах Штерна, хоть и не прямо (помните, именно к Репину Бурлюк — дыр! бул! шел! — собирается, дабы спаржу есть?). Так вот, только что написанную картину у Репина следовало немедленно отбирать. Отчего? Да оттого, что художник начинал картину ПЕРЕДЕЛЫВАТЬ. Когда удачно, но чаще не очень. Вот и отбирали, но художник не унимался. Как-то, к примеру, захватил краски, пробрался ночью в Третьяковку — и шасть прямиком к «Ивану Грозному и сыну его Ивану». Еле сумели к утру смыть все последствия «творческих мук»!
Жаль, не спросить уже у Бориса Гедальевича, отчего он так обошелся с уже известными и уже любимыми рассказами? А главное — зачем? Чтобы побольше из них вошло в цикл о Бел Аморе? И вновь-таки — зачем? Чем стал лучше «Остров Змеиный…», превратившись в «Мадемуазель Бель Амор — дочь инспектора Бел Амора, или Остров Змеиный»? Ни по каким другим рассказам мадемуазель не проходит, и появляться на свет ей еще не время — инспектор от планеты к планете на космолете шастает, а тут, как ни крути, всего лишь конец XX века. Да и не очень замечаешь ее рядом с адмиралами Касатоном Водопьяновым и Васылем Наливайко. Когда, в первоначальном варианте, героиню звали Анна-Мари Упадежу, все это читалось ничуть не хуже.
«Бесы, или В погоне за бессмертьем» (бывший «Кашей Бессмертный — поэт бесов») тоже не стали ни лучше, ни хуже после переименования главного героя, хотя, честно говоря, какой из Бел Амора поэт? Но вот «Недостающее звено, или Вторая смерть инспектора Бел Амора» (прежде просто «Недостающее звено») потеряло — и очень много. Ведь в первоначальном варианте главным героем был писатель-фантаст, а сам рассказ читался, как притча на столь близкую Борису Штерну и его единомышленникам еще «тех» лет тему: «Писатели-фантасты в самом деле для чего-то нужны». Как тут не вспомнить знаменитую «Шестую главу «Дон Кихота»! Теперь же с появлением вместо скромного фантаста бравого инспектора рассказ превратился просто в длинный анекдот. Жаль!
Да, собранные вместе рассказы о Бел Аморе (и те, что стали таковыми) хороши. Но по-разному. «Чья планета?», так понравившаяся в свое время Борису Стругацкому, сейчас воспринимается как своеобразный «привет» «старой фантастике» с ее натужным гуманизмом и не менее порою натужным (увы!) юмором. К тому же автор иногда забывает (к сожалению, не только здесь), что шутка должна быть короткой. Когда на нескольких страницах кряду описывается многодневная попойка, так и хочется спросить: «Ну и что? Смеяться наконец можно?» И хуже того! Что, извините, веселого в споре космических конквистадоров, желающих прикарманить беззащитную планету, даже не поинтересовавшись всерьез, есть ли на ней разумная жизнь? А когда таковая отзывается первым искусственным спутником, все эти потенциальные Кортесы поджимают хвосты. Из уважения к братьям по разуму? Или из-за того, что спутник — это не только «бип-бип», но и термоядерная боеголовка? Увы, этот доафганский юмор понятен уже далеко не всем.
Другие ранние вещи, к примеру, «Спасти человека» и «Досмотр-1», читаются теперь не более как в меру веселые юморески, написанные в «ретро» (для нас, нынешних) стиле. Если судить по этим рассказам, то Борис Стругацкий прав. Да, здесь Штерн действительно юморист, чем-то похожий на его старших коллег, скажем, на Илью Варшавского. Между этими рассказами и нашей эпохой — пропасть, и сейчас это просто литературные памятники. Зато ничуть не устарел пронзительный, иначе не скажешь, «Досмотр-2». Штерн не просто со смехом простился с нашим прошлым, он буквально выкупал это прошлое субстанции, перевозимой на борту звездолета «Золотарь». И «Остров Змеиный», задуманный как злая шутка, читается более чем актуально, ибо автор точно уловил всю бредовость наступившей постсоветской эпохи. Прекрасен сюрреалистический «Туман в десантном ботинке» (естественно, в десантном ботинке инспектора Бел Амора). За черным юмором этой короткой новеллы так и видится страшная антиутопия с говорящими рыбьими скелетами и вечным погостом. А в откровенно раблезианской «Жене от Карданвала» уже чувствуется дыхание грядущего «Эфиопа». Но все же… Разве, повторюсь, не место бывшего «Кащея Бессмертного — поэта бесов» да и «Недостающего звена» рядом с «Шестой главой»? А Бел Амор… Ему и так перепало от автора. И как по мне — с лишком.
«Вперед, конюшня!» — последний роман Штерна. Сам автор, если судить по письмам, остался не очень доволен своим творением. Трудно сказать, почему, ведь роман получился вполне штерновским. Конечно, неизбежно напрашивается сравнение с изданным чуть раньше «Эфиопом», и на первый взгляд, сравнение это не в пользу «Конюшни». «Эфиоп» ярче, сочнее, можно сказать, смачнее, «Конюшня» же как-то суше, «техничнее». Да, это так, и может, поэтому посмертный роман Бориса Гедальевича вообще стараются не обсуждать. Мол, и у классика проколы бывают, и жанр «не его», и писал на заказ, «на срок». Некто очень умный и очень творчество Штерна любящий даже посетовал, что так и не смог дочитать до конца, ибо ни одной свежей фразы, ни одной толковой мысли, а уж сюжет…
Спорить не буду, пусть Время, которое, как известно, Справедливый Человек, все расставит по местам. Мне же кажется, что последний роман Штерна не хуже, он просто совсем другой (хоть, повторюсь, и во многом узнаваемо-штерновский). Так и горы бывают несхожими между собой, но никто не скажет, что их красота определяется ТОЛЬКО высотой над уровнем моря и наличием зелени на склонах. В этом смысле «Конюшня» даже чем-то интереснее «Эфиопа», ибо тот очень логично завершает целый этап творчества автора, «Конюшня» же — явно начало какого-то нового, непривычного нам Штерна, саженец, не успевший даже одеться корой. Увы, начало — и одновременно эпилог. Тем более важно прочитать и понять этот прощальный роман.
Впрочем, чтобы оценить книгу должным образом, надо любить не только творчество Штерна, но и, как ни странно, футбол. Штерн и шахматы — тема привычная, но вот футбол!.. Излишне ретивые любители аллюзий того и гляди сочтут, что роман — своеобразная мифологизированная история некоей известной команды, недаром на страницах то и дело появляется главный тренер с совершенно неузнаваемой фамилией Лобан. Ну, аллюзия не аллюзия, но ее родственничек-подельничек Неконтролируемый Подтекст… Тем интереснее читается книга. Но дело даже не в похождениях все того же Бел Амора, ставшего (кто бы подумать мог?) футбольным тренером, и не в невероятных зигзагах чемпионата, плавно переходящего в Армагеддон. Роман написан от первого лица, что бывает у автора нечасто. И на этот раз, как мне кажется, перед нами не что иное, как автопортрет самого Штерна, ничуть не искаженный фантастическим сюжетом. Воспоминания детства и юности, привычки, любовь и нелюбовь…
Роман, хотя в нем не так мало смешного, получился все-таки очень грустным. И потому что он — последний, и потому что в финале молодой глуповатый лев (естественно, Лев Амор) рассуждает о своей несложившейся жизни у памятника давно уже умершему инспектору-тезке. Корабль, рассыпавший прах Бел Амора над маленькой планеткой, улетел неведомо куда, все забылось, остались только пыль, только пустая степь, только забвение. Правда, жив этот молодой лев, не умеющий охотиться, но любящий философствовать… Жизнь продолжается. «Каждую пятницу, лишь солнце закатится, кого-то жуют под бананом». Хеппи-энд?
Штерн Б. Г.
Эфиоп, или Последний из КГБ: Фантаст, роман / Б. Г. Штерн. — М.: ООО «Издательство АСТ»; Донецк: «Сталкер», 2002. — 635, [5] с. — (Звездный лабиринт: коллекция).
Следующий том — это «Эфиоп», а точнее, «Эфиоп, или Последний из КГБ». Вторая половина заглавия появилась только в этом издании. Вновь непонятно — зачем, ведь мы уже, кажется, читали повесть с таким подзаголовком? Да и не о последнем из КГБ речь в романе. Иное дело — о чем?
То, что «Эфиоп» — классика, стало понятно сразу же по выходу первого издания. С этим как-то подозрительно быстро согласились все, но вот сам Борис Гедальевич был недоволен. В одном из писем он жаловался на то, что «Эфиопа» хвалят, но не читают. Это, конечно, не так, роман прочитан, но… Рискну обидеть почтеннейшую публику, но кое-кто из читателей просто не дорос до «Эфиопа». Недотягивает пока! И дотянет ли?
И в самом деле! То, что сейчас принято именовать «романом», больше похоже на растянутую повесть. Одна сюжетная линия, один герой, постельная сцена в пастельных тонах, мордобой в финале… Просто, ясно, понятно, тираж, фэны. Публику приучили (приручили!) НЕ НАПРЯГАТЬСЯ. Откройте наугад самые «тиражные» тома наиболее престижных авторов. За немногими исключениями (есть исключения, есть!) — простота, которая известно хуже чего. А тут!..
А тут отчаянная компания в составе поэта Гумилева, «вечного следователя» Нуразбекова, жизнелюба-священника, двух симпатичных придурков во главе с поэтом-велосипедистом-императором Сашком Гайдамакой колесит по разным эпохам — от Киевской Руси через начало XX века и врангелевский Крым прямиком в позднезастойные годы. И мчит на Луну «летающая крепость» В-29, и сходятся в боксерском поединке Лев Толстой и Хемингуэй… Что тут сказать? Разве что процитировать название первой книги романа. Помните? «Эфиоп твою…» — и так далее.
Да, эфиоп твою! Не всегда легко читать классику и тем более верно ее оценивать. Недаром на «Эфиопа» не было напечатано ни единой развернутой рецензии. Дуреют господа критики! Тут и Рабле, и пушкинский следок, и традиция украинского «химерного» романа. Ведь «Эфиоп» — самая украинская вещь Штерна…
…Это — отдельная и очень интересная тема. Штерн ранний, тот, что «до», — автор совершенно «советский». В советской же фантастике национальное — даже русское! — не только не педалировалось, но и не всегда, так сказать, обозначалось. Горе тому (Олесю Берднику, к примеру), кто этого не хотел понять! Вполне «советским» был и Штерн. Что, скажем, украинского (русского, еврейского) в первых рассказах о Бел Аморе? Причем это было не только давлением «сверху», но и традицией, бытовавшей «внизу», среди либеральных шестидесятников, верящих в грядущий Полдень Великого Кольца, когда племена сомкнутся и языци сольются. Но как только настало «после» (первый украинский «звоночек» был, как вы помните, в «Записках динозавра»), Штерн, обхохотавший страны-«новоделы» в «Острове Змеином», обернулся самым настоящим украинским — и даже (о диво!) почти что украиноязычным писателем. Настолько, что в «Эфиопе» понадобился не только укранско-русский словарь, но и тезуриус украино-русского суржика. Даже Лев Толстой цитируется на языке Шевченко, а в таинственной стране Офир перелагают на местное наречие шевченковский же «Заповгг»! Рискну проявить истинный национализм, но, как по мне, ДО КОНЦА понять «Эфиопа» может только украинец.
Впрочем, не только украинец, но и тот, кто по-настоящему ценит творчество Штерна. Повторюсь, в «Эфиопе» воплотилось и отразилось если не все, то очень многое из прежде им написанного. Так и слышится эхо уже читаных рассказов и повестей. И не только слышится. Штерн смело включил в эпилог романа свой любимый рассказ «Второе июля четвертого года». Поневоле спросишь себя: к месту ли? Вся эта почти булгаковская фантасмагория — и Антон Павлович Чехов? Тем более «ружье», выстреливающее в конце романа столь неожиданным финалом, хотя и висит по всем правилам на сцене начиная с первого акта, но как-то не очень заметно, невооруженным взглядом и не разглядишь. Что тут ответить? Автор есть автор, наверное, он и сам много думал, прежде чем решился на такое. Вот и нам, читателям, надлежит поразмышлять, полистать страницы, да не раз, не два…
Сложно? Еще бы! А если вспомнить, что роман имеет подзаголовок «фаллическо-фантастический»… Поэтому и обходят «Эфиопа» молчанием. Почтительным, конечно, очень почтительным…
…Ругают же тихо, в междусобойчике. Слыхал, конечно, но пересказывать не стану, хотя и не все изреченное — ложь. Скажем, меня лично резанули стихи Евгения Лукина, зачем-то приписанные Сашку Гайдамаке, да еще в искаженном виде. Две-три строчки, две-три строфы — ладно еще, но чтобы кубометрами? Хотя кто знает, как сие будет читаться лет через двадцать?
Но не в подобном главный упрек. Он иной — заумно, мол, сложно… А между тем роман не так и сложен, ежели приглядеться, ничуть не сложнее, скажем, столь же классического «Посмотри в глаза чудовищ» Лазарчука и Успенского. Даже сюжетные ходы похожи, даже герои общие (один Гумилев чего стоит!). Да и замысел «Эфиопа» почти на поверхности. Что бы ни происходило в двадцатом веке, во всех его искореженных реальностях, герои остаются здесь, на Земле. У них полно дел — переправить в Одессу лазерный принтер для печатания ленинской «Искры», убить Муссолини, вырастить в Эфиопии своего Пушкина, задавить ненароком Папу Римского (велосипедом!). Они здесь, они никуда не уходят. Но вот на исходе последний «застойный» год, впереди — гибель эпохи, горбачевская дурь, ельцинский маразм, Карабахи и Чечни… Впереди же — Ничего, и вот вся трагикомичная гоп-компания от генерала КГБ (не он ли этот «последний»?) до велосипедиста-императора дружно воспаряют в черное ночное небо. И не так важно, в каком именно направлении — на Луну, в страну бесконечного счастья Офир, в сгинувший вечномахновский Гуляй-град, — то ли просто, как замечает автор, «к Богу в Душу Мать. А что еще оставалось?» И действительно — что? Прежней жизни (пусть скверной, пусть горбатой) уже нет, не помчится больше пароход «Леульта Люси» за Бахчисарайским фонтаном, не воскреснет на погибель коммунизма великий Антон Павлович Чехов, не появится над Финским заливом шагающий по воздуху немолодой еврей… «Какая б ни была имперья — иной выгадывать теперь я не стану, ибо ЭТУ жаль…» Игорь Кручик, чьи стихи так часто цитирует автор, не совсем прав. Дело не в погибшей Империи, не в Совдепии. Сам Штерн в своих ранних вещах вдоволь отлеживался на идиотизме «совка». Скорее прав Евгений Лукин, чьи стихи столь часто встречаешь в романе. «Хоть какая-никакая, у меня была Отчизна…» Да, была. И была жизнь — та самая, единственная…
Можно не соглашаться с таким взглядом, можно вспомнить, как доставалось в этой прошедшей жизни самому Борису Штерну («Козлов много», — вздыхал он), еще раз повторить, что ушедшая эпоха сама копала себе могилу, вдобавок заполненную известно чем («Досмотр-2»!). Но… Но Штерн чувствовал именно ТАК, и именно ОБ ЭТОМ «Эфиоп» — роман-реквием, памятник ушедшей молодости, уходящей жизни.
«Эфиоп» — реквием? Вот вам и одесский юморист!
Обо всем же остальном… Не читавшие «Эфиопа» — прочитайте! Ведь жизнь короткая, вдруг не успеете, не попадете на борт «Леульты Люси»?
Штерн Б. Г.
Сказки Змея Горыныча: Фантаст, повести и рассказы / Б. Г. Штерн. — М.: ООО «Издательство АСТ»; Донецк: «Сталкер», 2002. — 653, [3] с. — (Звездный лабиринт: коллекция).
Третий том (редкий случай!) разом снимает почти все вопросы, не ставя новых. Почти — ибо в этом томе, как ни в одном ином, резко ощущается противоречие между мемориальным характером издания, между Памятником писателю-классику (вот вы уже и классик, Борис Гедальевич, увы!) — и «леденцовым» обрамлением. Неплохая обложка неплохого художника — но для такого ли случая она? И название хоть куда, но разве в этом томе «Сказки» (прямо скажем, не самые удачные вещи автора) главное? Моя б воля, назвал бы «Настоящий Штерн» — или даже «Штерн-настоящий» по аналогии с великим циркачом Дуровым. Ибо именно в этой книге и читавшие, и впервые открывшие могут пообщаться со Штерном, Каким Он Был.
Составители поступили мудро — включили в том ВСЕ повести и рассказы автора, кроме все того же Бел Амора (двадцать три точным счетом!). Ну, Бел Амору — «Беломорово», он уже свой том получил. Зато!..
Зато между невместными глянцевыми политурками (политурками, да простят меня черноморские соседи!) — весь Настоящий Штерн: от «Безумного короля» до «Рыбы любви», от «Записок динозавра» до «Да здравствует Нинель!». Восстановлено искореженное редакторами, продублировано искаженное (икается тебе, Бел Амор?) самим автором. Вот и «Остров Змеиный…» в красе своей, и «Недостающее звено» вкупе с «Кащеем Бессмертным — поэтом бесов» — в их наивной аллегоричности. Что остается, как не восхититься?
…И слегка все же вздохнуть. Составители, где же «Второе июля четвертого года»? Ведь то, что вошло в «Эфиоп», все-таки не первозданный текст!
Итак, восхитимся. Восхитимся, а после — задумаемся, как и полагается возле настоящего Памятника. Вот он, бронзы звон, вот она, гранита грань. Теперь уже ясно, что лучшее из созданного Штерном не рассыпается глиняным прахом, а покрывается благородной патиной, подобно эллинским кумирам…
Стоп, стоп, стоп! При чем здесь патина? Всякий автор пишет живым по живому, творит живой — и для живых. Ведь сам Борис Гедальевич хотел быть не античным идолом, а, повторюсь, хулиганом, будящим и будирующим болото многострадальной Литературы.
Конечно, хотел. И был, и будил, и будировал. Но…
Именно в блеске и совершенстве лучших творений Штерна как нигде ощущается патина классической бронзы. Она ощущалась бы и так, без этого тома, но собранные вместе произведения помогают понять это нагляднее. Эпоха, в которой — и о которой — писал автор, эпоха, где он хотел хулиганить, ушла безвозвратно вместе с ним самим. Конечно, лучше бы ушла эпоха, оставив нам Штерна, но спорить не с кем, некому вчинять иск, осталось одно — стоять у Памятника. Вспоминать. Сравнивать. Думать.
Как всегда, чуть ли не первым лезет в глаза лишнее. Не к составителям претензия, даже не к Штерну, уж не знаю к кому, но так и чувствуется, насколько несравнимы «Шестая глава «Дон Кихота» и «Безумный король» с тем, что вошло в злополучный цикл «Сказок…». Немногое, что явно лучше прочего («Да здравствует Нинель!», к примеру), не вписывается в цикл ну никаким боком. Все же остальное легко может быть сведено к слегка измененной формуле классика: автор смешит, а мне не смешно. Вот он, ответ почтенному Борису Натановичу! Там, где Штерн и в самом деле желал быть юмористом, юмора-то и нет! Ну совсем нет, ни капельки. Мнение это, конечно, сугубо личное, но перечитайте «Реквием по Сальери» или «Ивана-дурака…». Неужели в самом деле смешно? Анекдоты? Конечно, но анекдот-то, как уже приходилось намекать, обязан быть коротким, иначе перестает быть таковым. Чем и хорош «Остров Змеиный…». Немного — зато прямо в ухо, да так, что рассказ даже не хотели в одном из «острово-змеиных» государств издавать. А «Иван-дурак…» — кому в ухо? Да никому! Длинно, натужно — и, честно говоря, непонятно, зачем написано (да и режут все то же ухо всякие «Октавианы-морфинисты» и «Онаны-онанисты»), Увы, и самым лучшим порою изменяет вкус. Не иначе, на какой-то миг автор и вправду уверился в своей принадлежности к одесским хохмачам. Нет, не Жванецкий вы, Борис Гедальевич, к великому счастью — никак не Жванецкий!
…А из совершенно скучного и даже занудного «Реквиема по Сальери» только и запоминается предпоследняя фраза: «Исполняется гаплык». Зато какова фраза-то, иззавидоваться можно! Кажется, многое писалось Штерном именно из-за любви к игре в слова и словами. Но ведь слова должно складывать в те же самые фразы!..
A propos. Читая вкрапленные в тома мемуары об авторе, так и думаешь: «И я бы мог!» Написать об авторе в смысле. Со Штерном общаться доводилось, и не только после печально-легендарной «первой штерновской рюмки». Приходилось беседовать и о серьезном, в том числе именно об анекдоте как жанре. Как-то я по косточкам разобрал перед Борисом Гедальевичем одну из вещей этого цикла («Лишь бы не было войны…»), упирая именно на безразмерность повести, легко сводимой к трехстраничному рассказу. Да и что за юморок такой — превратить Пальмиро Тольятти в Тольятти же, но Пальмиру? Трансвестирование отца еврокоммунизма — неужели так весело?
Борис Гедальевич согласился — и, как мне показалось, не только из желания отвязаться. Он вообще выдал тогда очень много нелицеприятного и резкого, причем не о написанном коллегами — о том, что создал сам. Однако это уже совсем иной рассказ.
И вновь — оговорочка. Все-таки без «Лишь бы не было войны…» едва ли состоялся бы «Эфиоп». Так и чувствуется на лучших страницах повести прогорклый дымок от труб «Леульты Люси». Но в целом…
Тем ярче на фоне остального сияет «Да здравствует Нинель!». Пересказывать и хвалить вещь бессмысленно, ибо пересказано и нахвалено, можно лишь еще раз подчеркнуть, что в этом коротком тексте собрались вся боль — и весь гнев человека, утратившего не Державу, а Родину. «Какая б ни была Совдепья…» Да не Совдепья, Борис Гедальевич, не Совдепья! Разве землю, по которой всю жизнь ходил и в которую довелось лечь, можно называть так?
Видно и другое, незаметное несколько лет назад при первом прочтении дивной повести о поисках пропавшей Эсэсэсэрии. «Нинель» — ступенька к «Эфиопу», может, самая главная. Или таинственно сгинувшая Москва сильно отличается от столь же таинственно спрятанного Офира, а Шлиман-археолог от Гамилькара-шкипера? Разве что финал романа куда более печален. В «Нинели» все-таки Рось жива и — будет жить вечно.
Ну а все остальное, то, что идет вслед за «Сказками»… Остальное — уже вне критики и обсуждения. Разве возможно всерьез разбирать достоинства и недостатки «Производственного рассказа № 1» или «Повестки»? Настоящую Литературу почувствуешь сразу. Борис Штерн, мы знаем это, очень ценил Слово — и очень гордился тем, что он Им владеет. И лучшие вещи автора столь же гордо подтверждают — это правда. Пробу снимать нет нужды, она видна издалека, даже если читано и не год назад, и не два. Так к чему доказывать, с кем спорить, что это и есть Литература? Можно лишь вновь прикоснуться к благородной бронзе, потереть локтем патину, подышать на нее, вспомнить, улыбнуться…
Это было хорошо. Это и сейчас очень хорошо, как хороши уцелевшие в Реке Времен творения античной Эллады и средневековой Окситании. И какая мне разница, что проблематика «Производственного рассказа…» сгинула во все той же Реке две пятилетки назад, а натужные заботы трудно думающего академика-динозавра лично мне были параллельны еще в те годы? Просто очень, очень хорошая проза, которую приятно читать в любую эпоху. Так читайте те, кто понимает! Даже выросшие не тогда, даже чурающиеся Истории, прочтя это, что-то почувствуют, и бронзовая патина под их дыханием на миг станет теплой.
…И, может, кто-то из этих, молодых да компьютерных, сумеет разгадать недоступную для меня тайну потрясающего рассказа «Отпусти домой»!
Странно, в этих, самых лучших своих вещах Штерн кажется мне не современником, пусть и слегка старшим, а чуть ли фронтовиком из поколения Окуджавы, в крайнем случае писателем того самого первого призыва «дворников и сторожей» (так ведь и это было, работал Борис Гедальевич сторожем!). Такие вещи, как «Повестка» и «Отпусти домой», вполне могли быть напечатаны не в «застойной» «Химии и жизни», а в «Юности» конца 50-х. И «Вопли», и «Рыба любви». А великая «Шестая глава…» — разве не типичное раннее-раннее диссидентство, когда и в подполье старались говорить обиняком? И даже не верится, что «Записки динозавра» создавались в «перестройку», их бы в «Фантастику-1964» (ту, где «Суета вокруг дивана»), а то и в предыдущую.
Да, Борис Штерн, увидевший и описавший Эпоху, ее Слом и смутные контуры Прекрасного Нового мира, все-таки душой оставался «там». «Здесь», на пороге Прекрасного Нового, для Штерна как писателя не было уже НИЧЕГО. Повторюсь, это ни хорошо, ни плохо, это данность, как и монумент, прекрасный монумент, уже покрытый зеленоватой патиной, — Памятник замечательному Мастеру Слова. И не надо поминать о том, что кумиров творить негоже. Мы не творили Памятник, он вырос сам, тем более что и камень его нерукотворен, и бронза. Да и не простая эта бронза, ведь я уже намекал: стоит лишь потереть рукавом, подышать на тронутую патиной поверхность…
Борис Штерн сделал, что мог, кто может, пусть сделает лучше. А кто-нибудь может — чтобы лучше? Хотелось бы, конечно, ведь Памятник писателю не должен превращаться в надгробие Литературы, и опустевший капитанский мостик «Леульты Люси» ждет того, кто помчит Летучий Голландец Фантастики все дальше и дальше, к звездному горизонту…
Борис Гедальевич! Если вы слышите меня сейчас в своем прекрасном Офире, то прошу вас — не сомневайтесь больше. Вы были правы — писатели-фантасты и в самом деле для чего-то нужны. Даже не так, «для чего-то» — лишнее.
Просто — нужны!
Евгений Харитонов
АПОКРИФЫ ЗАЗЕРКАЛЬЯ
Я очень люблю копаться в старых — довоенных и дореволюционных — журналах, ходить по букинистам. Потому что это захватывающе интересно. Хотя бы потому, что с пожелтевших страниц перед тобой раскрывается какая-то другая история нашей фантастики и литературы вообще — неофициальная, недоизученная, недоозвученная, незадерганная коллегами-критиками. И — поучительная. Когда-то даже хотелось написать большую занимательную книгу о «белых пятнах» русской фантастики, об этих самых малоизвестных страницах ее литературной и издательской ипостасях — забытых именах и произведениях, курьезных фактах и случаях. Но кому сегодня нужны книги о фантастике? А между тем короткие и большие, печальные и забавные, поучительные и не очень истории и историйки пополняли мою коллекцию. Кое-что уже печаталось на страницах журнала «Если», а с некоторыми из них читатель познакомится впервые. Заметки эти я решил не систематизировать — ни по хронологии, ни по темам, ни по странам, а решил сохранить хаотичную драматургию «записных книжек», ибо такова сама история нашей фантастической словесности.
История русской фантастической литературы примечательна не только удивительными событиями, книгами и именами, но и обилием «белых пятен».
Споры о том, кому отдать титул первого научного фантаста России, продолжаются до сих пор. Как это ни удивительно, но претендентов на обладание короной Первого оказывается предостаточно. Удивительные имена встречаем в списках «соревнующихся»: тут и М. Херасков, и В. Левшин, и М. Щербатов, и В. Одоевский. И все-таки первую главу гипотетической истории отечественной фантастической литературы справедливо будет открыть другим именем. И для этого нам потребуется отправиться в XVIII век.
Эпоха расцвета литературной утопии. В это же время происходит рождение новой русской литературы, впервые выходит на литературные подмостки авторская проза, а фантастика наконец расстается со своим устно-рукописным детством. Примечательно, что в этот же период происходит процесс проникновения и закрепления на российской культурной почве литературной утопии. Однако легкомысленно было бы утверждать, что рождением самостийной утопии наша литература обязана исключительно влиянию европейской культуры. В той или иной форме утопические мотивы издревле бытовали в России: в сказочных и фольклорных сюжетах, апокрифах, житиях и прочих созданиях устного народного творчества. Другое дело, что до XVIII века утопия у нас отсутствовала как особый, самостоятельный вид художественного творчества, оторванный от синкретизма фольклорного мышления, как художественное создание конкретного автора. Все это, в свою очередь, послужило веским поводом к закладке в нашей литературе фундамента самоценной фантастики.
Об одном таком произведении, соединившем в себе черты двух новорожденных жанров, и пойдет речь в этом небольшом очерке.
Итак, год 1769-й от Рождества Христова. В Провинциальном Баранове (что в Смоленской губернии) вышла презабавнейшая книжечка анонимного автора. В ней были опубликованы две разножанровые повести: «Любовь Псиши и Купидона» и «Дворянин-философ, аллегория». Последняя из повестей изрядно озадачила читателей. Приглядимся к ней и мы.
…Некий «дворянин-философ, имея время и способность рассуждать, к чему разум человека возноситься может», скуки ради вознамерился создать в своем поместье модель Вселенной. В основу наш герой положил системы Птоломея, Тихо Браге, Декарта, Коперника и… собственную (Земля то 662 приближается, то удаляется от Солнца, от чего возникают ветры и происходит смена года). Поначалу вроде бы и нет ничего фантастического. Забава образованного, но скучающего помещика, да и только. Разметил на обширной территории селения и орбиты, разместил островки-«планеты», звезды и заселил вновь созданные миры обитателями-«планетянами». И получилась такая система: на Земле у него живут муравьи, на Сириусе — страусы, на Сатурне — лебеди и так далее. Однако постепенно мы узнаем, что все эти архитектурно-космические изыски — суть определенная Идея. Увидеть Вселенную как бы изнутри, постичь сложные законы Мироздания. Иначе говоря, герой повести создал модель квазиреальности — интерпретацию реальности объективной. И старания нашего зодчего были щедро вознаграждены. В один прекрасный день вся система дворянина-философа начинает действовать. В буквальном смысле придуманный мир материализовался и зажил собственной жизнью. И что же увидел наш герой, а вместе с ним и его гости-наблюдатели?
Обитатели Земли — муравьи — разделились на два класса: черных (господ) и серых (рабов). Как водится, черная раса держит серую в жестком подчинении: эксплуатирует, не дает духовно развиваться. В этом параллельном мире действует жестокий и бессмысленный закон Верховного Муравья. И с каждой страницей приходишь к убеждению: автор-то описал (пусть и пунктирно) тоталитарный режим в действии. Более чем за полтора столетия до Замятина, Хаксли и Оруэлла анонимный автор спроецировал образ Абсолютного Диктатора (он же впоследствии — Главноуправитель, Благодетель, Большой Брат), воплощенного в «закадровом» персонаже Верховного Муравья.
Вот вам образец литературной антиутопии. Возможно, одной из первых в мировой литературе. Здесь же мы встречаем и другие эмбрионы расхожих сегодня тем научной фантастики: параллельные миры, «рукотворное» создание как целой планетной системы (невольно вспоминается роман Р. Желязны «Остров мертвых»), так и самой реальности…
Но вернемся в придуманный дворянином мир. И что мы обнаруживаем? Первое в русской литературе космическое путешествие! Да к тому же совершенное негуманоидным представителем (муравьем) разумной братии. Разумеется, подобная трактовка в известной мере условна, ведь вся планетная система дворянина-философа зиждится на «плоскости земной». И все же штрихи темы автор повести наметил.
Итак, взбунтовавшийся, а точнее — усомнившийся в справедливости действующих на его планете законов, серый муравей (в другой литературной реальности он станет Д-503, Дикарем или Уинстоном Смитом) отправляется в путешествие по иным космическим мирам, дабы найти ответы на свои вопросы. Стало быть, у инопланетян. Но мудрецы-страусы Сириуса, и сатуриане-лебеди, и красавцы-журавли с Юпитера лишь смеются над букашкой-муравьем (читай — над букашкой-человеком), хотя и обращаются с ним осторожно (чтобы не раздавить). Проблемы «далекой», крохотной Земли им чужды и неинтересны…
Не наброски ли это еще одной распространенной научно-фантастической темы: темы контакта с представителями иной, более высокой по техническому и социальному уровню цивилизации, проблемы антагонизма высших и низших рас в контексте космической истории человечества?
Впрочем, смысл повести гораздо глубже и значительнее: что есть человек в безбрежной Вселенной? Перл, центр мира, каковым себя мнит? Или все же жалкая, ничтожная пылинка в сложном механизме мироздания? Сам автор склоняется в пользу последнего. Красной линией сквозь повесть проходит мысль о множественности миров…
Таковы в общих чертах сюжетные коллизии произведения, которое с полным основанием можно назвать едва ли не первым образцом (по крайней мере в русской литературе) антиутопии и научной фантастики одновременно.
Однако самое время познакомиться и с создателем «Дворянина-философа». А автор-то повести, хоть и не обозначивший свое имя на титуле книги, являл собой личность весьма и весьма примечательную и заметную во второй половине XVIII века. Но, как это нередко случается, имя видного русского историка, прозаика, поэта и переводчика Федора Ивановича Дмитриева-Мамонова (1727–1805) сегодня практически забыто, как забыто и его главное произведение жизни — повесть «Дворянин-философ, аллегория». Однако не раз нам приходилось убеждаться, что память человеческая порой оказывается не только короткой, но иной раз и просто несправедливой.
«Он может писать и говорить на разных диалектах проворно, ясно и безогрешительно; в натуральной истории искусен, в нем можно найти хорошего математика и изрядного философа. География и историография у него всегда пред очами; ему и химические правилы не неизвестны; знает вкус и силу в живописи. Но при всех превосходнейших оных его знаниях в нем еще высокий дух поэзии обретает». — Такую характеристику писателю дал его современник, поэт В. И. Соловей.
Федор Иванович Дмитриев-Мамонов принадлежал, по-видимому, к той категории людей, которых сегодня принято уважительно величать маргиналами, а в те времена окрещивали попросту чудаками или, еще хуже, сумасшедшими (так, кстати, и случилось с писателем). Происходил он из старинного рода князей Смоленских. С детства Федор Иванович особым прилежанием не отличался, однако питал сильнейший интерес к наукам — истории, астрономии, философии, литературе, да время от времени будоражил своими выходками московское и смоленское общество.
Получив начальное домашнее образование, он был отправлен продолжать обучение в Артиллерийскую школу, но сразу же «отлучился самовольно». А в 1756 г. вместе с Сумароковым, Щербатовым (тоже, кстати, оставившими след в истории русской утопии) и Болтиным вступил в одну из масонских лож, чем едва не привел к краху свою карьеру. У масонов, впрочем, он долго не задержался.
И все-таки Дмитриев-Мамонов, около тридцати лет отдавший себя армии, дослужился-таки до чина бригадира и благополучно вышел в отставку в начале 70-х.
Еще будучи на воинской службе, Дмитриев-Мамонов приступил к научной деятельности: собирал и тщательно систематизировал старинные рукописи, монеты, оружие, устроив впоследствии в своем московском доме целый музей, многое из изысканий легло в основу его научных публикаций.
Выйдя в отставку, Федор Иванович прославился, однако скорее не научными и литературными опытами, а своим эксцентрическим поведением. Все-то ему хотелось делать поперек общественной морали, вопреки социальным установкам.
В письме к московскому генерал-губернатору М. Н. Волконскому Екатерина Вторая жаловалась, что «здесь многие рассказывают о нем такие дела, которые мало ему похвалы приносят». Еще бы, ни с того ни с сего распустить полторы тысячи крепостных! Не менее красноречивы воспоминания А. А. Куракиной: «Дом его против всего города, был больше всех иллюминован, где была собрана довольная часть народа, которому он из окошка сам бросал серебряные деньги, а на улице его два гайдука из мешков — медные, и они с хозяином всем кричали «Виват!»».
Дошло до того, что жена Федора Ивановича добилась проведения расследования Юстиц-коллегией на предмет «психической ненормальности» супруга. И в результате этого расследования, приправленного немалой сумой взятки, наш эксцентричный философ был признан «человеком вне здравого рассудка»…
Творческая биография Дмитриева-Мамонова не столь увлекательна, но о некоторых моментах ее имеет смысл упомянуть. Как поэта его вряд ли назовешь блестящим. Но «пошалить», пооригинальничать Федор Иванович любил. Чего, например, стоит «Эпистола от генерала к его подчиненным», являющая собой… воинскую инструкцию, «пересказанную» шестистопным ямбом! Или такое любопытное произведение, одно название которого не требует каких-либо дальнейших комментариев: «Правила, по которым всякий офицер следуя военную службу с полным удовольствием продолжать может».
Выступал Дмитриев-Мамонов и как переводчик французских поэтов, щедро покровительствуя бедным литераторам.
Вернемся, однако, к главному произведению Дмитриева-Мамонова «Дворянин-философ, аллегория». Эксцентриком и чудаком он проявил себя и на писательской ниве. Повесть пользовалась настолько большим успехом, что писатель в 1796 г. решил переиздать ее отдельной книгой. На титуле Дмитриев-Мамонов, как бы насмехаясь над общественным мнением, поместил оттиск медали с собственным изображением и следующей надписью: «Осветил светом, разумом, честью и великолепием. Плоды уединенной жизни в Баранове. Создал новую обстоятельную систему сложения света в 1779 году в честь нашему веку, сим ученый свет одалживается ему».
Однако судьба этого, второго, издания повести печальна. Тогдашняя цензура еще в 1769 г. заприметила в произведении крамольные мысли. Это и понятно, ведь вымышленный мир Ф. И. Дмитриева-Мамонова с его «космическими» муравьями и страусами был едким, сатирическим портретом реального мира.
Весь тираж смоленского издания «Дворянина-философа» (1796) был немедленно изъят из продажи…
Увы, произведение это было изъято не только из продажи, но и из истории нашей литературы. История с пробелами — плохая история.
Жанр меча и магии, известный как фэнтези, отечественные критики чаще всего называют литературой, рожденной XX веком. Связано это в основном с тем фактом, что мистическая и сказочно-фантастическая (демиургическая) фантастика о вторичных мирах в нашей словесности стала развиваться — старательно калькируя западные «первоисточники» — лишь в 90-е годы XX века.
Но появился-то жанр фэнтези в русской литературе много раньше — корни его теряются в далекой эпохе Просвещения. Назывался он только по-другому.
Вспомнить истоки отечественной фэнтези особенно поучительно и познавательно сегодня, в начале XXI века, когда книжный рынок атакован сериями типа «Загадочная Русь» или «Дороги богов», штампующими странную на вкус и цвет продукцию, гордо величающую самое себя «славяно-киевской фэнтези» — «восточный ответ Чемберлену». Авторы сиих сочинений весьма вольно и небрежно обращаются с историческими реалиями и славянской мифологией, зато неизменно претендуют на лавры пионеров славянской фэнтези.
Повторимся: XVIII век — в литературной истории эпоха особенная. Время становления авторской прозы и многих жанров. Знаменательно столетие и бурным ростом жанров массовой литературы: набрали силу авантюрный и любовный роман, а 1779 год ознаменовался появлением и первого российского детектива — безумно популярного романа Матвея Комарова под длинным названием «Обстоятельные и верные истории двух мошенников: первого российского славного вора, разбойника и бывшего московского сыщика — Ваньки Каина со всеми его сысками, розысками, сумасбродною свадьбою, забавными разными его песнями и портретом его. Второго французского мошенника Картуша и его сотоварищей».
Еще более плодотворно развивались жанры и направления фантастики — утопия и антиутопия (М. Херасков, Ф. Эмин, М. Щербатов, В. Левшин), научная фантастика («Дворянин-философ» Ф. Дмитриева-Мамонова). Возникший в эти годы интерес к старине былинной, к славянской мифологии не мог не отразиться и в литературном процессе, что вылилось в появление жанра волшебно-авантюрного романа. Это уже в XX веке он стал называться на западный манер — фэнтези.
Причем речь идет именно о фэнтези — без каких бы то ни было натяжек, со всеми классическими признаками жанра. Моделирование вторичных миров в псевдоисторическом антураже, условная мистико-средневековая атрибутика, переработка канонической мифологической системы, мечи, магия, инфернальные силы Зла и цементирующий все это любовно-авантюрный сюжет-«бродилка» — все это с избытком присутствует в романах трех «китов» русской фэнтези, речь о которых ниже.
«Во времена древних наших князей, до времен еще великого Кия, на том месте, где ныне Санкт-Петербург, был великолепный, славный и многолюдный город именем Винета; в нем обитали славяне, храбрый и сильный народ. Государь сего города назывался Нравоблаг; он был храбрый полководец в свое время, ополчался противу Рима и Греции и покорял многие окрестные народы под свою область. Благоденствие и мудрые узаконения от времени до времени приводили владение его в цветущее состояние; счастие, разум и сила присвоили ему все по его желанию, и он утешался и был доволен, смотря на изобилие и спокойство своего государства, ибо тишина и благоденствие народа составляли все его благополучие».
Так начинается роман-пенталогия «Пересмешник, или Славенские сказки». Первые четыре части были изданы в 1766–1768 годах за подписью «Русак», и только при переиздании с включением 5-й части в 1789 году на титуле появилось подлинное имя автора — Михаил Чулков.
Писатель, исследователь мифологии, драматург и журналист Михаил Дмитриевич Чулков (1744–1792) вышел из самых «низов» (он родился в семье солдата), но после ошеломляющего успеха «Пересмешника» он совершил головокружительный взлет не только в литературе. Начав актером придворного театра, он за относительно короткий срок преодолел путь от камер-лакея до коллежского ассесора, попав даже в Дворянские книги Московской губернии.
«Пересмешник» представляет собой череду увлекательных историй, которые поочередно рассказывают друг другу двое молодых повес. Не случайно композиционно книга напоминает «Декамерон». Истории в книги самые разные — героико-приключенческие, где герои-славяне совершают подвиги не только в пределах славянских земель, но и по всей Европе, бытовые, изобилующие описаниями свадебных обрядов, гаданий, пословицами; есть даже сатирические истории. Впервые в русской литературе введя былинных персонажей, смело используя не только славянскую, но античную мифологию, то и дело их смешивая, Чулков создал свой вторичный мир, где реальные исторические события, названия племен соседствуют с вымышленными, где документальная дотошность к фактам переплетается с намеренными искажениями[9].
В предисловии к первому изданию автор прямо признается: «В сей книге важности и нравоучения очень мало или совсем нет. Она неудобна, как мне кажется, исправить грубые нравы; опять же нет в ней и того, чем оные умножить; итак, оставив сие обое, будет она полезным препровождением скучного времени, ежели примут труд ее прочитать». И все-таки новаторство «Пересмешника» очевидно — Чулков ввел в русскую литературу абсолютно новый жанр и новых героев. Чулков первым предпринял попытку систематизировать славянскую мифологию, упорядочить пантеон богов, приравняв его к античному. Кстати, писателю принадлежит не только первый русский роман-фэнтези, но и ряд книг, которые уверенно можно назвать учебниками для авторов, взявшихся творить «славянское фэнтези»: «Краткий мифологический лексикон» (1767) и «Абевега русских суеверий, идолопоклоннических жертвоприношений, свадебных простонародных обрядов, колдовства, шаманства и пр.» (1786).
Друг и единомышленник Чулкова, переводчик, поэт, писатель, автор знаменитой «Российской Эраты» Михаил Иванович Попов (1742 — приблизительно 1790) тоже вошел в историю как один из «создателей» и систематизаторов славянского пантеона богов. В 1768 году он издал «Краткое описание древнего словенского языческого баснословия». Однако в отличие от трудов Чулкова фактический материал Попов щедро приправил художественным вымыслом. Вероятно, сия книга — первый образец жанра научно-художественной прозы и в то же время — это одно из лучших описаний славянских языческих существ.
Материалы этой работы легли в основу волшебно-богатырского романа «Славенские древности, или Приключения славенских князей» (1770–1771), принесший Попову всероссийскую известность. Позже обновленная версия романа была переиздана под названием «Старинные диковинки, или Удивительные приключения славенских князей, содержащие историю храброго Светлосана; Вельдюзя, полотского князя; Прекрасной Милославы, славенской княжны; Видостана, индийского царя; Остана, древлянского князя; Липоксая, скифа; Руса, Бориполка, Левсила и страшного чародея Карачуна» (1784).
Если книга Чулкова — это все-таки роман в разрозненных историях, то «Старинные диковинки» — это уже классическая героико-приключенческая фэнтези-«бродилка» в европейском духе, но сделанная на славянском и псевдославянском материале. С первых же страниц на читателя обрушивается фейерверк сюжетных ходов с похищениями, погонями, сражениями, чародеями, кораблекрушениями и пиратами. Действие то и дело переносится в разные концы света, временные пласты, исторические и псевдоисторические реалии пересекаются.
Переводчик Попов прекрасно знал европейскую и восточную литературы, и в «Старинных диковинках» то и дело встречаются мотивы из рыцарских средневековых романов, из «Похождений Гаруна аль-Рашида» или из «Чудесных приключений мандарина Фум-Хоама».
Волшебства и магии в книге Попова хватает, чего стоит один чародей Карачун — воплощение вселенского зла. Да что там волшебники! В одном из эпизодов «Старинных диковинок» появляются даже… пришельцы из космоса! Вот это уж точно произошло впервые на страницах сказочно-фантастического произведения. Весь этот безумный коктейль, придуманный Поповым почти 300 лет назад, и сегодня читается куда увлекательнее большинства современных штампованных романов в жанре фэнтези.
Выпустив в 1780 году роман в историях «Русские сказки, содержащие древнейшие повествования о славных богатырях, сказки народные и прочие оставшиеся через пересказывание в памяти приключения», Василий Алексеевич Левшин (1746–1826) довел до ума романно-эпическую форму нового жанра. Внимание Левшина сосредоточено уже не столько на языческих временах, сколько на периоде правления Владимира Красное Солнышко. В сущности, «Русские сказки» — это обработка (так и хочется сказать: «новеллизация») русских былин в духе западноевропейских рыцарских романов. Приключений и волшебства в произведении Левшина тоже хватает, по популярности «Русские сказки» даже обогнали сочинения Чулкова и Попова, хотя и явно уступают «Старинным диковинкам» в отношение сюжетной закрученности. Историки литературы полагают, что именно Левшин ввел в пространство русской прозы таких былинных персонажей, как Тугарин Змеевич, Добрыня и Алеша Попович. Примечательны «Русские сказки» еще и тем, что именно в этом труде А. С. Пушкин почерпнул сюжет для своей бессмертной поэмы «Руслан и Людмила».
Романы трех основоположников российской фэнтези имели огромный успех, но после смерти их создателей книги оказались в 200-летнем забвении. Историки русской словесности брезговали даже упоминать эти образчики «низовой развлекательной культуры». Сегодня все три романа переизданы, и, уверен, для нынешних творцов славянской фэнтези было бы весьма поучительным заглянуть в «первоисточники» и многому поучиться у литературных пращуров. Сюжетов в волшебно-богатырских романах — несть числа, не на один роман хватит.
Принято считать, что ироническое определение инопланетян «зеленые человечки» родилось в США в середине 1940-х годов одновременно с появлением другого «инопланетного» термина — «UFO» (НЛО). Но так ли это?
Откроем утопическую повесть князя В. Ф. Одоевского «4338-й год. Петербургские письма», впервые опубликованную в 1835 году. Как известно, произведение не было завершено, и последняя часть его публиковалась в виде разрозненных фрагментов. Немало интересного мы там найдем. Например, такую загадочную фразу: «Зеленые люди на аэростате спустились в Лондон». Что это за люди? Скорее всего просвященный князь имел в виду все-таки прибытие пришельцев. Может, тех самых пресловутых марсиан, вторжение которых спустя 63 года описал Герберт Уэллс?
Во всяком случае, Владимир Федорович первым использовал образ зеленых человечков.
В той же повести мы обнаружим еще один любопытный фрагмент, посвященный обитаемости космоса и его освоения: «Нашли способ сообщения с Луной; она необитаема и служит только источником снабжения Земли разными житейскими потребностями, чем отвращается гибель, грозящая Земле по причине ее огромного народонаселения. Эти экспедиции чрезвычайно опасны… Путешественники берут с собой разные газы для составления воздуха, которого нет на Луне».
Если учесть, что даже в начале XX века фантасты все еще населяли Луну всевозможными обитателями, то нельзя отказать русскому князю в научной прозорливости. И уж точно, Одоевский первым из фантастов задумался о промышленном освоении спутника Земли.
Фантасты, конечно, не провидцы, но случаи удачных прозрений на страницах фантастических книг нередки. Но так то — фантасты. Удивительные (лучше сказать все-таки курьезные) «научные» прогнозы, как оказывается, можно встретить и в произведениях, традиционно лежащих за пределами «фантастических интересов». Откроем, например, роман «Братья Карамазовы». Ну что здесь фантастического? — скажете вы. Ничего, — ответим мы, — кроме того, что здесь впервые в литературе упомянут (конечно, в аллегорической форме)… искусственный спутник Земли.
Не верите? Тогда перечитайте знаменитую сцену разговора Ивана Карамазова с чертом. Весьма занятные рассуждения мы там встретим: «Что станется в пространстве с топором?.. Если куда попадет подальше, то примется, я думаю, летать вокруг Земли, сам не зная зачем, в виде спутника».
Что ж, Федор Михайлович, как известно, был не только великим писателем, но и ярким публицистом, эмоционально выступавшим в поддержку фантастического метода в русской литературе.
А что касается «настоящего» искусственного спутника Земли, то впервые он был описан в повести ныне практически забытого американского фантаста Эдварда Эверета Хэйла «Кирпичная луна» (1870).
«И вдруг — словно по манию волшебного жезла — со всех голов и со всех лиц слетела тонкая шелуха кожи и мгновенно выступила наружу мертвенная белизна черепов, зарябили синеватым оловом обнаженные десны и скулы.
С ужасом глядел я, как двигались и шевелились эти десны и скулы, как поворачивались, лоснясь при свете ламп и свечей, эти шишковатые, костяные шары и как вертелись в них другие, меньшие шары — шары обессмысленных глаз».
Оговоримся сразу: это анатомическое описание позаимствовано не из романа ужасов. Что же такое случилось с героем? Почему вдруг он стал видеть внутренности людей? «Вероятно, речь идет о рентгеновском зрении», — догадается начитанный поклонник фантастики. И будет прав. Действительно, тема рентгеновского зрения давно волновала фантастов. Первым к этой проблеме обратился еще в 1920-е годы остроумный болгарский фантаст и сатирик Светослав Минков в блестящей новелле «Дама с рентгеновскими глазами». Дотошные книгочеи вспомнят тут же и рассказ советского фантаста Александра Беляева «Анатомический жених». Но, как оказывается, классики реалистической литературы и тут умудрились общеголять фантастов по крайней мере на полвека. Необычную, сюрреалистическую ситуацию, в которой оказался герой, вдруг увидевший анатомическое строение гостей одной вечеринки, описал еще в 1878 году… Иван Сергеевич Тургенев в коротеньком (всего 23 книжные строки) этюде под мрачным названием «Черепа» (именно оттуда и позаимствовали мы вышеприведенную цитату), вошедшем в состав цикла «Стихи в прозе». Много занятного обнаружит в этом традиционно считающемся далеким от фантастики цикле любитель путешествий по истории жанра. Есть здесь и классический хоррор («Старуха»), и традиционная утопия («Лазурное царство»), и космогоническая утопия («Пир у Верховного Существа»), и даже утопия сатирическая («Два четверостишия»); найдется здесь и удивительная история гибели мира («Конец света»), и рассказы, раскрывающие популярную в НФ тему раздвоения личности («Соперник», «Когда я один (Двойник)»), и уж совсем научно-фантастическая миниатюра о насекомых-мутантах («Насекомое»).
Точно не известно, кому из фантастов первому пришла в голову безумная идея изложить реальные исторические события в сослагательном наклонении. Большинство исследователей НФ ищут истоки «альтернативной истории» в англо-американской литературе. Между тем элементы жанра обнаруживаются уже в повести Осипа Сенковского «Ученое путешествие на Медвежий остров», появившейся еще в начале XIX века. Впрочем, в данном случае приходится говорить об «эмбриональном» состоянии популярного ныне направления.
Это может показаться странным, но фантасты вообще очень долго не рисковали ставить вопрос ребром: «А что было бы, если?..» Возможно, потому, что туманное Будущее привлекало сочинителей фантазий куда больше, чем не менее туманное Прошлое. Если же фантасты и отправляли своих героев по реке Времени «назад», то, грубо говоря, с крайне ограниченным кругом художественных задач: оправдать использование сочинителем машины времени или доказать, например, что пришельцы из космоса уже когда-то посещали нашу планету. В ранней фантастике Прошлое нередко оказывалось еще и одним из вариантов Утопии — пассеистической (т. е. устремленной не в будущее, а как раз наоборот); в устоях минувших веков некоторые утописты видели идеальное государство будущего.
Так или иначе, фантасты не стремились серьезно осмыслить (не говоря уже о том, чтобы переосмыслить) события давно минувших дней, дабы обнаружить там истоки актуальных проблем современности. Исторические реалии, хоть и приправленные художественным вымыслом, не подвергались серьезной «препарации».
Как было уже сказано, затруднительно в истории мировой фантастики отыскать пионера «альтернативной истории». Но вот с датой рождения жанра в российской литературе разногласий, вероятно, не будет. Это произошло в 1917 году, когда московский «Журнал приключений» опубликовал повесть Михаила Первухина «Вторая жизнь Наполеона». Что было бы, если бы Наполеону удалось сбежать с острова Святой Елены — места последней его ссылки? По сюжету, ему не только удается покинуть остров, но и существенно повлиять на дальнейшее развитие мировой истории, создав новую могущественную империю в Африке.
Вряд ли случайно «Вторая жизнь Наполеона» появилась на свет именно в 1917 году, когда заново переписывалась история отдельно взятой страны.
Имя писателя и журналиста Михаила Константиновича Первухина (1870–1928) после 1917 года было вычеркнуто из русской литературы. Сегодня оно известно разве что литературоведам и знатокам фантастики. А между тем это был один из самых одаренных фантастов начала XX века, автор свыше 20 НФ-произведений.
М. Первухин родился в Харькове, здесь же окончил реальное училище и девять следующих лет отдал службе в Управлении Курско-Севастопольской железной дороги. Но в 1900 году из-за осложнений со здоровьем он был вынужден перебраться в Крым. Здесь и началась его литературная деятельность. Он организовал газету «Крымский курьер», которую возглавлял до 1906 года, и издал первый свой сборник рассказов «У самого берега Синего моря» (1900). В 1906 году он покидает Россию и в поисках лечения уезжает жить в Италию, однако не прекращая активного сотрудничества с российской прессой. В Италии он начинает писать научно-фантастические рассказы и повести, которые с 1910 года регулярно появляются (часто под псевдонимами «М. Волохов», «К. Алазанцев», «М. Де-Мар») на страницах «Вокруг света», «На суше и на море», «Мир приключений», «Природа и люди» — основных изданий, публиковавших в те годы фантастическую и приключенческую прозу.
Тематика ранних рассказов и повестей Первухина вполне традиционна для фантастики той поры: лучи смерти, путешествие на автомобиле к Северному полюсу, загадочные обитатели морских глубин, необычные изобретения. И все-таки эти произведения резко выделялись на общем фантастическом фоне уже в силу литературной одаренности автора.
«Вторая жизнь Наполеона» по понятным причинам стала последней публикацией Михаила Первухина на родине. Избранный писателем художественный метод анализа исторических событий (а на деле — анализ современности) противоречил учению марксизма-ленинизма. Но в 1924 году в Берлине вышла главная книга писателя — историко-фантастический роман «Пугачев-победитель». Обращение к одному из самых сложных периодов российской истории не было случайным. «Что было бы, если бы в свое время Пугачев победил? — написано в предисловии к первому изданию книги. — Этот вопрос не однажды приходил в голову нам, русским, судьбой обреченным увидеть нашу Россию побежденной вторым «университетским Пугачевым», который, кроме «свободы» и «власти бедных», этих старых испытанных средств затуманивать разум народный, принес с собой яд много сильней, — учение Карла Маркса, то зелье, каким, по счастью для тогдашней России, еще не располагал Емельян Пугачев».
Время неумолимо. В 1994 году, спустя 70 лет, усилиями уральского знатока и библиографа фантастики И. Г. Халым-баджи «Пугачев-победитель» был переиздан. Книга не устарела — ни по языку, ни по тематике. Она и сегодня — образец качественной литературной фантастики. Но роман пионера «альтернативной истории», увы, оказался незамеченным даже вездесущими любителями фантастики. Неизвестные имена их не интересуют…
Принято считать, что термин и понятие «научная фантастика» («Science Fiction») ввел в обиход в 1926 году отец американской НФ-журналистики Хьюго Гернсбек (его именем названа престижная жанровая премия). Этот миф прочно утвердился в сознании исследователей и читателей фантастики. Почему миф? — удивитесь вы. Да потому, что с легкой руки известного русского популяризатора науки, основоположника научно-занимательной литературы и страстного энтузиаста фантастики, немало сделавшего в 1920—1930-е годы для ее популяризации, Якова Исидоровича Перельмана (1882–1942) в России термин «научная фантастика» благополучно прижился за 12 лет до «эпохального открытия» американского инженера-фантаста. В 1914 году журнал «Природа и люди» поместил единственный художественный опыт Я. Перельмана — рассказ «Завтрак в невесомости». В подзаголовке значилось: «научно-фантастический рассказ».
А вот относительно другого термина, имеющего более широкую трактовку — «фантастика», никаких мифов. Здесь все точно: это понятие, применительно к особому роду литературы, впервые ввел в обиход в 1830 году известный французский писатель и критик Шарль Нодье в статье, которая так и называется — «О фантастическом в литературе». Вот так, у древнейшего из искусств имя появилось лишь в XIX веке.
Конечно, никто не станет оспаривать тот факт, что роботы, андроиды и прочие искусственные существа впервые появились в фантастических произведениях. Однако…
Оказывается, весьма познавательно покопаться не только в старых журналах и книгах, но и патентах. И тогда мы не без удивления обнаружим, что первый человекообразный робот был… трактором! В 1868 году американский инженер Дидерик Грасс сконструировал шагающего машину-человека. Это была двухколесная тележка, в оглобли которой впряжен человекообразный механизм с улыбчивым «лицом», в шляпе-цилиндре и с дымящейся трубкой в «зубах». В его туловище был встроен котел, а ноги представляли собой стальные сочленения, приводимые в движение тягами от компактной паровой машины, укрепленной на спине «андроида».
Изобретение Грасса не оправдало себя, и один из первых тракторов так и остался в единственном экземпляре.
Знаете ли вы, где и когда возникло первое специализированное издательство фантастики? В Америке? Как бы не так! На самом деле это случилось почти 80 лет назад… в Болгарии.
В 1922 году основоположник болгарской фантастики Светослав Минков на собственные деньги открыл небольшое частное издательство «Аргус», намереваясь популяризировать литературу «нового типа». К нему присоединился его друг, впоследствии также известный писатель Владимир Полянов. Их мечтой было объединить вокруг своего детища молодых литераторов, чье творчество основано на фантастическом отображении реальности. Чтобы понять всю грандиозность замысла, напомним, что болгарская литература, при всем богатстве фольклорного наследия, до 1920-х годов оставалась едва ли не самым укрепленным и преданным в Европе бастионом реализма, всячески избегая искушения фантастикой. Увы, главному издательскому проекту «Аргуса» — книжной серии «Галерея фантастики», в которой планировалось представлять лучшие фантастические имена мира (вдумайтесь только — в 1922 году!) — не дано было осуществиться. Издательство просуществовало меньше года, успев выпустить всего две книги, дебютные сборники фантастических рассказов «отцов-основателей» — «Синяя хризантема» С. Минкова и «Смерть» В. Полянова.
В 1928 году вышел роман Александра Беляева «Борьба в эфире». Вышел и почти сразу же попал в немилость — на долгие годы дорога к читателю у этой книги была закрыта. Почему так получилось, ведь роман вполне соответствует традициям коммунистической утопии. Это не совсем так. Беляев написал пародию, роман-буфф. В нем даже персонажи нарочито схематичны. Мир будущего «Борьбы в эфире» — это не только мир технических чудес (не случайно этот роман часто характеризуют как каталог научно-фантастических идей — их действительно много в книге), это мир, где существуют два враждебных друг другу социально-политических лагеря: Советская Европа и последний оплот загнивающего капитализма — Америка. Янки в изображении Беляева выглядят, мягко говоря, карикатурно: маленькие, заплывшие жиром, лысые и с большими головами. Но и представители «коммунистического лагеря» обрисованы ничуть не лучше: хлипкие, лысые уродцы. Так что неудивительно, что роман оказался под запретом, только в 1986 году он впервые был переиздан. Зато особый интерес в годы «холодной войны» проявили американские издатели. Роман вышел на английском языке по рекомендации… спецслужб США! Еще бы, ведь в книге впервые была описана война с Америкой. А американский читатель должен знать, какие технологии может использовать «Империя Зла» в вероятной войне против «Свободного мира».
Впрочем, это не единичный пример пристального интереса спецслужб к фантастике. В начале 1940-х годов американская секретная служба «Си-ай-эй» по подозрению в шпионаже и разглашении государственной тайны взяла под арест молодого фантаста Роберта Хайнлайна и редактора журнала «Эста-ундинг» Джона Кэмпбелла. Причиной послужил опубликованный в журнале НФ-рассказ «Решение неудовлетворительно», в котором Р. Хайнлайн детально описал принцип действия атомной бомбы. К счастью, Кэмпбеллу довольно быстро удалось снять с Хайнлайна обвинения в «непатриотичности» и доказать, что он всего лишь человек с большой фантазией, автор НФ-произведений.
Оговоримся: история с Хайнлайном документально не подтверждена. Вполне вероятно, что она — всего лишь один из многочисленных мифов, сложившихся вокруг определенно мифологической фигуры американского немца Роберта Энсона.
Понятие «бестселлер», применительно к нашему книжному рынку, сравнительно недавнее. Это сегодня мы можем открыть, например, «Книжное обозрение» и, заглянув в «Список бестселлеров недели», узнать, какая фантастическая книга пользуется наибольшим коммерческим успехом, а значит, читательским спросом.
Интересно, а какое из произведений отечественной НФ стало первым официальным бестселлером? Оказывается, попытки провести маркетинговые исследования книжного рынка с целью выявления самых читаемых книг (в данном случае — НФ) предпринимались еще в первой половине XX века. В 1930 году московский журнал «Вокруг света» (напомним, его тираж в то время составлял 250 000 экз.!) опубликовал читательскую анкету, в которой редакция просила назвать самые популярные произведения фантастического и приключенческого жанра, вышедшие на русском языке за последние пять лет. Это был первый подобный опыт в отечественной журналистике, и он принес плоды. Пятилетка для советской НФ была урожайной, но с большим отрывом почетное первое место в списке читательских симпатий занял роман Александра Беляева «Человек-амфибия», единодушно признанный самым популярным произведением последних лет.
Так что «Человека-амфибию» справедливо считать первым бестселлером российской НФ.
Но в истории нашей фантастики были бестселлеры и другого рода. Утвержденные на эту «должность» государством. Такие возникли в 1930-е годы, в эпоху расцвета «оборонной фантастики». И строчку абсолютных лидеров в этом «списке государственных бестселлеров» занимают два печально известных романа — «Первый удар» (1936) Николая Шпанова и «На Востоке» (1936) Петра Павленко, повествующие о будущей войне и стремительной, бескровной победе советских войск. Первый из них только в течение одного года был издан пять раз! Опус же Павленко за 1937–1939 годы выдержал 10 изданий! Справедливости ради стоит заметить, что это едва ли не единственный случай, когда навязанные Властью книги «для обязательного изучения» пользовались немалым успехом и у читателей.
Многие образцы молодой советской НФ, рассыпанные на журнальных страницах, так и затерялись в песках времени. Рассказу «Чужие» (не путать с популярным американским фильмом), единственному сочинению безвестного Алексея Волкова, повезло. Впервые опубликованный в журнале «Мир приключений» в 1928 году, о нем вспомнили в 1960-е годы, и с тех пор он несколько раз мелькал в антологиях и журналах. Новелла эта справедливо вошла в список «знаковых» произведений истории русской НФ, ведь «Чужие» открыли в отечественной литературе тему «позитивного контакта» с обитателями иной звездной системы. Кроме того, сочинение Волкова — один из самых запоминающихся в галерее ранней НФ портретов негуманоидных пришельцев. Следует отметить и художественный уровень рассказа — он положительно выделялся на общем фоне неопытной советской фантастики и литературным мастерством, и изобретательностью сюжета.
Два советских ученых-биолога после кораблекрушения оказываются на пустынном берегу Западной Африки, где и встречают экипаж потерпевшего аварию звездолета чужих. (Между прочим, это первый в мировой НФ корабль дисковидной формы, или попросту — «летающая тарелка»!) Описание внешности пришельцев впечатляет: «Казалось, нет ни лба, ни щек, ни скул — одни глаза! Два белых шара на шее, стержнем выдвинувшейся из плеч. Блестяще-белую эмаль выпученных бельм раскалывали пополам горизонтально, от края до края, тонкие трещины — щели сильно суженных зрачков. Жесткая складка плотно сомкнутого, безобразно громадного лягушачьего рта в грязно-зеленой коже, сухо обтягивавшей всю голову и свободную от глаз часть лица, придавала голове невыразимо свирепое выражение. Разрез широкой пасти, загибаясь кверху, заканчивался в дряблых складках кожи под ушами. Выдающаяся вперед, узкая и тупая, без подбородка челюсть нависала над жилистой шеей настороженной ящерицы».
Неудивительно, что поначалу земляне не симпатизировали гостям со звезд, да и пришельцы не сразу разглядели в наших ученых наличие интеллекта. Непростым оказался путь к взаимопониманию. Завершается повествование на оптимистической ноте: один из землян отправляется в длительное путешествие на корабле чужих к их родной планете. Но автор, к сожалению, не успел написать продолжение этой увлекательной истории… Уже в следующем, 1929 году едва начавшаяся эпоха космических полетов и контактов с пришельцами на целых два десятилетия была «закрыта».
История завоевания космического пространства, как и любая история, таит в себе немало нераскрытых загадок и легенд. Вероятно, самая известная и популярная из них связана с проектом нацистской Германии «Возмездие», то есть с разработкой в Третьем рейхе межконтинентальных ракет А-9/А-10 и А-4Ь, больше известных как «Фау». Над их созданием трудились пионеры космического ракетостроения Вернер фон Браун и Герман Оберт. И по сию пору жива легенда, что якобы еще в 1944 году им удалось одну из них отправить за пределы земной атмосферы с тремя пилотами на борту.
Но с «космической лихорадкой» пионерской эпохи связано немало и курьезных историй. Вот, к примеру, известно ли вам, что еще в 1926 году русские космонавты могли высадиться на Луне и водрузить красный флаг?
Во всяком случае, так считали в Англии.
В августе 1926 года московский корреспондент агентства «Central News» телеграфировал в Лондон: ««Комсомольская правда» передает, что 12 августа одиннадцать советских ученых в специальной ракете вылетят на Луну». Это не фрагмент научно-фантастического романа, а реальное сообщение, не на шутку встревожившее Лондон. В 1920-е годы межпланетные полеты из предмета фантазий и теории превратились в объект работы инженеров и ученых, так что экспедиция на Луну многим представлялась вполне вероятной. Англия весьма болезненно переживала, что «прошляпила» американцам Северный полюс, и вот новая напасть — большевики вот-вот водрузят красное знамя на Луне! Неужели и здесь царице морей уготовано место в конце очереди? Но еще больше обывателей пугала идеологическая подоплека «русской экспедиции»: а что, если на нашем спутнике есть жизнь? Как оградить селенитов от большевистской пропаганды? Подобная постановка вопроса для научно просвещенного 26-го года (уже стартовала ракета Годдарда и изданы основные труды Циолковского, Оберта, Валье, Перельмана и др.) может показаться смешной. Да так оно и есть, тем более что эти вопросы на полном серьезе звучали со страниц центральных газет.
Но на сенсационное известие «клюнули» не только журналисты, но и некоторые ученые. Ровно за день до «часа X», 11 августа, в «Daily Chronicle» профессор Фурнье д’Альба выступил со статьей, в которой прежде всего попытался «успокоить» соотечественников относительно большевистской пропаганды. «На Луне некого пропагандировать, там нет населения. Нам угрожает совершенно другого рода опасность, — тут же добавляет он. — Если большевикам удастся достигнуть Луны, то, не встретив там ни вооруженного сопротивления, ни надобности испрашивать концессии, они без затруднений овладеют всеми лунными богатствами. Заселенная коммунистическим элементом Луна сделается большевистской. Затрата на постройку ракеты и риск жизнями нескольких ученых — сущие пустяки в сравнении с теми колоссальными выгодами, которые можно ожидать от эксплуатации материка на Луне».
На следующий день англичане вздохнули с облегчением.
Неизвестно, существовал ли проект лунной экспедиции в реальности. Скорее всего лондонский корреспондент, имя которого, к сожалению, история не сохранила, оказался большим шутником. Хотя доподлинно известно, что в том же 1926 году Герман Оберт начал сооружать трехступенчатую пятитонную ракету, в которой планировал достичь Луны за два дня.
Как бы там ни было, то был удивительный год! В марте Роберт Годдард осуществил запуск первой ракеты на жидком топливе, взлетевшей, правда, всего на двенадцать с половиной метров, а уже в конце года в Вене снаряд профессоров Оберта и Хоэфа преодолел несколько миль и благополучно совершил посадку на парашюте. А если ко всему этому добавить еще один старт — появление первого номера детища Гернсбека «Amazing Stories», то 1926 год уверенно можно назвать фантастическим.
В довоенные годы в больших количествах журналы и издательства печатали не только молодую советскую НФ. Едва ли меньше было фантастики переводной.
Просмотрев библиографию книг и журнальных публикаций довоенного периода, легко заметить, что «фантастический бум» на книжном рынке России первой половины 1990-х напоминает книгоиздательскую ситуацию 1920-х. И в особенности по части издания переводной НФ. В те, почти благодатные нэповские годы зарубежных авторов издавали едва ли меньше, чем сегодня. И не только бесспорных классиков вроде Жюля Верна, Герберта Уэллса или Артура Конан Дойла. Десятки и десятки произведений, имен большинства авторов которых сегодня с трудом можно разыскать даже в энциклопедиях НФ.
Большим успехом пользовались «марсианские романы» Эдгара Берроуза, приключенческая фантастика Пьера Бенуа («Атлантида») и Пьера Жиффара («Адская война»), особый спрос был на научную фантастику об освоении космоса — эту тему с разной степенью таланта разрабатывали Отто Вилли Гайль («Лунный перелет» и «Лунный камень»), Рэй Кеммингс («Человек на метеоре») Жан Ле Фор и Анри Графиньи («Вокруг Солнца») и многие другие. И конечно же, в больших количествах издавались романы социального и утопического характера (X. Бергстедт, Р. И. Бехер, Р. Блэчфорд, Л. Десберри и др.). Активно популяризировали зарубежную НФ процветавшие тогда журналы «Всемирный следопыт», «Мир приключений», «Вокруг света» (этот и вовсе выходил в двух версиях — ленинградском и московском). Немало интересного можно было встретить на их страницах.
И все-таки особой читательской любовью пользовалась фантастика приключенческая.
В середине 20-х поистине ошеломляющий успех выпал на долю книги ныне забытого француза Жака (Жоржа) Тудуза «Европа во льдах» (журналы той поры вообще с большой охотой публиковали «морские рассказы» и путевые очерки этого литератора).
На ней мы и остановимся чуть подробнее.
Впервые опубликованный в 6-м выпуске Библиотеки «Всемирного следопыта» за 1927 год, роман настолько полюбился читателям, что в том же году был переиздан издательством «Молодая гвардия», правда, под другим названием: «Человек, укравший Гольфштрем». И опять же в 1927 году издательство, «повинуясь» читательским требованиям, выпустило еще один бестселлер этого автора — роман «Разбудивший вулканы». Что и говорить, по увлекательности и изощренности сюжетной интриги романы Тудуза уступали разве что произведениям Конан Дойла.
Об успехе книги свидетельствует и тот факт, что по ее выходе появилось немало повестей и рассказов откровенно подражательных, иногда просто на грани почти плагиата (как в случае с появившимся в том же году романом А. Палея «Гольфштрем»).
Жарким июльским днем художник Жак со своей невестой Яниной и несколькими друзьями решили совершить близ бухты Сен-Мало увеселительную морскую прогулку на небольшой яхте «Моргана». Ничто вроде не предвещало того, что случилось уже спустя всего несколько часов. Неожиданно начавшийся ураган принес с собой обильный снегопад. А еще некоторое время спустя почти неуправляемая «Моргана» оказалась в открытом море… среди льдов! В самый разгар лета! Но «чудеса» продолжались и дальше — яхту атаковало стадо невесть откуда взявшихся моржей. Неизвестно, как сложилась бы судьба горе-путешественников, не спаси их моряки случайно оказавшегося поблизости миноносца. Но вернувшись на материк, они узнают, что в экологический хаос повержен весь мир. А на Земле творилось и в самом деле нечто невообразимое — казалось, сама Природа сошла с ума. Почти вся западная часть Европы в считанные часы превратилась в Крайний Север, отрезанная от остального мира льдами и снегом; Атлантику бороздят айсберги и стада моржей, зато на других континентах люди, напротив, задыхаются от небывалой жары. Что это, конец света? Мир в панике.
Однако Жак и его друзья оказались ребятами не из робкого десятка. Едва придя в себя от пережитого, они снова отправляются в море — на этот раз в составе добровольцев спасательной экспедиции, высланной на встречу гибнущему во льдах пассажирскому кораблю. Но в результате сами терпят крушение и оказываются пленниками таинственного острова. Остров и в самом деле необычен: в его недрах скрыт гигантский дворец на глубине… 400 метров (!). Здесь-то и кроется загадка экологической катастрофы, обрушившейся на Европу. Хозяин острова — потомок древних ацтеков, эдакий капитан Нэмо начала XX века, объявил себя Монтезумой Третьим. Используя гений европейского ученого, он вознамерился отомстить «коварным европейцам», некогда завоевавшим Мексику, и перекрыл островом (как вы уже догадались — он искусственного происхождения) теплое течение Гольфштрем… Но, пройдя множество испытаний, Жак и его команда срывают планы новоявленного диктатора и спасают мир.
Таков в общих чертах сюжет «Европы во льдах» — книги действительно увлекательной, выдержанной в лучших традициях фантастики экшн. Но не только поэтому вспомнили мы о забытом романе. Не менее любопытный документ времени являет собой редакционное предуведомление к сочинению французского беллетриста. С первых же строк автор упрекается в том, что «романист не сумел, да, очевидно, и не захотел использовать удачную фантастическую фабулу для показа широкого социального полотна. Человек, укравший Гольфштрем, оказывается авантюристом, разыгрывающим роль императора потомков первых обитателей Мексики. Он обрушил на мир свою жестокую выдумку во имя мщения за унижения расы. В конечном счете, этот «Монтезума-III» обнаруживает больше личной корысти, чем размаха мысли». И далее: «Ж. Тудуз не разглядел действительной опасности <…> Если научно-фантастическая сторона его романа имеет оправдание в реальности достижений современной научной мысли, то действующие лица романа овеяны слащавой и пошловатой фантазией, схожей с аляповатыми вымыслами Пьера Бенуа <…> Диктатор, похищающий Гольфштрем, был бы мыслим лишь, как воплощение плотоядных и неутолимых аппетитов в американской буржуазии… Читатель должен все время помнить, что в схеме, начерченной Ж. Тудузом, имеется коренной пробел: отсутствуют классы, действующие на арене истории».
Подобного рода обращениями к читателю в те годы снабжались почти все переводные приключенческие книги, и предназначались они в первую очередь не для читателей, которым по большому счету было наплевать — есть в книге «классы» или нет, а для критиков и цензоров, как бы предупреждая их неизбежные нападки за публикацию столь «идеологически безликого» сочинения: мол, да, мы все знаем и даже, как видите, не одобряем автора.
В завершение, словно оправдываясь — уже перед читателями, — редакция все же сообщает, что «роман достаточно увлекателен для того, чтобы вознаградить читателя за употребленное на это время».
Кстати, о популярности зарубежных фантастов в России.
Произведения Жюля Верна и Герберта Уэллса в дореволюционной России переводились довольно оперативно — спустя месяц-другой после выхода на языке оригинала российский читатель получал возможность ознакомиться с новыми книгами зарубежных романистов. К творцам НФ в России и в самом деле относились с особой любовью. Свидетельством тому служит и тот факт, что первое собрание сочинений Г. Уэллса увидело свет отнюдь не на родине, а в санкт-петербургском издательстве Пантелеева в 1901 году. Спустя несколько лет другое петербургское издательство «Шиповник» порадовало российских читателей еще одним собранием английского фантаста (1908–1910), а в 1909–1917 гг. знаменитый издатель П. П. Сойкин выпустил первое в мире Полное собрание сочинений Уэллса в 13 томах.
Полистаем еще страницы старых журналов.
Славный капитан Нэмо, созданный фантазией великого Жюля Верна, как и положено популярному литературному герою, время от времени «оживает» в произведениях других писателей. Правда, гораздо реже другого известного персонажа — свифтовского Гулливера. И все же, еще в XIX веке русский писатель Констатин Случевский написал «неизвестную» главу из Жюля Верна — повесть «Капитан Нэмо в России», а из произведений последних лет можно вспомнить изданный на русском языке цикл фантастических повестей немецкого прозаика В. Хольбайна «Дети капитана Нэмо»…
Впрочем, к герою повести полузабытого американского писателя Рэя Кеммингса (1887–1957), плодотворно работавшего в жанре в 20—30-е годы, «Человек на метеоре» жюльверновский Нэмо не имеет совершенно никакого отношения. На поверку он оказался просто «тезкой». Или «однофамильцем». А может, и самозванцем.
«Человек на метеоре» печатался с продолжением в журнале «Мир приключений» в 1925 году — всего лишь через год после первой публикации в Америке (факт сам по себе примечательный в характеристике издательской политики довоенной России). И подобно многим другим публикациям «Мира приключений», повесть Кеммингса вызвала самый живой интерес читателей — в первую очередь, конечно же, увлекательностью и экзотическим окрасом сюжета. И столь же быстро была забыта.
Сюжет ее незатейлив. По стечению странных, так и не объясненных автором, обстоятельств некий молодой человек попадает на метеор, составляющий часть одного из колец Сатурна. Драматическое положение юноши усугубляется еще и тем фактом, что он ровным счетом ничего не помнит: ни как попал сюда, ни откуда он вообще, не помнит даже имени своего. А потому и нарек себя Нэмо (можно предположить, что когда-то он тоже читал роман Жюля Верна, только и этого не помнит). На протяжении четырех номеров читатели внимательно следили за удивительными приключениями новоиспеченного Нэмо, время от времени прерываемые «познавательными» описаниями растительного и животного мира, которые оказались, пожалуй, даже слишком разнообразны для столь небольшого космического тела. А чтобы придать вымышленному миру большую экзотичность, автор заселил метеор и разумными созданиями, обитающими в подводном городе Раксе. И все-таки Нэмо, потерявший уже всякую надежду на возвращение в человеческий мир, не мог не испытывать острого чувства одиночества. И Кеммингс пожалел его: в Раксе юноша встречает свою «Еву» — девушку Нону, которая, кстати, и вовсе уж непонятно, каким образом оказалась на метеоре…
Повесть Рэя Кеммингса являла собой типичный для того времени образчик авантюрно-фантастической прозы, обильно разбавленной псевдонаучными измышлениями. Подобную фантастику — и нашу, и переводную — в большом количестве печатали советские журналы 20-х. Такого рода сочинения не претендовали на роль и функции Литературы (хотя встречались и подлинные жемчужины жанра), но они были весьма увлекательны, нередко даже познавательны, а главное — в достаточной мере будили творческое воображение советских читателей, переживших Октябрьскую революцию. Редакторы «Мира приключений», «Всемирного следопыта» и «Вокруг света» отчетливо понимали свою главную задачу: поучать, развлекая. Как завещал Жюль Верн.
…Но нередко «поучения» читателя завершались драмой в судьбе самих фантастов…
В декабре 1940 года из Ленинграда на имя Сталина пришло очень необычное письмо:
«Дорогой Иосиф Виссарионович!
Каждый великий человек велик по-своему. После одного остаются великие дела, после другого — веселые исторические анекдоты. Один известен тем, что имел тысячи любовниц, другой — необыкновенных Буцефалов, третий — замечательных шутов. Словом, нет такого великого, который не вставал бы в памяти, не окруженный какими-нибудь историческими спутниками: людьми, животными, вещами.
Ни у одной исторической личности не было еще своего писателя. Такого писателя, который писал бы только для одного великого человека. Впрочем, и в истории литературы не найти таких писателей, у которых был бы один-единственный читатель…
Я беру перо в руки, чтобы восполнить этот пробел.
Я буду писать только для Вас, не требуя для себя ни орденов, ни гонорара, ни почестей, ни славы.
Возможно, что мои литературные способности не встретят Вашего одобрения, но за это, надеюсь, Вы не осудите меня, как не осуждают людей за рыжий цвет волос или за выщербленные зубы. Отсутствие талантливости я постараюсь заменить усердием, добросовестным отношением к принятым на себя обязательствам.
Дабы не утомить Вас и не нанести Вам травматического повреждения обилием скучных страниц, я решил посылать свою первую повесть коротенькими главами, твердо памятуя, что скука, как и яд, в небольших дозах не только не угрожает здоровью, но, как правило, даже закаляет людей.
Вы никогда не узнаете моего настоящего имени. Но я хотел бы, чтобы Вы знали, что есть в Ленинграде один чудак, который своеобразно проводит часы своего досуга — создает литературное произведение для единственного человека, и этот чудак, не придумав ни одного путного псевдонима, решил подписываться Кулиджары. В Солнечной Грузии, существование которой оправдано тем, что эта страна дала нам Сталина, слово Кулиджары, пожалуй, можно встретить, и возможно, Вы знаете значение его».
К письму прилагались первые главы социально-фантастической повести «Небесный гость» (всего автор успел переслать 7 глав). Сюжет ее внешне незамысловат. Землю посещает пришелец с Марса, где, как оказывается, «Советское государство существует уже 117 лет». Рассказчик, выполняющий функцию гида, знакомит инопланетянина, прилетевшего с исследовательской миссией, с жизнью в Советской России. Все последующее повествование подчинено классической схеме архаической утопии и представляет собой серию социально-философских диалогов марсианина с представителями различных социальных слоев — писателем, ученым, инженером, колхозником, рабочим. Но до чего же много было сказано в этих нескольких главках!
Вот, например, что говорит марсианин (ну, конечно же — автор), ознакомившись с подшивкой советских газет: «А скучноватая у вас жизнь на Земле. Читал, читал, но так ничего и не мог понять. Чем вы живете? Какие проблемы волнуют вас? Судя по вашим газетам, вы только и занимаетесь тем, что выступаете с яркими, содержательными речами на собраниях да отмечаете разные исторические даты и справляете юбилеи. А разве ваше настоящее так уж отвратительно, что вы ничего не пишете о нем? И почему никто из вас не смотрит в будущее? Неужели оно такое мрачное, что вы боитесь заглянуть в него?
— Не принято у нас смотреть в будущее.
— А может быть, у вас нет ни будущего, ни настоя-
Последняя реплика прозвучала в повести пугающе прозорливо. А разве сегодня мы не задаем себе тот же страшный вопрос?
Дальше — больше. Гражданин «советского» Марса узнает об ужасающей бедности страны, причиной которой является «гипертрофическая централизация всего нашего аппарата, связывающая по рукам и ногам инициативу на местах», о бездарности и бессмысленности большинства законов, о том, как выдумываются мнимые «враги народа», а затем устраивается «охота на ведьм», о трагическом положении крестьянства, изуродованного коллективизацией, о ненависти большевиков к интеллигенции («Большевики ненавидят интеллигенцию. Ненавидят какой-то особенной, звериной ненавистью») и о том, что во главе большинства учебных заведений и научных учреждений стоят люди, «не имеющие никакого представления о науке». С пронзительной прямотой загадочный автор сообщает о развале культуры: «Большевики упразднили литературу и искусство, заменив то и другое мемуарами да так называемым «отображением». Ничего более безыдейного нельзя, кажется, встретить на протяжении всего существования искусства и литературы. Ни одной свежей мысли, ни одного нового слова не обнаружите вы ни в театрах, ни в литературе». А еще в повести было сказано о мнимости свободы печати, которая «осуществляется с помощью предварительной цензуры», о страхе людей говорить правду.
На многие уродства советской жизни успел «раскрыть глаза» товарищу Сталину таинственный Кулиджары, прежде чем его вычислили. Вездесущему НКВД на это потребовалось целых четыре месяца!
Так кто же был таинственный Кулиджары?
Под этим именем скрывался известный детский писатель, автор самой популярной фантастической книги для детей конца 30-х годов «Необыкновенные приключения Карика и Вали» Ян Леопольдович Ларри. Он не был ярым антисоветчиком. Подобно многим писатель искренне верил в то, что «дорогой Иосиф Виссарионович» пребывал в неведении относительно творящихся в стране безобразий.
11 апреля 1941 года писатель был арестован.
В обвинительном заключении от 10 июня 1941 было сказано:
«…Посылаемые Ларри в адрес ЦК ВКП(б) главы этой повести написаны им с антисоветских позиций, где он извращал советскую действительность в СССР, привел ряд антисоветских клеветнических измышлений о положении трудящихся в Советском Союзе. Кроме того, в этой повести Ларри также пытался дискредитировать комсомольскую организацию, советскую литературу, прессу и другие проводимые мероприятия Советской власти».
5 июля 1941 года Судебная Коллегия по уголовным делам Ленинградского городского суда приговорила Яна Ларри к лишению свободы сроком на 10 лет с последующим поражением в правах на 5 лет (печально известная статья 58–10 УК РСФСР, т. е. антисоветская агитация и пропаганда).
«Дело Ларри» не было первым в череде политических процессов над писателями-фантастами. Увы, оно не было и последним.
Не перестаю удивляться курьезам, коими полна история научно-фантастической литературы! Да вот заглянем хотя бы в серую эпоху хозяйствования фантастики «ближнего прицела». Помните: Немцов, Охотников? Скучные, многостраничные истории про «изобретения сегодняшнего дня» — самонадевающиеся штаны, несгораемые танки, достижения сельского хозяйства… В общем, фантастика в отсутствии фантазии. Да, оригинальностью сюжетов эти сочинения не отличались. Но поразительные (воистину — фантастические) предвосхищения таились в иных… заголовках!
Писатель-фантаст Виктор Сапарин, автор книг «Удивительное путешествие» (1949), «Новая планета» (1950), «Однорогая жирафа» (1958), «Суд над Танталусом» (1962), тоже начинал творческий путь как верный последователь концепции «ближнего прицела». Первый свой НФ-рассказ он опубликовал в 1946 году. А вот назывался он (внимание!) — «ЧУДЕСНЫЙ ВИБРАТОР». До реального изобретения этой «похотливой штучки» оставалось еще много лет.
Вот вам и «соцреалистическая целомудренность» фантастов «ближнего прицела»! Конечно же, сам рассказ был, мягко говоря, далек от эротических аллюзий, но то, что советский НАУЧНЫЙ фантаст оказался невольным «изобретателем» популярной эротической игрушки для женщин — это уж наверняка. По крайней мере он придумал название.
1 мая 1960 года разведывательный самолет США U-2, совершая «незалитованный» полет над территорией Советского Союза, был сбит российскими службами ПВО. На свою беду, как раз в эти тревожные праздничные дни «самый американский из фантастов» Роберт Хайнлайн совершал вместе с женой (которая, кстати, владеет русским языком и неплохо знает русскую культуру) туристическую поездку по городам и весям СССР. Все им сначала нравилось, особенно балет и русское радушие, но в Казахстане американскую чету вызвал «на ковер» алма-атинский представитель «Интуриста» (разумеется, сотрудник КГБ), известил семейную чету о коварстве американского правительства и провел «инструктаж». Очень это не понравилось Хайнлайну, и на пару с женой они громко стали обвинять сотрудника КГБ и советское правительство в тоталитаризме, сталинских репрессиях и прочих смертных грехах. Всю ночь фантастическая парочка прислушивалась к шагам за дверью гостиничного номера, но зловещий стук в дверь так и не раздался. Никаких репрессивных мер не последовало и в других городах, их никто не собирался насильно выдворять из страны. Это очень насторожило фантаста, и на родину он вернулся ярым антисоветчиком и с черной обидой на весь советский народ за их успехи в космосе.
Сразу по возвращении он поместил в журнале «American Mercury» путевые заметки под красноречивым названием «Pravda» Means «Truth» о своих злоключениях в Стране Советов. И тут же сел писать свой самый антиамериканский роман «Чужак в чужой стране». Вот таким непоследовательным человеком был фантаст Хайнлайн.
Дмитрий Байкалов, Андрей Синицын
ДИАЛОГИ ПРИ ПОЛНОЙ ЛУНЕ
Amicus Plato, sed magis arnica veritas
Платон мне друг, но истина дороже.[10]
Смеркалось. Когда мы покидали столицу серединных земель, ее улицы практически опустели. Но это нам было только на руку. Жители города ни при каких обстоятельствах не должны были распознать нашу инакость. Еще полчаса назад мы принимали участие в ежегодном празднике «Фантаст года», а еще через час у нас была назначена встреча в одном из прибрежных оазисов. Обычному жителю Континента для того, чтобы хотя бы попытаться выбраться за городскую черту, требовались годы, большинству же не хватало и жизни.
Мы были иными. Темп нашей жизни во много раз превышал обычный. В течение дня мы, как Фигаро, успевали утром выпить чашечку «мэйнстризмовского» кофе, полдень встретить в обществе неведомого отшельника, а ночь провести на модной дискотеке в центре. Мы были хранителями. Нашей целью было помочь каждому найти на Континенте свое место, обрести себя, но самое главное — не потерять веру в фантастику. Мы были наблюдателями. Молодое вино наполняло старые мехи. Наша гавань была полна новенькими, с иголочки, катерами и лодками. Восьмая волна экспансии продолжала нарастать. Глиняные кружки в руках молодых начинали все громче стучать об отполированные столешницы, требуя своей порции пива на этом празднике жизни.
Песок почти полностью покрыл дорогу, вымощенную самыми обычными булыжниками. Мы вышли к пустыне. Полнеба занимала луна. Как всегда, при нашем появлении на ее фоне кто-то пролетел. Сегодня это была девичья фигурка с очень большой виолончелью. Мы уже давно привыкли к проявлениям этого дешевого «пиара» и, не обращая внимания, продолжили свой путь. Впереди нас ждало приключение. Притягательное и странное. А мы были из тех, кто желал странного. Из достоверного источника стало известно, что по окончании праздника неведомые отшельники решили собраться в одном из оазисов и поговорить о сокровенном. Куда уж страньше.
Как мы ни торопились, все равно опоздали. Дискуссия была уже в самом разгаре. Мы не стали афишировать своего присутствия и предпочли скрыться в тени платана. Говорил, вернее, продолжал говорить, одетый во все черное, «аккуратно выбритый» отшельник, «с собранными на затылке в хвост длинными волосами»:
— …говори только о том, во что веришь сам. Никакой софистики. Мы должны найти истину, а не заниматься гнилой риторикой.
— Ты совершенно прав, коллега, — в разговор вступил «самый пожилой из присутствующих, высокий, чуть сутулый, с бородкой и баками», — для нас сейчас жизненно важно выработать систему этически значимых понятий. В противном случае наше дальнейшее существование на Континенте теряет всякий смысл.
— И будем по понятиям жить? — хмуро осведомился смуглый мужчина, «вроде бы не старый, но с явной сединой в волосах».
— Почему по понятиям? По определениям, — парировал Бородатый. — Без четкого представления о вечных истинах: кто издатель? какой тираж? и где гонорар? — мы не сможем знать, как нам дальше жить.
— Ты еще спроси, почему фантастика? — не унимался Смуглый.
После чего все почему-то посмотрели на четвертого собеседника — «средних лет, румяного, толстого, коротко стриженного, со щеточкой усов над губой». До сих пор он не проронил ни слова, пребывая, казалось бы, в глубокой медитации.
— Фантастика есть Благо, — наконец произнес он, приоткрыв глаза. — «Многое» прозревается в свете «одного», единого начала всего сущего — Фантастики, которая и есть источник Бытия на Континенте.
— Ты сам-то понял, что сказал? — проявил иронию Длинноволосый.
— Почти, — съязвил Толстый, — а теперь объясняю для тупых. «Многое» — всякая видимая отдельная вещь: роман, статья, фильм, картина обретает свой облик, «вид», в свете невидимого «одного» — фантастики как идеи. Все, что производится на Континенте, востребовано лишь потому, что несет в себе «ген» родовой принадлежности. Иными словами, наши книги и статьи читают, наши фильмы и картины смотрят исключительно благодаря тому, что они относятся к фантастике. Ergo, без фантастики нас бы не было, впрочем, как и ее без нас.
— Это объективный идеализм, — констатировал Бородатый.
— А мне по фиг, — заявил Длинноволосый.
— А я бы выпил, — сказал Смуглый, — тут без стакана… — Он вдруг напрягся, еще мгновение, и нам бы вечно опираться о платан, но на этот раз повезло. — От уроды, — почти ласково проговорил он, — выходите уже. А если б я вас зашиб?
Соорудив улыбки пошире, мы шагнули из темноты.
— Вот, гуляли, луной любовались.
— А мы тут о святом…
…клянусь Зевсом, афиняне, вы не услышите речи разнаряженной, украшенной… изысканными выражениями, а услышите речь простую, состоящую из первых попавшихся слов. Ибо я верю, что то, что я буду говорить, — правда, и пусть никто из вас не ждет ничего другого…
— Прекрасное, клянемся Айзеком, здесь место для беседы! «Платан-то какой развесистый и высокий! Высота и тень как прекрасны! Как он расцвел! Всю местность наполнил он своим благоуханием! А под платаном бьет прелестнейший источник воды студеной — это и ноги чувствуют… А как приятен и сладок здесь ветерок! Летним шелестом подпевает он хору цикад. Но роскошнее всего мурава! Она пышно раскинулась легким подъемом вверх и великолепно будет склонить на нее голову»[11].
— Не вешайте нам на уши лапшу. Откуда вы и как сюда попали?
— Мы с праздника фантастики идем, а вас там почему-то не встречали.
— Наскучило нам все, из года в год одно и то же.
— Вы правы, но… увидели мы новое, похоже.
— Что ж, в данную минуту, придя сюда, себя вы обрекли на красноречие. Устройтесь поудобней, начинайте излагать, а мы пока возляжем.
— Возражений нет. Ну, слушайте.
Для начала немного статистики. По данным журнала «Книжный бизнес» в течение года на Книжном клубе в спорткомплексе «Олимпийский» было представлено 1965 наименований книг, написанных в жанре фантастики и мистики, общим тиражом 18,4 млн. экз., в том числе 2002 года издания — 827 наименований (42 %) тиражом около 8 млн. экз. (44 %). Если принять во внимание тот факт, что ведущую десятку профильных издательских групп составляют исключительно московские и петербургские фирмы, чьи новинки сразу же поступают на Книжный клуб, то с небольшой степенью погрешности можно заявить, что в России в 2002 году вышло около 900 наименований фантастических книг тиражами от 5 до 150 тыс. экз. Остается добавить, что оригинальные произведения отечественных авторов составляют около трети этого количества.
— Ну и что здесь нового?
— Тенденция. За последние три года почти в полтора раза вырос интерес издателей к русскоязычным писателям. Если в 2000 году было выпущено около 200 подобных книг, то в 2002 году эта цифра выросла почти до 300. И еще, любезные друзья, попытайтесь назвать имя зарубежного фантаста, стартовые тиражи переводов которого были хотя бы сопоставимы с российскими аналогами: Александр Бушков «Сварог: чужие паруса» (150 тыс. экз.), Андрей Белянин «Отстрел невест» (100 тыс. экз.), Ник Перумов «Череп на рукаве: Империя превыше всего» (100 тыс. экз.), Сергей Лукьяненко «Спектр» (76 тыс. экз.), Василий Головачев «Исход Зверя» (60 тыс. экз.), Юрий Никитин «Придон» (45 тыс. экз.), Роман Злотников «Армагеддон» (40 тыс. экз.). Но это не самое основное, что мы собирались вам сообщить. Дело в том, что практически все эти авторы в течение года стали «миллионерами».
— Это к мытарям…
— Вы не поняли. Ситуация на рынке фантастики сейчас такова, что в соответствии с законом Старджона 90 % выпущенных книг никогда не допечатываются. Те же, которые удостаиваются такой чести, как правило, с целью большей привлекательности, меняют форму при неизменном содержании. Так возникают издания в мягкой обложке для странствующих и путешествующих, а также толстые тома для коллекционеров. Попытка же издательства «АСТ» совместно с донецким «Сталкером» выпускать покетбуки молодых перспективных писателей, не предваряя их целофанированным хардкавером, пока оказалась малоэффективной, несмотря на участие в проекте Б. Н. Стругацкого. На наш взгляд составители серии до конца не определились с целевой аудиторией. Одного фэндома все-таки недостаточно.
Однако при общих пасмурных тонах нарисованной нами картины на ней присутствуют и радужные мазки. Существует узкий круг писателей (их имена мы уже назвали), читательская аудитория которых постоянно растет, и за счет этого практически все их произведения постоянно допечатываются. Если же учесть, что за писательскую карьеру каждым из семерки написано минимум 10 романов (у некоторых раза в три больше), что тираж переиздания, как правило, сопоставим со средним по стране, и при этом не забыть о стартовых тиражах одного-двух (а то и трех) «свежаков», то путем несложных арифметических вычислений можно получить искомое число, неуклонно стремящееся к озвученному с шестью нулями.
— Тем более к мытарям… — тут Смуглый натолкнулся на недоумевающий взгляд Толстого, — ну шучу я, шучу.
— Вообще феномен невероятного успеха именно этих авторов, безусловно, требует отдельного исследования. Мы же, с целью не умножать сущности, приведем ряд цитат, способных пролить свет на это явление. Как сейчас принято — no comment. Имеющий глаза, да увидит.
А. Бушков: «Интеллигент — это существо, которое оценивает не реальный мир, а мир, который существует в его воображении, он характеризуется страшным тоталитарным сознанием, что доказали французы, весело и увлеченно резавшие друг друга, пока не пришел Наполеон». («Книжный бизнес», № 8, 2002)
Ник Перумов: «Моя эпичность выросла как естественное продолжение чтения «Старшей» и «Младшей» Эдды», «Нибелунгов», «Песни о Гильоме Оранжском». Мне с самого начала казалось, что когда ты пишешь фэнтези, ты создаешь огромный мир и для тебя сцена протягивается от горизонта до горизонта. А стремление других авторов к камерности — это, наверное, продолжение русской традиции, наиболее четко выраженной Чеховым…» («Книжное обозрение», № 40, 2002)
A. Белянин: «Учителей в фантастике назвать не могу: их слишком много. Наверное, в первую очередь — народные сказки. Я читал их запоем почти до шестнадцати лет. Все, что удавалось достать, всех времен и народов. Потом, конечно, Гоголь. «Вечера на хуторе близ Диканьки». Самая потрясающая фэнтези! Дальше были Булгаков, Ефремов, Соловьев. Всегда предпочитал «живую» вещь, то есть без космоса, роботов, ракет и инопланетян. Пытаюсь по мере сил поддерживать славные традиции Гоголя и Булгакова, это великие учителя…» («Звездная дорога», № 1, 2003)
С. Лукьяненко: «Когда я пишу ту или иную книгу, я всегда в нее верю. И это ощущение веры в то, что происходит на бумаге, умение немного заиграться в эту игру, которой является сочинение текстов, и утратить грань между реальностью и вымыслом — это чувствуется всегда, и всегда придает книге живую атмосферу, которая и подкупает читателя». («Книжное обозрение», № 52, 2002)
B. Головачев: «Процесс идет. Склок меньше не стало. Дерутся за премии, дерутся за известность, пусть даже она будет скандальной. В то время как читатель голосует за талантливые произведения своим кошельком. Это единственно правильный критерий». (Сайт «Правда. РУ», 21.08.2001)
Ю. Никитин: «Я вообще люблю сочинять что-то новое. И обязательно такое, что до меня никто не писал. В вымышленном мире мне хорошо и комфортно. Там я абсолютно владею ситуацией, и ни перед кем не держу ответа за совершенные героями поступки и тот мир иллюзий, в который я погружаю читателя». («НГ EX LIBRIS», № 37, 2002)
Р. Злотников: «На вопрос о том, как удается совмещать службу с весьма плодотворным литературным творчеством, ответ прост: «Прихожу домой в семь вечера. Гуляю с собакой. Ужинаю. Общаюсь с детьми. Часов в одиннадцать сажусь за компьютер и пишу где-то до трех. Утром встаю в семь тридцать. Вот так». («Литературная Россия», № 19–20, 2002)
— Все это пустяки в сравнении с вечностью. — Длинноволосый сладко потянулся. — На мой непросветленный взгляд, следует писать так, чтобы им, нашим читателям, стало хорошо. А поскольку все в мире взаимосвязано, если им будет хорошо, то и нам будет тоже.
— Вопрос только, от чего читателям хорошо? Так, в этом году возобладала точка зрения, что от смеха. И какой только смех не пытались продавать. Обилие юмористической, сатирической, иронической, пародийной фантастики довело потребителя практически до колик.
Прежде всего хочется отметить издательство «Альфа-книга». Люди, подарившие человечеству книги А. Белянина, не останавливаются на достигнутом и продолжают выискивать молодые таланты. «Девушка-лиса» Г. Черной, написанная по мотивам китайского фольклора, и «Операция «У Лукоморья» О. Шелонина и В. Баженова, рассказывающая о похождениях капитана спецназа в тридевятом царстве, находятся в русле традиций, заложенных юмористом № 1 российской фантастики. Несколько в стороне от основного потока находится творчество В. Бабкина. Романом «Слимперия» он завершил свою трилогию, начатую книгами «Слимп» и «Слимпер». На этот раз обычный русский парень Семен и его подельник волшебный медальон «Магический Вор» просто и без затей спасают мир.
Вдохновленное успехами коллег издательство «ЭКСМО» открыло собственную серию юмористической фантастики. В ее рамках вышли книги Е. Прошкина и В. Шалыгина, С. Логинова, С. Костина (и здесь не обошлось без ментов в параллельном мире), а также цикл А. Лютого о Рабине Гуте. Открыл же серию и стал ее «локомотивом» новый роман М. Успенского «Белый хрен на конопляном поле». Автор продолжает играть в том же самом пространстве, что и в трилогии о Жихаре, а вот со временем произошли изменения. Поскольку змей Уроборос все-таки выпустил свой хвост, то оно стало линейным, и патриархальное Многоборье превратилось в средневековую Посконию. В остальном — то же самое. Те же философские глубины, стоящие за каждой шуткой, тот же язык повествования, полный аллюзий и ассоциаций, те же современные архетипы, ассимилированные к средневековому менталитету. Но если Жихарь был нашим другом, то герои «Белого хрена…» король Стремглав Первый и его сыновья — лишь персонажи прекрасно сконструированного сатирического романа фэнтези. И хотелось бы рассмеяться, но почему-то грустно.
Вот уже второй год радует читателей Гай Юлий Орловский. По какой причине его книги о Ричарде Длинные Руки выходят в серии «Абсолютное оружие», а не в «Юмористической фантастике» — загадка. А вот звучный псевдоним их автора загадкой быть перестал. Достаточно прочитать один из ранних рассказов Ю. Никитина, в котором фигурирует персонаж, именуемый точно так же.
— О как! А мы-то голову ломали, ночей не спали. — Смуглый аж подпрыгнул.
— Не юродствуй, — одернул его Бородатый, — вдруг кому интересно.
— Издательство «АСТ» формально не участвует в поголовной юморине, но, выпустив роман JI. Каганова «Харизма», сделало шаг в этом направлении. Роман отличает характерное для автора ироничное отношение к нашему миру. История «Лексы» Матвеева, хакера и раздолбая, который под воздействием инопланетного артефакта становится «типа» горцем, не оставит равнодушным никого, кто хоть однажды улыбнулся шуткам героев «О.С.П.-студии».
Благодатный материал для пародий подарила российским авторам Джоан Ролинг. «Порри Гаттер и Каменный философ» назвали свою книгу А. Жвалевский и И. Мытько. «В школу магии Первертс Гаттер приезжает с мечтой — как можно быстрее перевестись в техникум связи. Но драматический водоворот событий меняет все…» В заявленных рамках авторам удалось подарить своим читателям несколько приятных часов, чего никак нельзя сказать о также представленном как пародия сериале Д. Емеца о Тане Гроттер.
— Да мы эту Таню Гроттер…
— Господа, господа! Не забывайте о своем высоком статусе отшельника. Впрочем, на часах далеко за полночь. Пора и о женщинах.
Пришла беда, откуда не ждали. Около 20 % от общего количества вышедших книг и почти 50 % фэнтези написано прекрасным полом. За океаном с этим давно уже смирились. Видимо, придется и нам. Хотя, надо признать, совсем уж врасплох нас не застали — критика оперативно отреагировала. Бойцы успели запалить сигнальные костры на сторожевых башнях — озвучили наиболее опасные имена. Только в течение этого года увидели свет произведения М. Алферовой, Л. Андроновой, К. Букши, М. Галиной, П. Греус, Е. Долговой, О. Елисеевой, Н. Ипатовой, В. Камши, Н. Мазовой, Н. и Е. Некрасовых, Э. Раткевич, Н. Резановой, А. Сашневой, М. Симоновой, Д. Трускиновской и др.
Три года ждали поклонники Е. Хаецкой появления ее новой книги. И наконец дождались. Даже двух: «Бертрана из Лангедока» и «Голодного Грека…». Что можно сказать? Поклонники довольны. Нам же густо замешанные на христианской морали исторические реконструкции показались весьма далекими от фантастики вообще и от фэнтези в частности. Тем не менее надо признаться, что мы с удовольствием заглянули бы на огонек в маленький домик у моря с черепичной крышей, который вот уже несколько лет по кирпичику выстраивает Елена. Если нас, конечно, пригласят…
А вот кто действительно сумел удивить, так это томичка И. Скидневская, написавшая дилогию «Звездные мальчики» — «Игры по-королевски». Абсолютно эклектичное на первый взгляд повествование (роман состоит из новелл, написанных во всем спектре фантастических стилей: от жесткой НФ до детской сказки) по мере продвижения к финалу обретает целостность и смысл. Звездные мальчики спасут мироздание, из которого наконец уйдут страдания и боль — вечные спутники человечества. По большому счету проза Скидневской сейчас в отечественной фантастике аналогов не имеет. Единственное, что можно точно сказать, — это плоть от плоти фантастики. Думается, сейчас Ирина уже обживает свой оазис.
— Адресок не подскажете? — оживился Смуглый. На него даже не посмотрели.
— Как ни пародоксально звучит, но дилогия И. Скидневской является дебютом. Кроме нее, хотелось бы отметить уже упоминавшуюся «Девушку-лису» Г. Черной, «Укус технокрысы» В. Гусева, «Хроники вторжения» Я. Верова, «Армию солнца» С. Вольнова, «Цену победы» С. Садова (любопытно было бы взглянуть на его гипотетическое соавторство с Н. Мазовой), «Пусть бог не вмешивается» А. Фомичева, но особенно трилогию «Война кукол» А. и Л. Белаш. Как и в случае со Скидневской, трудно поверить, что это первая книга авторов.
Каким образом должен поступить киборг, в один прекрасный день осознавший, что уже ничем не отличается от своего создателя, разве что сутью своего рождения. Не важно, что один вышел из чрева матери, а другой с заводского конвейера, ведь андроидам уже снятся сны об электроовцах. Со времен Ф. Дика остается открытым вопрос: может ли кукла стать человеком и что будет, если это наконец произойдет? Соавторы в меру сил попытались дать на него ответ.
— Похоже, придется нам скоро потесниться, — поежился Бородатый.
— Это вряд ли, — лукаво улыбнулся Толстый. — Мы же своих стариков не обижаем. Хотя закон о преемственности обдумать не мешало бы.
— Преемственность — вещь абсолютно необходимая. Но, боимся, не все это понимают. Так, серия «Классика Отечественной Фантастики», посвященная «золотому веку» советской НФ, фактически стала гласом вопиющего в пустыне. Новый русский читатель не желает приобщаться к вечным ценностям. Несмотря на то что в серии еще планируются тома Г. Гуревича, А. Днепрова, В. Колупаева, А. Громовой, В. Фирсова и др., проект в целом, видимо, продолжен не будет.
— Грустно все это, — вздохнул Длинноволосый.
— Воистину. Горе от ума. Утешимся лишь тем, что за два года существования серии в ней были напечатаны все самые известные авторы третьей волны, в том числе ныне не прекращающие активно работать Кир Булычев и Владимир Михайлов. В прошедшем году Игорь Всеволодович выпустил злободневный римейк своей знаменитой повести — «Золотые рыбки снова в продаже», а Владимир Дмитриевич — роман «Завет Сургана».
Тема романа не нова: война и любовь. Но Михайлов подходит к ее решению настолько круто, что может дать сто очков вперед любому молодому дарованию. Перед нами — история взаимоотношений девушки Онго, которой приходится стать мужчиной, и юноши Сури, в конце концов тоже изменяющего пол. Писатель заставляет пройти героев через предательство, военные преступления, гомосексуализм и промискуитет, прежде чем они смогут соединить свои тела и души.
— Мужик, — только и сказал Длинноволосый и зачем-то пожал руку Смуглому.
— Где-то теряем, где-то находим. В этом году на фантастическом поле появился новый игрок. Издательство «Вече», прежде специализировавшееся на выпуске научно-популярной литературы, обратило на нас свой взгляд. За год выпущено около 50 наименований фантастических книг в четырех различных сериях. Это, безусловно, отрадно, но, на наш взгляд, главное в другом. В фантастику вернулось потерянное поколение — пятая волна, схлынувшая с прекращением работы ВТО МПФ. С. Булыга, В. Забирко, Ю. Иваниченко, В. Клименко, Л. Козинец, А. Силецкий, В. Пищенко, В. Хлумов, А. Шалин вновь в строю. «Вече» еще только осваивается на континенте, но уже сейчас можно отметить несомненные удачи. Это прежде всего роман Г. Прашкевича «Царь-Ужас», а также трилогия А. Скаландиса о Причастных и «Роковые письмена» В. Хлумова.
— Послушайте, я, кажется, уже вечность назад предложил выпить. Или вы не русские? — Смуглый поднялся с земли и решительно направился к нам.
— Да мы, собственно… Вот с праздника вам диски принесли послушать. Мультимедийные проекты Ю. Буркина и В. Васильева. Между прочим, все книги и все песни. Еще аудиокниги С. Лукьяненко и компакты Феличиты (она же А. Сашнева).
— Ну-ка, ну-ка, дайте посмотреть.
И над пустыней разнеслось: «Луны ущербный лик встает из-за холмов…»
Выслушав их, все сошлись на том, чтобы на сегодняшнем пиру допьяна не напиваться, а пить просто так, для своего удовольствия.
— Так призовем же в судьи Диониса. Наполним чашу добрую вином, продолжив наши бдения.
Присутствующие, не сговорившись, подняли взоры к небу. После приступили, поочередно отпивая из холодильной чаши, не менее восьми котил в которой было.
— Наш метод изложения требует наконец перейти от обобщающей картины к частным фактам.
Почти все более или менее известные авторы выдали на-гора по роману, а то и по несколько, появились новые альманахи, сборники и журналы, а некоторые старые преобразились до неузнаваемости.
Одним из знаковых событий года стало появление новой фантастической фамилии. Причем «фамилии» в обоих смыслах. И в обоих смыслах ненулевой. Любимый многими автор Андрей Лазарчук начал выступать в составе семейной пары в соавторстве с питерской поэтессой и переводчицей Ирой Андронати. Первым результатом такого симбиоза стал роман «За право летать», согласно аннотациям зачинающий цикл «Космополиты». Это почти космическая опера. Почти — потому что дело происходит на Земле в недалеком апокалиптическом будущем. Авторы по-своему преломляют миреровскую идею о том, что только дети и подростки могут противостоять инопланетной агрессии. Только детскому мозгу доступно управление истребителями, способными поражать космические крейсеры некой звездной и злобной Империи. И эти «крапивинские» мальчики и девочки должны при вынужденном бездействии взрослых гибнуть, защищая нашу планету. На фоне такой нестандартной этической диспозиции развивается множество локальных драм. Хотя стоит заметить, что если бы роман писал Лазарчук-соло, то персонажей и сюжетных линий было бы значительно больше, а эмоционального накала — меньше. В общем, «фамильный» дуэт вышел вполне удачным и перспективным. Единственное, что недоступно нашему пониманию, — кто же такой этот странный персонаж, бывший издатель Коля Ю-Ню? Неужели очередная аватара Ю. Семецкого?
Еще один признак ушедшего года — реинкарнация старых имен. О проектах издательства «Вече» мы уже говорили. Настала пора рассказать еще об одном. Только через несколько лет после смерти появилось на свет собрание сочинений киевского писателя Бориса Штерна, подготовленное издательствами «Сталкер» и «АСТ». В этом собрании мы с радостью увидели ранее не издававшийся роман «Вперед, конюшня!». Когда-то из замечательного рассказа «Чья планета?» развился целый сериал, повествующий о приключениях космического инспектора Бел Амора и его верного помощника робота Стабилизатора. О Бел Аморе, правда, уже не инспекторе, а тренере футбольной сборной, бригадном дженерале и спасителе Вселенной, находящемся в зените славы, повествует последний (увы, в прямом смысле — последний) роман Штерна. Как всегда, Штерн ироничен, сатиричен, изящен словом, едок фразой и искусен сюжетом. Нынешним апологетам юмористической фантастики есть у кого поучиться.
После недолгого «побега в мэйнстрим» в фантастику вернулся один из патриархов жанра Геннадий Мартович Прашкевич. Его блестящий роман «Царь-Ужас» начинается как историческое повествование о тернистом и изменчивом жизненном пути русского матроса Семена, которого за период от русско-японской войны до Великой Отечественной судьба бросает по разным странам, городам и весям. Однажды он даже побывал в Париже, где великий французский художник по кличке Дэдо (попробуйте угадайте — кто это?) написал у него спине портрет женщины. В далеком будущем портрет сочли идеалом живого искусства и выдернули Семена к себе… В романе так замечательно изложены всевозможные реалии прошлого и мироустройство будущего, что иногда это начинает смахивать на байки, мастером коих Прашкевич слывет в фэндоме. Кстати, многие из них можно найти в «Малом бедекере по НФ» — объемном мемуарном труде, напечатанном в журнале «Если».
Лидеры серии «Звездный лабиринт» порадовали своих поклонников новыми романами…
— О чем вы, право? — Длинноволосый безмятежно потягивал вино из чаши, поглядывая на пролетающие на фоне луны силуэты космических крейсеров, остальные заинтересованно переглянулись.
— Задерганный кинематографистами Сергей Лукьяненко, взявший манеру, перерастающую в привычку, выпускать один новый роман в год, разродился толстенным «Спектром». В романе семь частей (плюс эпилог), каждая носит название очередного из цветов радуги и имеет гастрономический пролог, начинающийся с соответствующего данному цвету слова из поговорки «Каждый охотник желает знать, где сидит фазан». Споря об этом романе, много копий поломали как критики, так и читатели.
— Кащенитов — давить! — невнятно пробормотал Толстый.
— Главное в этой книге — она «с претензией». И претензией вполне обоснованной. Написать философский роман о смысле жизни, о месте человечества во вселенной, о роли разума, чувств и творчества в развитии цивилизаций и при этом не потерять сюжетной динамики доступно не каждому. При этом Сергей откровенно экспериментирует с формой подачи, используя три различных стилистических ряда: плотный, «смысловой», откровенно «мэйнстризмовский» — в вызывающих ингибицию желудочного сока гастрономических прологах, простой, резкий и емкий язык при описании основного действия и типично притчевую лексику в сказочках — сим-сим откройся, — рассказываемых Мартином ключникам. Из притч Мартина вполне можно составить отдельный «поэтический» сборник и даже сложить апокрифический эпос. Многим не понравилась несколько скомканная концовка романа, однако развязка вполне ложится в смысловой ряд книги и не противоречит общему философскому вектору. Ибо идеи — прообразы вещей, а вещи — отражение идей.
— Хорошее питание — это тоже Благо. — Толстый, судя по одобрительной улыбке, прячущейся под щеточкой усов, явно довольный ходом наших речей, пересел в позу лотоса и щелкнул пальцами. Из воздуха возникло огромное блюдо с чем-то вкусно пахнущим. — Утка Вайдахуньяд! — торжественно провозгласил он. — Лучшая закуска к вину. — Все заметно оживились. Насытившись, мы продолжили.
— Александр Громов также нечасто балует нас новыми книгами. Зато каждая — событие в жанре. Приверженец твердой НФ, Александр редко отступает от проторенной стези — жесткого социального романа, действие которого происходит в мире с ярко прописанными деталями. Одна из любимых тем Громова — препарирование и исследование системы Власти и взаимодействие ее с обществом. На этот раз Громов вышел за привычные границы. Роман «Завтра наступит вечность» (рабочее название — «Вибрион») не о власти и не об обществе. Это повествование о конкретном человеке. Даже о двух — находящихся в одном теле. «На смену конфликту идеологий пришел конфликт личных позиций». Индивидуалист в конце концов берет верх над государственником, и герой делает свой, вполне логичный выбор.
— Не надо ишачить на дядю, лучше — на себя, — вставил Бородатый.
— В результате герой романа Свят, личность в некотором роде искусственная, обретает свою свободу. И роман этот — о Свободе. Что нам Александр Громов предложит дальше, можно судить по опубликованной в сборнике «Фантастика-2002/3» первой части глобального романа-катастрофы «Антарктида on-line», уже который год пишущегося в соавторстве с Владимиром Васильевым.
Сам же Владимир Васильев в 2002 году одарил читателей двумя новыми книгами. Первая — «Горячий старт» — продолжение, а точнее, полная версия, популярного романа о виртуальности «Сердца и моторы» («Абордаж в кибер-спейсе»). В ранее не публиковавшейся второй части киберспейсы параллельного и нашего миров вновь пересекаются, действие из виртуальности начинает просачиваться в реал, погибший в первой части Энди воплощается в сетевое сознание и обороняет Сеть от нападения агрессора, появляются новые герои — вроде бы все на месте, тем не менее, как ни странно, полностью дилогия выглядит менее цельной и сбалансированной, чем отдельно первая часть.
— Васильев — бездарь и графоман! — неожиданно вскинулся долго молчавший Смуглый. Затем привычно выслушал привычные уверения в обратном от разом заговоривших присутствующих, привычно удовлетворенный сел на место и привычным движением потянулся к чаше.
Вторая книга — «Наследие исполинов» — является частью цикла «Война за мобильность». Действие романа происходит в уже знакомом мире «Смерти и славы» и «Черной эстафеты». Земная экспедиция натыкается в космосе на артефакт давно исчезнувшей цивилизации Ушедших, который, согласно легенде, сулит власть над Вселенной. С этим, понятно, не согласны Чужие, но куда им против землян. Даже элитные части шаттсуров ничего не могут поделать с десятком туристов-охотников, волею судеб заброшенных на планету Табаска, куда была доставлена инопланетная диковина. Книга написана ярко и сочно. Хочется, чтобы в последующих частях набранный темп не был потерян.
Еще один писатель, чье имя можно часто увидеть на обложках серии «Звездный лабиринт» — волгоградец Сергей Синякин, — предложил на суд читателей очень необычный сборник «Люди Солнечной системы». Четыре самостоятельные повести написаны в едином стиле — в стиле фантастики шестидесятых, и описываемые в них миры весьма напоминают миры Стругацких, Снегова и Гуревича. Особенно забавна повесть «Перекресток», где перед порталом в мир Полдня и «Стажеров» оказывается сотрудник журнала фантастики «Возможно» Дмитрий Баскунчак.
— Нет, все-таки только фантасты-менты способны так отрываться! — неожиданно заговорил Толстый. — Видимо, когда человек на работе возится со всякой дрянью, то для выживания души надо уметь отключаться. Настолько, чтобы на голубом глазу, тихо, по-доброму высмеивая целую эпоху фантастики, продолжить «Полдень, XXII век», да так, чтобы стало немного смешно, немного грустно и совсем чуть-чуть обидно. Обидно за то, что так, конечно же, никогда не будет… Прощаться с ушедшей эпохой нужно смеясь.
— Не только Сергей Синякин пришел в фантастику из милиции. Существует еще немало положительных примеров такого рода и самые известные из них — писатели Юрий Брайдер (Минск) и Михаил Тырин (Калуга). Издательство «ЭКСМО» в 2002 году предоставило свои мощности, в том числе и этим авторам. Михаил Тырин выпустил роман «Синдикат «Громовержец». Детективный сюжет, жесткое действие в этом романе отнюдь не затеняют фантастической составляющей, как это было в предыдущей книге Михаила «Тварь непобедимая». Но сюжет и идеи — не главное. Тырин с искренней любовью описывает быт маленького городка Зарыбинска, создавая своеобразную «энциклопедию провинциальной жизни» и, доказывая, что жизнь бьет ключом не только в столицах. Фантастика тут выступает в роли графа Калиостро, неведомыми поворотами судьбы занесенного в российскую глубинку и пытающегося всколыхнуть устоявшийся быт.
Юрий Брайдер вместе с постоянным соавтором Николаем Чадовичем в новой книге «Гвоздь в башке» использует довольно оригинальный прием, чтобы отправить своего героя Олега Наместникова в прошлое. Во времени путешествует лишь разум Олега, периодически захватывая тела своих предков, живущих в различных эпохах. А дальше — герой наступил на бабочку, и «грянул гром». Сумеет ли Наместников исправить содеянное — неизвестно. Финал романа открыт.
Продолжает набирать обороты вчерашний дебютант Евгений Прошкин. Его книга «Зима 0001», в которую, кроме заглавного романа, вошел также роман «Загон», доказывает, что мы имеем дело со вполне сложившимся писателем. Мрачная, виртуальная «Зима 0001» неплохо смотрится рядом с не менее мрачной антиутопией «Загон», рассказывающей о Москве начала XXII века, одном из главных городов Тотальной Демократической Республики. И стоит в этом XXII веке совсем не Полдень, а скорее Полночь…
Постоянный автор «ЭКСМО», обладатель «собственной» серии «Времена выбирают» Василий Звягинцев наконец дал нам повод перестать считать его «автором одного романа». В новой книге фантаста «Дырка для ордена» мы не встретим героев его знаменитой «Одиссеи», но все же найдем множество моментов, вызывающих ощущение дежа-вю — Звягинцев и в романе о головокружительных приключениях двух русских офицеров-миротворцев не изменяет своей сложившейся стилистике. В результате будут довольны все почитатели ставропольского автора — фанаты «Одиссеи» найдут свое, знакомое, а противники бесконечного сериала обнаружат для себя много нового, неожиданного.
По-прежнему энергичен харьковчанин Андрей Валентинов. «Созвездие Пса» и «Спартак» — так называются пятнадцатая и шестнадцатая его книги в серии «Нить времен» все того же «ЭКСМО». Что касается «Созвездия Пса», то в нем нас особенно заинтересовал блок литературно-критических и публицистических работ. Статьи написаны с такой страстью и болью за любимый жанр, что, боимся, мы скоро останемся без работы. В отношении «Спартака»…
— Прекрасно, что у популярного московского футбольного клуба есть болельщики и на Украине, — провозгласил тост Смуглый.
— Добавить нечего.
Дуэт Г. Л. Олди из того же Харькова отличается умом и производительностью. Прошедший год в их библиографии отмечен двумя новыми книгами. «Ваш выход» — это сборник повестей и рассказов как уже хорошо знакомых читателям, так и новых. Самым стильным из них является, пожалуй, широко известный «Где твой отец, Адам». Также можно выделить «Песни Петера Сьлядека» — цикл связанных между собой рассказов в жанре «альтернативной истории». Можно было бы назвать «Песни…» небольшим романом, но есть у нас ощущение, что скоро цикл будет продолжен. Вовсю посмеялись авторы над писательско-издательским миром в романе «Орден Святого бестселлера или Выйти в тираж». Однако в отличие от многочисленных «тусовочных» произведений, столь модных ныне в фэндоме, сюжет «Ордена…» (как «оболочки», так и «романа в романе») самодостаточен, несмотря на обилие пародийных и самопародийных моментов. Приключения писателя Влада Снегиря в окололитературных дебрях по общему безумию чем-то напоминают булгаковскую «Дьяволиаду».
Еще два «топовых» автора издательства «ЭКСМО» в 2002 году взяли «романную передышку» — выпускали исключительно повести и рассказы.
— А вы пробовали писать что-то крупное, когда рядом младенец? — довольно агрессивно заявил прикорнувший было Длинноволосый.
— Несмотря на количественный спад, качество произведений О. Дивова лишь возросло — писатель опубликовал два блестящих рассказа «Закон лома для замкнутой цепи» и «Параноик Никанор».
Киевский дуэт Марина и Сергей Дяченко также взяли перерыв и много месяцев писали большой роман «Пандем», а в 2002 году выпустили лишь сборник повестей и рассказов «Эмма и Сфинкс». В заглавной повести сборника сплелись почти все архетипы творчества супругов — театр, любовь, страдание. Несколько более оптимистическим выглядит цикл рассказов «Год Черной Лошади», да и название отражает год публикации цикла…
Из книг других, кроме «АСТ» и «ЭКСМО», издательств стоит отметить вышедшее в «Центрполиграфе» «Слепое пятно» нижегородца Андрея Плеханова. Сплетение виртуальности компьютерной игры с реальностью, попытка достоверно описать психологию игрового «юнита», апокалиптические видения прорыва в «реал» — все смешалось в книге Плеханова. Следует добавить, что «Пятно» — только первая часть из планирующейся дилогии, поэтому открытая концовка не должна смущать читателей. Также в «Центрполиграфе» вышли три достойные внимания книги Д. Янковского: «Нелинейная зависимость», «Флейта и ветер» и «Побочный эффект». Дмитрий осваивает свою нишу в литературе, пытаясь разработать современный вариант «фантастики ближнего прицела», внедряя в повествование о повседневной реальности незначительный фантастический элемент.
Напоследок отметим еще несколько системообразующих книг прошлого года: большой роман В. Каплана «Круги в пустоте»; «Львиную охоту» А. Щеголева — переработку повести из «Времени учеников-3» в роман, не имеющий отношения к Стругацким; новую концепцию загробной жизни, изложенную С. Логиновым в одном из лучших его романов — «Свет в окошке»; две новые книги В. Свержина — «Крестовый поход восвояси» и «Все лорды Камелота», входящие в цикл об Институте экспериментальной истории; роман «Условия выживания» Л. Кудрявцева, которым перебравшийся в Москву автор открывает новый сериал, и, наконец, лично Алекса Орлова, доведшего количество книг в серии «Тени войны» до девятнадцати.
Что касается сборников, безусловно лидирующую позицию занимает «Фантастика» издательства «АСТ», которой в прошлом году вышло три выпуска. Возник и забытый было на десятилетия интерес к так называемым тематическим сборникам. Издание антологии «Пятая стена», посвященной жилищу будущего, инспирировала компания ICS, занимающаяся разработкой систем автоматизации зданий. Специально для нее по заказу составителя Андрея Щербака-Жукова написали рассказы 29 отечественных авторов — от дебютантов до мэтров.
Наконец о журналах. В 2002 году произошло два важных события. Во-первых, возник новый журнал «Полдень, XXI век», возглавляемый Борисом Стругацким и Александром Житинским. Издание не ставит цели печатать только фантастику. В его формате находятся произведения «пограничного жанра», балансирующие на грани мэйнстрима и фантастики — то есть такие, которые не возьмут ни в «Если», по причине недостаточной жанровости, ни, скажем, в «Новый мир», из-за наличия фантастического элемента. Единственная помеха при выборе этого направления — недостаточное количество произведений такого плана. Кроме того, их обязательно должен отличать еще и высокий литературный уровень. Поэтому портфель «Полдня» наполняется неспешно — и это заметно даже со стороны. Скорее всего именно из-за нехватки профильного контента редакция уже во втором выпуске пошла на «эксперимент», полностью собрав номер из произведений, ранее опубликованных в Интернете. На наш взгляд, солидности это журналу не прибавило, ибо не «портфель» должен формировать журнал, а наоборот. Но при всех минусах, связанных со стадией становления, «Полдень» опубликовал несколько значительных произведений — явных претендентов на жанровые премии «закрытого типа».
Во-вторых, произошла полная смена состава редакции «Звездной дороги». Журнал возглавил критик и бывший ответственный секретарь газеты «Книжное обозрение» Александр Ройфе, который пошел на кардинальные меры, изменив оформление и стилистику журнала, создав новые рубрики и поменяв авторский актив. Уровень публикуемой прозы стал, несомненно, выше. Именно в прошлом году в «Звездной дороге» впервые были опубликованы такие значительные произведения, как «Закон лома» Дивова, «Эвакуация» Прошкина и «Рок на дороге» Васильева. Однако во вступительной статье к первому номеру новой редакции Ройфе утверждает, что журнал будет охватывать все жанры и стили в фантастике. Возразим, что журнал без формата — это все равно что радиостанция, пускающая в ротацию Бетховена рядом с Шуфутинским и «Арию» по соседству с ДеЦлом. Еще один минус новой «Звездной дороги» — это раздел «Арбитмания». Выделение в каждом номере специальной рубрики Роману Арбитману, конечно, несет налет скандальности, что по замыслу редакции должно поднять интерес читателей к журналу. К сожалению, в своей рубрике Роман изо всех сил пытается доказать, что ни на что, кроме пустой ругани и воспоминаний о войнах с «Молодой гвардией», он больше не способен. Доходит до абсурда: Арбитман громогласно предлагает уйти из литературы для ее же пользы Владимиру Васильеву (наряду с Логиновым, Рыбаковым, Звягинцевым и Головачевым) в том же самом (!) номере, где опубликована повесть самого Васильева. Когда же дело доходит до конструктива, как это было, например, со статьей о феномене Гарри Потгера, то уровень аргументации Арбитмана не выдерживает никакой критики. Мы надеемся, что страницы журнала перестанут быть прибежищем «критиков» от мэйнстрима и критиканов из Интернета.
Позволим себе поздравить редакцию кировоградского журнала «Порог» и лично главного редактора Алексея Корепанова с десятилетним юбилеем издания, случившимся в прошлом году. «Порог», печатая большое количество «самотека», делает весьма доброе дело, предоставляя молодым авторам возможность для первых публикаций.
Журнал «Если», перестав быть монополистом на рынке фантастической журналистики, остался ее лидером. Еще больше увеличив процент публикации отечественных авторов, он формирует портфель согласно своему, давно уже сложившемуся формату. Во главу угла ставятся литературный уровень произведения и обязательное наличие оригинальной фантастической идеи. Самыми заметными публикациями прошлого года можно назвать повести «Душа Клауса Даффи» Андрея Плеханова, «Семь грехов радуги» Олега Овчинникова, «Маршрут Оккама» Далии Трускиновской, «Пограничное время» Сергея Лукьяненко, а также рассказы «Что наша жизнь?» Евгения Лукина и «Параноик Никанор» Олега Дивова.
Внезапно присутствующие насторожились. Из темноты к нашему оазису подходил странник. Небольшого роста, щуплый, лысоватый, с глазами навыкате. В странной длиннополой рясе.
— Да это же!.. — присмотревшись, воскликнул Бородатый, обладающий феноменальным зрением.
Остальные, поняв его с полуслова, резко вскочили, правые руки автоматически рванулись к воображаемым кобурам.
— Стоп! — Возглас Толстого заставил всех вздрогнуть. — Договорились же! Отныне пусть живет!
Отшельники, недовольно бормоча про силу привычки, уселись обратно. Странник как будто ничего не заметил и начал удаляться. Единственное, что он произнес, проходя мимо: «Не надо грязи!» Мы же решили ненадолго прерваться, дабы наполнить чашу.
Дионис даровал людям вино как лекарство от угрюмой старости, и мы снова молодеем и забываем наше скверное настроение, жесткий наш нрав смягчается, точно железо, положенное в огонь, и потому делается более гибким.
Пока мы омывали вином холодным иссушенные долгой речью горла, в небесных сферах случились изменения. Взглянувши на луну, на миг оторопели. На фоне диска зависла древнерусская деревянная башня с реактивными дюзами. Звезды же сложились в новое созвездие Святого Георгия, пронзающего копьем дракона.
— Никак повеяло «Росконом»? — предположил астрономически подкованный Бородатый.
— Да вроде бы — согласились мы и предложили: — А не рассказать ли о конвентах и премиях?
— Все премии — фуфло! — тут же интеллигентно заявил Смуглый.
— Что ж, послушаем, послушаем… — снизошел Длинноволосый.
— Итак, — возобновили мы повествование, — по релевантности и дате следует начинать с «Роскона-2002», который проводился с 14 по 17 февраля в подмосковном доме отдыха «Планерное». Почетный гость конвента Кир Булычев, в интервью одному из телеканалов назвавший «Роскон» Конгрессом любителей фантастики, был не совсем прав. На самом деле из двух с лишним сотен гостей, принявших участие в конвенте, не более половины являлись просто любителями фантастики — фэнами. Остальных можно смело причислить к рангу профессионалов. Несколько десятков фантастов, от маститых до только начавших писательскую карьеру, журналисты, переводчики, критики, литагенты (особо стоит отметить приезд американского писателя Лео Франковски и польской переводчицы и литагента Евы Скорской) смогли не только активно отдохнуть, но и с пользой поработать, участвуя в официальных и кулуарных встречах, коих было великое множество. Вот перечень основных семинаров: фантастиковедение и критика, научная фантастика, фэнтези, фантастическая пресса, сетература, перевод и др. Наиболее масштабно выглядел семинар по кинофантастике: наряду с традиционным показом анимационных и игровых фильмов молодых российских режиссеров была организована видеопремьера (до выхода лицензионной версии!) фильма «Про Федота-стрельца». Также желающие смогли встретиться с принимавшими участие в создании фильма «Через тернии к звездам» писателем Киром Булычевым и актрисой Еленой Метелкиной, исполнившей роль Нийи. Режиссер обновленной версии фильма Николай Викторов (сын режиссера Ричарда Викторова) пригласил участников конвента стать первыми зрителями будущего DVD варианта ленты.
Особое внимание организаторы уделили начинающим фантастам. Кроме встречи с представителями ведущих издательств (печатающих и собирающихся печатать фантастику), впервые, в честь двадцатилетнего юбилея знаменитого семинара «Малеевка», были организованы мастер-классы для молодых писателей, куда участники заранее присылали свои произведения. На конвенте ведущие мастер-классов (ими стали наиболее популярные в России писатели — Василий Головачев, Сергей Лукьяненко, Г. Л. Олди и Ник Перумов) на основе прочитанного делились своими мыслями о достоинствах и недостатках той или иной работы. Специальные дипломы за лучшие сочинения получили соответственно: Евгений Адеев, Кирилл Бенедиктов, Сергей Исаев и Кира Золина, Юлия Галанина. Надо заметить, что почти все эти произведения обрели бумажные публикации уже в 2002 году.
Во второй день конвента были вручены первые призы. «Большой Роскон» (приз оргкомитета) за вклад в фантастику получил Владимир Дмитриевич Михайлов. Приз «Алиса», вручаемый специальным жюри под руководством Кира Булычева за лучшее фантастическое произведение для подростков, получил Сергей Лукьяненко за роман «Танцы на снегу». Были также вручены приз сайта www.mielofon.ru (Михаилу Манакову) и два шуточных «Росконика» (Андрею Валентинову и Василию Владимирскому).
Центральным событием «Роскона» стало, конечно же, голосование по основным премиям. Рабочая группа оргкомитета, создавшая систему голосования в два этапа, без номинационных списков, сочла ее наиболее демократичной. Однако практика показала, что это не совсем так — достаточно было некоей группировке, в большом составе явившейся на конвент, проголосовать единым строем, как в финальных дюжинах появились произведения, единственным достоинством которых была принадлежность автора к «своим». К счастью, во втором туре подобные методы практически не принесли успеха: большое количество людей голосовало все-таки за литературу, а не за клановую принадлежность автора.
Из новаций стоит отметить, что организаторы в отличие от «Роскона-2001» развели прозаические произведения в разные номинации. Таким образом, в номинации «Роман» «Золотой Роскон» достался Александру Громову за «Крылья черепахи», «Серебряный Роскон» — Хольму ван Зайчику за «Дело незалежных дервишей», «Бронзовый Роскон» — Александре Сашневой за «Наркоза не будет». В номинации «Повесть, рассказ» все три приза завоевали повести (к сожалению, и в этом случае рассказы не смогли серьезно конкурировать с повестями). «Золотой Роскон» получил Эдуард Геворкян за «Возвращение мытаря», «Серебряный» — Евгений Лукин за «Тружеников Зазеркалья», «Бронзовый» — Олег Дивов за «Предателя». За критико-публицистические работы вручалось два приза: «Золотой Роскон» завоевала статья харьковского профессора Игоря Черного «Mater et Magica», «Серебряный» — обзор Д. Байкалова и А. Синицына «Континент».
Кто-то из четверки слушателей неразборчиво хмыкнул.
— По отзывам участников, «Роскон-2002» удался. Желающие поработать — успешно поработали, желающие отдохнуть — со вкусом это осуществили.
— Да уж… со вкусом… — На глаза Толстого легла поволока воспоминаний. — Но Интерпресс был тоже неплох…
— Вы хочете Интерпрессконов? — ответствовали мы. — Их есть у нас! Очередной, уже тринадцатый (ах как мы любим это число) «Интерпресскон» состоялся в привычные сроки с 4 по 7 мая. Буквально за несколько дней до начала конвента организаторам пришлось сменить место проведения — вместо традиционного Разлива действие перенеслось в Репино. Тем не менее в конференции приняло участие рекордное за последние четыре года количество участников — более 150. Всевозрастающее число гостей (а этот факт отмечается практически всеми организаторами крупных конвентов) говорит о возрождении в обществе интереса к фантастике и возникновении зачатков нового фэндома. «Интерпресскон-2002» по структуре мероприятий мало отличался от предыдущих, почти тот же состав семинаров, те же премии, да и само расписание событий пришло как будто из прошлого, отличаясь разве что темами докладов, из которых стоит выделить «Секс и семья в фантастической утопии» Владимира Березина, обсуждение которого длилось более трех часов. Что поделать, «Интерпресскон» — самый традиционный российский фестиваль фантастики. Из новшеств необходимо отметить семинар устроителей конвентов, презентацию журнала Бориса Стругацкого и привнесенное в рамки «Интерпресскона» вручение Беляевских премий. 5 мая состоялось объявление лауреатов премий «Интерпресскон» и «Бронзовая улитка». «Улитки» от Бориса Стругацкого получили Марина и Сергей Дяченко за роман «Долина совести» и рассказ «Баскетбол», Сергей Синякин за повесть «Кавказский пленник», опубликованную, кстати, в журнале «Порог», и Кирилл Еськов за статью «Наш ответ Фукуяме». Премия «Интерпресскон», вручаемая по результатам голосования участников, досталась Хольму Ван Зайчику за 1-ю цзюань цикла «Плохих людей нет», Евгению Лукину за повесть «Труженики Зазеркалья» и Сергею Лукьяненко за рассказ «От судьбы…». Лучшей статьей участники назвали «Континент», а лучшим дебютом — книгу Леонида Каганова «Коммутация».
Кроме того, свою премию вручал сервер «Русская фантастика» (www.rusf.ru). Победитель здесь определяется в два этапа: сначала за произведения из номинации, совпадающей с номинационными списками «Интерпресскона», голосуют тысячи посетителей сервера, определяя тройки лидеров, затем победителя из троек выбирает редакция «Русской фантастики». Внушительный приз (восемь килограммов бронзы) и сопутствующий призу золотой с алмазами значок получили Марина и Сергей Дяченко за роман «Долина совести». Интересно, что результаты голосования в Интернете почти совпали с итогами голосования читателей журнала «Если» по премии «Сигма-Ф». А сама «Сигма-Ф» досталась, кроме «Долины совести», повести Олега Дивова «Предатель» и рассказу Далии Трускиновской «Кладоискатель».
— Выпьем же за то, чтобы призы получали достойные, — вдруг провозгласил Толстый. К тосту тут же присоединился Длинноволосый, и даже Смуглый не стал возражать. Пришлось и нам отпить из переходящей чаши, дабы не проявить неуважение. Захотелось песни.
— Щас спою, — выдал мультцитату Смуглый, выхватил из воздуха гитару и грянул знаменитую «Аэлиту»: «… что нам Ялта и Сочи, нам понравилось очень, собираться в Свердловске друзья…»
— Кстати, об «Аэлите». Очередная прошла в Екатеринбурге в необычные для себя сроки — с 13 по 16 июня. Видимо, именно с этим связано то, что на фестиваль приехало не так много участников, в основном с Урала и из Сибири. Вручались традиционные призы, как обычно — самые красивые среди всех российских премий. Лауреаты были объявлены заранее. Приз «Аэлита» за вклад писателя в развитие фантастической литературы получил волгоградец Евгений Лукин. Приз имени И. А. Ефремова за вклад в развитие фантастики достался Беле Григорьевне Клюевой, которая в шестидесятых — семидесятых годах работала в знаменитой редакции фантастики издательства «Молодая гвардия», ставшего в те годы оплотом жанра и взрастившего немало нынешних классиков. Приз «Старт» за лучшую дебютную книгу получил москвич Леонид Каганов за сборник «Коммутация». Мемориальная премия им. В. И. Бугрова за вклад в фантастиковедение была присуждена Дмитрию Байкалову. С 2002 года в Екатеринбурге вручают еще один приз — медаль им. И. Г. Халымбаджи, которая присуждается человеку, чья объединяющая роль в фэндоме не подлежит сомнению. Первым лауреатом этой медали, выполненной, как и остальные призы, из уральских самоцветов, стал Кир Булычев. Кроме торжественной церемонии, на фестивале имели место семинары, пресс-конференции, встречи с читателями и даже соревнование в стрельбе «Европейский фэндом против азиатского», проходившее на границе Европы и Азии.
— И кто победил? — заинтересовались отшельники.
— Европа, конечно.
— Мда. Когда сайва спрашивает, надо успеть ответить.
— Про сайву, конечно, к слову пришлось, но лето проходило под знаком имени братьев Стругацких. 21 июня в Питере вручались «АБС-премии». Они достались «Долине совести» супругов Дяченко (незадолго до этого роман получил и томский приз «Урания») и статье Андрея Лазарчука и Петра Лелика «Голем хочет жить». А в конце лета, а именно 24 августа, в Москве прошли Третьи Чтения памяти Аркадия Стругацкого. В чтениях приняло участие более 80 слушателей. Своими воспоминаниями об Аркадии Натановиче поделились Василий Головачев и Владимир Михайлов, Эдуард Геворкян поведал историю возникновения термина «четвертая волна», Алла Кузнецова выступила с обзором упоминаний братьев Стругацких во всевозможных областях культуры. В рамках Чтений состоялась церемония вручения премии критиков «Филигрань». На этот раз жюри признало лучшей повестью года «В будущем году я стану лучше» Андрея Саломатова. Самым значительным романом года стали «Крылья черепахи» Александра Громова.
Затем ненадолго центром русскоязычной фантастики стала Украина. Фестиваль фантастики «Звездный мост», ведущий украинский конвент, прошел в Харькове с 12 по 15 сентября. На фестиваль съехалось более 160 гостей из стран СНГ. Традиционные мероприятия конвента — семинары, доклады, встречи с читателями в магазинах и учреждениях города, костюмированные представления, пресс-конференции, конкурсы, телемост — в 2002 году дополнились дискуссией на тему «Девяностики» и «Молодая шпана» — кто кого?», а также интеллектуальной викториной «Своя игра». Как всегда, вручалось множество призов, в большинстве своем шуточных, однако определялись победители и в серьезных номинациях. В категории «Циклы, сериалы и романы с продолжениями» первое место (золотой кадуцей) завоевал Владимир Васильев за книгу «Наследие исполинов», второе (серебряный кадуцей) — Федор Березин (Донецк) за романы «Встречный катаклизм» и «Параллельный катаклизм», третье — Хольм Ван Зайчик за первые две книги 2-й цзюани цикла «Плохих людей нет»: «Дело лис-оборотней» и «Дело победившей обезьяны». В номинации «Крупная форма» (романы) золотой кадуцей получили Марина и Сергей Дяченко (Киев) за роман «Долина совести», серебряный — москвич Александр Громов за «Крылья черепахи», а третье место завоевали «Танцы на снегу» Сергея Лукьяненко. Лучшей дебютной книгой года участники назвали «Коммутацию» Леонида Каганова.
Вообще же стоит отметить, что количество конвентов и премий неуклонно растет, и они опутывают фэндом своеобразной паутиной. Взять, например, «Странник»…
Слова «паутина» и «Странник» вызвали у присутствующих реакцию не совсем адекватную. Толстый начал покачивать чашей с вином, как будто собираясь ее в кого-то метнуть, а Смуглый стал агрессивно потирать ребро ладони, словно готовился к драке. Даже флегматичный Длинноволосый как-то нехорошо оживился, и лишь Бородатый не проявил признаков раздражения. Решив не уточнять мотивы необычного поведения отшельников, мы продолжили:
— Как известно, призы под названием «Странник» вручаются на питерском Конгрессе фантастов России. В конце сентября 2002 года он состоялся уже в седьмой раз. Лауреатами премии, вручаемой по итогам голосования немногочисленного жюри, составленного из жанровых писателей, стали Олег Дивов за роман «Саботажник», Андрей Саломатов за повесть «В будущем году я стану лучше», Алан Кубатиев за рассказ «Вы летите, как хотите!..», Кирилл Еськов за статью «Наш ответ Фукуяме». Лучшим издательством в очередной раз признано «АСТ», лучшим редактором-составителем стал главный редактор «Если» Александр Шалганов. Все мероприятия Конгресса проходили в обстановке крайнего дружелюбия и терпимости к ближнему.
— Может, закончим про премии и коны, — взмолился Толстый. — Посетить их все — никакого здоровья не хватит!
— Хватит, — возразил Смуглый, — они еще про Николаев не рассказали.
— И расскажем — с 1 по 15 октября в Николаеве проходил фестиваль фантастики, посвященный 20-летию открытия Малой планеты 8141 Nikolaev. Приезжали фантасты из других городов, вручалось множество премий. Тот факт, что в провинции все больше интересуются фантастикой и устраивают конвенты под патронажем местных властей, не может не радовать. Вот, собственно, и все, что мы хотели поведать вам. А теперь можно и выпить. Например, за конвенты…
— За Коны, — хором подхватили отшельники, и чаша пошла по рукам.
Светало. В лучах восходящего солнца луна начинала понемногу бледнеть, пока не пропала совсем. Неуловимое очарование ночного диспута бесследно исчезло, остались лишь надвигающаяся жара и пролитое на землю вино. Долг хранителей возобладал.
— Господа отшельники, собирались-то зачем?
— Да хотели с фантастикой определиться.
— Ну и как, определились?
— Это она с нами определилась… Навсегда.
Мы встали, попрощались и неспешно направились к линии горизонта, где солнце уже начинало плавить песок.