Анастасия Шилова
НЕМНОГО ХОЛОДА
Действие происходит в провинциальном городке типа Перми.
Но без света нет ночи,
Без ночи нет света…
Данный текст запрещается к распространению, как…
Нет ничего приятнее для автора, чем убедиться, что его книга и ее герои уже живут самостоятельной жизнью. Я прочитал повесть с большим интересом, и теперь могу лишь пожелать автору новых, уже — своих, миров.
Безусловное спасибо Сергею Лукьяненко. Ведь, как известно, «мы все начинали с того, что дописывали любимых авторов».
ПРОЛОГ
Знаете, я никогда не умела вести дневник. Если собрать все мои разрозненные записи да сложить по порядку — больше тетрадки и не получится…
Впрочем, мне никогда и не хотелось обратного… Не хотелось эмоций, нанизанных на нитку из чернил, выцветших и ставших смешными со временем. Ну ни капельки не хотелось воспоминаний, обернутых в безжалостную тетрадную бумагу.
Детство — это как болезнь. Со временем все равно проходит. Оно умело хранить мои полусловесные зарисовки и знало их подлинный смысл.
Но — все так или иначе кончается. Чтобы начаться вновь?
Глава ПЕРВАЯ
Детство кончилось.
Не тогда, когда умерла мама, тихо, во сне, хотя врачи предрекали долгие мучения от медленно развивающейся злокачественной опухоли.
И не тогда, когда я, собрав вещи, сбежала от мужа и свекрови, захлебываясь слезами, ночевала на скамейке в автовокзале.
Даже не тогда, когда я, чтобы устроиться на более или менее прилично оплачиваемую работу, согласилась терпеть в качестве своего любовника директора престижного бара — самовлюбленного индюка.
И совсем не тогда, когда я, не выдержав, расцарапала ему в кровь лицо и позорно бежала с места битвы, а потом еще пару недель скрывалась от разъяренной братвы по чужим пустым квартирам.
Детство кончилось сегодня.
Хотя и не предполагала, что все будет именно так.
Я вывела новый закон природы — все неприятности сваливаются сразу. Поэтому когда в один день у меня рвутся только что купленные колготки, уезжает из-под носа последний трамвай и пристают человек пятнадцать «гостей с юга», я просто вздыхаю и думаю — а куда деваться, против природы не попрешь. Сегодняшний день обещал быть пакостным на все сто. Потому что меня уволили с работы. Ладно бы дура была или ленилась — так я-то тут вовсе ни при чем, просто мой очередной хозяин, придурок по жизни и непризнанный Петросян, разорился. Ему-то что… А вот я, любимая, осталась без работы и без копейки денег. Так тебе и надо, милочка!
Утешало одно — конечно, из квартиры на Парковом, которую я снимаю, через две недели вежливо попросят, но сегодня на дне банки есть хоть и мерзкий, но все-таки кофе, горячую воду наконец-то включили после трехмесячного (хотя мне чаще кажется, что трехлетнего) перерыва, а под подушкой мирно покоилась новенькая «Пока боги смеются». И ни одного даже мало-мальски завалящего мужика, претендовавшего на вторую половину кровати, в перспективе не наблюдалось… В общем, рай, одиночество и мечта идиотки.
Кстати, о мужиках — хронически не выношу невымытую посуду, чужие грязные носки и храпящего по ночам идола, который даже не подозревает, что тайга географически принадлежит Сибири, а не его божественному телу. Поэтому сии особи в квартире у меня появляются крайне редко. Впрочем, есть и другая категория — милые мальчики, которых воспитывала любящая мама. По их мнению, супы готовятся на небесах и спускаются в их тарелку. За таким-то субъектом я и была замужем пару лет — а потом просто сбежала. А как красиво все начиналось: цветы, конфеты, стихи, которые он писал всю ночь и с которых меня усиленно пробивало на «хи-хи». Ну, как положено, свадьба, слезы свекрови, у которой наглая тварь увела единственного сыночка, и далее по сценарию.
Не мне рассказывать, чем такие истории кончаются.
В общем, уютно устроившись на неуютном сиденье трамвая (чему только не научишься в наших условиях социалистической реальности, наложенной на капиталистический быт?) и делая вид, что в упор не вижу наглую бабулю, которая красит когти и носит мини-юбки, но при этом исправно требует, чтоб ей уступали место в трамвае, я перечисляла себе, любимой, все свои беды, делала логичные выводы, что все мужики — козлы, те, что не козлы, — женаты, все бабы дуры, те, что не дуры, — стервы, или и то, и другое вместе, а я одна — умная, красивая, талантливая, только почему-то бедная и несчастная. (О, как я завернула!!!) Так, значит, ехала в трамвае и рассуждала об устройстве мира.
После Универа любимая «троечка» симпатично опустела, дышать стало вольготней, а мысли из плоскости саможаления медленно переросли в плоскость самолюбования. Аж представилось, как входит в вагон такой красивый, любимый и в длинном черном плаще с белым шарфом, тот, что не пьет одеколон и говорит: «Любимая, поехали со мной в Париж!»
— Девушка, как вы думаете, лучше сделать и пожалеть или не сделать и пожалеть?
Упс. Мечта моя, ты откуда? Сама люблю данный тестик. Конечно, черного плаща с белым шарфиком не наблюдалось, зато была вполне приличная кожаная куртка и бездонные черные очи… Помните мальчика из рекламы «Нескафе», того, который все мечтал стать писателем? Так вот этот был в четыре раза симпатичней.
— Сто долларов в час вас устроит?
Ну нет у меня чувства юмора. Не называть же мое деревянное сим благородным словом. А отвечать «чего-чего?» я себе даже в страшном сне не позволю.
— Ярослава, вы не поняли, я вполне серьезно.
Так, у молодого человека с чувством юмора еще хуже, чем у меня. Стоп!!!
Вагончик между тем опустел, и даже вежливая кондукторша словно специально куда-то удалилась. Проглотив наметившийся было в горле комок и пропустив мимо ушей многообещающее название «Мясокомбинат», я заметила:
— А вы кто, непосредственно, будете? И имя мое откуда знаете?
Ага, лирическое отступление, имечко у меня редкое, и поэтому на фразочки типа «у вас на лице написано» я не ведусь.
— Яська, да ты просто поверь…
Осталось назвать меня солнышком, и я в твоих руках, мой милый маньяк. Хоть прям в трамвае. В самой разнузданной позе. Потому что назвать меня Яськой — удар ниже пояса. Или прямо путь в сердце — это уж в зависимости от контекста.
— Дай-ка руку…
И все-таки я ему поверила. На какой-то невероятный миг — поверила и протянула узкую ладошку с тонким ободком серебряного колечка. А потом по коже побежал ток — как по оголенным проводам, вздрагивая четкими синеватыми искорками. Ой, мамочки…
— Ты только не бойся…
Игра воображения меня часто подводит… Но столь же часто и выручает. Однажды, помню, сидела я на диванчике в очередной полупустой квартире и мирно попивала чай. А когда в дверь позвонили, даже не насторожилась. Хозяин, паренек лет двадцати, периодически забывал ключи.
У двери руки похолодели — не подходи… Стало страшно-страшно… И все бесцветным сделалось, как в телевизоре, когда яркость на минимуме. Я так тихо, осторожненько к глазку свою сумку поднесла…
Пуля пробила навылет паспорт и конверт с любовным посланием бывшего благоверного…
Коленки подломились, я сползла по стенке на пол и заплакала. Сидела так часа три, пока не вернулся все-таки забывший ключи Костик и не вызвал ментов.
Я своим предчувствиям всегда доверяю… И вот теперь поняла — просто поверь. Ты только не бойся…
Наши тени внезапно отделились от тела, и мы словно сами стали тенями… На фоне тьмы — куда более густой, чем мрак самой темной ночи. На фоне света — куда более яркого, чем солнечный — мы были сгустками серой тени, и тень была — нами…
Это сложно — описать первое вхождение в Сумрак… Немного страшно, немного грустно — словно расстаешься с мамой и переезжаешь к любимому… Хотя это неудачное сравнение. Ой, хорошая девочка Яра, это куда ж ты вляпалась!
Трамвайчик между тем стал смутным и расплывчатым, зато мой спутник на фоне этой пакости, которая нас окружала, стал просто божественно красив. Хотя нет, неправильно, скорее дьявольски, прям как Брэд Питт в «Интервью с вампиром».
Серый был не бесцветен. Серый был самым ярким из возможных цветов — светлее света и темнее тьмы. Нежный, родной. Настоящий. Да, правильней всего так — настоящий. Мое чудо привычно стряхнуло какую-то несуществующую пылинку с курточки и заявило:
— Я, конечно, предпочитаю Лагерфельда, но так в принципе неплохо. Кстати, Яська, раз уж я знаю, как тебя зовут, то и сам соизволю представиться — Саша. Для тебя, кстати, Алекс…
Ах, мы на ты перешли? Уже? Сверхскоростной, однако, мальчик! Просто Шумахер на «Макларене»! Ладно, будем изображать врожденную стервозность, медленно переходящую в климакс.
— Дура ты, Яська, хоть и красивая. Хорош развлекаться, выходим из Сумрака и топаем в офис к Дневному.
Милый мальчик, который зря не снимается в рекламе, вытащил меня за ручку из Сумрака. Коленки медленно подкосились, и я, мило так, чисто по-женски, просто как дамочка девятнадцатого века, которую в темноте одного из бесконечных коридоров поцеловал зарвавшийся поручик, рухнула в кресло, твердое, как память о хлебе насущном в детских лагерях, где я провела большую часть самого радужного времени моей жизни.
Мальчик поддержал меня под ручку, вытащил откуда-то из недр симпатичной такой куртки бутылочку с минералкой и сказал, что я, между прочим, самая стойкая их его знакомых дивчин. У остальных, между прочим, после первого хода в Сумрак была весьма и весьма показательная истерика.
Впрочем, истерика у меня была, но проявлений ее по причине откровенно проглоченного языка не наблюдалось. Так что на ироничное замечание мечты в джинсах я никак не прореагировала. И только тут я обратила внимание, что вагоновожатая настойчиво просит пассажиров выйти, потому как у трамвая с двигателем неполадки и поедет он в депо. Я выйти попыталась, но Вискас, Морис, Алекс — сам он дурак и имя у него дурацкое, и коза тоже на сто процентов дура! — удержал за ручку.
— Интересно, с чего ты взяла, что у меня есть коза? Да стой, дура, это не нам! И говорил же, можно просто Саша… Нормальное, между прочим, имя в отличие от некоторых.
На языке уже подленько вертелось насчет некоторых, у которых все совсем ненормальное, как тут я сообразила, что насчет дуры-козы я вслух не говорила! НЕ ГОВОРИЛА! И кто, простите, этот молодой человек, который мои мыслишки пошлые как по книжке читает? Вот тут-то и началась истерика. Я кричала, колотила милого мальчика руками, в конце концов просто прижалась к нему и заплакала. И поняла, что роднее не найду никого, по той простой причине, что знала — со мной это мое чудо внезапно обретенное решится на любую авантюру, в которые я попадаю чаще положенного по графику судеб нормальных людей. Мне с ним было так надежно-надежно, что я покрепче в него уткнулась и, делая вид, что продолжаю плакать, просидела так еще минут десять.
— Яська, мне с тобой хорошо, но, сама понимаешь, так сидеть без конца мы не можем. Нам пора.
Вывел, гадина ненаглядная, из трамвайчика и повел по дороге. Остановил частника. Быстро, однако, у него это получилось. Вот мне машину как по закону подлости приходится ловить всегда по полчаса.
— Куда?
— До Комсомольской.
— Садитесь.
И все. Больше я от водителя не услышала ни слова. Сашенька упихал меня на заднее сиденье видавшего виды «жигуленка», и мы покатились до этой самой Комсомольской по вечернему городу.
— Конечно, вмешательство было незаконное, но мы торопимся… Надеюсь, Генриетта замнет… Так, солнышко, теперь официальное представление: маг третьей ступени Александр Звенигородцев. Дневной Дозор. Темный.
Я на него ошалело уставилась. Какой, к черту, дневной, темный?
— Сейчас объясню.
Думаю, про борьбу двух начал — Тьмы и Света, черного и белого — рассказывать не надо никому. Сами с усами и все прекрасно понимаем. Сказки в детстве читали…
Иные… Вот уж для кого мои духовно-моральные заморочки вполне осязаемы… Так вот — Темные — Дневной Дозор и Светлые — Дозор, соответственно, Ночной — как бы удерживают равновесие сил в природе, чтоб не случилось мирового катаклизма. Это я утрирую…
Ну, например, последний перевес Дневного Дозора в Москве и Берлине соответственно привел ко Второй мировой. Столько энергии выделилось, что хватило на подзаправку не только изрядно отощавшим высшим магам, но и всякой шушере а-ля вампиры, оборотни и ведьмочки, умеющие исключительно варить приворотные зелья. Третьесортные ведьмочки, короче.
Но это — в общем…
— То есть ты — Темный?
— А ты — будущая ведьма… Темная или Светлая — выберешь сама…
— Но…
— Яська, мы, Темные, — это свобода. Ты вольна делать что хочешь…
— И?..
— И… Остальное тебе расскажет наш нынешний шеф, Генриетта. Кстати, вреднявые ведьмочки третьего сорта зовут ее тетушка Генри. Но ты раньше времени не радуйся: стервозности в ней — даже с тобой поделится, а вот климакс у тетечки, пожалуй, не начнется.
Догадайтесь, какие здания нашего города выбрали себе под офис Дозоры? Я, хоть и хроническая дура, сразу поняла. То есть в сторону городского УВД, еще при Сталине прозванного Башней Смерти, повернула почти автоматически. Чувствовала… Здания и Башни Смерти, и нынешней картинной галереи, бывшего собора, были символами города. Они строились специально под Дозоры. Тут магия была в самих камнях — и стены, вместе с проводкой и канализацией, скрывали тончайшие нити заклинаний.
— Дай-ка ручку, золотая моя! — безапелляционно заявил Сашка и опять втащил меня в Сумрак. — Только осторожней — ты у меня хоть дивчина и на редкость сильная, а все ж к Сумраку непривычная.
Дверь ни один человеческий глаз бы не заметил. Тогда я этого еще не знала, но интуитивно — догадывалась… Более того, как мне попозже разъяснили, наложено было на нее заклятие незначительности. То есть никто внимания делавшемуся возле этой дверки не придавал, в смысле значения не обращал. Тьфу ты, по-моему, у меня от потрясений сегодняшнего дня ум за разум закатился и шарики за ролики заехали. Короче, не до двери всем почему-то было.
Кстати, башенка видоизменилась и стала весьма симпатичной. Ну, выросла на два этажа, подумаешь! Как оказалось, Дозорчик этот — с весьма своеобразным чувством юмора. Всякие там черные дополнительные этажи и светящиеся то мертвенно-голубым, то кроваво-красным окна — это неоригинально. Челюсть у меня отвисла, когда я увидела укрепленного на шпиле беременного козла одного нашего знаменитого, но, по мне, так абсолютно бездарного скульптора. Сашка прыснул и поведал, что, когда одна ведьмочка утащила с «Арт-2000» фотомонтаж с этим самым козлом, он всем настолько приглянулся, что тут же было принято решение установить его на крыше. Это еще что! Я вот ангела на крыше офиса Светлых не видела! Вошли мы, значится, в дверь. Мимо двух охранников (Сашка тут же выдал комментарии, что это два низших вампира, не фиг на их мускулы заглядываться, они все — идиоты. Я Сашку соответственно смерила взглядом, что означало — сам дурак, буду я на всяких там вампиров смотреть, когда рядом мечта всей моей жизни, единственный и неповторимый).
Впрочем, на вампиров все-таки косилась — интересно, блин, однако (читай: «enter»). Вурдалаков я все-таки не каждый день встречаю. Сашка усмехнулся и сделал вид, что не заметил моих косых взглядов. Я завернула нос повыше и пошла дальше. Словно каждый день о Высших вампиров ноги вытираю, а нижние — это так, вроде половой тряпки.
Мы вошли в комнатку, где стайка симпатичных девочек обсуждала некую Лильку, которая в свой день рождения не придумала ничего лучше, чем заняться любовью с каким-то неинициированным в Сумраке на карнизах офиса Светлых. И как Генриетта потом Лильку оправдывала, потому что Лилька хоть и дура, но дура талантливая и сильная.
— Ой, Сашка, тебя Генриетта уже спрашивала!
— Знакомьтесь, девочки, это Ярослава, она новенькая. Ярочка, это наша патрульная группа — ведьмочки… Первое время будешь работать с ними.
Я поняла, что девочки мне косточки перемоют, как только я из комнаты выйду, и демонстративно прижалась поближе к Сашке.
— Кстати, Славку не обижать, она еще, может, главнее самой Генриетты станет!
— Ну, главнее — не главнее, но то, что девочка она на редкость умная, — факт. Да отцепись ты от Александра, я тебя не съем!
Девочки притихли. Сашенька вытянулся по стойке «смирно» и даже, кажется, втянул почти отсутствующий живот. Я же появлению маленькой рыжей девушки росточком полтора метра вместе с каблуками значения не придала.
И зря. Потому что была то сама Генриетта, шефша Дневного Дозора Перми.
Впрочем, внешность, как говорят, обманчива, но посмотреть было на что. Как я уже сказала, росточка тетушка Генри была небольшого, на мой мысленный интерес откровенно сообщила:
— Метр пятьдесят семь. А волосы, между прочим, милочка, от природы рыжие.
Волосы у нее были — вместо фонаря, ночью и не заблудишься. Ладно б просто рыжие, так ведь огненные. Никакой краской такого цвета не добиться. И внешность — женщины-вамп. Кстати, как я узнала много-много позже, Генриетта таки отымела Сашку, когда мой мальчик-симпатяшка только пришел в Дозор. Отымела и бросила, а у него на этой почве была депрессия и несварение желудка. Впрочем, была тетя Генри никакой не стервой, а самой натуральной начальницей, строить свой разнузданный коллектив умела ого-го как, а мужики на нее слетались как мухи на мед. Поговаривали, что в одно время Генри часто летала в Москву и спала с самим легендарным Завулоном, на что Генриетта только усмехалась.
Пропорции она при своей миниатюрной карманности имела фактически идеальные, а настоящий возраст ее давно перевалил за сотню, хотя выглядела она максимум на двадцать пять. Без магии — на сорок. Я от беспардонного чтения моих мыслей вновь остолбенела. Какая-то из девочек протянула: «Вот те раз — тетушка Генри!» Подружки дружно зашикали, а Генриетта сверкнула глазами и сказала: «Мариночка, зайдешь ко мне после обеда!» Мариночка побледнела и стала озираться по сторонам. Подружки от нее отодвинулись, как от зараженной тяжелой формой проказы.
— А ты, Ярушка, прямо сейчас ко мне в кабинет.
В кабинете Генриетта придирчиво осмотрела меня.
— Так, потенциальный Высший маг. Многому можешь научиться. Научиться… ладно, на первых порах учить будет Сашка, потом я. Поработаешь сперва с группой патрулирования. Ты Иная, девочка, вот такая вот фишка. Признавайся, не ожидала?
Кабинет у Генри был самый обычный. Зайди в кабинет к какому-нибудь более или менее преуспевающему начальнику — увидишь то же самое. А вы чего хотели, чучело крокодила на стене?
— Езжай домой, Яра. Соберешь вещи, подумаешь. Игорь, шофер Дозора, отвезет.
Я молча, словно в трансе, спустилась из кабинета Генриетты на улицу. Уже на выходе догнал Сашка.
— Держи, потом отдашь. И визитку — когда соберешься… если соберешься — позвони…
Сунула в карман. И деньги, и визитку. Даже не посмотрев ради приличия.
Игорь довез меня до дому минут за десять. Через весь город. Водителем он был классным. По-моему, он и что-то из магии применял…
Постояла на улице, посмотрела, как отъезжает машина. Автоматически сунула руку в карман: без малого две штуки. Да я ж столько за месяц зарабатываю… зарабатывала. Купила сигарет, забыв, что хотела купить продуктов, пошла домой. Мимо проехал какой-то припозднившийся лихач, обрызгал с ног до головы. Я даже не обратила внимания — на душе было муторно, как у пятнадцатилетней девчонки, которая потеряла невинность не с прекрасным принцем на шелковых простынях, а с пьяным прыщавым соседом неопределенного возраста в лифте.
Открыла дверь своим ключом, вспомнила, что продуктов нет и ужинать нечем. Впрочем, есть совсем не хотелось. Вывалила на кровать все свои платья, которые у меня были как у Екатерины Второй — в смысле хорошо простиранные старые дружно превращались в новые. Покидала в сумку скудную косметику — дорогущий лак «Маргарет Астер», который сохнет просто мгновенно — прямо в бутылочке. Помаду непонятно какого цвета, которая мне, как это ни парадоксально, идет. И тушь «Мэйбелин», которая, как известно, не склеивает ресницы, а просто-напросто их цементирует. И села…
Я — Иная. Что это значит? Мне принадлежит этот город… Мне принадлежит весь мир… Ты умеешь правильно распорядиться своей властью?
Надо выбирать — Тьма или Свет. Черное или белое…
А есть ведь еще рассветы и закаты, кроваво-красный и небесно-голубой, нельзя их все прятать — только…
Свет… За ним — детские сказки и улыбки самых дорогих людей. За ним — легкая грусть Предназначения.
За ним — чистая совесть и выполненные обязательства.
А Тьма? Тьма — это свобода от всяческих человеческих законов. Эго не отсутствие принципов, но сохранение принципов самых главных — своих, внутренних… Тьма — это свобода делать то, что сам считаешь нужным, а не то, что диктуют другие.
Тьма и Свет не могут друг без друга — так не могут ужиться два влюбленных идиота, ни один из которых не может заставить себя мыть посуду или выносить мусор. Две чашечки весов, из которых перевешивает то одна, то другая. Так лисица делила сыр — пока ничего не осталось. Но теория теорией, а надо делать выбор. И все-таки самое главное то, что теперь Тьма для меня — милый мальчик, маг третьей ступени, не шибко сильный, но бесконечно милый Иной Сашка… Сашка, от имени которого тихонько начинает покалывать где-то на дне груди, а руки становятся теплыми, и кровь бурлит в предчувствии… А когда у нас ладони соприкасаются, то по ним пробегают голубоватые искорки. Сашка… И это имя, вызывающее предательскую дрожь в коленях, решило все.
Отпустила бы меня Генриетта вот так, легко, если б не знала, какую сторону я выберу? Нет! Поэтому, Яська, прошу тебя, будь очень осторожна… Вот она, первая ловушка Тьмы — иллюзия любви.
Я выбрала. Выбрала Тьму. Выбрала Дневной Дозор, выбрала, быть может, подлость и предательство, но выбрала потому, что не могла не выбрать. Иная… Ярослава Летина, Иная, Дневной Дозор Перми. Рада познакомиться!
Упаковала вещи, позвонила Сашке. Он приехал, забрал меня к себе. И м целовались, потом занимались любовью. Сначала нежно, потом дико — и было чувство наполненности. Потом — в Сумраке. Не тела — сгустки энергий переплетались над бесконечностью серого пространства, и я уставала, выныривала и засыпала у него на плече — и снова, снова, до изнеможения, до потери сознания, балансирую на грани наслаждения и боли, как наколотый на булавку мотылек, в сладострастной истоме агонии. Ныряла в любовь — как в холодную воду, теряя память, шепча на память Цветаеву и Пастернака… Читала — в закрытых глазах. Играла — не зная сама, что играю. Две волны — синяя и красная, слились в одну — золотую, бескрайнюю, сумбурно сметающую все вокруг и ловящую в свои сети случайных влюбленных, целующихся в морозном октябрьском воздухе… И не помню уже толком — то ли в Сумраке, то ли наяву поняла, что у нас — не единая плоть, не единая жизнь, что максимум год-два — и я уйду, стану Высшей, а Сашка останется все тем же магом третьей ступени. И что мне будет странно страшно с ним расставаться — как уходить в плавание на незнакомом корабле по морю из огня, как открывать книгу и вместо повести находить чистые страницы… А пока — я любила его той единственной любовью, которая заставляет писать стихи и кричать от наслаждения, даже если внизу у соседей только уснул трехлетний ребенок, которая заставляет стоять у Черной речки, уже предвидя скорую развязку, и взлетать в темноту, не имея крыльев, разрезая ее всего лишь сиянием — глаз и именем — любимого… Я видела как наяву, что мой глупый мальчишка любил Генриетту, и как уже любит он меня, понимала с тоской, что знакомы мы всего день, и понимала, что второго предательства — моего — он не вынесет. Он строил планы, а я смеялась им, как смеется взрослый человек проказам ребенка, как смеется мудрая и женственная — над случайно поцелованным мальчишкой. И приходила к нам — обреченность…
Это чувство обреченности придало бесконечно повторяющейся, как в плохо написанном романе, развязке чувство бессмысленной завершенности. И был свет — в Сумраке. И была тьма — в городе. И ложились тени на потолок — узорами линий судьбы на моей ладони. Я знала — я Великая. И я была единственной, кто знал это.
Глава ВТОРАЯ
День начинался скучно. Так откровенно скучно, что скучнее просто некуда, и даже «Титаник» без спецэффектов по сравнению с сегодняшним днем был бы просто самой веселой кинокартиной в мире. Я сидела, приткнувшись на заднем сиденье тряского автобуса «Икарус», и тихо радовалась, что самолетов не выпускают. Хотя нашей авиации это вряд ли сильно навредило бы — в конце концов, летают же наши «тушки» и падают не намного чаще «боингов».
Моя напарница Наташка откровенно позевывала и изо всех сил старалась не уснуть, делая вид, что рассматривает живописную панораму нашего города в окошко. Хотя что она там пыталась рассмотреть, ума не приложу: окошко было грязнее, чем эспланада после Дня города.
Наташка — прекрасный боевик. У нас в городе вообще хорошо с боевиками — все-таки как-никак оборонка. Но вот простая ведьма из Наташки слабенькая — ей быстро становится скучно… А в эту жару…
Тихонько играло радио… Что-то новое, я еще не слышала этой песни:
Эх, тоска моя, тоска:
В одной двери — два глазка,
В правый глянешь — ты смеешься,
В левый — крутишь у виска…
А теперь — реклама…
— Дурацкая идея… — заявила Наташка. — Ни фигушечки мы так не найдем. Все Великие в нашем заштатном городишке давно уже в нашем или в Ночном.
Идея была Генриеттина. Я, конечно, тетушку Генри гением во плоти не считаю, но она отнюдь не полная дура. Но это!!!
Как нам разделить две стороны
Пополам?
Как выиграть нам
У судьбы?
Просто Ночному в Москве неожиданно повезло, они одну из самых сильных столетия обнаружили случайно. Поговаривали, кто-то из Дозора в метро ехал и натолкнулся на необычно сильное инферно. Это-то и послужило поводом.
У нас в эти московские сказочки верили слабо — мы, чай, не столица, у нас народу поменьше будет — и все-то друг с дружкой знакомы, кто не сват, тот брат и так далее. Но Генриетта уперлась — и теперь поисковая пара должна была объезжать город, надеясь натолкнуться на что-нибудь этакое. Пару неплохих ведьмочек, чес-слово, нашли, но и только… Что подразумевалось под этаким — непонятно. Хотя я подозревала, что патрулирование и поиск были придуманы, чтоб нам, дурищам, работу найти. А то совсем распоясались, Договор на каждом шагу нарушаем… Что ни говори, а начальница Генри хорошая.
— А в нашем эфире Земфира и «Ариведерчи»…
Зато работка эта была самая нудная, и отбывали ее как наказание. Ладно бы как в Москве, на метро, — еще куда ни шло. Но тот, кто ездил на наших родных автобусах, поймет, почему жить начинало хотеться гораздо меньше уже через пятнадцать минут, а ненависть к начальству в остальное время горячо любимому становилась едва ли не нормой жизни.
— Стрелки — ровно на два часа назад…
Я вздохнула. Наташка попыталась внести дельное предложение:
— И вообще давай бросим все это, замылимся в какой-нибудь бар, там искать, сто процентов, гораздо прия…
Стоп! Наташку я уже не слушала. Потому что в автобус зашел парень… Ничего парень, симпатичный, но в принципе самый обычный. Ушей у него было, как и у всех смертных, два. Таких вполне себе парней по улицам города бродит не одна сотня. И даже не две. На вид — лет двадцать пять.
Но… Ой, мамочки…
— И мое сердце asta lavista, Мое сердце замерло…
Я, конечно, может быть, дура, но тем не менее… Похоже, мы все-таки нашли для Генри «этакое».
— Натаха, смотри… — Локтем в бок, кивок в сторону парня. — Смотри.
— Ой, мамочки, — повторила она мою умную мыслю вслух. Ой, мамочки…
— Ну как, Натусь, знакомиться будем?
— В течение следующего часа в нашем эфире…
День с утречка не задался. Погода была мерзкая — в комнате душно и солнечно, на улице — холодно и ветрено. Даже (!!!) пиво не внушало оптимизма. Нда, не задался денек. Денек не задался…
В московском издательстве рукопись, конечно, приняли, но… Лучше быть большой шишкой в своем бору, не кажется ли тебе, Витенька? Хорошо, когда писателю не требуются кофе и сигареты, а в последнее время все чаще коньяк. Но для этого надо быть минимум молодым и гениальным. И уж никак не известным.
И Витала до сих пор дома нет… Интересно, где это он шляется? Ему проще — за него всегда говорила смазливая внешность, ему умным и талантливым быть не надо. Опять подцепил красивую девчонку, ему на хорошеньких всегда везло, придет «поздно, не один и пьяный»… Все, достало! Надо с милым братцем разъезжаться, благо трехкомнатную в центре можно обменять на две двухкомнатные. Мне в офис по утрам, слава тебе, наш Великий и Могучий, ездить не надо… Какой толк жить в одной квартире, если мы стали чужими людьми? Причем давно. Зло вылив в себя остатки пива, я сел за клавиатуру компьютера. Загрузил незаконченную текстовку…
«— Тебе не холодно?
— Еще как! Давай уже разойдемся? — Он взглянул на Аниту с наигранной надеждой в глазах.
— А что так? Не хочешь меня видеть?
— Представь, не хочу… А даже если и захочу — фотка у меня есть. Хотя, может статься, я ее потерял…
— Опять ты врешь! Ну что ты все время врешь!»
Я закрыл файл. Не люблю прерываться посередь текста, но написанное всегда помню четко. На меня всегда набрасываются критики, заявляя, что я не умею писать диалоги. Ну не умею, а что теперь? Повеситься и больше вообще ничего не писать? Чтоб вот так, сразу, посмертно признали гением? Фигушки.
Этот диалог я не писал. Я же закончил на глупой, ненужной встрече двух героев. Аниты и меня самого — молодого, смелого, но все с тем же комплексом вины. Пусть и под другим именем. Я вообще всех героев пишу со своим умом и талантом и внешностью Виктора. Повторяюсь? Неправда! Просто у меня есть свой стиль. По крайней мере судя по словам тех же критиков. Не так ли?
Откуда, откуда этот диалог? Сам, напившись, вспомнил старый, давным давно забытый разговор со Светланой? Нюню. Становишься маразматиком, Вик…
Звонок в дверь разбудил меня подобно грому Мельенира. Смешно… Я таких сравнений нахватался, когда наше книжное издательство мне заказало рассказ о скандинавских верованиях. Раз уж местная знаменитость… А что, у нас неплохое издательство — и Крапивина с «Той Стороной», и Давыдычева с «Иваном Семеновым», и Воробьева с «Капризкой» в свое время выпускали. Нам, детям Урала, вообще с детской литературой повезло. Где вы, милые герои, нынче? На прилавках — кровь и грязь. Среди прочего — Виктор Решетилов.
Заработал я тогда, впрочем, неплохо, чего уж жаловаться-то. На подобную литературу был большой спрос, расхватали и еще попросили. Ой как хотелось посоветовать обратиться к госпоже Марии Семеновой. Но это вам не амбиции начинающих гениев, это — реальные деньги. Как известно, слава приходит и уходит, а вот кушать… Ну что ж, утешим себя сравнением с товарищем Пушкиным, который тоже писал ради денег.
С лирическими отступлениями ушел от главного. Так вот — раздался звонок в дверь. Я поднял гудящую голову и, цитируя по дороге «надо меньше пить… пить меньше надо», побрел к дверям. Выглянул в глазок, чертыхнулся, полетел натягивать халат, снова к двери.
— Витек, знакомься с девочками. Это Наташа, а это…
Она успела на секунду раньше. Протянула руку. Тонкую, нежную, девчоночью руку с ободком колечка…
— Ярослава.
— Виктор.
Голос безнадежно и хрипло садился. Не хватало дыхания. Ярослава, говорите? Здравствуйте, Ярослава, давно не виделись с прошлым.
— Можно, я буду звать вас на ты?
— Тогда я вас… Хм-м-м… тебя просто Ярой?
— Легко… Но я тебя — Виком. Договорились?
— Нет, только не так…
Виктор не был красив. Но с ним было интересней, чем с Виталиком. И он, что привело нас с Наташкой в полный восторг, был не менее талантлив, чем его симпатичный братец. Удачно мы мальчика Виталика заприметили, скажу я вам, очень удачно. Я мысленно облизнулась… Ням-ням.
Генри мой план одобрила, Виктор ей тоже понравился. Только вот мне почему-то жалко было смотреть на Вика, почти хорошего писателя, почти спившегося алкоголика. Знаете ли, смерть жены — еще не повод заколачивать гвозди в собственный гробик и присыпать его землей, а потом ставить роскошный памятник жалости к себе с эпитафией «Он очень много страдал». Не смешно? Не очень-то и хотелось…
Дар у них, конечно, послабее моего (о скромнявая девочка Ярочка! Ты забыла добавить — если будешь много и хорошо заниматься и не лезть своим длинным носом в чернильницу…), и, конечно, Генриеттиного послабее (еще более скромная девочка Яра), но куда уж до них Сашке! Везет нашему Дозору в этот год — сначала я, теперь вот Виктор и Витал. Прелесть, не правда ли? У меня такое ощущение, что что-то обязательно случится… случится.
Нам в принципе не особо сложно пришлось. Умные девочки глупых мальчиков вокруг пальчика обводят еще со времен Адама и Евы. Ну подумаешь, сунулись чуть-чуть куда не следует. Так ведь никто ж этого не видел. А если и видел… Мы Договор не нарушали. И тут же, в автобусе, себе свидание на вечер организовали. Наташка Пиявковна и я для братца. Братец, как мне пообещали, не зануда, но писатель. Замечтатель-но… Просто… Даже «паранджу» не пришлось накидывать.
Уже переступив порог, я поняла, что с Виктором придется труднее. Оно сразу видно — старший братец. Но все-таки наполовину алкоголик, жалеющий себя — для меня отнюдь не теорема Ферма. Так себе задачка, средней сложности…
Ага, как там его покойная жена называла?
— Легко… Но я тебя — Виком… Договорились?
Зрачки у него потемнели. Расширились. И голос сразу сел.
Хрипло-хрипло он так ответил — будто через силу. Но отчетливо. Словно решение принял:
— Можно. Вам, Ярочка, все можно.
Ну вот. Первый крючок есть. Не сорвись, золотая рыбка.
Наташка, как паук, Виталия уволокла куда-то в глубь квартиры (о, я просто видела эту мысль Виктора — про то, что это Виталий уволок в уголок девочку Наташу… Счас… Ждите от Наташки, что ее кто-то в уголок уволочет)… Но мне это на руку, Наташка же понимает.
Я присела на краешек расшатанной табуретки. Сразу видно, обитают исключительно неженатые мужчины, которым давно пора завести постоянную бабу. Вот у меня Сашка табуретки не раскачивает и вообще лишний раз на кухне не появляется. Наклонилась к стене, прикрыла глаза. Усталая девочка… Видно, что усталая. Давайте меня пожалеем, погладим по головке и расскажем, какая я красивая.
Я почувствовала, как он вошел в кухню. Видимо, устал пристраивать на вешалке мое пальто или чем там еще можно заниматься в течение более чем получаса? Играем по нотам — огней так много золотых, а я, дура такая, люблю женатого. Хоть и в далеком прошлом. Но так, чтоб до него дошло быстро. Ну, я сексуальная (грудь вперед), но неприступная (колени вместе) и одинокая. Еще пару секунд сидеть так, расслабившись, только потом открыть глаза и сесть прямо.
— Вик, скажите честно, вы ее сильно любили?
Он вопроса не ожидал. И не спросит — откуда знаю. Догадалась. Женская интуиция. У нас ведь только логики нет. Хотя, честно говоря, я такое понятие, как «мужская логика», в принципе в природе не встречала.
— Честно? Наверно, любил. По-своему. Хотя всегда придерживался точки зрения, что любви нет. Все это — всего лишь выдумки глупых дам…
(О, говорим как по написанному. Бывшая жена спрашивала? Сколько раз, что ответ почти на пять выучил. Вот только учти, меня он не устраивает. Еще раз попробуем? Хотите хорошую оценку, герр Виктор?)
— Виктор, это ведь неправда, то, что вы говорите. Вы сами это признали. Она вас предала?
— Ну, Яра, если смерть считать предательством, то да, предала. Оставила одного тет-а-тет с целым жестоким миром. И не спросила, хочу ли я этого…
Он вытянул сигарету из пачки. Я автоматически отметила — «Золотая Ява». Нервно прикурил. Черт, не хотел ведь разговаривать, а смотри-ка, втянула.
Нервничаешь? Не надо, Вик, я ведь ничего плохого не хочу. Ну ладно? С перепоя тебя так трясет или от темы не особо приятной? И рассказать хочется, как больно было. И колется. И мама не дает… Я посмотрела на свою тень. Не на ту, обычную, — на настоящую тень. Она взволнованно вытянулась — и на фоне сгустившегося сумрака чуть подрагивала… Чувствовала…
— Ну давай, спроси, отчего она погибла…
— А отчего она погибла?
— Авария, Яра, банальная авария. Две машины. Одна жертва. Десять гаишников. И глупый, никому не нужный, старый дурак, модный писатель, который разучился писать.
— Не такой уж и старый…
— Да, Ярочка, не такой уж и старый. У нас с Виталом разница в возрасте четыре года. Ему — двадцать семь. А мне? Не дашь мне меньше тридцати пяти, Яра? А все потому, что мне в душе уже — добрый сороковник.
Ой, какими словеями-то мы заговорили. В душе тебе, говоришь, сороковник. Уговорил, душ я с тобой принимать не стану. Вик, честно, мне это все нравится ничуть не больше, чем тебе. Но есть такое слово — «надо». Так всегда моя мама говорила.
Я взяла сигарету и прикурила от своей зажигалки, хотя он и протягивал огонек — тонкий, дрожащий. Мы — сами по себе, вы — сами по себе. Не так ли? Сделала затяжку.
— Вик, а ты ведь до сих пор не веришь, что ее нет. Просто смирился, да?
Я встала. Кошка… Кошка… Я — самая прекрасная кошка из клана тех, что гуляют сами по себе. Как я тебе нравлюсь, Вик? Ты пьян, и я тебя разозлила, а собаки всегда бросаются на кошек, особенно на плохо знакомых. Нравится? Твой любимый глюк — тоненькая блондиночка, курящая твои сигареты на твоей кухне… Ах, этот глюк? Не бойтесь, он хороший. Глюк по имени Я… Ты меня решишься назвать по имени сейчас, ну, Вик…
Я же вижу, что ты меня хочешь… Прекрасно вижу. Ну давай, ты же смелый и сильный мужчина, а я, стерва такая, тебя провоцирую… На, возьми эту девочку с чуть дрожащими губами и светлым «конским» хвостиком, милую, по-детски наивную… Вампирочку. Хочешь? Я пока разрешаю… Сигарета аккуратно легла на край пепельницы. Моя рука так же аккуратно легла на его плечо. Все, мне надоело играть взглядами, пускаем в ход тяжелую артиллерию. «Осторожно, киса, я свои эмоции не контролирую» — напиши красными буквами на лбу — будет менее заметно. По-моему, прекрасная мысль для значка, знаешь, такие сейчас все носят. И мы таким же значком ответим: «Эти глаза не против». «Опасно для жизни»? Для моей? Ошибаешься, зайчик…
— Не надо, Виктор, не надо вспоминать. Ее — нет. Я есть.
Он рванулся вверх. Обнял — подхватил — легкая, господи, до чего ж легкая, маленькая, хрупкая. Тебя это удивляет? Я ведь на это и рассчитывала… Кусая почти, начал целовать, рвать губы. Задыхаешься. Спокойней, Вик, спокойней — вот она я. Никуда не денусь ближайшие полтора часа. Время у нас есть, не так ли?
— Не надо, Вик, не надо… — шепотом, почти неслышно.
«Ты ведь тоже этого хотела?» А как ты догадался? Приз за догадливость в форме шоколадной девочки с вкусными губками. Ура нам!
Ты пробовал с другими. Я ведь знаю, я почти вижу это. Но на внутренней стороне век отчетливо отпечатывалось лицо Светки — и ты кричал, звал ее по имени — на пике.
— Светлана…
А утром вновь и вновь повторял, чувствуя себя последним говном, очередной девушке:
— Прости, боюсь, ничего не получится.
Но я — это я. И ей, Светлане, я не позволю сюда вторгнуться. Ты ведь уже не помнишь ее лицо, правда? Нет Светланы, нет… Нет серых, с укоризной, глаз. Есть другие — зеленые, кошачьи. Опьяняющие…
— Ярослава…
— Не надо, ну пожалуйста, не надо…
Вот так, хорошо, рыбка наживку проглотила и не подавилась. Осталось совсем немного. Он рвал мои губы, но я не чувствовала боли — опьянял вкус победы (моей первой самостоятельной победы!). И я видела, как тает, уходит серый призрак, стоящий за его спиной, черный вихрь инферно — вскормленный чувством вины и безразличия. Тогда я прошептала — не надо…
До свидания, Светочка… Ты мне неплохо помогла, а теперь ты лишняя.
Третий почти всегда лишний…
Он звал ее по имени, но имя уходило, выскальзывало из пальцев, как тоненькая шелковая нить… зато оставалось мое — горькое, настоянное на лести самому себе, на многомесячном отречении от чувств, — Ярослава…
Пусть будет Ярослава… Яра… Ярочка…
А теперь сплету-ка я свой поводок из чувства вины. Он держит крепче любви и ненависти.
В ней было что-то Светкино. Нет, они внешне были ничуть не похожи, хотя вроде одного типа — хрупкие блондинки, тоненькие, маленькие, нежные. На первый взгляд — девчонки-пацанки обе… Мне вот Мила Йовович всегда нравилась больше, чем Шерон Стоун, и что теперь? Но их роднило нечто, недоступное милым девочкам или роковым красоткам, которые приводили в восторг братца, — не то сила, не то загадочность, не то что-то еще, неподвластное словам, определениям, легкое, как пыльца на крыльях бабочек.
Женщина… Она была Женщина — вот правильное определение.
Я привык с таких вот рисовать своих героинь. Поймаю лицо в толпе — и придумаю ей историю. Или свой с ней роман. Только, по правде говоря, большинство лиц так и сливались в одну сплошную черту — позже и не узнал бы, вновь увидев. Я и Светлану бы в толпе не заметил. Да и заметив, вряд ли предложил бы знакомство… Но, как говорится, обстоятельства… Ярослава была другая. Таких — не забывают. Никогда.
Она сидела в углу, сжавшись в комочек, — маленькая, беззащитная. Я попробовал подойти, приобнять ее за плечи — она лишь ершисто оттолкнула меня.
— Не надо… Не трогайте меня…
Она плакала. Губы потеряли идеальные очертания — осталась размазанная помада да маленькие капельки крови — я прокусил ей губы. Они ей очень шли, эти маленькие капельки, — она становилась похожей на юную вампирочку, впервые попробовавшую крови. Еще не вамп, но уже вампи… Она слизывала кровь и слезы. Всхлипывала. Потом начала чуть успокаиваться.
В соседней комнате протяжно застонала ее подружка. Как ее? Надя? Наташа? Уж эта-то точно знала, на что шла. Стон повторился, ритмично скрипел диван. И почему я никогда не обращал внимания на то, что наша старенькая двушка, принадлежавшая еще родителям, а теперь стоявшая в комнате Витала, решила заделаться Шаляпиным?
Ладно, прекрати воспитывать брата… Ты то что, намного лучше? Практически изнасиловал девчонку…
Я наконец-то решился приобнять ее. Поставить на ноги. Шептал что-то на ухо, успокаивал, говорил, что не обижу, пойдем. Плюшевый медвежонок просто, сахарная овечка. Герой сказок Астрид Линдгрен. Она жалась доверчиво — видно, и вправду редко обижали. И я не обижу… Никогда больше, Ярочка, Ясенька, солнышко…
Возбуждение прошло. Осталась нежность. Неужели и правда люблю уже эту девочку, маленькую девочку Ярославу? Влюбился! Взрослый папа Вик влюбился… Уложил ее на кровать, лег рядом. Укрыл одеялом. Спи, спи… Она меня обняла, прижалась доверчиво (о, опять это словосочетание. Ну и что! Еще сто раз упомяну). Я ее поцеловал — нежно. Губы еще хранили солоноватый привкус, но были мягкие, опухшие. Я запомнил их полусладкими — как земляника — и полусолеными — от крови…
— Спи…
— Уже сплю…
Она быстро заснула. Мне тоже казалось — не усну никогда. Но я пару минут глядел в темноту, а потом провалился в сон.
Когда подействовало и Вик уснул, я выскользнула из комнаты на кухню. А за мной ужом — Наташка. Она была растрепанная, смотреть страшно, без косметики. Я хмыкнула. Она вытащила из сумки зеркальце и посмотрела. Задумчиво потерла круги под глазами и накинула «паранджу»… Я снова хмыкнула… Наташка показала мне язык. Витал в комнате на диване мирно похрапывал. Ага, замечательно.
— Ясенька, просто блеск! Да так у Генри бы не получилось!
— Знаю.
Знать-то знаю, вот только на сердце уж больно паршиво. Паршивее некуда. Не нравится мне это ощущение. Вика жалко до ужаса, а я сама себе противна…
— Блузку вот только жалко… А у тебя как?
— Ничего… Тебе Генриеттища такую премию выпишет, что три блузки себе купишь. От Кардена. А у меня все просто. Трахнул — понравилось. Завтра пошлю его — понравится еще больше. Ничего нестандартного. А ты приукрасься, а то синяки страшненькие…
Натка оказалась права. Ближе к утру и мне «паранджу» накинуть все-таки пришлось… Кто не знает, поясню — небольшой магический марафет, чтоб выглядеть посексуальней да попривлекательней. Глупый фокус, почти детский, но иногда полезен… В нем чуть-чуть от приворота, чуть — самые обычные формулы. Любая Иная сумеет при желании. Я помню, смотрела какой-то конкурс красоты, «Мисс Россия», кажется, моя одноклассница заняла там третье место. А вот победительница меня ужаснула — кривоногая, страшненькая, и куда жюри смотрит? Подумала, большие деньги заплатила. Генри мне потом пояснила, что жительница славного города Самара — Иная, носившая «паранджу» и благополучно делавшая карьеру. На подиуме. Вот только теле- и фотокамеры «паранджу» не воспринимают.
Но вот ведьмочки поопытней «паранджу» не носят — засмеют коллеги. Это как грызть ногти — официально никто не запрещал, но привычкой считается дурной.
Но вот синяки «паранджа» прикрывает вполне ничего.
Я скользнула в кровать и поняла, что старому доброму дяде Вику пора просыпаться.
— Вик…
— М-м-м?
— Вик, дай рубашку…
— Зачем? Ой, мама, это я? Ну и нажрался я вчера! (Не надо притворяться, все ты помнишь!) И синяки…
Как он ухитрился? Вот черт! Силен, батяня… Ладно, не будем мелочиться — пусть будут синяки.
— Вот… Одевайся, я сейчас.
По утрам слова кажутся лишними. Лучше все рассказы, романы и прочее заканчивать бурной брачной ночью и словами — и жили они долго и счастливо. Сказки в этом плане — самая совершенная литература. А то все мужики, которых я знаю до такой степени, по утрам какие-то суетливые… Как мухи над вареньем… Или это только мне так везет на сознательных личностей?
Вик решил сыграть в старую игру «ночью-ничего-не-случилось-правда?». Или это был вариант «я-совсем-ничего-не-помню»? Я тоже правила знаю, не переживай, Витенька. Подыграю, милый мой…
— Кофе с сахаром или без? — Крик с кухни, смешок Натки: «Ах, уже и кофе в постель? Ню-ню… А свадьба когда?.. Да хоть завтра…»
— Две… Черный…
— Значит, как и мне…
Еще бы! Не представляю себе, как Вик пьет кофе со сливками. Глупость какая-то получается…
— Я знаю, что сахар вкус кофе портит, но, честно говоря, пить кофе без сахара так и не научился… Держи…
— М-м-м… М! Весьма… Вкусно… А что за кофе?
— Секрет…
— Не припомню такой марки…
Она ушла, а я стал как-то почти истерически ждать ее звонков. Ее голос разрывал пустоту квартиры в мембране телефона, а половицы настолько привыкли к ее шагам, что начинали тихонько подпевать ее смеху. Или мне так казалось? Кажется, я все-таки был влюблен. Витал устроился в ту же фирму, где работали Яра и Наташка. Я ему завидовал — он мою девочку видел каждый день и не по одному разу. У них с Наткой вроде все налаживалось. Месяц пролетел как не было…
Однажды вечером навалилось чувство, что все будет плохо. Я как раз ждал Яру — ее унесло по делам. Купил ей подарок — ее любимые «Минг ШУ». Она долго смеялась, пока я пытался запомнить запах, а потом кинула в меня флакончиком и сказала: «Выучи, подлиза…»
Что-то сломалось в строгом построении миров — в один миг. Позвонили в дверь. Я, видит Бог, не хотел открывать… Но тем не менее открыл. На пороге стоял старик — такой «вполне себе», как выражалась Яра, старик. Лет на сорок пять. Но с той печатью мудропорочности или обреченности, которая отмечает действительно глубоких стариков.
Мне старик не понравился. И разговор он мне предложил неприятный.
Первой новостью была гибель Витала.
Первой неприятной новостью.
— Мы должны поговорить, Виктор. Это не телефонный разговор. Ты сейчас занят?
— Солнышко, ты же знаешь, тебя я всегда жду…
Я спустилась из офиса — благо до Вита идти пару кварталов. Только вот шла я эту пару кварталов долго, обреченно долго — как сквозь плотно-кисельный туман. Мороз, февральский мороз слегка покалывал щеки — я ощущала его пощечинами… Возле его подъезда я собралась — и вошла в Сумрак… Сашка говорил, что Сумрак похож на телевизор с убранной цветностью. По мне, так это было море — нежное, жемчужно-серое. Каждому свое.
А за дверьми квартир — разноцветье чужих эмоций. Вот в этой квартире живет старушка, медленно умирающая от рака, — темно-зеленая обреченность, кислотная обида на забывших детей, ядовито-лимонная жалость к себе… Напротив — пара влюбленных. Тоже ссорятся — и ало-красное вожделение с прожилками бледно-зеленого недовольства…
Я поднялась на его этаж.
Каждая ступенька — как лабиринт минотавра.
Каждая ступенька — как запутанные строчки предсказаний…
Я качнула страсти влюбленных… Человеческая сила — в эмоциях. Мне легче отпить их силы, чем искать ее на стороне… Мне нужно быть сильной… А под утро качели полетят обратно — и они забьются в объятиях с почти поэтической ненавистью…
Светлые не обратят внимания. Последний бой слишком подорвал обе стороны.
Прижалась лбом к двери — не могу, не могу… Почему я? Это должен быть кто-то другой… Рука была в полудвиженьи от звонка. Кажется, прошла пара лет, пока я ее подняла. Или все-таки — полмгновения? Позвонила.
— Яра? Здравствуй… Яра, Ярочка, девочка моя, что с тобой?
Уже на пороге квартиры я устало выскользнула из Сумрака и падала в подставленные руки на грани между здесь и там… Он подхватил меня на руки, донес до дивана. Той самой двушки, которая так пела под Наташкой и Виталом. Пела…
Странно, я так и не успела до конца упасть…
— Что случилось, девочка?
Он на меня так смотрел… Он за меня переживал, я видела это. А я — со мной-то ничего не случилось — просто почтальон, принесший квадратик похоронки. Не надо!!! Ну пожалуйста, пусть я сейчас проснусь — только не надо, не надо…
— Вик… Ты знаешь, Витал некоторое время работал у нас в фирме… Сегодня… сегодня он погиб…
— Как? Почему?
Он замолчал. Не верил.
Точнее, я видела, что он пытается не верить мне, — и ничего не могла сделать. Мое слово было для него самой горькой правдой — самой последней инстанцией правды.
— Так получилось… Нелепая случайность…
Слова, всегда мне так легко дававшиеся, на этот раз куда-то делись. Больно, бог мой, как мне больно. Каждое слово царапало гортань — не хотело рождаться на свет, чтоб умереть, обрезавшись об его тоску. Я не выдержала. Я разбилась. Я заплакала.
Почувствовала, как на него навалился внезапный, липкий запоздалый страх… страх за меня. Он меня прижал, обнял — «не дам, никому не отдам — тебя… Плевать на Витала — лишь бы с тобой все было в порядке…» Я почти видела каждую следующую его мысль… Пусть… Пусть пока…
— Я попробую объяснить тебе… Дай руку…
Мне стало страшно. На меня накатился такой же липкий, зажимающий уши страх, как на него за минуту до этого… А что, если он не сумеет? Если Генриетта ошиблась? Как мне быть тогда? Мне стало очень-очень страшно.
В Сумрак мы вошли легко… Легче, чем я в свой первый раз — а я это сделала даже слишком легко… И Вик не выглядел напуганным.
— Вик…
— Я знаю, Яр… Я видел это во сне. И потом, зря ты считала меня никудышным писателем… Почитала бы — поняла б…
— Вик…
— А это красиво… Гораздо красивее…
— Вик, это лишь внешний слой. Дальше — гораздо темнее и страшнее…
— Ты похожа на фонарик… Ясная-ясная… Яська… Можно, я так тебя буду звать?
— Не надо, Вик, не надо.
— А я ведь люблю тебя, Яська.
— Не называй меня так, пожалуйста.
— Ладно. Хотя тебе идет…
— Все. Выходим. Много — даже молоко вредно.
После сумрака комната казалась серой. Нет, серым, жемчужно-серым, был сам Сумрак, а комната была бесцветной… Просто пропали все оттенки… Я устала, я очень устала — для меня это оказалось тяжелей, чем для него. Мне хотелось лечь, уткнуться носом в подушку и выть тихонько…
— Что это было, Яр?
Он был потрясен. Немного, правда. Я стала давать объяснения. Объясняла, путалась, начинала снова.
— Хватит, Яр… Я хочу знать, что произошло с Виталом. В подробностях.
В голосе был металл. И в глазах — металлический отблеск, несвойственный ему в разговоре со мной. Насмешка. Упрек.
— Случайная схватка с Дневными… Светлые… О, они прикрываются, что творят добро… А они… они Наташку, а Витал ее прикрыть пытался…
— Он был Иным?
— Да… Наташка… Она была его учительницей и любовницей…
Я не выдержала. Снова заревела. Металл, так меня напугавший, подернулся тонкой дымкой нежности.
— Я знаю. Не говори «была». Тише, Ярочка, тише…
Я улыбнулась. По-моему, психика пошатнулась у меня, а не у него… Он все принял как должное. Я набрала побольше воздуха. Все нужно было закончить сейчас.
— Я еще раз повторю — я люблю тебя, Яр. У нас все будет хорошо…
Мне стало страшно. Надо начинать последний диалог. Давай, Ясенька, начинай…
— Я люблю тебя.
— А я тебя — нет. И никогда не любила.
— Почему тогда…
— Все очень просто, Вик. Сказки — обман…
— Не цитируй, пожалуйста… Это нелепо звучит.
— Я правда так считаю, Вик. Я тебя использовала. Я не знала, что ты Иной. Мне нужен был Витал.
(ложь-ложь-ложь)
— Врешь!
Металл вернулся. Он был острее прежнего. И резал больнее.
— Нет, правда. И не надо говорить, что тебе наплевать. Идеальных женщин не существует. Мы все — расчетливы.
— Мне наплевать…
— Виктор, я тебя прошу, не надо иронизировать. Мне — не смешно.
— Мне, ОЧЕВИДНО, ОЧЕНЬ ВЕСЕЛО! Моя любимая девушка оказывается ведьмой, которой нужен не я, а очередная премия и благодарность от начальства. Ты себе представляешь, насколько весело все это выглядит? С ума просто можно сойти… Какую мне цитату выбрать? «Не плачь, мой палач»?
— Прекрати на меня кричать! Ты у нас, видимо, человек высоких моральных устоев… А пил, чтобы всем показать, как ты можешь справиться со своим горем? А то, что ты фактически изнасиловал девушку на первом свидании, — это морально? Ты жалок, Виктор, жалок — и мне жаль тебя!!!
— Не надо…
Вот и достигнуто равновесие. Он меня не ненавидит и не презирает. Но и не любит. Думает, что еще любит — пока мое место не заняла какая-то другая, желательно — моя полная противоположность. Он еще не чувствует сосущей пустоты и отчаяния. Иллюзии… мы к ним быстро привыкаем и никак не можем с ними расстаться…
— Я могла бы полюбить тебя, Вик…
— Яра, не надо…
— У тебя есть выбор.
— Я уже решил. Я выбираю Свет, Ярослава.
Это был удар. Сильный удар. Я не ожидала от него этого. Ведь Светлые — светлые, умные, добрые, вечно правильные, прикрывающиеся своей моралью — убили его брата. А я дала ему правду — правду, которой он всегда жаждал.
— Почему? Ну почему?
— Чтоб уравновесить весы, Яра. У Темных есть ты. У Светлых — я. И еще — во имя столь любимой тобой правды. Мужчины не менее расчетливы, чем женщины.
— Да, Ярочка, не надо отчаиваться… Ты ведь и вправду старалась…
В комнату шагнул Светозар. Глава Светлых… Ему идет это имечко — шутили у нас… Он был глубоким стариком — самый старый маг нашего времени. Самый сильный маг нашего Города. Я видела его всего пару раз, мельком, но узнала сразу. По той теплой волне, которая меня окатила. Но где, где мы с Генриеттой ТАК просчитались?
— Яра, я и правда тебя любил… А Наташку с Виталом… Генриетта слишком любит излишние жертвы в проигранных войнах. Два мага третьей ступени — против одного теоретически ненамного слабее тебя… Глупо…
— Ты знал, Вик, всегда знал, правда? Дурачил меня…
— Конечно, он знал, Яра. Пойдем, Виктор. У нас еще есть дела.
Я устала… Я бесконечно устала. И мне было все равно, что будет. Я легла на кровать и плакала. Только где-то на улице разрывали тишину холодные строчки чужих рифм — реквием по остаткам моей веры в справедливость:
Будь осторожней, мое отраженье, —
Мы оба слишком увлеклись Игрой…
И победивший терпит пораженья —
Я никогда не притворюсь тобой.
Глава ТРЕТЬЯ
Это было похоже на парализованность. Или на страшный сон — я все вижу, все понимаю, но пошевелиться не могу… Чувствовать я могла — все-таки могла — магию, Сумрак, чужие ауры. Но сама стала инвалидом, годящимся только на то, чтоб подглядывать в замочную скважину за жизнью — бурной и беспринципной, жестокой и яростной, но такой яркой и прекрасной…
Не совсем полным инвалидом, образно говоря, пальчиком пошевелить я могла… Самые простые заклинания мне еще подчинялись. Но — не более того…
Говорят, нервное перенапряжение… Чувствую — эмоционально перегорела. Ничего не хочу. Никуда не хочу. Зарыться бы с головой в песок и провести так остаток жизни… В Дозоре мне осточертело.
Все косились как на больную и сочувственно цокали язычками. А за спиной комментировали: «А ведь она была…» Ненавижу, когда обо мне — в третьем лице и прошедшем времени!!! То есть осточертело в Дозоре еще не совсем, но Генри предпочла не рисковать и отправить меня, разнесчастную, в отпуск. Перестраховщица! Толку от меня — ноль. Единственное, на что я способна после истории с Виком, — тихо материться, поминая Сумрак, Дозоры, Генри, Светозара и еще кучу малоприятных вещей.
Дура! Жалкая, ничтожная дура… Ты все равно переживешь это лето — как еще сотни и тысячи других, не менее тяжелых… Вот только сейчас почему-то каждый день кажется мучительно долгим.
Отпуском, полученным от Генри, я нагло воспользовалась. Но, провалявшись недельку на пляже, поняла, что жизнь юной и привлекательной курортницы, меняющей любовников под цвет купальника, не для меня.
Я приняла историческое (истерическое) решение. Устроиться на работу. Какую-нибудь весело-азартную.
Занес меня черт в борьбу на выборах главы мелкого территориально-административного деления, в котором добывали подозрительно много нефти… В качестве (долго смейтесь) социолога… Меня — ведьму — в качестве социолога… Пф! Погрешность предсказания — 0,009 %. Но чтоб поверили — сделаем 1,4. И всегда-то я буду права… Потому что уж больно легко — даже Генриетта это видит — получается у меня управляться с возможной реальностью.
Иные как-то вяло к этим выборам отнеслись… Видимо, после губернаторской стычки силы восстанавливали… Хотя я не понимаю, что там было восстанавливать: и Дневной, и Ночной с подозрительным единодушием поддержали новоизбранного. Хотя вот по поводу должностей первого зама того самого Новоизбранного Губернатора и того, кто займет пост главы нашего областного центра, спор разгорелся нешуточный.
Но… В сторону политику, давайте о любви.
В административно-территориальное деление, а точнее, поселок, который на самом деле был небольшим городком, я влюбилась… Подозреваю, что надолго. Мне тут нравилось все. И вычурные, изыскано-громоздкие дома нового поколения разбогатевшей элиты, бывшего райкома комсомола и нефтеруководителей. И однотипные серые пятиэтажки в центре. И ухабистые, сто лет не ремонтированные дороги окраин. И вышитый — золотистыми или серыми — в зависимости от погоды — неровными стежками пруд… И…
Он был женат. Восхитительно, до безобразия женат. А меня к нему тянуло. Не менее восхитительно и до безобразия. Я могла часами петь дифирамбы в его честь, признаваясь, что я полная, никчемная, абсолютная дура, а потом напоминать ему, что реакцию толпы как раз я-то, полная и никчемная, на очередное выступление нашего кандидата, который в самом штабе прослыл полулегендарным существом, собственно, и предсказала.
Ему прощались спрятанная в карман радиотрубка и походы на ежедневные обеды домой, просьбы срочно сообщить телефон, когда под носом у него лежал справочник, моя предусмотрительно живущая в сумке зажигалка, которую он требовал (именно требовал, а не просил) дать ему всякий раз, когда он отправлялся курить. Ему прощались едкие замечания в мою сторону и попытки выгнать меня из-за компьютера с намеком на то, что я не просто чайник, а минимум заварочный.
В свою очередь, он прощал мне мою восхитительную, с его точки зрения, глупость и вечные утренние опоздания, мой опять же странный для него налет феминизма и ненакрашенную по утрам морду лица. Он великодушно позволял мне пользоваться компьютером и нести околополитическую чушь, подавать ему зажигалку и наливать воды.
В общем, меня ситуация вполне устраивала. И его тоже. Я звала его Андреем Алексеевичем, он меня Славкой. Я была в него совершенно безобидно влюблена, что позволяло мне вовремя вставать и поздно уходить. Он снисходительно терпел мою влюбленность.
Машина летела ровно, как по ниточке. Не замечая моего слегка позеленевшего, надо сказать, лица, Андрей продолжал маниакально рассказывать мне что-то о предвыборных технологиях. Боже, какой у него был голос… Я могла слушать его часами, абсолютно теряя смысл. Я замирала на его голос, как кролик перед удавом, удачно присыпанный специями для более удобного пищеварения. Во мне срабатывал женский первобытный инстинкт, говоривший, что я — рабыня, а он — Хозяин. Ах, какой у него был голос… Но почему-то даже мое обычное оцепенение в данной ситуации помогало мало.
— Андрей Алексеевич…
— А что это ты такая бледненькая, почти зелененькая? Не выспалась, что ли?
— Андрей Алексеевич, скажите честно, мы низко летим или просто быстро едем? — Придумать что-то умное сил не было. Я опасливо косилась на спидометр, подозревая, что карьера великой политтехнологини Ярославы Владимировны Летиной так и закончится, не начавшись…
— А, ты про это… Ну, это еще не скорость… Вот двести по неплохой дороге — нормально. А быстро…
Узнать, что такое быстро, мне не пришлось (да, честно, не очень-то и хотелось). Нас тормознул гаишник. За превышение скорости. Я считаю — вполне обоснованно.
Начальство мое мнение почему-то не разделило. Оно сделало лицо, как у очень молодого Бога, творящего новый мир, которого вдруг побеспокоили от верующих с просьбой прислать к Рождеству новые носки. Гаишник немного оторопел и сказал «Здравствуйте». Андрей ответил не менее вежливым, но гораздо более прохладным — «Здравствуйте». Гаишник тоже почувствовал, что температура воздуха сравнялась с температурой в хорошем морге.
— Ваши документики…
По-моему, гаишник сам был не рад, что спросил. Уже не рад. Андрей достал свои красно-золотисто-административно-проскользные корочки и сунул под нос гаишнику с таким видом, словно он не узнал Самого. Не нынешнего малопопулярного президентишку, а того, времен культа личности, генсека. Гаишник козырнул. Андрей ничуть не более тепло и ничуть не менее вежливо ответил:
— До свидания…
И — с места «сто сорок и вечное лето»…
Н-да.
Такое я видела только у наших, дозорных. И то, когда нужда припрет.
— Коротко вы с ними. И главное — вежливо.
— С ними только так и надо.
У него красивые руки. Держат руль, как будто обнимают женщину. И, наверно, нежные… Я судорожно сглотнула. Ярослава, в конце концов, веди себя прилично!
Собственно, ездили мы встретить на вокзал нашего юриста. Забрав данный важный пассажирский груз с вокзала, мы отправились в обратное путешествие.
С юристом мы были знакомы уже с полгода. Как-то он официально выпутывал меня из одной неприятной истории. Да и Дневной любил ее приглашать — юрист была неинициированная Иная, которая, как никто другой в нашем городе, чувствовала ситуацию в суде. Юрист поинтересовалась, еду ли я в административно-территориальное деление и как там кормят. Вопрос о еде был привычным и традиционным.
Своего рода сигнал для своих… Я улыбнулась и довольно резонно пожаловалась:
— Не любят они меня там…
Андрей прокомментировал, покосившись на меня:
— Н-да, ей скоро вообще у нас появляться не надо будет — и так убьют, без выборов…
— Ну я ж говорила, не любят… Могу конкретно пальцем показать, кто именно… А я по нему уже две недели сохну…
— Пальцем показывать невежливо… А сохнуть, милая девушка, я вам посоветую по кому-нибудь другому… До дня выборов я занят…
— А после?
— А после — посмотрим. Но ты, Слава, в Пермь уедешь.
— Да найду я предлог вернуться.
— Я же сказал — найди другой объект для влюбленности!
— Если бы мы могли выбирать, мы бы все влюблялись в старых и некрасивых миллионеров…
Я еще раз вздохнула — если б мы могли выбирать, я бы все-таки влюбилась в Вика.
А вместо «Минг ШУ» не стала бы покупать «Дольче Вита»…
Ассоциации? Не надо, девочка…
Предвыборная кампания тихо-мирно шла своим чередом. Со вполне приемлемой долей скандалов. Пару раз пришлось звонить Сашке, чтоб он припугнул не в меру зарвавшихся местных девочек-ведьмочек. Ну а так, по мелочи, — собственным авторитетом справлялась. Благо меня уже замечательно знали как Ту-Самую-Ярославу-Которая, и далее моя краткая биография… Слава — сестра успеха. День стоял мерзопакостный. Середина лета — а погода больше похожа на тяжелую, осеннюю. Да, мальчик, вот такое хреновое у нас лето.
Дождь пытался подползти своими холодными лапами поближе к позвоночнику, ветер — записать меня в группу бесплатного стриптиза. Осенне-хмурое небо глядело устало на мир, полный слез. Я устала. Я знала, что устала — и усталость приятно обнимала меня… Я брела по улице и прекрасно осознавала — на собственных похоронах я буду не просто краше, но и намного веселее…
«Яська».
«Яра».
«Слава».
«Ярослава».
Никого. Ни одного Иного. В радиусе… Да вообще ни одного, и никого, кто мог бы меня так позвать…
Смотри…
На ступенях крыльца сидел Андрей.
А выражение лица — я споткнулась…
У него не может быть такого выражения лица.
Безудержная нежность. Такая, что хочется спрятать в горсти и унести от света — чтобы сберечь… Хрупкая, как изморозь на стекле — дунешь неосторожно, и изящный узор расплывается… Ломкая, как подтаявший лед на осенних лужах — ступишь неосторожно, и бегут по тонкому стеклу трещинки, трещинки…
Андрей обнимал своего сына. Я сразу догадалась, что это сын, — не по нежности, которая меня остановила, не по тем милым глупостям, который рассказывал папа, а по той невидимой стене, что их объединяла — отгораживала…
«Видишь?»
Вижу. Вот, значит, как выглядит оно — «Божественное Вмешательство». Как отец с сыном, стоящие на крыльце ничем не примечательного здания…
Никого, никого из дорогих мне мужчин я не представляла в роли отца. И никого, никого из них я никогда не любила по-настоящему… До милых глупостей… До шепота… До выбора — единственно важного выбора за всю мою никчемную жизнь — выбора имени для моего продолжения…
Я падала в пропасть. Пропасть страсти, как к Сашке… Пропасть нежности, как к Вику… И что самое страшное — в пропасть безумной, неподдающейся никакой классификации привязанности. Есть я и есть он. И больше ничего, ничего, ничего не существует — на миллионы световых лет вокруг. Только где-то там, за пределами познанного нами мира, есть третья сила, так неудержимо столкнувшая нас. Подошла Лариса, забрала сына, поцеловала Андрея… Я — простила. С высоты своего нового чувства. И из жалости — ее и сына не окружала такая тревожаще-нежная стена, как отца и сына. Она чувствовала это. Постаралась поскорей уйти.
Но эта стена — она не совсем растаяла, нет… Крохотный, маленький, но надежный ее кирпичик продолжал жить в моей душе — как заверение меня в моем еще живущем в безвременье счастье… Счастье Истинного Материнства…
— Это ваш сын, Андрей Алексеевич?
— Да, Слава. Сын.
Гордость за себя. Улыбка победителя. Ты знаешь, тебе идет… Можно теперь мысленно — на ты?
— Он замечательный…
— Он лучше всех. А знаешь, он боится…
Он рассказывал про детские страхи своего сына, а я слушала — и старалась сдержать невольную дрожь в руке — дотянуться, прижаться, поцеловать…
День выборов подлетел незаметно. Рухнул как снег на голову. То есть мы, как и обычно в России, знали точную дату и время — но, как всегда, получилось неожиданно.
С утра был кофе. На обед валокордин. На ужин — валокордин и кофе. В течение всего дня — сигареты, сигареты, сигареты…
Я волновалась, конечно. Внешне. Внутри была спокойная уверенность — мы победим. С утра приезжал Светозар, вслед за ним прилетела Генри, они о чем-то пошептались и уехали. Я удивилась — чего это вместе? Потом плюнула — политика, Ярка, дело сложное. Сновали наблюдатели сумрачных… Тоже личности малосимпатичные, но тем не менее… Я и Андрей остались в штабе. Я уже поняла, как подходит это военно-полевое название. Только, наверное, Бедлам был бы куда точнее…
Телефон либо орал, как только что явившийся на свет младенец, да не один, а вместе со своими собратьями — параллельными, оставляя в мыслях одно желание — только бы он заткнулся! То устало молчал, повергая нас в полную растерянность и заставляя нервничать больше обычного — ну позвони, звони. Не спавшие накануне ночью штабисты оккупировали диваны в соседней комнате — а мы сидели вдвоем, молча глядя на телефоны и нервничая, нервничая, нервничая…
Даже я, знавшая исход событий с погрешностью в полтора процента, извелась, съела до основания наконец-то ставшие холеными ногти и выпила пару литров кофе…
— Я устал…
— Андрей Ал…
— Да, Слава, я устал… Налей мне кофе… Надеюсь, это последние мои выборы…
— С вашими амбициями и в вашем возрасте? Не верю…
— Не грубите, девушка… Подойди-ка сюда…
Я подошла — на полувытянутых руках держа чашку кофе. Руки заметно подрагивали. Андрей положил телефон, с которым не расставался весь вечер, рядом. Протянул мне руку — ну, иди сюда… Я захлебнулась от предчувствия. Две недели воздержания для молодой девушки, вынужденной ежедневно видеть, слышать и осязать объект вожделения, тоже, знаете ли, то еще удовольствие… Сумрак насторожился. Почувствовал, как закипели во мне остатки сил. И — воспротивился.
Телефонный звонок был подобен грому иерихонской трубы… Андрей едва скользнул пальцами по моей щеки и сказал:
— Твою мать…
Выражаться при мне уже не стеснялись. Когда кто-то попробовал сказать «не при дамах», я сама, задумавшись, выдала что-то симпатично-витиеватое с упоминанием зоо-, некро-, педо и многих других филий, а также вспомнила родственников до пятого колена. Так что на подобные замечания Андрей теперь отвечал просто:
— Она местная почти, привыкла…
Но это — лирическое отступление. Мне тоже захотелось сказать, но Андрей на меня так посмотрел… Вложил трубку в руку и сказал: «Если ищут, я в этой… территориальной…»
Территориальную Андрей недолюбливал. Потому что твердо знал — ничего хорошего она сказать не может. А на жалобу с вполне обоснованным требованием снять с выборов нашего основного соперника, грубо нарушившего закон, только пожурит «слегка неправильно поступившего»… нежно так, по-матерински. Там было двое сумрачных и одна Светлая. Их часто включали — чтоб контролировать процесс. И они понимали, что я так или иначе имею право вмешаться…
— Зачем? Ну зачем?
— Тебе это не надо, Яська. Пока… — Генриетта. Точно Генриетта. Она знала? Наверное, догадалась. Она всегда догадывается.
Он ушел. А я осталась, чувствуя какую-то возмущающе-несправедливую пустоту. Пару раз, пока в кабинете никого не было, потерлась щекой об его оставленный пиджак.
А потом голосование закончилось. Вдруг, сразу, неожиданно. И я потеряла свое право полного одиночества.
Ждали результатов. Результатов, результатов, результатов — я курила сигарету за сигаретой и мысленно видела Андрея, стоявшего так же у окна в территориальной и так же курившего — одну, вторую, третью…
Иногда он звонил — каждые пятнадцать минут, но минута казалась едва ли не годом, и спрашивал:
— Ну как?..
— Пока ничего…
— Как ничего? Что-то должно быть!
— Ничего…
— Твою мать!
И кидал трубку.
Меня трясло.
Как озарение, как благословение, как молния — мы победили! Победили! На границе Сумрака — темно-синие волны восторга.
Взмыленный, улыбающийся кандидат, непонятно откуда взявшаяся толпа народу — крики и собственное тонущее в них обреченное «Ура…» — мы победили…
Громко:
— Надо сказать Андрею…
— Он знает, велел столы накрывать…
Мы победили…
Смех, радость. Непонятно откуда взявшаяся толпа народу.
Взрывы шампанского. Капли на пальцах. Фотовспышки.
Смазанные, накладывающиеся друг на друга картинки.
Пить я не могла. И кусок не лез в горло — вставал поперек. Только курила сигарету за сигаретой из нагло украденной у какого-то подвыпившего штабиста пачки «Честера»… Андрея не было. Вот тебе и настроение «Честерфилд».
Меня трясло. Шумная, пьяная массовка, одинокая курящая дамочка. И полное отсутствие того самого, единственного. Просто плохо поставленная мелодрама. Я не выдержала. Кинула из последних сил мысленную просьбу нашему юристу-кандидату — «Давайте в территориальную»… Сама напросилась с ними.
Он был там. Они все еще считали голоса. Я услышала его голос, покупая в близлежащем ларьке вино и торт — для комиссии. За сотню метров. Он был там… Здесь… Рядом…
Я медленно и неотвратимо пьянела — теряя остатки трезвой Ясенькиной расчетливости… Он был здесь, здесь, здесь…
— Андрей Алексеевич, можно я сделаю то, о чем мечтала всю кампанию? — Забыв отчество, переходя на нежные, вкрадчивые нотки, но еще стыдливо избегая интимного «ты»…
— И чего же ты хотела?
— Обнять начальника штаба…
— Валяй…
Я повисла у него на шее, стыдливо ощущая, что теряю равновесие и падаю, падаю, падаю, а в голове было восхитительно бездумно легко…
— Андрей… Как ты думаешь, они нас хватятся?
— Кто — они?
— Ну… массовка…
— Эгоистка ты моя… Нет, не хватятся, пока водка есть.
Я наслаждалась доступным «ты» и определяющим мое место «моя»… Я чувствовала себя неправильно разделенным в детстве сиамским близнецом.
Он по-хозяйски положил руку на мою спину. Я потерлась носом о его плечо. Он потрепал меня по волосам…
— А как ты думаешь, они заметили, что мы вдвоем?
— А как ты думаешь?
— Нет…
— Да.
— Ну…
— А сколько тебе лет, солнышко мое?
— 19… Андрей… Ты знаешь, я в одной умной книжке вычитала — влюбляются по частям… Только там по третям — а я по четвертинкам… Я всегда какая-то четная…
— И?..
— На первую четвертинку я влюбилась, когда ты назвал меня Дурой… С ба-а-альшой буквы…
— А на вторую — когда чуть не оторвал голову за комп…
— He-а… Когда ты у меня по-хозяйски зажигалку забирал… Я тогда поняла, что все равно буду твоя. Вся. До последней клеточки. А на третью — когда ты вел машину. Помнишь, мы ездили в Пермь вместе?
— И ты чуть не пищала от страха?
— Ага… А ты сказал — влюбись в кого-нибудь другого…
— И что ж ты, дура, не послушала… Дура-а-а… Дурища моя…
— Мне нравится, что ты меня так называешь… А полностью я знаешь когда пропала?
— Когда?
— Когда ты сына обнимал и улыбался — на ступеньках штаба… Ты на него так смотрел, что я поняла: с тобой я даже на кухне жить согласна… И готовить, и стирать, и убирать…
— Ты-то?
— Я-то… И еще, Андрюш… Меня нравится, что ты зовешь меня Славкой.
— Славка…
Спустя неделю я уезжала в Пермь. На служебной «волге» администрации. Ревела, спрятавшись от водителя на заднем сиденье, предпочитая не показывать красные глаза… Дура, дура, ты же уже взрослая, совсем взрослая. А ведешь себя… Но он же позвонит, он обещал… Сколько тебе лет, Славка? 19.
Генри встретила меня холодно. Сашка — тот вообще старался не смотреть в глаза. Я поняла — он знает. И ему очень-очень больно. Я с ним даже не поздоровалась.
Девчонки меня обходили стороной — как чумой прокаженную. А я сидела за столом — и писала, писала ему письма, которые мне никогда не отправить.
«Здравствуй, милый…
Знаешь, пожалуй, я все-таки куплю бутылку мартини и запрусь в своей пустой и гулкой квартире… Твой день рождения еще слишком далек, чтоб его отмечать, а памятных дат так мало… Так что я просто отмечу сам факт твоего существования на бренной старушке Земле…
Буду целоваться с холодным стеклом — зеркала или окна… Это уж в зависимости от того, какую роль захочу сыграть: одинокой бабы, завидующей чужому счастью, или самовлюбленной идиотки, которой просто не с кем выпить… Подоконники у меня широкие… А вот этаж всего-навсего третий.
Я, видно, прикована к третьему этажу. Ты живешь на «подлунном» — пятом… Разбогатею — сниму на пару недель пентхауз небоскреба. А потом вернусь на свой убогонький, привычный третий. Впрочем, я уже сейчас, наперед, знаю, что вечера воспоминаний у меня все равно не получится. Слишком мало, что можно вспомнить. Ну, разве что мое полное согласие с вашим, мсье, заявлением, что я — полная, круглая и абсолютная дура.
Включи радио России погромче. У меня ведь в моей квартире и радиоприемнико-магнитофона приличного не наблюдается… Никакой вам Земфиры, никаких Eagles, Scorpions или тем более Garbadge. Так-то… В конце концов выползу на балкон, выкурю запрещенную под страхом смертной казни сигарету… А уж если совсем невмоготу станет, притворюсь, что все-таки плачу…
Или натяну не особо любимый плащ — куртку я оставила где-то в ваших краях под предлогом возвращения, — пойду шляться по городу, мечтая снять мужика и шарахаясь от каждого встречного. Буду долго стоять у каждого телефона, долго думая, набирать или нет твой номер… Но никогда этого не сделаю и никогда не пропищу в трубку сладковато-измученно: «Приезжай, зайчик, мне так плохо, что я сейчас покончу с собой…» Передавай привет мирно спящей жене — я не хочу тревожить ее полуангельский сон…
Вернувшись домой, швырну широким жестом на пол сумку и плащ, скину надоевшие босоножки. О, я непременно надену эти свои экзекуторские босоножки, в которых безболезненно стоять могу ровно двадцать минут… Пару секунд постою в задумчивости над баночкой с клофелином, припрятанной на черный день, точнее, самый бесцветный вечер или самое похмельно-виноватое утро. Умоюсь холодной водой. И выпью еще мартини».
Первой со мной заговорить попробовала Лилька. Смешная Лилька, худая, очкастая и слегка носатая. Вторая (нынче — первая) ведьмища в Дозоре после меня и Генри. Моя лучшая подруга. Мать очаровашек-близняшек Лилька…
— Слушай, Ясь…
— Уйди, а?
— Ясь… Может, приворот попробуем?
— Лиль… Уйди, пожалуйста, пока я прилично выражаюсь, а?
— Ну ладно.
Он не звонил.
Влетая в офис по утрам, я хотела спросить, не звонили ли мне. И осекалась, видя выражение лиц… Состояние у меня было хреновое. Дар не возвращался. Жалкие остатки сил таяли на глазах. Я уже даже не видела красок — так, размытые тени.
Через неделю я поняла, что больше не выдержу. Извлекла из-под завала своего темного горя пару дежурных улыбок.
— А может, в выходные погуляем, а? Пива выпьем…
В Горьковском парке был какой-то праздник. Выходной обещал быть мирным, благо со Светлыми в нашем маленьком периферийном городке существовала нежная договоренность невмешательства… Я, Лилька, Сашка и новенькая, Анечка, недавно попавшая в Дозор, выбили у Генри три дня отгулов и отправились в парк. Сашка послушно бегал за пивом, мы катались на чертовом колесе и сплетничали о последних дозорных делах… О схватке в Чернушке, о всплеске энергии в Кун-гуре, о том, что Генри, судя по всему, скоро уйдет в Москву и на кого, интересно, нас бросят? Может, Артема из Соликамска переведут?
— Тетя Слава! Тетя Слава!
Пиво, как в замедленной съемке, вылетело из рук… Пенная волна — по туфлям, колготкам… Плевать… Ко мне — маленький метеор с его глазами.
— Тетя Слава!
— Славка! Я звоню-звоню — дома не отвечает, а на работе говорят, что ты на больничном…
Ну, Генриетта, сука! Влюбленные марионетки тебе ни к чему, да? Они слишком часто пытаются перерезать нитки…
— Андрей…
— Славка…
— Яська, смотри! Смотри! Туда, быстро!
Творилось что-то невообразимое… Посреди парка, людской толпы разросся черный гриб инферно — людская паника. Черный, страшный. Давили друг друга…
— Бог мой, давка! Как в Киеве! Слава, Игорь, ко мне!
— Нет, Андрей, — там…
Там был Сашка, мой Сашка, которого я почти успела полюбить. Там была милая моя Анютка, три месяца в Дозоре, ничего толком не умевшая, но послушно бегавшая за пивом. Там была Лилька, молчаливая, гордая Лилька с детьми…
И я должна была быть там. Потому что там стояли Светлые. Плечом к плечу. Трое или четверо. И пытались успокоить толпу. Они ж это ЧП на нас свалят!
— Я — туда…
— Я с тобой…
Он передал Игоря кому-то из подоспевших омоновцев, крикнул что-то и бросился за мной — в кипящий водоворот убивающей толпы.
Сила вернулась. Она наполняла кончики пальцев и искрилась, стекая с них… Я вошла в Сумрак… Быстрее, быстрее — подхватить Анечку, помочь Лильке. Качая силу людского страха и ненависти, детских слез и женских криков. Сашка — сам справится.
— Нет!!!
На меня летела зеленая плеть — смертельная… Светлые… Я не щадила толпу — глупых марионеток из плоти и крови, — они не пощадят меня…
— Нет!!!
Плеть метнулась в сторону. Направлявший ее заколебался… Я хотела ударить в ответ. И — поняла.
— Нет, Вик, нет…
Я летела — быстрее молнии — и понимала: не успеваю… Потому что отведенный от меня удар падал на Андрея.
Виктор растерянно смотрел в мою сторону. Андрей стал медленно, как-то картинно оседать.
— Нет!!! Нет! Нет…
Вик смотрел на меня с недоумением. Выбравшийся из толпы Сашка — с Анечкой на руках — безапелляционно счастливой Анечкой, — с пониманием.
А Андрей — с нежностью. Тем самым ее оттенком, навек приковавшим меня…
— Сын… Славка, береги сына…
Я держала его голову на коленях и плакала.
Люблю? Нет? Пойму, когда умрет… Будет поздно… Все-таки — ЛЮБЛЮ. Почему я всегда все понимаю после того, как нужно принять решение?
Безумно, безудержно, до крови в прокушенных губах, до боли… Люблю.
Пожалуйста, не умирай. Ведь мне тогда придется тоже. А в рай я все равно не попаду.
— Я тоже люблю тебя, Славка.
Я смотрела сквозь Виктора. Сквозь Сашу. В ту непроглядную, одинокую тьму, в которую уходил мой любимый… Мы прощались, прощались — глазами, руками. Не уходи…
Говорят, корабли рано или поздно пристают к серым гаваням, где их встречает фигура, прячущая глаза. Тот, Кто Умеет Прощать… Я подняла на тебя руку — и проиграла.
— Здравствуй, Яра… Вот и свиделись… — устало сказал Вик.
— Тетя Слава, а папа вернется?
— Не знаю, малыш, не знаю… Он очень, очень надолго уехал…
Ларка плакала, спрятав лицо в ладони. Беззвучно, на одной ноте. И так было страшнее всего. Я прижимала ее сына — сына Андрея — к стынущей щеке.
— Ой, тетя Слава, какие у вас руки холодные… Как льдинки сосульчатые…
Я встала. Я не могла больше оставаться здесь. Было холодно и странно пусто вокруг. На стене висела большая, цветная, но какая-то мертвая фотография Андрея.
Я сняла со спинки стула свою куртку — старую, потрепанную, еще додозорную. Чмокнула в нос его сына.
— Если будет нужна помощь, Лариса, вы знаете, как и где меня найти…
Лариса подняла глаза:
— Ярослава… Только пообещайте сказать мне правду…
— Как он умер? Постараюсь, но боюсь…
— Нет, я не об этом. Скажите, вы его любили?
— Последние его слова были — позаботься о сыне. — Она затравленно посмотрела в сторону своего сына, словно думая, куда спрятать от меня. Она тоже любила Андрея. Просто — немного по-другому. — Я жду его ребенка, Лариса…
Я вышла из квартиры под солнечные лучи наконец-то наступившего лета. Внутри меня, у самого сердца, росло маленькое счастье, имя которому — Нежность.
Вот и кончилось мое детство… Или нет? Я уже знаю, как тебя будут звать… Мессия нового века и нового тысячелетия, мы с тобой справимся со всеми трудностями, правда? Мы оба с тобой — демиурги на полставки, заигравшиеся в Богов дети… Как ты думаешь, из меня получится Богоматерь? Немного холода мне не повредило, я стала только взрослее.
А солнце светило ярко-ярко…
Андрей Павлухин
ОНИ
Кто окрестил нас собачниками — не знаю. Просекли, уроды, — есть что-то общее. Отлавливаем и уничтожаем. Или нас… Как получится. У нас с партнером пока в норме: выживаем, план выполняем, гонорары получаем — за «скальпы». Я более по практической части, на улицах, а кореш мой — сетевик. Идеальная психологическая совместимость, боевой тандем — закачаешься. Только вот не ценят, клеют ярлыки, субсидии хотят урезать. А зря. Мы ведь как те спартанцы — в узкой теснине против целой армии. А с тыла еще и свои щемят («куда идут наши налоги?»). Официально «Отдел по борьбе с кибернетическими аномалиями» является внебрачным сынишкой Департамента Безопасности. То есть филиалом. Постоянный штат — сотня спецов. Плюс мы — вольные наемники, сегодня здесь, завтра — там. Основная ударная сила. Тут уж никакой семьи и вкусных блинчиков — в любое время суток «по коням, хлопцы!», и ты подрываешься, как буденновец. Ясный болт, что удобнее в мобильном режиме (фургон на воздушной подушке): и врагу труднее сориентироваться, и с соседями проблем никаких. Это мы с Шуриком осознали после столкновения с активом 17 блока Нефритовой башни — народ зачислил в «голубые». Через месяц мы напоролись на «соска» — паразит засел в подземном царстве и оттуда управлял коммуникациями четырехсотэтажного комплекса. Меня он отправил в свободное падение по лифтовой шахте. Спас Шурик, отреагировавший на мой звоночек: кабина застряла в метре от земли… С тех пор и катаемся на фургоне.
Теперь о себе.
Зовут меня Костя Видоплясов, я раньше в Интерполе служил, а до того — «краповым беретом» на Бирме, работал строителем-монтажником (пока не сократили — спасибо киберам) и промышленным альпинистом в СПЕЦНАЗЕ («Страховка — мама, карабин — папа»), В общем, насмотрелся всякого и с большой высоты. А в прошлом году президент Белополиса своим указом сформировал Отдел, но, как выяснилось, свежий орган был «недостаточно гибок». Тогда открылся зеленый свет наемникам — и я подал заявление. Тесты, проверки, сканирование, сличение, беседы с психологом — неприятный осадок. Но меня приняли. То есть выдали лицензию на отстрел и отлов (что в принципе одно и то же). Затем появился Шурик — виртуалка не моя стихия, а он там как рыба в воде. А зачастую, чтобы завалить «соска», достаточно взломать его мозги — своеобразный биокомпьютер, качающий, жрущий нашу информацию. Иная песня — подвижные кибероиды, «примитивы» — это моя забота.
Сейчас мы дрейфуем в фургоне по краю Полесской зоны. Здесь цивилизация с дикостью встречается. Лесные участки — жалкая мутирующая флора. Радиоактивные болота, биотические отходы, свалки — сплошная дрянь, и ее — гектары. Рассадник для мутов, кибероидов (мы называли их крысами) и маргиналов: Разместилось тут и несколько промышленных предприятий и даже грузовой космодром. Плюс кладбище дизелей, частные ремонтные мастерские и лаборатории Института Генетических Модификаций — нашего кровного врага. Неподалеку курсировала гостиница «До» — притон ламеров и наркодилеров.
Фургон проплывает над растресканной мостовой заброшенных кварталов (тут местами счетчик Гейгера зашкаливает), а я набираю текст — свою краткую биографию. Хочу заделать сначала по старинке — в мультимедийном варианте.
— Эй, Костик, чем занимаешься?
— Наследием.
Партнер недоуменно глядит на меня поверх очков.
— Чем-чем?
Я объясняю:
— Шура, все люди смертны. Согласен?
Кивает.
— А «собачники» — группа риска.
— Не «собачники», — обиделся партнер. — Санитары…
— Санитары, — перебил я, — это дятлы. Санитары леса… Еще — в дурке мужики в белых халатах и со смирительными рубашками наготове. А мы — «собачники». Так говорит народ…
Делаю театральную паузу.
— Значит, после меня, кроме праха в урне, ничего не останется. А так загружу себя, любимого, в Сеть — и Константина Видоплясова еще долго будут помнить.
Шурик захохотал.
— Если твоим файлом «сосок» не позавтракает!
— «Соски» жрут только то, что перемещается. А я — на платный сайтик, как литературное произведение. С запретом на скачивание.
Шурик посерьезнел.
— «Соски» нынче продвинутые, Костя. Везде лезут. И взломы организовывают почище хакеров и спецвиров.
— Да ну?
— Эволюция.
— Клина поймал? Это же не животные.
— Еще какие животные. ИГМ скрестил бульдога с носорогом — машину с биологическим организмом, — а нам теперь расхлебывать. Они вроде и размножаться как-то научились, и развиваются потихоньку…
— Откуда ты знаешь?
— Сеть, Костя. Чатуюсь с другими охотниками — Митрицким, Ковшом, Вертером. «Примитивы», кстати, тоже усложняются.
Я насторожился:
— А поконкретней?
— Бегают резвее. Новыми органами чувств обзавелись. Регенерацию осваивают.
— Во гады! — Я закрываю «окошко» текстового редактора и задумчиво взираю на окружающие ландшафты. Проплываем мимо каркаса недостроенного ретранслятора — исторического памятника с полувековым стажем. Отсюда любят прыгать экстремалы — с парашютом, разумеется. Выходит, сооружение и вовсе культовое: сюда совершают паломничества, а иногда возлагают цветы — в память о сгинувших придурках.
— Хочешь пива? — Шурик кидает мне банку «Любаньского». Ловлю: светлое, троечка.
— Уже сутки нет вызова. — Вскрываю банку. Глоток. — Неужто «крысы» повымирали?
— Вряд ли, — скривился Шурик. — Скорее мы сдохнем.
— Еще посмотрим, кто кого.
Глоток.
— Классное пиво.
— Угу, — бурчит Шурик, изнывая от жары. Кондиционер не пашет, а опустишь стекло — в нос ударит стойкий аромат мусорозавода. Это вам не Сити, не деловой сектор Минской зоны.
— Пора «скальпы» снимать, — говорю я. — Кредитка отощала.
— Моя на нуле.
Я с тоской сминаю опустевшую банку и запускаю жестяной шарик в конвертер. Спейс-джем…
— Еще есть?
— Последняя.
Горе наложило отпечаток на наши лица.
— Ты чего не бреешься, Костя? В падлу кремом помазаться?
— Заткнись! И так тошно…
— Это твой новый стиль? — не унимается напарник.
— Да. Робинзон Крузо — мой кумир и секс-символ.
— А митрополит?
— Тоже.
Мы распили последнюю банку.
— Гамовер, — сказал Шурик.
— Засуха, — согласился я.
«До» навязчиво маячила впереди, а ее цифровой дубль — в сетке навигационного монитора. Мы тащились с примерно одинаковой скоростью, как приклеенные. По вертикали нас разделяло шесть уровней воздушных коридоров. «До» чем-то напоминала мне смесь ступенчатого порта с утюгом. Странная ассоциация…
— Хвост в хвост, — заметил Шурик.
— Возьмем на абордаж?
Партнер заинтересовался.
— Кто там заправляет?
— Чебурек, кажись.
— Кто?
— Гасан Рахматов. Авторитетный человек, держит Заднепровский рынок в Могилевской зоне.
— Это где шмотки с насвайчиком?
— Угадал.
Вижу — задумался виртуальный орел. Не подпалить бы задницу…
— Вкусное было пивко, — подзуживаю я.
— Сам дурак.
Молчим.
— Твой план? — наконец решился Шурик.
— Ставим глушак и мирно предлагаем свои дорогостоящие услуги. У них ведь через спутники связь? А тут — помехи, взбрыки электромагнитные, смещение каналов… Сеть недоступна. Не иначе, «сосок» поработал. Кто поможет? «Собачники»…
Шурик побагровел. Уважает свою профессию… Я тоже. Правда, не держу пламенные чувства на поверхности.
— Ладно. — Иду на замирение. — Пусть санитары. Дворники или пожарники. Без разницы. Главное — условных единичек раздобыть.
В этом мы солидарны.
— Не дотянемся, — сказал Шурик. — Мы же не птички. Шесть уровней все-таки…
— Знаю. А фургону и на второй не взобраться. Приземленная машина.
— Гениальное — рядом.
Мой любимый лозунг. Отсутствие денег заставляет работать мозги. Следовательно, всеобщее счастье ведет к кретинизму (маленькое лирическое отступление).
Короче, я думаю. Шурик тоже думает. Мусорозавод успевает скрыться в лабиринте складов и хранилищ, а ретранслятор по-прежнему торчит на горизонте. Снуют туда-сюда платформы с готовой продукцией и упакованными экологически чистыми отходами.
— У них же есть подъемник, — вспомнил я. — Зацепят по вызову.
— А глушак?
— Нет проблем.
Я достаю свое метательное орудие, шедевр огнестрельного искусства: четырехствольный «винчестер» с плавающим калибром. Чудо-вещь. Благодаря активным молекулярным структурам и легкому программированию через биоинтерфейс ствол подгоняется под любой патрон и даже снаряд — хоть на Третью мировую с такой пушкой. Несмотря на внушительные размеры, «винт» не отягощает руку, при желании разбирается на отдельно функционирующие части, удобен в обращении. Нулевая отдача. Скорострельность и пробойная сила регулируется. Для слепых — автонаведение. Индикатор опасности. Вдобавок — приятный собеседник, общается с тобой хоть в аудиорежиме, хоть бегущей строкой на выдвижном экранчике (по обстоятельствам). Помогает добрым советом. Лучший друг человека. В Отделе такое не выдают — это трофей. Я когда легом в Интерполе пахал, конфисковал его у чеченского киллера. Тот, по слухам, жаждал завалить питерского мэра — за доброе, душевное отношение к «лицам кавказской национальности»…
Открываю люк на крыше фургона. Вылезаю. Шурик подает мне «винчестер» и болваночку глушака. Заряжаю. Подаю мыслекоманду — один из стволов расширяется.
— Ближе! — кричу Шурику.
Фургон заскользил быстрее, почти коснулся тени, отбрасываемой «До».
Глушак — генератор искажений — отправился по настильной траектории к нагромождению спутниковых «тарелок». Есть контакт.
— Готово. — Спускаюсь в кабину.
— Молодец, — хвалит Шурик. — Теперь будем слушать.
Подключаюсь к Сети, ныряю в цифровой омут. Видоплясов круто придумал — потрясти Чебурека. Все равно что нагадить, а после убрать за собой. Костя — мужик что надо. Идеи из него так и прут… Вы не думайте, что я тоже
решил заняться мемуарами (или дневником). Ни фига. Просто — ради порядка. Сильно дисциплинирует. Например, Костя и порядок — вещи несовместимые, как телега с компьютером или шахтер с балериной. Я — другое дело…
Прорываю виртуальную диафрагму. Я в предсетевом пространстве. Добро пожаловать в мир информационной лажи… Мчусь на спутник, а оттуда — в локальную систему «До». Стучусь тихонечко. Стою у двери… А мне не открывают. Ничего, вломлюсь с буром на лихих диффузных софтах. Помехи сейчас играют за мою команду. Один — ноль.
Агония. Хакерская группа Чебурека лихорадочно пытается просечь фишку. Я читаю их сообщения:
НЕ ПРОБИТЬСЯ НА ОРБИТУ, ПРИЧИНА НЕ
УСТАНОВЛЕНА. ВОВАН.
ЧАСТИЧНЫЕ ЛОКАЛЬНЫЕ СБОИ. ГОГОЛЬ.
ПЕРЕКРЫТЫ КАНАЛЫ СОТОВОЙ СВЯЗИ…
НЕ КАЧАЕТСЯ…
Ах, бедняжки!
Выныриваю в пенные буруны реальности. Точнее, в жару и тяжелый спертый воздух окрестностей битумной фабрики.
— Работает подарочек.
— Ну? Что я говорил?! — Видоплясов хлопает меня по плечу. — Звони Чебуреку.
Костя — высокий, жилистый, с гладко выбритым, как у кришнаита, черепом. Орлиный нос — такой же кривой. Пронзительный взгляд, резкие черты лица. Носит нечто среднее между рабочим комбинезоном и армейской формой. Трое суток не бреется. Ну и рожа. Бр-р-р…
О себе ничего не скажу. Напишут в некрологе…
Запускаю поисковик — тот выуживает номер «До». Нет, целую подборку номеров. Код Чебурека выделен жирным курсивом.
— Соединяй, — говорит Видоплясов.
Пальцы прогулялись по клавиатуре.
— Да? — осведомился приятный женский голос. На экране видеофона сформировалась полуобнаженная девушка. Похоже, Гасан вообразил себя падишахом.
— Я хочу поговорить с Рахматовым. — Костя заслонил меня широким торсом, влезая в рамку.
— К сожалению…
— Боюсь, он нуждается в наших услугах. — Костя любезно улыбнулся. — Датчики засекли неладное. Я представляю ОБКА — Отдел по борьбе с кибернетическими аномалиями. А у вас серьезные проблемы, дорогая.
— Покажите ваш и-карт.
Костя показал.
— Номер лицензии — четыре-шесть-четыре-ноль-восемь-шесть-восемь-пять-четыре-три-три. Легко запомнить. Константин Видоплясов. Мой друг — Александр Марченко. Можете проверить в банке данных Департамента Безопасности.
— Секундочку.
Секретарша исчезла. На мониторе завращал кольцами анимационный Сатурн.
— Думаешь, клюнут? — спросил я.
— Клюнут, — заверил Костя.
Ждем. До первой звезды…
Девушка вновь нарисовалась.
— Это ваш фургон внизу?
— Да, — ответил Костя.
— Готовьтесь к подъему, ребята.
Она отключилась.
Мы ударили по рукам.
— Здорово, — похвалил я.
— Через часик — продолжение банкета.
Мы заплыли в тень. Днище гостиницы развернулось, и нас потянуло в подсвеченную ртутными лампами пасть. Замерцали голографические круги, обозначая гравитационную шахту.
— Повелись, — удовлетворенно хмыкнул Костя.
Зев наплывал, заглатывая добычу.
СНОСКА
О МЕРАХ ПО ПРЕДОТВРАЩЕНИЮ УТЕЧКИ ИНФОРМАЦИИ ИЗ СЕТИ, А ТАКЖЕ ПО ОБЕСПЕЧЕНИЮ БЕЗОПАСНОСТИ ГРАЖДАН ОТ ПОСЯГАТЕЛЬСТВ СО СТОРОНЫ
КИБЕРОГЕННЫХ ВРАЖДЕБНЫХ СИСТЕМ И ОРГАНИЗМОВ
(УКАЗ ПРЕЗИДЕНТА СКАБ ОТ 12.12.2162 № 327)
В целях обеспечения безопасности юридических и частных лиц от враждебных посягательств президент Суверенного Корпоративного Агломерата Белополис постановляет:
1. Закрепить в Уголовном Кодексе следующее деление кибероидов:
— промышленные (сюда же относятся и бытовые);
— экспериментальные;
— антисоциальные.
Подробности см. в доп. 1.
2. Антисоциальные кибероиды подлежат поимке (ликвидации).
3. Создать специализированный орган по поимке (ликвидации данного подвида, а также выявлению и анализу вредных тенденций в информационном пространстве).
4. Указу придать силу закона.
Действует с момента принятия.
Президент Агломерата Белополис
Т. Миран
ДОПОЛНЕНИЕ 1
Промышленные (бытовые) кибероиды — квазиразумные многоцелевые механические организмы, обладающие примитивным зачаточным интеллектом и запущенные в массовое производство. Обязательные условия: безопасность, отсутствие личных характеристик, наличие программы-ограничителя.
Экспериментальные — находящиеся в стадии разработки.
Антисоциальные — бесконтрольные, обладающие ментальной оболочкой и личностными характеристиками, намеренно нарушающие Компьютерный, Уголовный Кодексы и другие виды законов кибероиды.
ДОПОЛНЕНИЕ 2
Созданный указом орган будет частью структуры Департамента Безопасности Земли. Глава органа подчиняется непосредственно руководителю Департамента.
С ног до головы обвешиваюсь датчиками, сканерами и анализаторами, засовываю в ухо устройство связи (микрорадиотелефон), другую его часть леплю к губе (всего лишь родинка), подхватываю любимый «винт»… Полюбуйтесь: римский легионер эпохи Юлия Цезаря.
— Не перебарщиваешь? — спрашивает Шурик, имея в виду мою пушку. — Снесут башку секьюрити, подумают, что киллер пожаловал.
— Не подумают, — возразил я, цепляя на грудь фирменный бедж. — Зато правдоподобно. Я же на тропе войны.
— Удачи, — усмехнулся партнер.
— Выходим вместе. — Даю последние инструкции: — Ты шаришь везде, делаешь умную заточку. Побазарь с Гасановскими сетевиками, поспрашивай, что да как. Затем встречаемся, валим на крышу, нейтрализуем «глушак» и — за пивом. Вопросы есть? Вопросов нет.
Покидаем уютный фургон и оказываемся в ангаре «До». К нам уже спешат верные псы Чингисхана, недоверчиво косясь на четырехствольного монстра в моей руке.
— Тормозите, — говорю, пересекая нездоровые щелчки затворов. — Мы пришли с миром. Давайте выкурим косяк дружбы.
— Видоплясов и Марченко?
Мы киваем.
— Сюда.
Раздвигаются двери. За ними — просторный вестибюль и колонна лифтовой шахты. Мы шагаем в никелево-зеркальное великолепие. Играет восточная музыка, несет пряными благовониями. С нами в кабине четверо мрачных телохранителей. Все в коже, несмотря на ласковую весеннюю погоду и благоприятные прогнозы на завтра.
— Адынадцать, — гаркнул самый угрюмый, судя по бородище — злой чечен, больше уважающий суд Шариата, чем Компьютерный Кодекс.
Снился мне ночью сон. Будто попал я в сказочную страну, а там поджидает меня Кот-в-Сапогах и, мурлыкая, указывает на почти такой же лифт, где красным распылителем намалевано на створках: «Приключения по вторникам». Так вот — сегодня вторник…
Стоп-кадр. Мы организованно шествуем в апартаменты Гасана Рахматова. Гостеприимно распахиваются двери. Чебурек — гроза Заднепровского рынка — сидит, по-турецки скрестив ноги, на бескрайнем персидском ковре, пьет чай. Повсюду в живописном беспорядке разбросаны подушки, бутылки, тарелки, проститутки (последние увлеченно поглощают какие-то сладости).
Гасан махнул рукой, и все испарились.
— Сколько? — Авторитет сразу приступил к делу.
— По стандартным тарифам… — Я закатил глаза. — Штука.
— Еврами сгодится? Наличными.
— Сгодится.
— Три.
— Что — три?
— Три штуки.
Меня обуяла дикая алчная радость, но виду я не подал.
— Пожалуй, мы согласны. Но, — я решил сделать значительную оговорку, — «Скальпы» наши.
— Забирайте, — милостиво согласился клиент. — Можете начинать.
Действуем согласно плану. Я шныряю по коридорам, катаюсь на лифте, придирчиво осматриваю электропроводку и вентиляционные каналы, вожу сканером, цепляю повсюду датчики. Какой актер пропадает, герой боевика! Где вы, режиссеры-продюсеры с выгодными контрактами, где ты, глобальная слава? От горестных раздумий меня отвлекает голос напарника в ухе:
— Костя?
— Чего тебе?
— Двигай ко мне. Срочно!
Иду на пеленг. Шурик засел в вычислительном центре на десятом уровне — обиталище местной хакерской группы «Колобок» (сокращенно от КЛБК — Конгруэнтные Линейные БиоКосмонавты — бред полнейший). Центр оснащен неплохо, да и планировка грамотная: широкий коридор, полупрозрачные стены, разделяющие рабочие боксы (в каждом — компьютер, выдвижной блок с виртуальным оборудованием, простейший пищевой синтезатор и кресло-вертушка). В случае экстренной эвакуации толкучки не будет. Боксы тянутся в два ряда, «железо» соединено последовательно. В целом же локалка кольцеобразная (даже моих познаний достаточно, чтобы это просечь).
Шурик за компом в ближайшем боксе, над ним сгрудилась толпа хакеров. Все уставились в монитор.
— Что за фигня? — Расталкиваю зрителей, прорываюсь к корешу. Тот орудует пальцами в сенсорных перчатках по невидимой клавиатуре, на голове древний нелицензионный шлем, к черепу подведен биосетевой кабель.
Шурик говорит тихо, вполголоса, чтобы «колобки» не услышали. Но в ушном динамике он звучит отлично:
— Шняга какая-то. Я максимально сузил радиус действия «глушака». Его влияние теперь ничтожно. Но…
— Что «но»?
— Каналы по-прежнему забиты. Помехи никуда не делись…
— Хочешь, сбегаю на крышу? — предложил я.
— Не дергайся. Сейчас разберусь.
Шурик погружается в виртуальные глубины. Болельщики трутся за нашими спинами, о чем-то базарят на своем программистском жаргоне. Мне вдруг стало тревожно. Не знаю почему. Шестое чувство, интуиция…
А Марченко — как пианист или дирижер: руки порхают, весь собран, весь — ТАМ.
Я от скуки решил прогуляться, побродить вдоль стеклянных клеток.
— Костя?
— Слушаю.
— Похоже, где-то «сосок» пристроился. Реально говорю.
— Брось, какой, на хрен, «сосок». Надо просто «глушак» вручную отключить. Без всяких там радиовыкрутасов.
И тут завоняло горелой изоляцией. Я втянул запах ноздрями, а тревога уже вспучивалась в крови адреналином. Первая машина взорвалась, брызнув искрами, в дальнем конце коридора. Затем компы начали разлетаться по цепочке и по кругу. Получался своеобразный захват. А на перекрестке, естественно, гвоздем торчал Марченко. Он ничего не видел и не ощущал — ЗДЕСЬ. А с двух сторон его бокса неслись, приближаясь, глухие хлопки. Завоняло пластиком.
— Саня, назад! — заорал я. — Выходи!
Реакция яванского божка. Похоже, напарник близок к Нирване.
Хакеры вжимаются в пол. Прыжок — и я рядом. Жму «эскейп». Два раза. На дисплее высвечивается:
ВЫ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ХОТИТЕ…
Да, хочу. Аста лависта, ублюдок. Выдергиваю биос из черепа, хватаю друга вместе с креслом и откатываю в противоположную клетку.
— Сдурел?! Я его почти…
— Заткнись! Он тебя — почти.
Комп, за которым работал Шурик, осыпает нас микросхемной крошкой. Прямо в лицо плюнул, гад.
— В меню жареные мозги, Саня.
С потолка заморосил дождик, полезла из щелей пена — старая добрая пожарная автоматика…
Шурик оклемался и тянет меня за рукав:
— Пошли.
— Куда?
— В фургон.
— Надо «глушак» забрать.
— Успеем.
Двинули было к лифту, но тут я сообразил: не стоит. Вспомнил прошлые ошибки… Аварийные трапы вынесены на внешнюю стену летающего притона. Спускаемся, гремя башмаками. Злобно скалятся урбанистические прелести Полесья, веет легкий радиационный ветерок. А вот и очередная достопримечательность — законсервированная атомная электростанция, построенная и аукнувшаяся вторым Чернобылем полтора столетия назад. Солидная приземистая постройка, монолит реактора — романский стиль эпохи постмодерна. Вокруг — мертвые километры пустыни с выпирающими кое-где гранитными столбами и протянутой между ними колючей проволокой. Подъездные пути занесло барханами, шпалы сгнили, рельсы проржавели, печально доживал свои дни остов дрезины. «Бриз» доносил запахи египетских пирамид. Сразу за пустыней смыкали ряды деревья-мутанты…
Люк-пломба открывался вручную. Через него мы влезли в ангар. Потом — в фургон. Шурик достал свой костюм, «карнавальную маску», перчатки-сенсоры и приступил к облачению. «Маска» — тот же шлем, только лучше. А у Шурика последняя модель от «ГлобТелеКома» — нынешнего монополиста в виртуальной среде.
— Уверен? — говорю я.
— Уверен. — Шурик натягивает «маску» и делается похожим на венецианского гондольера. — У нас же автономный спутниковый порт. Взрывные фокусы не повторятся.
Он входит.
На мониторе отражается потусторонний цифровой бред. В нем мельтешит фигурка-аватара моего сетевика.
— Ты где? — спрашиваю я.
Он улыбается.
— Вывожу схему кабельной структуры «До».
В воздухе над приборной панелью замерцала голограмма — каркас из зеленых линий.
— Это не трехмерные шахматы, Костя. Перед нами оптоволоконная паутина — пастбище для выпаса «сосков».
В верхней части голограммы засветилась красная точка. Ярко вспыхнув, она затопила рубиновым соком все каналы.
— Чего это он?
— Всплеск активности. Чувствует мою десницу, — пояснил Шурик.
Теперь паутина пульсировала, наливаясь недобрым багрянцем.
— Жрет?
— Нас ищет. Точнее — меня. — На лице Шурика отразилось недоумение.
— Ты его засек? Успел?
— Да. На крыше. Он ломится одновременно к орбите и в мои мозги.
Дисплей показывал закрученный спиралью тоннель и ползущие по нему трещины. Мультик для дегродов.
— Воздвигаю мыслеблок. — Партнер любит комментировать свои действия, ему даже наплевать, слушают его или нет. Театр одного актера…
В следующую секунду он ЗДЕСЬ. Дышит тяжело, биометрические показания оставляют желать лучшего.
— Он меня атаковал!
— Ты или он. Все правильно, — успокоил я.
Хватаю «винт» и — через люк — на трап. Над головой — высоченная стена, разбитая на квадратики окон. Атомная станция успела изрядно отползти за корму. Внизу красуется безымянная замороженная стройка — территория бомжей-мутов.
— Ну что, повеселимся? — обращаюсь к «винчестеру».
— К труду и обороне готов.
На седьмом этаже оконные рамы резко втянулись в пазы. Вентиляционная система затеяла внештатное проветривание: кого-то выдуло из соседнего номера, а меня затянуло воздушной воронкой и долбануло сначала о дверь, а затем — о прутья решетки, где я оказался распят, как Христос. В голове помутилось, но оружия я не выпустил. Зову на помощь, и Марченко вырубает энергию — частично. Я падаю на линолеум. Щека пухнет — от контакта с дверью, спиной чувствую отпечатавшиеся квадратики. С опаской выглядываю из окна — вроде все нормально. Продолжаю свой путь медленнее, крепче держась за поручни.
Но ведь сегодня вторник, а значит, приключения манят и зовут. Лестница, лязгнув, начала складываться. Телескопические сегменты втягивались друг в друга, боковая перекладина больно ударила по ладони. Я врубился: еще немного — и меня зажмет. Перемахиваю через ограждение и зависаю над бездной. На одной руке. Во второй «винчестер». Трап сузился — теперь не шире локтя. Смотрю — движется к стене. Засада. Ну ничего: поднимаю ствол верного товарища и выстреливаю синтетический трос с магнитной «кошкой» на конце. Трап исчезает в нише, а я болтаюсь, как сопля. Щурюсь на солнце. Вверху что-то чернеет. Так и есть — ползет по мою душу стекольный робомойщик. Перебирает лапками по тросу, тот слегка пружинит. Я представил себя мухой, а безобидного «бытового кибероида» — пауком, подбирающимся к жертве. Как он меня убьет? Окропит моющим раствором и прицепится к ногам. Общего веса я не выдержу. Прощай, солнце…
Нет, не прощай. У «винчестера» же четыре ствола. Отправляю по вертикали подарочек — бронебойную разрывную. Кибернасекомое скукожилось и полетело ко мне, попутно разваливаясь на части. Раскачавшись, я спружинил от стены. Вражеские обломки промчались мимо. Адио, мучало. Мягко касаюсь стены. Мыслекоманда — трос наматывается на катушку.
Крыша встретила меня спокойно. А вот противник…
Посреди плоского черного ромба установлено с десяток «тарелочек». А над ними — полупрозрачный купол. Вроде мыльного пузыря.
— Жги, — командует Шурик.
«Винт» превращается в огнемет, и пламя выхаркивается из всех четырех стволов. Живая плоть (полимер?) расплескалась студнем по крыше, попыталась просочиться сквозь нее. Я все спалил. Оказалось, похожей дрянью покрыт и навигационный радар — его я тоже обработал.
— Исполнено, — рапортую вниз.
— Теперь спускайся.
— Что?
— Спускайся. Надо добить гада. Ты уничтожил его отросток, а мозг — на четырнадцатом этаже.
— Шесть маршей. Как я, по-твоему, спущусь без трапа?
— Я контролирую лифт.
— Точно?
— Сто пудов. Вали в кабину.
Цилиндр шахты разместился за радаром. Грузовик. Я вызвал платформу — латаную-перелатаную железяку со следами недавней сварки.
— Готовься к перегрузкам, — предупредил Шурик.
К горлу подкатил ком, когда платформа ухнула в вакуумную трубу.
— Свободное падение? — выдавил я.
— Твое любимое.
Лифт замер. Меня чуть не расплющило.
— Ну, Саня, — сдерживаю злость, — хакер хренов…
— Сброс, солдат. По тебе скучают минные поля.
За створками простиралась полутемная подсобка. Где-то под сводом мерцали ртутные панели.
— Где я?
— Похоже, на складе, — ответил Шурик. — Подожди секундочку. Взламываю кодовый замок, третий уровень безопасности.
— Это что — секретный пентагоновский бункер?
Он промолчал.
Я осмотрелся. Контейнеры. Повсюду ярусы вакуумных контейнеров, герметичных, многослойных — в таких обычно перевозят фармацевтические препараты.
В «родинку» на губе вмонтирована также микроскопическая видеокамера — так что Марченко прекрасно видит ящики. И комментирует:
— «До» славится турецким гашишем, Костя. Хочешь косячок? Еще про героин слушок метнулся…
— Нет, спасибо.
— Путь свободен.
Я в коридоре. Здесь оживленно. Индийская музыка, снующие постояльцы — армяне, чечены, африканские колдуны… Дверные проемы занавешены коврами на восточный манер.
— Направо, — сказал Шурик.
Сдвигаю ковер: клубок обнаженных тел, протяжные стоны. Ясно, тут обосновались любители групповичка.
— Гости из Буркина-Фасо, — раздался голос Шурика. — Я добрался до регистрационных файлов. Извини, ошибочка.
— Куда теперь?
— Дальше по коридору.
На мой визит никто не обратил внимания…
Сворачиваю.
— Направо, — командует Шурик.
— Уверен?
— Пошевеливайся.
За ширмой с японскими иероглифами — ресторан. Совершенно пустой, если не считать скучающего узкоглазого официанта в кимоно. Биотик? Нет, похоже — нормальный человек. Вдоль стен — голографические драконы и символы «инь-ян» (так в Китае или Японии?), суровая эстетика самурайского жилища. На видеообоях — ослепительное сияние фудзи, цветущая сакура. Надпись на ширме, скрывающей кухню:
Долгий путь пройден За далеким облаком Сяду отдохнуть.
Басё.
— Красиво, — сказал Шурик. — Кстати, ресторан называется «Облако». Иди на кухню.
Честно говоря, не представляю, как партнеру удалось взять все под контроль. «Сосок» прекратил атаки? Сосредоточился на мне? Агонизирует? На «винте» загорелся индикатор опасности, а я уже вплотную приблизился к японцу. Тот поигрывал поварским ножом — двадцать два слоя стали, цена — штука баксов (триста евро). В телешоу кулинары ловко шинкуют такими игрушками полуметровые фаллические огурцы. Я насторожился. «Винт» выпростал монитор:
АГРЕССИВНЫЕ ЭМОЦИИ. КВАЗИИНТЕЛЛЕКТ. СИНТЕТИЧЕСКИЙ ОРГАНИЗМ. ОПРЕДЕЛЕНИЕ — ВРАГ…
Японец провел уширо-гери-кекоми. Нога вписалась мне в грудину, а я, в свою очередь, разгромил легкий складной столик. Азиат прыгнул, сжимая нож.
— Самонаведение, — сказал я.
Четыре ствола нашпиговали его свинцом под завязку. Я откатился, и его тело рухнуло рядом. Вместо крови потекла зеленая жидкость, густая и дымящаяся. Я брезгливо поморщился, поднимаясь.
— Спасибо.
— Если враг не сдается, мы его уничтожаем, — процитировал «винчестер».
— Народная мудрость?
— Максим Горький.
Вхожу на кухню.
— Осторожно, — предупреждает Шурик. — Он здесь.
Замираю на пороге. Кухня деловито урчит, нарезает, жарит, варит, взбалтывает, тушит, разливает и накладывает — в автоматическом режиме. Универсальный комбайн. А где же творческий процесс? Где парни в белых фартуках и колпаках с волосатыми загорелыми руками? Нигде. Канули в небытие, ушли передачки типа «Приготовь себе сам» или «Утренняя вкуснятина».
На микроволновке вспыхнула красная лампочка — росло напряжение.
— Хочет взорвать печурку, — сказал Шурик.
— Где он?
— Прямо перед тобой.
Я не рассуждаю и не мудрю. Просто вскидываю «винт» и выстреливаю электромагнитным пучком повышенной концентрации. У человека вышибает память, а у «соска» разрывает все цепи. Верная смерть для антисоциального кибероида.
Кухня взбесилась. Я вжался в пол, а надо мной летали ножи, вилки, посуда, куски недожаренного мяса… Заискрил тостер и выплюнул очередь гренок, бухнула в дальнем углу микроволновка, и меня осыпало пеплом изысканного блюда…
Потом стихло.
Я для верности полежал еще с минуту. Поднял голову. Выпрямился. Сделал шаг, чуть не поскользнувшись на морской капусте. Обогнул суповую лужу и приблизился к встроенному в стенную панель программному терминалу.
— Открывай, — подбодрил Шурик. — Три «пробела» и «энтер».
Набираю команду. Панель с щелчком уходит в паз. Обнажается ниша, чуть подсвеченная. Переплетение проводков, микроскопические платы, слоты, кишка оптоволоконного сетевого кабеля и… сморщенный кожистый мячик серого цвета с торчащими лапками-штекерами. Или щупальцами, псевдоподиями… Я не биолог. Я — «собачник». Поэтому вырываю «мячик» из гнезда. Он больше не опасен.
Трудно поверить, что в этом комке могла сосредоточиться небывалая ментальная мощь. «Соску» под силу контроль целых комплексов, предприятий. Он питается информацией: поглощает ее, переваривает, берет что-то полезное, а прочее выбрасывает обратно в Сеть в виде беспорядочного битового «излучения». Своеобразный эфирный кал. По этим остаточным следам и обнаруживают «сосков». А еще — по их воздействию на системы… Странная жизнь. Абсолютно чуждая. И в то же время — плод нашего технического прогресса, почти что — дети. Но дети, от которых отказались и не хотят пускать в свой круг. А они вовсю пытаются вписаться, ведь они не могут без нас, как тараканы, крысы или бактерии. Паразиты цифровой эпохи…
— Лопата — боевая спутница солдата, — заметил «винт», когда я надрезал разделочным ножом «кожу» мертвого «соска». Потекла кровь. Я решил, что «соски» похожи на ежей — только вместо колючек проводки. Выкрутасы киберорганической эволюции.
Вскрытие принесло мне долгожданный «скальп» — кристаллический процессор, смахивающий на игральную кость. Или спичечный коробок — их часто выставляют в музеях. Нет, все же нечто среднее.
Я тщательно вымыл руки, испачканные в слизи и крови, затем нашел салфетку и вытер «скальп». Сунул в нагрудный карман.
— Браво!
Я обернулся. В проеме стояли Шурик и Гасан Рахматов. Последний с интересом оглядывал поле боя. Я швырнул к ногам авторитета тельце скальпированного кибероида. Чебурек ткнул его носком туфли.
— Он?
— Он, — подтвердил я.
Рахматов задумчиво почесал затылок.
— Натварыли вы дел, ребята.
— Не мы, — поправил Шурик. — Это дерьмо.
— А чэм правынылся мой афыцыант?
— Им управляли с кухонного терминала? — спросил я.
— Да.
— Вот и ответ.
— Учтем.
Гасан покачивал головой, оценивая нанесенный ущерб. Я нарушил скорбную инвентаризацию:
— Как с оплатой?
— В порядке, — сказал Шурик. — Сумма уже переведена.
Помолчали.
— Надо вызвать опергруппу, аналитиков, — сказал я.
Гасан насупился.
— Ты уверен, братан?
— Так положено. Не напрягайся, это не леги. Спецы из нашего отдела. Вроде ученых.
При упоминании ученых авторитет заметно успокоился. Для него «конструкторы цивилизации» — обычные лохи.
…Позже мы с Шуриком сидели в баре на противоположном краю «До». Бар разместился на открытой террасе с искусственной зеленью. Иллюзия присутствия в тропическом лесу. Пальмы, орхидеи, девушки в бикини…
Заказали по пиву. «Любаньское», разумеется, у меня устойчивые вкусы. Я отхлебнул из банки и зажмурился.
— Отстаем, Костя, — буркнул партнер. — Похоже, враг совершил очередной скачок. Соображаешь? Они научились путешествовать по Сети и теперь равны нам.
— Глупости, — возразил я. — Единичный случай. Редкая мутация.
— Может — первая ласточка?
Я пожал плечами.
— И что с того? Будет сложнее их убивать. Переоснастим-ся, закупим свежие софты. Расслабься.
— Он меня чуть не замочил. Теперь МОЕ сознание превращается в компьютер, который можно взломать. Просекаешь? Это уже не охота. Война. Кто кого.
— Ничего, повоюем. — Я зевнул. — Нам не привыкать.
На крышу садился гравимобиль с эмблемой Департамента.
Вадим Широв с ником Шаман живет на западной окраине Могилевской зоны в корпусах, выстроенных Академией Наук. Точнее — в корпусе № 26. Он же — Кедровая башня. Квартира 6, этаж 326-й. Добираться туда — сплошное мучение, если не имеешь собственного вертолета. Потому что лифт запрограммирован на самый медленный ход — вдруг заползет инвалид в кресле-каталке или экзоскелете… На подъем я затратил сорок минут, слушая «приятную» попсовую музычку и внимая голографической рекламе. Изредка меня тормозили попутчики, но кабина тащилась лишь в одном направлении — вверх, иначе бы я никогда не достиг заветного пункта.
Башня в целом оправдала свое название: проектировщики намеренно создали иллюзию попадания в дупло гигантского дерева. Все эти неровности и шероховатости, дверные ручки в виде сучков… Окна, интерьер — как из мультика про гномов или мишек Гамми. В остальном же — полноценный жилой комплекс с массой электроники и коммуникационных каналов в «коре». Интересно, Шамана прикалывает обитание в детском саду? Вот-вот из-за угла вырулит добрый доктор Айболит или нарисуется дятел — знаменитый лесной санитар…
Вхожу в очередное «дупло» — квартиру Вадика. А дверь-то на звук реагирует (Шаман еще на прошлой неделе вложил в домашнюю память мой голос), не забывая просветить гостя на предмет оружия и вживленных имплататов, просканировать сетчатку глаза и хрен знает что еще с ним совершить.
— Привет, Вадик!
— Привет!
Он один. Ни семьи, ни детей. Только редкие мимолетные увлечения — подруги обычно не задерживаются у него дольше месяца.
Квартира Шамана — совсем другое кино. Псевдокедровые панели содраны, встроенная аппаратура, холодильник, бар, мебель — классика урбанического утилизма, ничего лишнего, каждая деталька имеет свою функцию. Исправно работают кондиционеры.
— Садись.
Из пола выпрыгнуло кресло. Вроде надувное. Я сел.
Шаман развалился на выдвижной кушетке у окна с видом на Быховский район (я слышал, реальный, «исторический» Быхов находился южнее, но ведь в Белополисе границы и города давно стерлись, слились в единый организм, и многие названия теперь условны, относительны).
— Ну, рассказывай. — Шаман щелкнул пальцами, и потолок над нами разверзнулся, выпуская поднос на антигравной основе. На его полупрозрачной поверхности лежали два «колеса». — Угощайся.
— Спасибо. — Я взял салатовую шайбочку, повертел в пальцах. — Что за ерунда?
— Новый сорт. Глюки самые невероятные, отходняка никакого.
— Шутишь?
— Без балды. Подарок из Колумбии. На рынке пока нет, но планируются стабильные поставки.
Я проглотил таблетку.
— Когда начнется?
— Этого никто не знает. Для каждого — индивидуально.
Шаман проглотил свою дозу, довольно оскалился:
— За встречу!
Да, это не водку распивать. Интеллигентно и со вкусом. Стиль Шамана.
— Ну давай, колись. — Он нажал утопленную в стене кнопку и распахнул окно, впуская закатные лучи и свежий ветер с заоблачных высот. — Где устроился?
— Я «собачник», Вадим. «Отдел по борьбе с кибернетическими аномалиями».
— «Крыс» ловишь и прочую дрянь?
Я кивнул.
— Молодец. Тоже надо.
Набившая оскомину обывательская фразочка. Расшифровывается: «Ты, конечно, бомж и неудачник, помойный дед, но я тебя люблю как друга».
— А ты?
— Пашу на Академию. Информационные исследования. Альтернативы Сети, направления ее развития. Тенденции. Знаешь, ведь ничто не вечно на Земле… Получил грант.
Мы с Вадиком учились на одном курсе в колледже программирования. Только у меня специальность — сетевой поиск, а у него — аналитик широкого профиля. Что это значит? Без понятия. Но мозги у Шамана организованы на порядок круче, чем у большинства населения агломерата. Если я бултыхаюсь на отмели инфоокеана, то он хищником носится где-то в его глубинах, ныряя во впадины и составляя карты барьерных рифов. Я никогда не въезжаю, говорит он серьезно или нет. Может, и сейчас я проглотил не сильный психоделик, а подкрашенный аспирин.
Далеко внизу с вертолетных площадок взмывала юркая стрекоза, шелестя крыльями-лопастями…
— На рубежах науки? — с иронией осведомился я.
— На рубежах… — задумчиво повторил он. И вдруг: — Знаешь, Саня, все течет, все меняется. Я уже говорил?
— Гераклит говорил.
— Пусть Гераклит. Я думаю, маленькая революция совершается каждый день, но мы этого не замечаем. ВЫ не замечаете. А я вижу прекрасно. И сам эти революции строгаю. Ленин и Билл Гейтс одновременно. Как сравнение?
— Что-то есть.
— Вот. Но Ленину нужны сподвижники. У меня нет возможности подолгу рыться в Сети, когда не хватает данных. Это предложение, Саня. Я предлагаю тебе работу. Сколько платит Департамент?
— Не важно.
— А все-таки?
— Как повезет, — нехотя признался я. — Зависит от «скальпов».
— Что такое «скальп»?
— Процессор. Мозг кибероида. За каждый — от трехсот до пятисот евро.
Шаман помолчал, делая в уме подсчеты.
— Понятно… В любом случае Академия заплатит больше. В мой проект вбухана уйма ресурсов. Присоединяйся.
— Дай подумать.
— Думай. Крайний срок — пятница. У меня есть и другие кандидаты… Ладно. Хочешь жрать?
Легкое переключение с темы на тему. Узнаю старого друга.
— Хочу.
— Двигаем на кухню.
Полностью автономный блок, замкнутая система, не связанная с Сетью. Терминал — копия «облачного». Шаман загрузил названия блюд, и мы сели за стол-тумбу — призму, выросшую из паркета. Вокруг деловито жужжали механизмы, из микроволновки сочился аппетитный запах. В столешнице образовалось отверстие, оттуда выскочили дымящиеся тарелки. Омлет с помидорами и черным перцем, макароны по-флотски, молоко в пакетах. Мы принялись за еду.
— Ты ко мне с вопросами пришел, — сказал Шаман с набитым ртом. — Правильно?
— Правильно, — согласился я.
С чего начать? С «До»? Или со статистики? Пожалуй, с первого.
— Вчера мы провели операцию… Я и мой партнер. Брали «соска». Слышал о них?
— Слышал. Продолжай.,
— Он напал на меня. В виртуале. Понимаешь? Мы ведь как действуем: я выщемливаю урода, локализую его и, если удается, взламываю. А Костя идет за «скальпом». Четко отработанная схема. Сбои… ну, процентов десять — они ведь развиваются, мутируют. Эволюционируют. Или, точнее, — модифицируются. Это нормально. Естественно.
— Согласен.
— Но, похоже, произошел скачок. Я чатовался с другими парами. Все — вольные наемники, как и я. Нападали и на них. Я пишу софт — блокировщик сознания. На первое время. А вообще — послал заказ ребятам в Отдел.
— Нападали?
— Да. Они научились перемещаться по Сети. С одной лишь разницей — кибероиды ментально сильнее нас. Гораздо сильнее. Я чудом остался жив. Мой аватер стерт.
— Та-ак. — Шаман хлебнул молока. — Уже интересно. Похоже, противник вытащил туз из рукава, причем козырной… Это все?
— Нет, не все. Согласно статистике, в Белополисе за день ликвидируется примерно пятьдесят «сосков». Это мелочь по сравнению с забитыми «крысами» и территорией, занимаемой агломератом. Верхняя часть айсберга. Но… виртуальных атак вчера было больше! Зарегистрировано четыреста случаев. Многие охотники мертвы.
— Поголовье растет, — усмехнулся Шаман.
— Пока они разобщены, — сказал я. — Атаки не скоординированы. Я к тебе, аналитику, обращаюсь: способны они объединиться?
— Вопрос понял. — Отставив пустую тарелку из-под омлета, Шаман взялся за макароны. — Отвечаю. По сути, кибероиды давно являются разумной расой. Мы не хотим этого признавать, а зря. «Соски» — высшая каста, вожди, организаторы. «Крысы» — солдаты, армия. Есть и рабочие — так называемые легальные, промышленные кибероиды.
— Что?!
Я чуть не подскочил.
— Спокойно, Шурик, остынь. Подумай: кто ближе паукообразному строителю? Ты? Я? Конечно, нет. Подобное к подобному. Зверь к стае. А разум подчиняет плоть. Процессор повелевает механизмом. Логично? У всех промышленных двойное дно: вкалывая на нас, они не забывают и о своих. Ты когда-нибудь бродил по Полесью? Видел, что там творится?
Я покачал головой.
— Прогуляйся на досуге. Обогатись познаниями.
— Постой, — перебил я его. — Нестыковочка. Если они управляют всей человеческой техникой — почему мы еще живы? Мы их мочим, а они нас жалеют, так получается? Отдать приказ — и тысячи, миллионы рабов раздавят нас, превратят в кровавую кашу. Я не прав?
— Прав. По-своему. Кибероиды не дураки. Мы им чужды, они нас ненавидят, согласен. Но мы — создатели техносферы. И без нас она перестанет функционировать. Перестанет возникать информация. Закончится еда. Упадок, голод, смерть. Выгоднее позволить людям жить и кормить себя, жертвуя отдельными особями. Ты ведь сам сказал, что дневной улов Отдела — лишь макушка айсберга. Истребить «сосков» не удастся, придется их принять как неотъемлемую часть мироздания. Пока.
— А потом?
— Потом… Два варианта. Первый: кибероиды сами научатся творчески мыслить, генерируя информацию. Тогда человек превратится в рудимент и будет отторгнут техносферой. А она пожрет самое себя.
— А второй?
— Тут сложнее. Если равновесие продлится долго… Я вижу тенденции к возникновению сетевого разума. По моим прогнозам, это может случиться уже через сто — двести лет. А может и не случиться.
— То есть?
— Представь себе картину: люди выделяют информацию, «соски» ее поглощают, выбрасывая беспорядочные потоки битов. Вроде фонового «излучения», цифровая статика. Биты шляются по эфиру и оптоволоконным кабелям… Но ведь существует закон сохранения, да? Биты случайно складываются в байты. Глядишь — образуется кусок программного самообучающего кода. Рано или поздно возникает вопрос — КТО Я?
Я потрясенно молчал.
— Ничто никуда не девается, Саня. Мы отслеживаем наиболее мощные битовые потоки. Так что если подобная структура и родится — мы будем знать. И примем соответствующие меры. Все данные о цифровых течениях — в моем компьютере.
— Они опубликованы?
— Конечно. На сервере Академии.
— А почему…
Я хотел спросить, почему сведения такой важности не предоставлены Департаменту, но не успел, с ужасом обнаружив, что в моей тарелке шевелятся глазные яблоки на нитевидных щупальцах. Я замер с занесенной вилкой.
— Есть! — радостно заорал Шаман. — Началось!
Пространство кухни преображалось. Шкафы, тостер, хлеборезка обернулись вдруг страшными монстрами, которые, клацая дверцами и дико вращая индикаторами, угрожающе мычали. Явно не с добрыми намерениями подкрадывалась к моей ноге микроволновка. Стол потек, превращаясь в гору студня. Приемное отверстие поглотило наши тарелки и довольно заурчало.
— Здорово! — восхищался Шаман. — Вот это бабы! Видишь пляж?
— Какой пляж?
— Обыкновенный. Море, золотой песочек… Телки голые…
Сжав кулаки, я отступил к двери.
— Саня, ты чего? — Шаман заржал. — Ну у тебя и рожа! Поглядись-ка в зеркало!
Я выметаюсь в коридор. Зеркало вроде улыбается (хотя как оно может улыбаться?), а в нем — Я. Рот на щеке, треугольный глаз на месте рта, ухо, сросшееся с носом.
Я закричал.
На крик выбежал Шаман.
— Саня, спокойно. Идем, с классной подругой познакомлю.
Из-за его спины выглянул холодильник. Подмигнул.
— Он пришел за мной? — Я ретировался в спальню. — Не подпускай его, Вадик!
— Это же Надя. — Шаман обнял холодильник за «талию». — Снимем на ночь?
— Не-ет!
— Ладно. — Шаман вздохнул, похлопал по задней части холодильника и сказал: — Свободна.
Холодильник обиженно отвернулся и, виляя конденсатором, зашагал прочь. Я перевел дух.
— Идея! — Шаман прямо светился. — Миры Чедвика.
Он потащил меня в свой кабинет. Пустая комната с голыми стенами. Из обстановки — расстеленный на полу пленочный монитор (плазменный, на полимерной основе), сенсорная клавиатура и, пожалуй, все.
Сквозняк по-прежнему гуляет по квартире. Я поежился.
— Миры Чедвика. — Шаман сел, скрестив ноги по-турецки. Я последовал его примеру. — Никогда не слышал?
Из стены выскочили два куба. Раскрылись лепестки, вываливая содержимое: новенькие костюмы от «СИМОТИ».
Оделись.
— Сетевой заповедник, если угодно, — продолжил Шаман. — Для тех, кто хочет расслабиться. Тысяча реальностей. Сейчас мы нырнем в каталожный буфер.
Я вдруг ощутил каждой порой, клеточкой своего тела давящую громаду Кедровой башни, ее жгучее желание переварить, усвоить меня. Дерево-людоед, жуткий триффид…
— Готов? — спросил Шаман.
— Поехали.
Мы ныряем.
Бескрайнее море, плеск волн, огненный закат. И на этом фоне — подвешенные иконки. Я заметил рядом тень — зависшего в метре над пучиной Шамана. Точнее, его аватара — виртуальную личность.
Мы потянулись к еврейской звезде с надписью «СЕТЕВОЕ ОКРУЖЕНИЕ». Звезда вывернулась наизнанку топографической фигурой, демонстрируя свое содержимое — соты. Шар, глобус, изнутри геометрический улей. Мы нырнули в одну из ячеек — и оказались в каталожном буфере.
Миры.
Сотни выстроенных по алфавиту названий. На эсперанто.
— Выбирай, — предложил Шаман.
Мы отправились — каждый в свое путешествие.
Реальность фрактала. Структура, замкнутая на себя, потрясающая красота цифровых полипов. Я завороженно падаю в бездонный колодец, а вокруг меня разворачивается чудо.
Юпитер. Большое Красное Пятно, станции, добывающие жидкий водород, чудовищные ветра и кислотные дожди, убийственная гравитация, от которой меня защищает скорлупа «Зевса». Веер спутников, поглощенных атмосферой, тонущих во мраке…
Льды и океаны Каллисто.
Портовый кластер Ганимеда…
Средиземье.
Татуин.
Маджипура.
Солярис.
Рама.
Бейрут.
Токио.
Цейлон.
Меркурий.
Суматра.
Каир.
Пекин.
Атлантида.
Водный мир.
Улан-Батор.
Рим.
Афины.
Спарта.
Троя.
Арктика…
Мы встретились с Шаманом на Адриатическом побережье. После того, как змей пожрал Лаокоона.
— Хочешь поговорить с богом? — спросил Шаман.
— Хочу.
— Эй, Нептун!
Море вспучилось, являя лицо. Прибой пророкотал:
— Слушаю, смертные.
— Скажи что-нибудь!
Синие губы шевельнулись:
— Лучшие аккумуляторы для гравимобиля — на станциях техобслуживания «Мицубиси».
— Я хочу знать свою судьбу, бог! — крикнул Шаман.
— Это к пифиям…
Напоследок нас обдало солеными брызгами.
Тогда мы отправились на край земли, подрались с Гераклом и освободили Прометея. Свернули шею орлу…
Итака.
Сельва.
Рио-де-Жанейро.
Марс.
Кабул.
Аустерлиц.
Вечность.
Арктур.
Кольцо.
Пирамидальный мир.
Река.
Мы поговорили на перекрестке истин с Буддой…
Мадрид.
Ватикан.
Дели.
Теночтитлан.
Трансильвания.
Утопия.
Луна.
Лабиринт Минотавра.
Карфаген.
Тридевятое Царство.
Стальные пещеры.
Парамарибо.
Венера.
Статовариус.
ЭСКЕЙП.
Я не выдержал.
Каждый из этих миров еще жил во мне. Перед глазами крутился радужный хоровод… Сколько я там пробыл? Час? День? Тысячелетие? Не знаю.
Гуляет сквозняк. На город спустилась тьма. Редкие искорки в небе и огненное зарево на земле. Между землей и небом война…
Отсоединяю биос, снимаю костюм и «маску». На ковре-мониторе шторм.
— Ну как?
Шаман вынырнул раньше. Смирно сидит в углу.
Я молчу. Разве не ясно?
Глюков больше нет.
— Закончилось? — спрашиваю.
— Наверно.
Поднимаюсь.
— Пора мне. Пойду.
— Иди.
Я пересекаю комнату.
— Саня?
— Что?
— Есть и третий вариант.
Стоп. Оборачиваюсь. Шаман доволен. Он меня заинтересовал. Теперь я прикован к нему.
— Мой проект. Альтернатива.
— Чего?
— Всего. Хочешь покажу?
— Что ты покажешь, Шаман?
Странные сны наяву? Третий путь — исход в миры Чедвика? Набором байтов в пищу «соскам»… Не для меня. Не для Кости. Но ведь глупо воевать с мельницами техносферы. А она с каждым днем приобретает все более одушевленный характер. Да это же основа нашей цивилизации, Вадим! Что там грузил Марко про базис и надстройку? Сеть, информация, оптоволоконные кабели и Центры коммуникации, базовые передающие станции — вот наш базис. Убери его — и рухнем в средневековье.
Шаман словно прочитал мои мысли:
— Другое, Саня. Не Чедвик. Совсем другое. Нас еще не было, динозавров не было… А она вбирала, впитывала все: образы, звуки, запахи, законы природы, души. Я говорю об Инфосфере. Не суть важно. Она везде. В каждом из нас. В комнате. На улице. Потрясающий массив данных. Срок — миллиарды лет.
Я был поражен. С какой легкостью он об этом сообщил! Действительно, зачем Сеть, когда есть… ТАКОЕ.
— Все, что мы создали в ней, — продолжал Шаман. — Не знаю, насколько далеко простираются ее границы, но на орбите плотность уменьшается. Природа? Есть несколько гипотез: тахионное, лептонное образование… Вероятно — часть гравиполя. Я открыл его.
— Чушь! — Я сморщился. — Давно подозревали. Вернадский…
— Да, согласен, — перебил Шаман. — Не хватало малости. Интерфейс, друг мой. Как воспользоваться этим богатством?
Я молчал.
Голос Шамана стал торжественным:
— Вадим Широв представляет компьютер нового поколения.
Он взмахнул руками. Теперь я заметил вживленные в пальцы Шамана имплантаты — стальные кружки с черными точечками.
— Средство коммуникации, — пояснил Шаман. — Нервные сигналы преобразуются в команды, передаваемые по лазерному лучу. Аналог клавиатуры. Правда, гораздо лучше.
Десять стрел метнулись от его кистей. А нас уже замкнул в себе мерцающий кокон, переливающийся всеми цветами радуги.
— Сфера голографического интерфейса, — сказал Шаман. — Единственная визуальная часть молекулярного компа.
Лучи врезались в изогнутую сияющую поверхность, начали рисовать неведомый узор.
— Нанотехнологии, парень. Молекула-процессор плавает где-то рядом. Как тебе нравится монитор? Не вирт, конечно… Хотя со временем я думаю обеспечить полный ментальный контакт.
— Он связан с Инфосферой? — спросил я.
— Да.
Кокон сменил окраску на ярко-огненную.
— Древнейшая, естественная Сеть, — сказал Шаман. Он был сейчас похож на паука, ткущего паутину. — Как солнце, как ветер. Но только на теперешнем этапе развития мы способны с ней взаимодействовать. Вот… одна из самых ранних записей. Файл «Сотворение мира».
Я не мог до конца в это поверить. Передо мной разворачивались пылающие панорамы, первозданные, залитые лавой территории. Еще даже не территории, а нечто аморфное…
Изображение сменилось.
Теперь я видел джунгли Юрского периода, буйство зелени, струи самого зверского тропического ливня, тяжелое, набрякшее небо и массивную тушу, пробирающуюся среди деревьев. Запахи… я чувствовал запахи! Приторные ароматы цветов, запахи гниения, невероятная чуждая смесь… Звуки… Шорохи, сливающиеся с монотонным шумом дождя, треск веток, гул падающей воды… жара. Я физически ощутил удушающую жару той далекой эпохи. Ливень промочил меня до нитки. Где кокон? Я же там! Там, по колено в бурой жиже, вслушиваюсь в пульс леса…
— А вот наше, родное. — Голос Шамана донесся откуда-то издалека. — Узнал?
Другая картина. Цифры. Я, абсолютно сухой, даже не вспотевший, стоял посреди глобуса, намалеванного двоичным кодом. Единички и нули струились, сменяя друг друга в сумасшедшем ритме.
— Битовые течения, — пояснил Широв. — Те, о которых я говорил.
Смена кадра.
Тесная комната, а в ней два человека, окруженные голографическим пузырем.
— А это мы!
Цифры продолжали свой бег, служа теперь фоном. Я смотрел на себя — растерянного и жалкого.
— Вот тебе альтернатива, Саня. Будущее человечества. Инфосфера вычеркнет кибероидов из нашей жизни. Пусть тусуются в умирающей структуре. Через пару десятков лет они отойдут в историю. Но некоторые, вероятно, приспособятся. «Крысы», я думаю, и промышленные. Их мы возьмем под контроль. А «сосков» не будет. Их место на параше.
Лучи растаяли, кокон погас.
— Перед нами вечность, Саня. Я вывожу основные принципы функционирования Среды, исследую ее строение. Работы — непочатый край. А перспективы… разжевывать не надо?
Я покачал головой.
— Революция, Марченко. — Шаман заметно волновался. — Глобальная, представляешь?
Я представляю. Ученые ломятся в Инфосферу; историки путешествуют в прошлое, физики доказывают свои теории… Скачок. Новая эра. Каждую секунду — открытие. Стопроцентная иллюзия присутствия — где вы, миры Чедвика? Разве что определить по свеженькому формату… «Собачники» больше не нужны. По крайней мере — сетевики. Отряды Костей Видоплясовых защищают подвалы, метро и канализацию от «крыс». А затем… пополняют ряды безработных. Отслужившие свое спартанцы…
— Пока, Вадим.
— Заглядывай.
— Обязательно.
— Помни про пятницу.
— Хорошо.
— Проводить?
— Нет, спасибо.
Лифт бережно везет меня вниз. Ну, дружок, приятно на помойке? Когда я пожимал руку Шамана, его имплантаты холодили мне ладонь. Я понимаю, всего лишь трамплин для прыжка, временное неудобство.
А «колеса» хорошие. Никакого отходняка. Где он их берет — уж не на японском ли пути, проложенном по краю Полесья?
По утрам я обычно спрыгиваю с фургона и отправляюсь в марафонскую пробежку по близлежащим кварталам. Я почти не слушаю бормотание ди-джея Гвоздя в радионаушниках: «На втором месте нашего четвертого хит-парад…» В голове беспорядочно толпятся бестолковые утренние мысли. Я думаю о том, как сильно изменился Шурик после визита к своему корефану на Кедровую башню. Он теперь часами торчит в виртуалке, выискивая мифические «битовые течения». Клина поймал. Иногда мне кажется, что он до сих пор под «колесом»… Хрен его разберет. Вчера я сдал «скальп» того «соска», с «До», мне отвалили аж шесть сотен. Я попробовал вытащить Марчеллу в народ в клуб «Стрингер» на Холмах, там проводилась модная вечеринка с акцией «Экология: чистый мир», дилерами и прочими клевыми фишками. Все танцполы забиты, население отрывается, а Шурик засел в баре и потягивает молочный коктейль. Я к нему: «Сдурел, чувак? Вот, познакомься…» — толкаю ему двух баб. А он повернулся и — без слов — к эскалатору. Я его на улице догнал. «Ты чего?» А он: «Дурак ты, Костя. Да и я…» Настроение, гад, конкретно подпортил. В фургон я вернулся за полночь. Заглянул в кабину: светится дисплей, партнер в «маске» и с биосом в черепе. Я пожал плечами и отправился спать…
Проспект Мира достаточно оживлен (даже на рассвете), поэтому я сворачиваю на прилегающие улочки, в лабиринт старых, подлежащих сносу домов. Здесь тихо и даже растут тополя. Обшарпанные, разукрашенные граффити девятиэтажки с выбитыми кое-где стеклами заползали мне за спину со скоростью пять километров в час, лениво позевывая распахнутыми ртами подъездов. Мусорные баки за сетчатой оградой — привычные зрелища детства. Я словно погрузился в ностальгический сон. Хижины в век звездолетов…
Солнце еще не показалось в индустриальных изломах.
«Картриджи с реальностями от «СИМОТИ» — ваша собственная Вселенная! — вещал ди-джей. — Адрес официального дистрибьютора в Белополисе…»
«Теперь и в нашем Агломерате. Девушки-кибероиды на любой вкус в секс-шопах Минской и других зон. В их блоках памяти все: от Камасутры до «Искусства групповой любви». После полуночи — скидки до десяти процентов. В ассортименте также мужские и гермафродитные особи, животные. Принимаются и спецзаказы…»
Я бегу. В ушах — ломаный треск бруклинских электронщиков. Сквозь тему прорывается ди-джей: «Все отчетливее тенденция квазивосточных мотивов. На примере следующей компелляции…»
«Соски» офигели, ясно. Ничего, «боец к бойцу — быть победному концу», как сказал бы «винчестер». Что нам теперь — вешаться? Я думаю — все замечательно. Уроды усложнились — значит, «скальпы» подорожают. Нам прибыль.
Пищит датчик присутствия, вмонтированный мне в кисть. Я задираю рукав спортивной куртки — на табло цвета розовой кожи отражаются биометрические данные, время, координаты места, где я нахожусь, и дистанция в метрах — до объекта кибербиотической активности, векторная стрелочка. Я бы мог в принципе вывести эту ботву на зрительный нерв, да и плейер-приемник заменить имплантатом… Не катит. Фишки вроде «телевизор-в-голове» меня не прикалывают. Так, простенькие модификации, ну и порт для биоса, само собой, — такие операции еще в детстве совершают…
Вектор указывает на мусорный бак. Я подавил первый порыв — броситься вперед. Спокойно, Костя, ты же без оружия. С голыми руками на медведя? Ладно, вызывай фургончик. Не успеет… Я замер в нерешительности.
В баке что-то зашевелилось.
Я отступил, принял боевую стойку. Запоздало сообразил, как это глупо. Против лома нет приема…
И другого лома нет.
Вектор сместился. Нечто невероятно быстрое тенью метнулось к ближайшему подъезду.
Странный гибрид. Я не о «крысе», о доме. Полуразрушенная пятиэтажка, треть которой словно ножом срезало — явно продукт пресс-поля, что используют для сноса старых развалюх. Дальше начинался обширный пустырь размером в несколько кварталов — стройплощадка для возведения очередной башни. Роботы-монтажники уже приступили к возведению каркасов — серебристые капельки, скользящие по титановой решетке.
Пульс учащенный. Повышенное содержание адреналина в крови.
Я привел в порядок дыхалку и вошел в подъезд. Осторожно. Вроде та хренотень летающая была. Я пригнулся.
Глаза медленно привыкали к темноте. Датчик заткнулся — в радиусе трехсот метров твари не наблюдалось. Упорхнула пташка… Стоп, вектор теперь голографический, направлен вверх.
Два марша.
Звоню в квартиру с бронированной дверью. Шаркающие шаги.
— Кто?
— Свои, дед. Департамент Безопасности.
— Леги?
Я подношу к глазу телекамеры ксиву.
— Чего не по форме?
— Нет у нас никакой формы. Антикибероидный отдел.
— A-а, «собачники»…
Щелкнул древний механический замок, дверь откатилась в стенной паз. Передо мной — тщедушный старичок в экзоскелете. Насекомое на подпорках. За его сутулыми плечиками открывался проход на кухню.
— Инструменты есть? — спрашиваю я.
— Какие?
— Любые.
— Отвертки, плоскогубцы…
— Не то. А может, дробовики где завалялись?
— А зачем тебе? — Дед подозрительно сощурился.
— Надо.
— Нет у меня ни хрена.
Я молча отодвинул его и пошел на запах борща. Кухня, совмещенная с санузлом, — плод прогрессивной конструкторской мысли. Я вывернул на пол ящик с ложками-вилками и, порывшись, выудил из железной кучи разделочный топорик. Взвесил на ладони. Сгодится. Не кастрюлей же махать…
«В Бангкоке состоялся саммит, посвященный перспективам межзвездной торговли. В нем приняли участие лидеры крупнейших континентальных агломератов и монополий, а также представители джа и хийнесванцев. Обсуждались вопросы экспорта урановых руд и генетического материала взамен предоставления Земле ряда технологических разработок. Римская церковь выступила категорически против контракта…»
Я прислушался к подъездной тишине. В соседней квартире шумно ссорились, где-то плакал ребенок… Сзади заскрежетала, закрываясь, дверь.
— Спокойных снов, дед, — сказал я.
Куда помчался наш дятлик? Явно на крышу, другого пути нет. Сплошное дежа-вю, «приключение по вторникам-2»…
«…На Марсе неизвестный вирус вызвал волну спонтанных мутаций. Порт-Арес, Каньон-Сити и многие другие крупные мегаполисы объявлены карантинной зоной. Космодромы временно закрыты. Портовые кластеры Деймоса и Фобоса перегружены, прием транспортных судов ведется двадцать четыре часа в сутки. Пассажирские маршруты изменены. Эта вынужденная мера обусловлена высоким коэффициентом…»
Я думаю о нашем столетии. Межзвездная торговля, Сеть, примочки разные… а на Полесье до сих пор сохранился «частный сектор» — хибарки из дерева, пластика и жести, огородики, калитки… Рядом промзона, свалки, радиация, а они живут, тырят из подземных кабелей электричество, гонят самогонку и нелегально подключаются к информационным каналам, рожают детей, умирают и взламывают банковские системы Ай-Пи-Аш. Век бомжей и силовых полей. Вы были на Коралловой башне? Бродили по Барбитурному Шляху?
Я достиг пятого этажа. Скобы, вмурованные в кирпич, квадратный люк, распахнутый в небо.
Я на крыше. Отсюда открывается чудесный вид на стройплощадку. Вектор указывает вниз. Так, пожарная лестница в наличии. Отсчитываю десять маршей — ступни касаются грунта. Точнее — каменной крошки, бывшей некогда зданием. Огибаю фасад — вот он, пострадавший торец «коробка», оскалился клетушками квартир, зигзагами подъездов, рваными проводами и трубами. Кое-где уже сушится мокрое белье, зеленеет рассада, торчат спутниковые антенны. Пузатый мужик жмурится на восходящее солнце и пьет пиво, развалясь в шезлонге, на третьем этаже. Где-то бормочет радиоприемник, урчит стиральная машина… Словно гигантский рот откусил шматок термитника, и теперь его жители вяло латают образовавшуюся дыру…
Ниже. Стрелка уводит под землю, в черную пасть канализационного люка. Я заглядываю туда. Отвесный колодец, скобы, журчание воды. Гранатку бы туда… Как там «винчестер» говорил? «Пропадешь, если без гранаты в бой пойдешь».
Ладно, лезу. Сжимаю «секиру».
Интересно, зачем «крысеныш» дал такого кругаля? Хотел меня замучить? Чтобы выдохся? А он врага в логовище заманит и — ап! Приятного аппетита, завтрак удался. Утка с яблоками. Через дымоход…
«…прогноз погоды. Нас ожидает ясный безоблачный денек со средней температурой по Агломерату плюс 19–22 градуса. В Брестской и Витебской зонах — легкий кислотный дождичек. Это была шутка, можно смеяться после слова «лопата». Но дожди все же пройдут — голографические с каскадом новых хитов в минских клубах «Реактор» и «Катарсис». Обеспечена полная релаксация. Приглашены модные ди-джеи…»
Я погрузил ноги в мутный поток, текущий к морю коллектора. Тускло мерцают осветительные панели, капает со сводчатого потолка. Железобетонная кишка закручивается куда-то вниз и направо. Я частично иду, частично скольжу.
«…а я напоминаю, что спонсор прогноза погоды…»
Прямо.
Что-то сорвалось с вогнутой поверхности, взмахнув крыльями. Летучая мышь? Дудки. Истошно вопит датчик присутствия, а тварь со свистом рассекает затхлый воздух. Журчание воды сливается с пронзительным клекотом.
Я отправляю топорик по вектору. Как Чингачгук.
Метрах в десяти по курсу смачно хряснуло. «Крыса», булькнув, пошла на дно. Вот так, дружок, не потрапезничал сегодня.
Под водой в развороченной плоти и микросхемах еще пробегали искры.
Я наклонился, чтобы снять «скальп».
Шеф прислал вызов на мобильник, когда наш фургон въезжал на шмоточный Заднепровский рынок. Взгляд здесь теряется в панике, плутая в бесконечных рядах палаток, заваленных пестрым тряпичным великолепием. Вьетнамцы, арабы и турки галдят, наперебой предлагая товар. Я с тоской отвернулся от рубашки-хамелеона. Вызов есть вызов. Тем более срочный.
Костя вернулся с пробежки со «скальпом». Говорит, топором замочил. Возле стройки на Мира. Костя у нас талант. И на переплеты ему везет: Видоплясов из тех, кто пойдет за хлебом, а окажется на Юпитере или в реанимации. Про таких говорят: «Хотел как лучше, а получилось как обычно».
— Держи.
Я поймал процессор на лету.
— «Крыса»?
— Угу. Отлеталось животное.
Я повертел «скальп» в пальцах.
— Новая модификация. Старик Дарвин в гробу бы перевернулся. Обезьяны так быстро не продвигались.
Костя закрылся в ионной душевой. Его голос был глухим:
— Развелось гадов… Запустить бы какой вирус… да всех подчистую… Кстати, никто не пытался истребить «сосков» каким-нибудь «троянцем»?
Хороший вопрос. И глупый. Ведь, в сущности, вирус — та же самая информация. Ни «троянцем», ни «бомбой», ни «червяком» кибероид не брезгует. Жрет за милую душу. Зато от сервера, к которому подключился гад, останутся рожки да ножки.
— Мыло кончилось, Саня?
— Еще позавчера.
— Купить впадлу?
— Забыл, чем занимались?
Костя что-то буркнул.
Я наконец вырулил с Заднепровского, и за стеклом сверкнула гладь речной ленты. Я направил фургон к 46-й магистрали.
Рядом возник благоухающий Видоплясов.
— Куда едем?
— В центр.
— «Скальпы» сдавать, — обрадовался Костя.
— Общий сбор.
Молчим.
Вдоль трассы голографические рекламные щиты несут в народ светлый образ водки «Доброе утро». Везде изображены одинаковые окна, за ними — голубые небеса и семицветная радуга. Это, разумеется, фон. И на переднем плане — бутылка с кристально-прозрачной жидкостью. Каждую секунду вспыхивает слоган: «Отходняк? Забудь про него».
Магистраль имела шесть наземных уровней и с полсотни вертикальных воздушных коридоров. Высоко над нами мчались турбореактивные челноки дальнобойщиков, граверные тачки, рубили лопастями жару геликоптеры. Я задал бортовому компьютеру маршрут и откинулся на спинку кресла.
— Заточка у тебя отстойная, — любезно заметил Костя.
— Спасибо.
— Без обид, партнер. Отдыхать надо почаще. Чебурек нам нехило заплатил, «скальпы» еще на штуку потянут. Махнем на Балтику? Денька на три-четыре, а? Визу оформим через Штопора. Сезон отпусков, парень! Море, девочки, золотой песочек…
— Отстань! Напряга сейчас.
— Это у Департамента напряга. А мы — вольные художники. Бабки есть — зашибись, нет — ура, на мины.
Я не стал ему распрягать про будущее человечества и шизоидную беседу с Шаманом. Я сам не уверен — а был ли молекулярный компьютер? Вполне возможно, что Инфосфера — глюки сродни злобному холодильнику. Но что-то мне подсказывает: не время отдыхать. «Соски» мобилизуются — это реальность.
Штаб-квартира «Отдела по борьбе с кибернетическими аномалиями» разместилась в здании Союза литераторов (Минская зона). Я припарковался в хвосте километровой вереницы тачек и вырубил двигатель. Спросил Костю:
— Ты со мной?
— Я к кассе — улов сдавать.
В конференц-зале собрались почти все, кого я знал. Макс и Кристина, Митровские (отец и сын), Ведьмак и Ворон, одиночки вроде Бармалея, Ницшеанца или Франциска…
Я пристроился на стуле рядом с Ведьмаком — тощим, черноволосым, сатанинского вида парнем. Даже в жару он предпочитал носить черные обтягивающие шмотки. Мефистофель…
Гена Горовец с ником Толстый, мой начальник — могучего телосложения мужик с рельефной мускулатурой, кольцом в носу и зелеными волосами (дети часто называют его Крокодил Гена), — как раз проводил перекличку.
— Марченко!
— Я.
— Где Видоплясов?
— «Скальпы» сдает.
— Орлы! — похвалил шеф, ковырнул в носу и продолжил: — Митровские…
Горовец внешне грубый и резкий, раньше служил на украинском флоте и насмотрелся там всякого. Под его командованием крейсер «Грыцько» превратил в дымящиеся развалины треть Стамбула, и Мраморное море кипело от взрывов. Горовец сидел на капитанском мостике и силой мысли через биоинтерфейс поднимал в воздух ракеты, торпедировал, бил лучами и полями, сканировал радаром, сонаром и эхолотом прощупывал окружающее… И все это делал один человек, заменивший собой целый экипаж. Конечно, на корабле были и другие — операторы-дублеры, но во время боя они отдыхали. В среде «собачников» про Толстого гуляет масса легенд, но толком о шефе ничего не известно. Как он попал в Белополис и Департамент — загадка. Для чего предназначены дополнительные слоты в его черепе и позвоночнике — тоже. У большинства людей имеется стандартный сетевой порт для биоса, у Горовца их — семнадцать. Почему он красится в зеленый цвет? Об этом и многом другом вы узнаете, заглянув в файл «Чудеса и тайны нашего Отдела»… А вот кольцо в носу, по слухам, символизировало принадлежность владельца к элитному подразделению украинских коммандос. Я думаю, это вполне вероятно: однажды Горовец прогуливался по набережной Свислочи и случайно забрел на территорию местной банды, владения которой помечались навороченными граффити. Но Горовец граффити читать не умел, авторитеты не уважал, а потому отправил троих нападавших в морг, а четвертого в реанимацию. Очевидцы потом утверждали, что «разборка» не заняла и сорока секунд, хотя урки и вооружились кастетами, цепями и вибротесами. А на Горовце даже царапин не осталось…
Справа от Толстого крутится щуплый Доцент из аналитического сектора. Сейчас он толкает речь:
— …накаляется. Стычка с «соском» в гостинице «До» внешне безобидна…
Я насторожился. Про нас?
— …только с ее терминалов велась хакерская атака на наш вычислительный центр. Успешная. Врагу удалось скачать файлы с данными практически на всех сотрудников. Мой прогноз: начнется волна индивидуального террора…
— Короче, — перебил его Горовец. — Объясняю более доступно. Кибероиды взялись за нас. Им известны наши подлинные имена, фамилии, адреса, что мы жрем на завтрак и с кем трахаемся по ночам. Все. Так что самое время менять привычки и покидать насиженные гнезда.
Пауза. Шеф дал нам переварить услышанное.
— Атака с «До»? — переспросил кто-то.
— Я не повторяюсь, — зло буркнул Горовец.
— Эй, Санек! — подмигнула мне Кристина. — Ты завалил урода?
— Видоплясов.
— Поздно завалили, — встрял Горовец. — Раньше надо телиться.
Спасибо за хвалебное слово, папочка. Но спорить бесполезно — получишь с ноги. Я вздохнул.
— У Чебурека орудовала сильнейшая хакерская группа, — сказал Горовец. — «Железо» и софт у них почище наших. Да и мозги посветлее.
— «Сосок» с успехом заменит две такие группы, — сказал Доцент. — О к вел атаку сразу в трех направлениях.
— Трех? — удивился Ведьмак.
— Минимум. Кроме нашей, взломаны системы Академии Наук и Кедровой башни, что в Могилевской зоне.
Я вздрогнул. Уж не к компьютеру ли Шамана подбивались клинья?
— Чего они хотят? — спросил Бармалей.
— Мы пока не знаем. — Доцент беспомощно развел руками.
— Сделали запрос в Академию? — Это Макс.
— Да. Какие-то перспективные разработки, связанные с инфополем Земли.
Я ощутил, как по спине ползут мурашки. Инфосреда. ОНИ заинтересовались трудами Шамана. Меня озарило понимание — пока интуитивное, неопределенное… Оно почти сразу ускользнуло, оставив лишь смутный отпечаток. И логическую связку «Шаман-Инфосфера — «соски». Сюда как-то стыковался и наш
Отдел — препятствие на пути к непостижимой цели, через которое надо перешагнуть.
— Мы с Костей займемся, — решительно заявил я.
— Вы? — удивился Горовец.
Я выложил все, что знал о Шамане, о его концепциях развития нашей цивилизации. О своем контакте с Инфосферой.
Горовец думал недолго.
— Хорошо, — согласился он. — Работайте. Широва взять под колпак. Если надо — выделю людей. Попытаюсь выбить ордер на его задержание.
— Задержание?! — возмутился я. Здорово. Вадик со мной по-дружески поделился, а я его — в черный воронок.
— Сядь, — приказал Горовец.
Оказалось, что я стою.
— Сядь, Шурик. Я же не говорю «заключение». Задержание, придурок. Мы поселим его здесь, в штаб-квартире. Пусть творит — под контролем.
Я остыл. Возможно, Толстый и прав. Так будет лучше. Да и Вадик при подобном раскладе в относительной безопасности. В ближайшие дни «соски» не осмелятся штурмовать Центр.
— Завершаю базар, — сказал Горовец. — План такой. Все сваливают со своих хат. Быстро. Где вы тусуетесь — ваша проблема, но чтоб к следующему сбору приперлись все и по возможности не в гробах. Второе: прощупайте приполесские границы. Я имею в виду Институт Генетических Модификаций, думаю, ниточки туда ведут. Разведайте подступы. Третье: мы готовим штурм ИГМ. И последнее: ситуация нестандартная, так что с сегодняшнего дня, помимо гонораров за «скальпы», вольные наемники получают штатный оклад…
Его заглушили аплодисменты.
Восемьсот евро — это круто.
Я сижу в фургоне, попиваю «Любаньское» и размышляю о вечном. Торчать на сходке Горовца мне в падлу — жара растащила, душой овладел вселенский пофигизм. Пора, пора в страну золотых пляжей и баров а-ля «Веселые титьки». Только без вампиров и осиновых кольев…
Наконец явился Шурик.
— Давай в парк, — предложил я.
— Давай.
Парк Горького встретил нас гидропонной прохладой и обкуренными подростками, играющими в сокс. Мы уселись в тени каштана, скрещенного с баобабом.
— Задание — патрулировать окрестности Полесской зоны, — сообщил Шурик. — Модификаторы что-то замышляют.
— Если ты еще не заметил, — говорю я, — экономически выгоднее работать в тех районах, что поближе к центру, а не в заднице, воспетой Мавром и Колосом. Чиновники трясутся за свои банки данных, и «скальпы» ценятся дороже.
— Зато на Полесье ягоднее, — возразил Шурик. — И теперь нам будут платить как постоянным сотрудникам.
— Жареным запахло?
— Похоже на то.
Я с хрустом скомкал опустевшую банку и запустил в урну.
— Еще что-нибудь?
— Желательно нанести визит Шаману.
— Твой кореш с Кедровой? Что с ним?
— «Соски» щемят. Ломали его комп.
— На хрена?
— По дороге расскажу.
— Добро, — согласился я. Интуиция подсказывает, что вокруг сгущаются тучи. Заваривается каша, а я узнаю обо всем в последнюю очередь. Ну, Марченко…
Молчим. Душно, как перед дождем. Парит.
— В промзону опасно соваться, — говорю я.
— Ясный болт, что опасно. Будем дрейфовать по краю, запустим «жучков»… А в болото пусть сам Горовец лезет.
— Логично.
— Но сначала к Кедровой завернем.
Мы хлопнули по рукам.
…Шурик опять за штурвалом. Мчимся обратно по 46-й магистрали. Духота невыносимая, а кондиционер сломался…
— Ставлю на автопилот, — говорит Шурик. — Возьмешь на себя, если что.
— А ты?
— Початуюсь.
Мой «сетевик» натягивает «маску», вставляет биос и теряет всякую связь с действительностью. Я расслабляюсь. Маршрут задан, и кибернавигатор без проблем доставит нас в пункт назначения. Трасса функционирует в режиме «контроль-фильтрация»: через каждые пять километров пост, засекающий номер тачки, мгновенно сверяющий его с банком данных ДБЗ и решающий, куда направить клиента — в леговские охраняемые гаражи или по нужному ответвлению. Если кибернавигатор отключен, а машина опознана как находящаяся в розыске — за дело берутся парни на граверах-перехватчиках. Система…
Я вдруг обнаружил, что фургон летит не туда. Магистраль струилась теперь к западу от нас, а дисплей подавал тревожные сигналы.
Марченко сосредоточенно витает в своей нирване, а я набираю вопрос:
— КУДА НАС ВЕДУТ?
Высветилось сообщение:
ДАННЫЙ УЧАСТОК ШОССЕ НЕПРИГОДЕН ДЛЯ ЭКСПЛУАТАЦИИ, ВЕДУТСЯ РЕМОНТНЫЕ РАБОТЫ.
Я тихо выпадаю в осадок.
Шурик снимает «маску» и обалдело таращится на дисплей. А скорость стремительно возрастает — похоже, магистральные компьютеры всерьез решили нас угробить. По обочинам уже мелькают огненно-красные предупредительные голограммы, я вижу горы песка и щебня, стрелы кранов и приземистых асфальтоукладчиков, какие-то леса впереди…
— Беру управление на себя! — выкрикнул Шурик. Его пальцы набрали команду. И тотчас фургон начал тормозить. Мы замерли в ста шагах от пропасти. Дальше — опорные конструкции, пойма реки и рельсы подъездных путей для автокранов. Соседние полосы еще не отстроены, и мы парим над узким язычком асфальта шириной в три метра.
— Не развернуться, — констатировал Шурик.
— Задним ходом, — посоветовал я.
Обрыв каньона отползает — мы пятимся словно раки. И тут ожил кабаноподобный укладчик, спавший на самом краю. Заурчав, он двинулся к нам.
— Кибероид? — спросил я.
— Естественно, — буркнул Шурик.
— Пропадешь, если без фанаты в бой пойдешь, — сказал я, выбираясь на крышу. — Получай, скотина.
«Винчестер» не подвел — объятый пламенем супостат отправился на свидание с лозой и ежевикой. Через двадцать минут мы влились в привычное русло. Но засады продолжались. Очередной пост ошибочно идентифицировал нас как преступников. В пункте зонального досмофа доблестных «собачников» поджидала орда легов. Видеофон выплюнул инсфукции: «Снизить скорость до нулевой, выйти из фургона, предъявить и-карты для сличения». Фургон остановился. Я вышел в негостеприимное пекло, ощетинившееся стволами.
— Руки на капот! — рявкнул лег с нашивками капитана.
Я подчинился.
В ходе дознания выплыла ксива (сначала Шурика, а затем и моя), и стражи порядка поняли, что лоханулись. Нас отпустили ближе к вечеру, когда город уже загорался первыми огнями. Реальность выворачивалась бредом — слишком целенаправленно происходили сбои в отлаженном механизме.
— Шаман не отвечает, — сказал Шурик.
— Совсем?
— Совсем. Его адрес исчез. Похоже, наш герой отключил компьютер от Сети.
— Здорово.
К Кедровой башне мы подъехали около девяти вечера. Ну и жилище себе выбрал Шаман-извращенец. Марченко проверил регистрационные файлы — Вадим Широв из комплекса не выселялся. Он по-прежнему обитал на 326-м этаже, в квартире 6.
— Пешком не дойти, — сказал я.
Плюнув на осторожность, мы воспользовались лифтом.
— Подожди здесь, — бросил Шурик у самой двери.
Я кивнул, поудобнее перехватив «винчестер».
Квартиру не узнать.
Все перевернуто вверх дном, пол усеян кубиками оптокристаллов и компакт-дисками размером с ноготь. Я застиг Шамана за упаковыванием каких-то тряпок в пластиковый контейнер.
— Переезжаю, — сухо пояснил он.
Я присел на край подоконника.
— Почему?
— Долго объяснять, — отмахнулся Шаман. — Хочешь колесо?
— Нет.
— Зря. — Он продолжил свое занятие.
Я молча уставился на огни Белополиса.
— Хату оставлю тебе. Отдохнешь от фургона. В холодильнике достаточно жрачки. Можешь называть его Надей. — Шаман хмыкнул себе под нос. — Комп тоже твой. После полуночи в регистрационных файлах вместо Широва будет фигурировать Марченко. Не устраивает — любая другая фамилия.
— Спасибо.
— Кушай на здоровье. — Он не заметил в моем голосе сарказма.
Небеса расцветились полупрозрачными рекламными щитами. Бегущая строка от созвездия к созвездию: ГЛОБТЕЛЕКОМ.
— Отгадай загадку, — нарушил молчание Шаман. — Вечно живой, любит детей. Кто такой?
— Фредди Крюгер.
— Ленин.
Он рассмеялся собственной шутке.
— Вадим, за дверью стоит мой напарник. Он вооружен.
— Допустим.
— Мой шеф, Горовец, пробивает ордер на твое задержание. Я приехал, чтобы тебя забрать.
Я глянул на него в упор. Широв наконец оторвался от контейнера.
— Мне плакать или смеяться, Саня?
— Ни то, ни другое. Это в целях твоей же безопасности.
— Моей безопасности? — Шаман усмехнулся. — Опоздали, ребята.
Я ощутил себя полным идиотом. Время ускользает, оно бежит — а меня сносит в прошлое.
— Сочувствую. — Шаман словно прочитал мои мысли. — Знакомое чувство. Мир неудержимо катился в анус.
— Сейчас ты выйдешь вместе со мной, — сказал я. — Спустишься на лифте, сядешь в фургон и…
— Нет, сценарий другой, — перебил Шаман. — Ровно в десять за мной придут. Леги в форме Ай-Пи-Аш, работающие на президента. Я поднимусь на лифте, сяду в коптер и умчусь в заоблачные дали.
— Какого хрена? — заорал я.
Шаман печально улыбнулся.
— Меня переводят.
— Куда? И кто?
— Академия. По прямому указу Совета Директоров. В распоряжение Института Генетических Модификаций. Доволен?
Я сел на груду постеров и смятых целлофановых оберток. Я не верил. Не верил и в тот момент, когда появились парни в штатском в количестве четырех человек и увели (мне казалось — навсегда) Вадима Широва. Он так и не забрал свои вещи — только миниатюрный кейс, набитый под завязку кристаллами и дисками. Не верил, когда обнаружил в коридоре харкающего кровью, избитого Костю. Когда звонил по мобильнику Горовцу и слушал его растерянный хриплый бас, объясняющий, что ордер ему не дают, а посылают в тридевятое царство, — тоже не верил. Словно шел по прямой дороге и вдруг провалился в яму, наполненную дерьмом.
Из нокаута меня вывел голос, доносящийся из скрытых в стене колонок:
Глупость темноты.
Светлячка словив, ранил
Руку о шипы.
Я узнал одно из хокку Басё. Затем понял, что со мной разговаривает запись — вчерашний Шаман.
— Привет, Саня! Если ты слушаешь меня, значит, события развиваются именно так, как я предполагал. Хочешь узнать больше — не стесняйся, лезь в мою «железку». На диске «А» в каталоге «Мысли» содержится «Прощальный файл». Пароль — «старый друг». Просмотри на ночь — полезно для общего развития.
Динамики смолкли.
Костя матерился где-то в ванной, сплевывая кровь. Его трехэтажные обороты тонули в шуме бегущей воды. Закольцованное сообщение прозвучало еще три раза, потом я велел компьютеру заткнуться и пошел на кухню. Достал из «Нади» банку «Лидского» и, осушив наполовину, отправился в кабинет.
— Стормозил я, конечно, — жаловался из ванной Костя. — «Винт» предупредил меня индикатором — эти гады под завязку набиты армейскими имплантатами. Двигаются быстро — явная нейрокоррекция. Я не успеваю ствол поднять — а они уже рядом. Ну и получил по зубам…
Я надеваю костюм, натягиваю «маску» и сенсоры. Вставляю биос. И погружаюсь в недра диска «А». Серая масса мозга с ущельями извилин, а посреди нее — дверь. Каталог «Мысли». Тропический остров с кокосовыми пальмами, ветки которых колышутся на ветру, небесная синева и парус на горизонте — «Прощальный файл». Я вхожу в него через форточку — она зависла там, где должно быть солнце.
Комната, стены, пол и потолок которой — бегущие цифры. Двоичные потоки, сплетающиеся в узоры и ускользающие образы. Полное отсутствие окон и дверей. В центре на деревянном табурете сидит Шаман.
— Всего лишь моя аватара, Саня, — улыбается Шаман. — Я подготовил для тебя небольшую лекцию с гипертекстовыми ссылками. Боюсь, она займет всю ночь. Так что пожри и запасайся кофе. И не пори дурку, пока не прослушаешь до конца. Готов?
— Готов, — кивнул я.
Углы комнаты растянулись, рассосались — нас окутал шаровой интерфейс нанокомпьютера. Шаман по-прежнему был на табурете — только теперь в десяти сантиметрах над «полом».
— Это вчера, — сказал он. — Или позавчера. Под моим руководством расширенный штат специалистов завершил изучение Инфосферы. Мы определили ее природу, выявили законы развития и структуру, классифицировали содержащиеся в ней массивы данных. Разложили все по полочкам. Хочешь поговорить с Наполеоном?
На окружающей нас пленке привычно мелькали картинки — калейдоскоп эпох. Штурм города, костер с ведьмой. Орды Тамерлана, пересекающие степь на своих иноходцах… Низенький полноватый мужик в военном мундире в разгар Бородинского сражения и на закате своей славы.
— Особый уровень — хранилище психоматриц или душ, — продолжал Шаман. — Не рай, не ад, не чистилище. Возможно — Нирвана или Валгалла. Короче, хранилище. Сайт мертвецов. — Он усмехнулся.
— Поэт, — буркнул я.
Изображение — безначальный полумрак и снующие светлячки. От этого зрелища повеяло чем-то замогильным.
— Все там будем, — сказал Шаман. Его пальцы-лучи выхватили из забвения одного светлячка, приблизили, развернули. Вблизи душа представляла собой облако с изменчивыми контурами. Побежали строчки пояснений, соткались схемы и карты психических ландшафтов, образные и ассоциативные ряды, столбцы параметров и видеоклипы воспоминаний.
— Нам попался Евклид. Мы можем прогуляться по темным закоулкам его подсознания, заглянуть в его детские страхи, пережить вместе с ним рождение и смерть, распутать его генетический ход, даже воспроизвести его в реальной вселенной. Стариком или семнадцатилетним юношей. Это бессмертие, чувак.
Я разучился удивляться. Просто молча кивнул.
— Инфосфера как губка, — говорил Шаман. — Она впитывает нас и то, что мы порождаем. И породившее нас — тоже там.
Аватара сделала паузу, чтобы я переварил сказанное. Типично шировская привычка.
— Это самые глубинные слои. Они еще не расшифрованы. Возможно, сама Инфосфера — искусственная формация, вписанная в природу настолько идеально, что стала ее частью. Имплантат космического масштаба. Но вот кто его «вживил» и зачем… Я не понимаю. Говорить о Боге глупо — он/оно никак себя не проявляет.
За спиной Шамана возник образ Иисуса Христа. Его сменил Будда, Зевс-громовержец и новозеландский Радужный Змей.
— Инфосфера разделена на смысловые кластеры, взаимодействующие через шлюзы. Простейшие уровни — отражение истории, геологических эпох, эволюционных преобразований — хроника. Копия видимой, слышимой, осязаемой, обоняемой реальности. Сложнейшие содержат параметры пространства-времени, физические законы и черт знает что еще. Кластеры лежат в разных плоскостях. Есть и рабочая зона, непосредственно соприкасающаяся с миром. Через нее можно вводить свои данные и скачивать любую информацию, накопившуюся за миллионы-миллиарды лет.
Шаман растаял, а вместо него сформировались графики, чертежи, таблицы, ряды формул и уравнений, алгоритмы. Нажимая кнопку «вперед», я перемещался в этих математических дебрях.
— Упрощенные характеристики, — сказал Шаман, вновь вклиниваясь в изображение. — Если разобрался, можешь отдохнуть.
По правде, я разобрался лишь процентов на пятьдесят, но все равно сделал паузу и мысленно ударил по «эскейпу», словно в янтаре мир «Прощального файла» унесся в трубу.
Я опять в квартире на Кедровой башне. Снимаю виртуальные шмотки и разворачиваюсь в своем кресле. Костя скорчился в углу комнаты на старом надувном матрасе с подсевшим вибромассажером — такие нам, зеленым студентам, давали в общаге колледжа программирования, и Шаман явно приволок его оттуда — на память.
— Час ночи, — сказал Костя.
— Знаю.
Пора сваливать. Долго быть в одном месте опасно.
— Знаю, — повторил я. — Но мы останемся здесь.
Костя вскрыл банку с тушенкой и теперь поглощал ее — пальцами, не затрудняя себя поисками вилки.
— У тебя, наверно, есть причина, — заметил Костя, слизывая жир с мизинца и кусая хлеб.
— Есть, — подтвердил я. — Широв оставил мне послание.
— Его нельзя скачать в память фургона?
Я пожал плечами.
— Пропадает около сорока минут. Спуск на лифте плюс взлом системы Кедровой. Комп фургона отключен.
— Это так срочно?
Интуиция подсказывала мне, что срочно. Почему-то все замыкается на пресловутую Инфосферу, и чем быстрее я просеку фишку, тем лучше. Поэтому я сказал «да» и побрел на кухню за чашкой саморазогревающегося кофе — глаза уже слипались.
— Звонил Горовец! — крикнул из кабинета Костя. — Требовал доложить обстановку. Я доложил. Он приказал уходить, а на рассвете начинать патрулирование.
— Управимся.
Я набрал на терминале код «глазуньи» с ветчиной и оперативно поел, прихлебывая кофе.
Костя по-прежнему сидел в углу на матрасе.
— Проверь регистрационные файлы, — посоветовал он. — Ты порхаешь в Зазеркалье, а система безопасности просит инструкций от нового хозяина.
В реестрах башни я значился как Вальтер Скотт. Чудненько. Можно снова нырять.
…Аватара Шамана покорно ждет меня на своем табурете. «Пауза» разбивается на каскад осколков, и время ускоряет шаги.
— Мы думали, что нанокомпьютер идеально подходит для контакта со Средой, — продолжал Вадим. — Однако технологии позволяют нам напрямую подключить человеческий мозг к рабочей зоне. В черепную коробку вживляется биопорт, предоставляющий возможности безграничного доступа к Инфосфере. В то же время носитель биопорта как бы впускает Инфосферу в себя. Древняя память планеты — твоя личная память. Интерфейс элементарный — достаточно захотеть что-то вспомнить, и информация вливается в тебя. Собственный вирт. Бесконечные горизонты: телепатическая связь, психическое лечение на расстоянии, мысленные хронопутешествия, обучение без преподов, школ и университетов… Мы же работаем над проблемой обратной связи, перестраиваем механизмы и процессоры кибероидов…
— Вадик, кибероиды — враги, — прошептал я. — А Среда неразумна. Как младенец, чистый лист бумаги.
Но он меня не слышал.
— Каждый пользователь через биопорт сможет управлять кухней, пылесосом, заводом. Телепатически. Наступает эра ментального могущества — во всех смыслах. Видеть глазами других, чувствовать их рецепторами — пожалуйста. Как насчет психосекса?
— Вадик, — перебил я, — почему «соски» интересуются твоим проектом?
— Страх, — пояснил Шаман. — Они боятся. Мы отбросим их в палеолит, дальше — в архей, и им не дано нас остановить.
Я «промотал» запись вперед (не люблю возвышенной лажи) и спросил:
— Тебя перевели?
— Да. Институт Генетических Модификаций смог создать экспериментальный прототип биопорта, и руководство Академии с ведома Президента решило, что продолжить исследования лучше в его стенах. Моя группа переселяется на Полесье.
— Значит, опытный образец биопорта уже существует?
— Да. Более того, шесть портов уже имплантированы шестерым добровольцам. Через нанокомпьютеры мы изучаем их психоматрицы.
— Колупаетесь в их душах.
— Грубая формулировка, — обиделась аватара. — Но справедливая.
— Думаю, вы собираетесь запустить свои игрушки в производство?
— Само собой. Ближе к декабрю. Зимой все желающие обретут уникальную возможность…
Я послал его «эскейпом» в трубу.
Ночной Белополис встретил меня освежающей прохладой. Костя спал, хрипло посапывая. Табло внизу монитора показывало 2.35. Я растолкал напарника и сунул ему кофе. Щурясь на свет, Видоплясов покрыл меня матом.
— Спасибо, я тебя тоже люблю, — поддерживаю беседу. — А теперь собирайся — попремся к полешукам.
— Так их перетак. — Костя поделился своим мнением о народе. — Приползем на рассвете, даже поспать некогда.
— Спи на здоровье. Я поведу фургон.
— Нажрался кофе, скотина, и меня спаиваешь!
«Винчестер» валялся в коридоре, настолько безлюдном, что
великолепную Костину пушку никто не почесался спереть. Видоплясов устало взвалил своего спутника на плечо.
— Дело — дрянь, партнер, — сказал я.
— Загружай, мой четвероногий друг.
Я пропустил шпильку мимо ушей. Когда створки кабины распахнулись в подземный гараж, Костя знал все. С тех пор про отпуск и золотые пляжи Балтики он не заикался.
— Будет дождь, — констатировал Шурик, глядя на хмурое небо. Там уже кучковалась, набухала серебристая от неоновой подсветки мгла.
Я сфоткал это цифровым «акаем» и поместил в свой файл как наглядную иллюстрацию.
— Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы руки над одеялом, — заметил Шурик.
— Я в джунгли не полезу.
— Запустим «жучков».
— Нормалек.
Я потянулся к «бардачку», оборудованному под холодильник, и достал банку «Любаньского».
— Мне тоже, — попросил Шурик.
— На.
Пиво приятно булькнуло.
— Горовец еще думает штурмовать мутов? — поинтересовался я.
— Колеблется. Стягивает силы в наш район, а вечером устроит совещание. Будем чатоваться.
— Рискуем. Правительство на стороне ИГМ. Как бы самим не схлопотать по загривку.
Марченко сделал глоток.
— Есть шанс доказать свою правду. Мы предоставим Президенту столько «скальпов», что он их вовек не разгребет.
— А санкции?
— Мы их не получим. — Шурик снова глотнул. — Уверен. ИГМ занимается перспективными разработками.
Я потестировал свой «винчестер», разобрал и собрал его, в шутку навел на Шурика. Затем достал из контейнера с боеприпасами пустую гильзу 12-го калибра. Поразмыслив, кинул на сооружение в духе «диван-кровать-стол-полка» — сейчас оно было столом. Из секции с инструментами я достал биокассету — ее микроскопические ячейки содержат квазиживые зародыши «жучков» или эмбрионы, развивающиеся до полной функциональности в течение сорока секунд после распыления (более того, делятся почкованием, образуя новые единицы) — и зарядил ее в гильзу.
— Это ползающие. — Шурик следил за моими манипуляциями в зеркало заднего вида. — Бери еще.
Я зарядил три гильзы — летающими, плавающими и бегающе-прыгающими «жучками». Вставил готовые патроны в обойму «винчестера» — они сами дослались в уже подогнанные под калибр стволы. Загорелся индикатор предохранения.
Фургон затормозил.
— Приехали, — сказал Шурик. — Ближайшая к объекту точка шоссе.
Я привычно выбрался через люк на крышу.
Полесье дыхнуло на меня ароматами помойки и болота. Из трещин древней автострады пробивалась трава, дальше простирался пустырь, поросший бурьяном и лопухами. Дальше — затянутая ряской речушка с переброшенными кое-где деревянными мостками, огороды, территории «частного сектора» — кривые грязные улочки, иногда покрытые щебнем, жестяные и пластиковые бараки, усеянные частоколом антенн, гаражи и загоны для скота. Еще дальше вздымалась стена леса. За моей спиной царил шмон мусорозавода, а впереди, окопавшись пустыней, угрюмо доживала свой век атомная электростанция.
— Объект за лесом, — напомнил Шурик из кабины.
— Сам знаю.
Я, почти не целясь, дал четыре залпа, не забыв установить дистанцию в четыре километра. Высоко над вражескими лабораториями просыплется следяще-транслирующий дождичек.
— Ажур, — сообщаю «боссу».
— У разведчика глаза спереди, по бокам и сзади, — комментирует «винчестер».
Я лезу обратно. Спрашиваю:
— Засек?
— Рано. Стадия распространения занимает только около часа.
Марченко возится с компом. По монитору ползут метрические данные.
— Хороший выброс, — похвалил Шурик. — Девяносто процентов уже сформировали аудиовидеодатчики. Идет почкование. Задаю вектор.
Его пальцы забегали по клавиатуре.
— Плодитесь и размножайтесь, — приговаривал Шурик. — Дети мои…
— Метнись за чипсами, — предложил я.
— Сам метнись. Торчишь без дела.
— В падлу.
— Мне тоже.
Я расстегнул комбинезон на груди. Жарко. Душно, как в парилке. Чертовы метеослужбы гоняют Дуньку-Кулакову…
Через двадцать минут Шурик сказал:
— Первые сигналы. Реактивные, однако, «жучки».
Вы спросите, как оператору уследить за тысячами передаваемых изображений и звуков? Компьютер сам выбирает главнейшие и выводит на экран в соответствии с заданной программой отбора. Ее писал сам Шурик, стараясь учесть большинство вероятных ситуаций — приоритетных сюжетов. При желании он мог просмотреть и «закадровые» ролики — если софт пропустит какую-либо важную мелочь. Материалы слежения записываются на жесткий диск.
Я вставил радионаушники, и по барабанным перепонкам ударили лондонские хардбрэйкеры. От ретроджаза и атмосферного неоджангла Джем-Степ-Фанки переходит к орбитал-дэнсу и классическому брэйкбиту с металлическим вокалом. «…Он играет в клубах Нордического Агломерата, Питера, Токио и Сиднея. В 63-м в студии «Диджитал-мастер» в Париже он записывает дебютный сетевой альбом «Трилениум-2», а спустя полгода по верхним строчкам чартов гремит сборник его сигналов, и это — успех. Слушаем…»
Шурик развернул на лобовом стекле восемь каналов: виды подступов к лабораториям и фасады административных корпусов, стоянка, пропускная…
«Наш герой не ограничивается чисто музыкальным звучанием и голографическими эффектами. В прошлом месяце «СИ-МОТИ» выпустила двенадцатичасовой картридж с его виртуальными клипами — «ДЖЭМ-СТЭП-ФАНКИ-ХИТС». Его можно приобрести в любой точке Белополиса — это информация для фанатов…
Я уже собрался прикорнуть, но тут в плавную речь диджея вклинился посторонний звук — сигнал вызова на мобильнике.
— Ответь, — сказал Шурик.
Я поднес телефон к уху:
— Видоплясов слушает.
— Привет, «собачник», — раздалось с другого конца линии. — Познал?
«Узнал», — хотел поправить я, но сдержался. Еще бы. Гасан Рахматов — собственной персоной. Чего изволите.
— Да, — сказал я.
— Добро. Чэго тротэсь тут?
Я мысленно перевел на человеческий язык. И, не задумываясь, соврал:
— Отдыхаем. Тихо, спокойно…
— Лапшу вэшай бабушке в кэдах, — перебили меня. — Мои пацаны ловят все ваши пэрэгаворы.
Я решил перевести стрелки:
— Эй, Рахматов, при чем здесь мы? Все базары к Горовцу, под ним ходим.
Я хотел добавить: «Тебя, кавказская морда, вообще не касается, что мы тут делаем. Президенту подчиняемся, а не братве», но опять сдержался.
— Нэ суэтысь, — возразил Рахматов. — Твоего Горовца я не знаю. А тебя знаю. И твой номэр.
«Надо сменить», — подумал я. А вслух, довольно официально, заметил:
— Вы, Рахматов, вмешиваетесь в ход правительственной акции. Мне достаточно брякнуть легам…
— Тэбэ или мнэ, чувак?
— Не понял.
— Прэзидэнт запрэтыл акцыю. А тэпэр слухай суда: в вашэм дэлэ ест мой интэрэс. Грэбы ко мнэ. З Горовцом.
Гудок — связь прервали.
В полдень я выпрыгнул из фургона и сел в черный турбореактивный лимузин Чебурека. Весь путь до гостиницы я созерцал бритый затылок и квадратные плечи шофера. Вдобавок он обладал странным чувством юмора.
— Расскажи анекдот, — попросил шофер.
— Не умею.
— Тогда я. — Его голос смахивал на гудение генератора. — В приюте для детей-инвалидов праздник — Новый год. Под елкой подарки. Детишки набрасываются на них, разворачивают обертки, достают машинки, куклы…
Он сделал театральную паузу.
— Осталась последняя коробка. К ней ползет девочка без рук и без ног, извивается, подтягивается подбородком. Разрывает зубами обертку и радостно кричит: «Скакалочка, скака-лочка!»
Ага, передо мной маньяк.
— А ты ел жареные уши с майонезом? — спросил шофер. — Объеденье! С зеленью и приправой «Капитоша»!
Он причмокнул. Я увидел в зеркале его оскаленную небритую физиономию и содрогнулся.
— Да не боись, мужик. Они же клонированные. В ресторане «Франкенштейн», Брестская зона. Хочешь подкину адресок?
— Нет, спасибо.
— Ну и зря. Ты не обижайся, я люблю потолковать с клиентами. Один неразговорчивый попался — я его выбросил из тачки. Знаешь, во что превратится человек, если упадет с высоты в тысячу метров?
Я сглотнул.
— Шутка. — Он засмеялся. — Весело, правда? А вот еще…
Я узнал много историй: про девочку с прибитой к голове шапочкой, про голубого мертвеца и расчленителя-некрофила…
На подлете я звякнул Горовцу:
— Привет, шеф!
— Ты, Костя?
— Если не в падлу, подвали на японскую дорогу. Тебя ждет Рахматов.
— Чебурек?
— Он самый. Говорит, Президент наложил вето на нашу затею. Вроде помощь предлагает.
Молчание.
— Шеф?
— Хорошо. Сейчас буду.
Когда я отключился, шофер поглощал копченые пальчики.
— Приятного аппетита, — пожелал я.
…Гасан по-прежнему валяется на своем ковре. Только пьет не чай, а сакэ. Проститутки пустили по кругу косяк, и на нас им глубоко наплевать. Горовец неодобрительно косится на это зрелище.
— Базар такой, — говорит Рахматов. — У Института лаборатории. Могилевская братва хочэт их купит. Администрация — не продават. Послэ разборки оны будут добрые.
Позже мы узнали, что турецкие наркоторговцы задумали расширить границы влияния и частично перебрались в Белополис. И не замедлили прибрать к рукам Заднепровский рынок — теперь там снова продают насвай и анашу — прогресс налицо. Бароны обратили свои взоры на ИГМ — к его многофункциональным универсальным лабораториям, которые в равной мере способны производить пищевые добавки, кибе-роидов и радужные «колеса». Могучие умы подсчитали, что выгоднее выложить нехилые «бабки» Институту, чем в десять раз больше — таможенникам за непрерывно поступающие партии кислоты. Вполне логичное, рациональное решение. Только директор мутагенного гнезда заартачился — деньги его не интересовали. Ему хватало и без того.
Рахматов предложил сделку. Заднепровская братва подключается к штурму, хакерская группа «КОЛОБОК» работает в связке с нашими сетевиками. Слава и «скальпы» наши, оборудование, необходимое для производства кислоты, — их. Горовец согласился.
Шурик сидел перед калейдоскопом картинок, быстро сменяющих друг друга. Кабину заполняли звуки: стрекотание кузнечика, голоса, шорохи вентиляционных систем и лопастей приземляющихся геликоптеров.
— Сегодня ночью, — сказал я.
— Чат?
— Не будет. Большинство высказалось «за». С нами идут урки Чебурека.
— Зачем?
Я объяснил.
Заверещал мобильник.
— Видоплясов слушает.
— Это Горовец. Ну что там у вас?
Я передал трубку Шурику.
— Пока ничего. — Партнер задумчиво почесал переносицу. — Вообще. Я переключаюсь с канала на канал, но везде спокойно. Некоторые «жучки» забрались внутрь — их отрезало какое-то мощное экранирующее поле.
— Окна?
— С затемнением. Слушай, Гена, видимой опасности нет. Тишина. Но я ей не доверяю. Сегодня прилетали грузовые челноки — их сразу запрятали в подземные ангары. Кибероидная активность на нуле.
— Охрана?
— Укрепленный периметр. Контрольно-следовая полоса, сетчатый забор под напряжением, лазерные пушки-бегунки. Радары.
— И все? Как насчет силовых барьеров?
— Их нет. По крайней мере «жучки» прошли беспрепятственно.
— Реагирование на биомассу?
— Птицы и насекомые пролетают в метре над забором — ничего.
— Отлично! Перекачай все на мой научный комп. Адрес не забыл?
— Нет. — Пальцы левой руки Шурика забегали по клавишам. — Еще что-нибудь?
— В квартале от вас серый приземистый пакгауз — это оружейный склад Департамента. Найдете?
— Найдем, Геша. Без проблем.
— Дуйте туда. Конец связи.
Горовец отключился.
— Я нырнул в Сеть, — сказал Шурик. — А ты веди фургон до пересечения с Дзержинского.
— Старый пакгауз?
— Он самый.
Шурик наклонился, чтобы поднять биос.
Я врубил радионаушники.
«Зачем вам миры Чедвика? — вещал ди-джей. — Стопроцентный аналог — и даже лучше! — картриджи с реальностями от «СИМОТИ». Высочайшая степень интерактивности — вы управляете своим миром, как Бог. Для экстремалов — картриджи с регулятором степеней контроля и обратной связи. Официальный дистрибьютор в Белополисе…»
Я пристегнул Шурика к креслу и завел двигатель. Интересно получается. Мы теперь бандиты? Вне закона? Когда Президент и Совет Директоров узнают — они прихлопнут Отдел как муху. От нас мокрого места не останется… Но если мы не начнем штурм — нас прихлопнут другие. «Соски» как-то используют Инфосферу, и если мы стормозим, эволюция прокатит человека, как прокатила динозавров…
Вот он — шлакоблочный прямоугольник, скрывающий сорок сантиметров брони и обширный арсенал. На подъезде блокпост. Никого. Я расценил это как приглашение и зарулил на стоянку — уже под завязку набитую тачками. Машины стояли очень плотно — едва не царапаясь бамперами. Я пристроился рядом с «тойотой» на воздушной подушке — аппаратом Митровских. Растолкал спящего партнера.
— Нас ждут, Саня.
Тяжелые створки дверей склада были распахнуты. Нас встретили Бармалей и Ницшеанец — вооруженные до зубов, со сканерами и анализаторами и-карт.
— Извините, ребята, — сказал Бармалей, обыскивая меня. — Предосторожность. Личный приказ Горовца.
Проверка заняла около минуты.
«Смысл?» — думаю я, вышагивая между рядами боевых машин. Действительно — для чего эта лажа? Кибероиды давно не подстраиваются под человека — им проще выжить в своем «естестве». Датчик при любом раскладе засечет нелюдя. Чего опасается Горовец? Ответ на поверхности — легов из Ай-Пи-Аш, псов Президента. А еще конкретнее — агентов-оперов, которые, по слухам, меняют лица как перчатки.
«Собачники» сбились в тесный кружок в ангаре, предназначенном для штурмовых граверов. С потолочных панелей лился тусклый свет. Я заметил, что наемники одеты в удобные прочные шмотки, кое-кто — в армейскую форму. Сам Горовец щеголял в бронежилете и металлизированных штанах-коммандос. Возле его ног стоял ящик с патронами, а к нему был прислонен «дракула» — шикарный ствол, пулемет, совмещенный с плазменным резаком, фактически ручная зенитка. Как раз под стать владельцу. Горовец покосился на нас и достал из нагрудного кармана мобильник.
— Бармалей, Ницшеанец, закрывайте ворота и марш ко мне!
Он бросил на меня и Шурика оценивающий взгляд. Затем гаркнул куда-то в полумрак за спиной:
— Ворон! Выдай Костику подствольный «Ж-7».
Напарник Ведьмака — седеющий здоровяк с цыганской бородой и в шляпе с широкими полями — выступил вперед и бросил мне цилиндрик электромагнитного излучателя. Я поймал его и приставил к «винчестеру» — сработали магнитные захваты, и моя пушка пробила канал к новому элементу. Классная штука — расстраивает цепи любых киберсистем в радиусе ста шагов. Если успеешь прицелиться. Но в принципе если успел, то и разрывная справится с делом. В большинстве случаев…
Появились Бармалей и Ницшеанец.
— Так, — заключил Горовец. — Все в сборе.
Я присел на корточки и положил «винчестер», с которым уже привык не расставаться, на холодный бетон.
— Сверим таймеры, — приказал Горовец. — Сейчас пятнадцать ноль-ноль.
У большинства присутствующих часы были выведены на зрительный нерв, так что настройка не вызвала видимых действий. Только я поднял кисть с вживленным табло — там горело сакраментальное «15.00». Мимоходом отметил биометрические показания: пульс, давление в норме.
— Все знают, что делать?
«Собачники» дружно закивали.
— Отлично! На всякий случай повторю инструкции. — Горовец щелкнул тумблером у себя за ухом, и в воздухе замерцала карта. — Красные квадратики в центре — Институт Генетических Модификаций… Мы здесь. Задача — проникнуть на территорию объекта, выяснить, где находится гнездо «сосков», и уничтожить. Чем больше «скальпов» мы соберем, тем лучше. Все действия строго согласованы. Я сам выхожу на охоту.
Раздались жидкие аплодисменты.
— Спасибо! — Горовец скромно потупился. — Так, с задачей разобрались. Каждому в обязательном порядке иметь мобильник. У меня тут контейнер наручных браслетов — очень удобно и функционально. Теперь для тех, кто не в курсе: с нами идет могилевская братва. Сетевики работают в контакте с «КОЛОБКОМ». Влезаете в компы ИГМ, выводите из строя что только можно (особенно — охранные модули) — короче, шухер по полной. Даете мне и ребятам сигнал, что путь открыт. Мы вламываемся и аккуратно проводим зачистку. Для моих бойцов начало операции в двадцать три ноль-ноль. Шмали не курить, никакой дряни не глотать, не бухать. Увижу расширенные зрачки, нетвердую походку — сразу вырубаю. — Для наглядности он поднял кулак. — Просекли?
Мы снова закивали.
— Так. — Горовец приблизился к карте. — Глазки сюда. Кристина и Макс — ваш отправной пункт на Прилепского, 6. Кто пойдет со мной?
Супруги Макс и Кристина обычно делили все поровну. Каждый по очереди выполнял роль «сетевика» и «уличника». Но я знал, что по виртуалу Макс шарит лучше жены, поэтому она чаще отправлялась за «скальпами».
— Я, — сказала Кристина.
— С тобой в связке Бармалей и Франциск. Двинетесь через мусорозавод. Обогнете свалки и через кладбище поездов — к объекту. Вопросы есть?
— На свалках много бомжей и мутов. Я имею право стрелять по живым мишеням?
— В случае крайней необходимости — да. Еще вопросы? — Горовец обвел нас взглядом. — Так. Митровские и Ницшеанец дуют с Кузнецкого переулка. С вами будут еще трое — телохранители Рахматова. У вас справа будет атомная электростанция, а слева — «частный сектор». И через лес — к внешнему периметру объекта. — Горовец водил пальцами по голограмме. — Дальше. Ворон, Дворжецкий, Кран и Володькин — высаживайтесь с геликоптера…
Да, круто. Вот только как мы собираемся прорваться сквозь периметр? Атака на охранные модули — здорово, согласен. Но периметр — штука простая. Умные люди сознательно не подключали контролирующие его компы к Сети и тем самым обезопасили себя от хакерских взломов. Да и «железо» поставили самое древнее — его не достать ни с мобильника, ни со спутника. Только кабельное соединение. Скорее всего роль охранников отведена кибероидам. Да, веселенький расклад…
— Видоплясов. — Горовец посмотрел на меня. — Ты в квартале отсюда, на перекрестке с Лермонтова. Речка, огороды и «частный сектор». Потом лес. Дистанция на четыре кэмэ. С тобой пойдет Батон — это шофер Рахматова. Надежный чувак.
Ко мне в душу заползли смутные подозрения.
— Батон?
— Да. Это его погоняло. Так он объяснил.
Я подумал, что электричество в принципе можно отрубить. Через ту же Сеть. Если только у периметра не автономное питание. Датчики слежения? У них ведь сверхчувствительные мембраны, правда? Ультразвук плюс сетевой удар в секторе прорыва — и дело в шляпе.
— Ребята. — Горовец чуть не прослезился. — С нами Господь, Аллах, Будда, Кришна и другие. Не подведем братанов, а? По коням!
После такого напутствия воодушевленные «собачники» разбрелись, застегивая на запястьях браслеты связи и негромко перешептываясь. Стоянка возле пакгауза быстро опустела.
Я уселся в кресло водителя и завел двигатель.
— Костя, — мой партнер вдруг нарушил молчание, — есть просьба.
— Ну.
— Там у них Шаман… Вытащи его. Пожалуйста.
— Не знаю, Шурик. — Я пожал плечами. — Не обещаю. Будет крупная заваруха…
— Вытащи, — с нажимом повторил Марченко. — Договорились? Он сегодня умчал куда-то на гравере, вернется в полпервого ночи.
— Точно под штурм подгадал. Молодчина.
— Хватит прикалываться. Его сопровождают те придурки, что с тобой на Кедровой пообщались. Помнишь?
Я помнил. Костяшки пальцев на «баранке» побелели.
— Хорошо. Сколько их?
— Четверо. Я думаю, вы с Батоном справитесь.
— Поглядим.
Я вырулил в ту самую точку, откуда снялся около часа назад. Нас поджидал черный лимузин, а рядом возвышалась фигура любителя жареных ушей и приправы «Капитоша». Батон.
— Привет! — прогудел шофер-маньяк. На плечо он взвалил что-то вроде карманной базуки или противотанкового ружья. С таким калибром можно целую армию разметать.
Я пригласил его в фургон.
…Вечером небеса разродились. Оглушительной плетью хлестнул удар грома. И уже следом донесся его отголосок — словно далекий горный обвал или шум водопада. Нет, шум водопада — это уже дождь. Сверкнула молния.
Красиво написано. Я закончил набирать текст, заснял «акаем» очередную зигзагообразную вспышку и скачал фотку на свой файл. Сообразил гиперссылочку…
Время мы коротали как могли: играли в «города», пили пиво, спали, чатовались в Сети с лесбиянками из Польши. Батон рассказал нам свой коронный анекдот:
— Гуляет злой дяденька, видит — маленькая девочка играет в песочнице. Он ей выколол глазик. Девочка не обратила внимания. Он ей выколол второй глазик. Девочка взяла ведерко и пошла. «Ты куда?» — спросил дяденька. «А мне папа сказал: когда стемнеет — идти домой».
Шурик нырнул в Сеть и оставил нас вдвоем.
Когда мой биометрический датчик показал 22.30, дождь заметно поутих. А еще через полчаса ожил браслет:
— Всем постам. Начало операции.
Мы с Батоном вывалились в ночь. Спустились по откосу, пересекли пустырь и по шаткому трухлявому мостику перебрались на тот берег. Как два танка, топча морковку и укроп, преодолели пространство огородов.
— Куда теперь? — пропыхтел Батон.
— Прямо.
Мы зашагали по гравийной дорожке мимо покосившихся хибар. Я надел инфракрасные очки, и окружающее предстало в зеленом цвете. Я задержался, чтобы сориентироваться на местности: дорожка петляла, изворачивалась змеиными кольцами, и лес, маячивший зубчатой стеной впереди, теперь оказался справа.
И в этот момент я увидел свору.
Разъяренные псы, не менее десятка особей, с лаем мчались на нас. Батон растерянно замер. Я дал предупреждающий залп поверх голов — трассирующими. Это их не остановило. Следующая очередь — по лапам. Свора перегруппировалась и… взлетела. Я увидел, как из покрытых шерстью боков выпростались кожистые крылья, под которыми угадывались очертания стальных плоскостей. Ага, «крысы». Я долбанул в самую гущу аэродинамичных дворняжек электромагнитным лучом — и не промахнулся. Ядро атакующих как подрезало — псы закувыркались, задергались, некоторые вписались с размаху в частокол слева, а некоторые пропахали мордами по гравию и затихли. Я едва успел пригнуться — уцелевшие враги со свистом пронеслись над головой. Их было трое. Чьи-то челюсти клацнули в сантиметре от моей шеи. Я уже понял, что с собаками эти существа не имеют ничего общего: то, что я принял вначале за шерсть, оказалось сенсорными волокнами, лапы были перепончатыми и многосуставчатыми, а морды напоминали лемуров, только с широкими хищными пастями. Бредовище.
«Крысы» развернулись, и тут их накрыло огненным смерчем — Батон пальнул из своей «базуки». Попутно он в щепки разнес жестяной сарай и колодец. Я удивленно обернулся — Батон застыл, как изваяние из барельефа «Защитники Сталинграда». Ствол еще дымился.
Я достал из кармана нож-выкидуху — снять «скальпы».
— Оставь, — сказал Батон.
Я остолбенел.
— Да тут на штуку…
— Оставь, — повторил шофер-маньяк. — Никуда не денутся. На обратном пути заберешь.
Я вспомнил про ресторан «Франкенштейн» и не стал перечить.
Мы перелезли через ограду фермы, где клонировали свинину, обошли за километр вонючие корпуса, продрались через какие-то заросли, снова перелезли через ограду, миновали гидропонные оранжереи, детскую площадку, кладбище домашних животных — и выбрались к самой кромке леса.
Таймер показывал 23.27.
Лес представлял собой загадочное зрелище. Деревья — плоды радиации и извращенной, необузданной фантазии селекционеров. Гибрид осины с березой — это еще можно понять и простить, но черная смородина на соснах — уже перебор. Кроме того, ученые ИГМ в виде эксперимента скрестили отдельные виды кибероидов с растениями и высадили в той же многострадальной чаще. Гоголю или Сальвадору Дали тут бы понравилось, но я старался быстрее пройти мимо оплетенных проводами квазипапоротников и прочей фигни в стиле биомеханоидов Гигера.
Наконец полесские джунгли расступились, и путь преградил периметр. Я едва успел нырнуть обратно в кусты и утащить за собой Батона. В десяти метрах от нас проходила фосфоресцирующая контрольно-следовая полоса. Затем — сто метров запретной зоны, освещенной прожекторами, размещенными на укрепленных вышках, и мелкоячеистое пятиметровое ограждение. На самом верху забора было смонтировано нечто, напоминающее монорельс. Лажа полнейшая, позапрошлый век. Эпоха ГУЛАГов и Освенцимов. Но от деревни защита надежная.
23.41.
Заговорил браслет — Горовец устраивал перекличку. Сектор прорыва наметили в трехстах шагах справа от нас. Гранатами погасили прожекторы, полили специальным составом контрольно-следовую полосу и нанесли два удара — ультразвуковой и световой — по датчикам слежения. В 23.46 сетевики сообщили, что охранные модули выведены из строя, а электричество накрылось по всей территории Института. В 23.48 Горовец послал команду добровольцев — резать лазерами забор. Команда действовала грамотно — рассредоточилась по одному и стала кромсать периметр сразу в пятнадцати местах. В 23.51 все были мертвы.
Выяснилось, что таинственный монорельс — это подъездной путь для боевого кибероида, метко стреляющего из плаз-мера и спаренного пулемета, причем пули, выпущенные из него, обладали смещенным центром тяжести.
Тогда Горовец выставил наиболее тяжеловооруженных бойцов и поручил им сбивать паразитов. Батон сразу же вынес целую секцию забора. К полуночи нам удалось взорвать шестерых «рельсовиков». После этого объединенные силы Заднепровского рынка и «Отдела по борьбе с кибернетическими аномалиями» с ревом ворвались на вражеский участок.
Корпуса лабораторий встретили нас гробовым спокойствием: никто не орал в мегафон, никто не выбегал с кулаками и пушками, никто не пытался стереть нас с лица земли. Горовец приказал штурмовать главный вход. Дверь вышиб опять тот же Батон из своей «базуки». В дымящийся проем были посланы Франциск и Ницшеанец.
Никто не вернулся.
В 00.17 Горовец получил сообщение от «КОЛОБКА» и сетевиков: «соски» предприняли ответную атаку, среди хакеров и сотрудников Отдела есть жертвы. Горовец послал группу захвата в административный корпус — за директором. Никто не вернулся.
В 00.23 я связался с шефом и попросил перевести меня и Батона на посадочную площадку.
— Зачем? — строго спросил Горовец.
— Там приземлится гравер с Шировым на борту.
— Добро.
Шеф отключился.
Гравер прилетел в 00.34. Я предупредил Батона о рукопашных способностях легов и попросил не применять больше «базуку». Уродов я скосил одиночными снайперскими выстрелами из «винчестера».
Шаман ждал нас, никуда не пытаясь удрать.
— Привет! — сказал я.
— Привет!
Глупее не придумаешь.
— Ты арестован.
Шаман усмехнулся:
— Дурак.
— Что?
— Дурак. Скажи своим людям — пусть уходят. Внутрь им не пролезть.
— Это еще почему?
— Силовое поле джа. Уничтожает любую биомассу, проникающую в здание. Не отключается.
Широв говорил быстро, отрывисто.
— А как заходят сотрудники Института?
— Никак. Их нет. Здесь больше нет людей.
— Кибероиды?
Он кивнул.
— А ты?
— Меня везли на ликвидацию.
— Ну конечно. Ты им выложил все на блюдечке и больше не нужен. Ты же человек, к тому же знаешь слишком много. «Ликвидация» — экологически чисто, бесследно. Толкнуть парня в силовое поле — и нету его. Но что-то не вписывается в конструкцию. Леги. А еще — Президент и Ай-Пи-Аш. Реальное правительство Белополиса — на стороне кибероидов, так получается? Садись в тачку, — сказал я Шаману. — Поговорить надо.
Гравер повел Батон.
Я снял «карнавальную маску» и выдернул из черепа биос.
В жилой части фургона меня поджидала интересная троица: Костя, Батон и Вадик. Лица — мрачнее тучи. Дождь вовсю хлестал по корпусу, превращаясь в ливень. Я вытер пот со лба — холодный пот.
— Кранты, Шурик, — сказал Костя.
Шаман вдруг занервничал:
— Вы туг сами разбирайтесь, а мне пора. По Агломерату охота разворачивается — и чем скорее я доберусь до границы, тем лучше. И вам советую отваливать.
— Тебе с твоими заслугами лучше на орбиту податься, — зло посоветовал Костя. — А оттуда — на Луну или астероиды. Затусуйся на дно кратера — и чтоб ни слуху ни духу.
— Заткнись, Костя! — устало перебил я. — Пусть идет.
— Я тоже пойду, — буркнул Батон. — Перед Гасаном отчитаться.
Он повернулся к Вадику:
— Подбросить на «До»?
— Спасибо, я сам. У меня гравер.
Они исчезли. В лобовом стекле кабины промелькнули огни лимузина, искаженные водяными разводами. Громыхнуло.
Во мне еще живет потрясение от ментальной атаки «сосков». Треть хакерской группы Рахматова смяло, Макс, Ведьмак, Митровский-младший и Сэм не вернулись в реал. Остальные лечатся водкой и транквилизаторами. Надеюсь, это не зря.
— Провал, — сообщил Костя. — Полный.
Я устало опустился на коврик.
— Ну?!
Напарник дернулся от моего крика.
— Шли хорошо. — Костя нервно поглаживал один из стволов «винчестера». — На периметре потеряли пятнадцать человек. И вдвое больше — у корпусов…
И тут он сорвался:
— Понимаешь, там ничего нет! «Крысы», «соски» и силовуха джа! Они шныряют взад-вперед, а от наших даже пыли не остается — мгновенно раскладывает на молекулы! Ницшеанец, Бармалей, Крот, Ивашкевич — все мертвы!
Он заплакал.
Я впервые видел, как плачет «краповый берет» — молча, зло. Каменное выражение лица и ручейки из уголков глаз. Губа нижняя дергается. И ни звука. У меня не хватало сил даже на это.
Минут десять я его не трогал. Потом он сам заговорил:
— «Скальпов» — завались, Саня. «Крысы» на нас стеной перли. Как саранча. Горовец занял круговую оборону — отбились. А толку? Сквозь поле не пройти. Сигналы «жучков» оно тоже экранирует. Толстый приказал отступать. Заднепровские посадили своих на геликоптеры — и тю-тю. А нам — обратно через лес, огороды и «частников». На мусорозаводе попали в засаду — по граверу лупанули тепловым лучом. Едва не зажарились. А из тех, кто возвращался пешком, никто не выжил… А знаешь, что самое страшное, Санек? Вот мы с тобой гадали, для чего «соскам» Инфосфера. А для чего им Сеть, а? Они там обитают, правильно? У них там ареал, цифровое пастбище. А Инфосфера — новая ипостась «паутины». Они туда переселяются, Шурик! ПЕРЕСЕЛЯЮТСЯ. Благодаря биопортам Инфосфера становится частью сознания, да? Зачем воевать с людьми, зачем нас уничтожать? Зачем? Знаешь, кто установил силовуху? Сотрудники Института. Вот…
Он вытащил из кармана устройство, похожее на пистолет.
— Что это? — спросил я.
— Имплантатор. Вместо пуль — биопорты. В обойме двадцать штук, я посчитал. А на территории ИГМ — ни души. Они все поперлись в город. С такими вот игрушками в руках. Кстати. На, послушай.
Он протянул мне радионаушник. Сквозь помехи звучала реклама:
«…Биопорты от Ай-Пи-Аш! Это круче вирта, круче миров Чедвика, круче картриджей с реальностями! Это — свежее дыхание! Вживляй и присоединяйся, наш выбор — высокое качество ощущений…»
Я выбросил наушники в окно.
«…течения… потоки… Вот как достать уродов. Вмазать дестройсофтом по ключевым векторам…»
Если не поздно…
Ерунда. Хоть кого-то — достану.
Я принял решение.
— Надо ехать в Отдел, Костя. Через Кедровую.
— На хрена нам Кедровая?!
— Надо. У меня есть план. Высадишь меня, а сам дуй к Горовцу. На максимальной скорости. Понял?
— Да.
— Чудненько!
В кабине гудел ветер, изредка залетали холодные брызги. Я поднял стекла. Костя сел за руль. Фургон тронулся.
…Подлинное рабство. Хомо сапиенс — придаток более совершенного разума. Сами по себе, в невещественной Инфосфере ОНИ бессильны. А вот имея подвластные руки-ноги плюс манипуляторы модернизированных кибероидов… Со временем, безусловно, нужда в человеке отпадет — как в бессмысленном рудименте. Каждый индивид системы будет заменен многофункциональным механизмом, удобным в обращении. И тогда можно творить, изменять Вселенную как заблагорассудится.
А потом заработает теория Шамана. Биты соединяются в байты… «Соски» размножаются, заполняют собой ареал и преобразуются в НЕЧТО. Тот самый, долгожданный Искин. Очередной эволюционный виток завершится.
Если никто не помешает.
Структура, предназначенная для фиксации, сама преобразует окружающее. И эта структура обладает ЗНАНИЕМ, не доступным никому на Земле. Само пространство-время, континуум записывается на жесткие диски Инфосферы. Как медом соты, наполняются информацией кластеры. Даже сейчас. Каждую секунду. Это же власть, безграничная власть над реальностью, и «соски», бывшие сетевые паразиты, похоже, собираются переквалифицироваться в богов.
Фургон сильно тряхнуло. Странно — шоссе идеально гладкое.
— Останови, — попросил я Костю.
— Зачем?
— Надо.
Мы резко затормозили. Я открыл дверцу и шагнул на мокрое пласторезиновое покрытие. Отвесные струи, подсвеченные неоном витрин, хлестали по голове, щекам, плечам. Метрах в тридцати позади фургона я нагнулся, чтобы получше рассмотреть предмет, через который мы перелетели: черный скукоженный шар, похожий на футбольный мяч (по размерам) или колобок. Мертвый «колобок» — я усмехнулся пришедшей в голову ассоциации. Он отвалился от какого-нибудь утилиткабеля в каком-нибудь модном бутике и выполз на трассу умирать. Мне вдруг стало весело, как после просмотра детской мультяшки. «Колобок» выполз умирать… Да, смешно.
Я захлюпал обратно.
— Что там? — Костя раздраженно мусолил баранку. — Прокладку потерял?
— «Сосок», — объяснил я. — Труп.
— Труп? — уточнил Костя. — Снимай «скальп», партнер.
— Кому он теперь нужен? — Я ощутил на языке горечь. — Кому?
Костя не ответил.
— Двигай, — сказал я. — Медленно.
Фургон потащился по стреле трассы в нагромождение башен, салонов и «ночников». Я уныло шагал рядом.
— Залазь, — пожалел меня Костя. — Промокнешь.
— По фигу.
Вскоре я заметил еще одного «колобка» — прямо под плакатом водки «Доброе утро». Жалкий, совершенно не опасный трупик.
— Сдох! — радостно заорал Костя, высовываясь из кабины. — Все сдохли, твари! Все! Круто, а?
— Дурак, — сказал я. — Это как реинкарнация. Физическую оболочку отбросили и теперь прикалываются над нами оттуда.
Я ткнул пальцем в небо.
Костя потух.
Вода струилась по лицу, стекала за шиворот, когда я захлопывал дверцу, отрезая себя от непогоды.
— Мы пропустили момент, — сказал я.
— Какой?
— Не знаю. Но пропустили.
Костя обдумал мои слова.
— Шурик… Возможно, я не прав, но мне кажется, что мы с самого начала все пропускали. Так боксер-профессионал уделывает новичка-третьеразрядника. Мы сами себя выпустили на ринг и нехило лажанулись. А теперь?
Меня вдруг осенило:
— Зря мы отпустили Шамана.
Наши взгляды встретились.
— Зря, — согласился Костя.
На проспекте Мира в Могилевской зоне мы насчитали несколько сотен «колобков». «Озолотиться можно», — причитал Костя. «Давай рули», — подгонял я. Нормальные люди активировали бы кибернавигатор, но нам, неудавшимся спартанцам и легионерам в одном флаконе, хотелось иметь видимость контроля над ситуацией.
Костя высадил меня у Кедровой, помахал на прощание рукой и взял курс на Минск. Я побрел к сияющему квадрату вестибюля. С клубных уровней грохотала музыка — там разгоралось экстезийное пламя вечеринки-парти. Снуют дилеры, предлагая свой товар, танцует молодежь, крутятся голографические световороты. Безумство незнания…
На сей раз я не цацкался с лифтом — просто выбил панель терминала и перепрограммировал его на быстрый ход.
«…течения… потоки…»
Я взмыл со скоростью экспресса. Желудок потянулся к земле. Плохой из меня космонавт…
Стоп.
326-й этаж.
Я заспешил по безлюдному коридору. Успеть бы…
Я понимал, что поздно. Но в душе кипела злость: пусть не всех, пусть последних, но достану…
Знакомая, почти уже родная квартира. Я придвинул к компу пластиковый ящик и уселся, положив руки на клавиатуру. Замер, внутренне подготавливая себя к битве. Вдох-выдох… Ныряй, сетевик.
Я достал из кармана кубик оптокристалла с дестрой-софтом и вложил в приемный паз рядом с дисководом. Вспыхнул индикатор готовности. Я вставил биос в черепной разъем, надел сенсорные перчатки и «карнавальную маску».
Диск «А».
Каталог «МЫСЛИ».
«Прощальный файл».
Шаман на старой расшатанной табуретке в своей двоичной комнате.
— Всего лишь моя аватара, Саня…
— Я знаю. Послушай, Вадик, оставь свои лекции, ладно? Где лежат данные о битовых течениях? Твои исследования по «соскам», помнишь?
Аватар глубоко задумался. Хотя бы тебя не перемкнуло, дружок.
— Диск «С», — начал он.
Уже легче.
— Ну, смелее, — подбодрил я.
— «ВИРТУАЛЬНЫЙ СОЦИУМ»… «СЛЕПОЙ КОТ».
— Пароль?
— Догадайся сам.
— Не дашь?
— Нет.
Придурок.
Я выпрыгнул в буфер, переметнулся на диск «С» и дальше — по указанному маршруту. Там, в далекой нереальной реальности, пальцы нащупали кубик с «буравчиком» и скормили прожорливому приемнику. Здесь после часа ювелирной работы я взломал «СЛЕПОГО КОТА», пробрался через джунгли технической информации и нашел то, что искал, — сетевые координаты миллионов битовых течений. Я даже не подозревал, что их так много… Выделяю основные (их всего несколько сотен) и скачиваю в оперативную память. Так. Осторожненько пятимся назад, чтобы ненароком не зацепить стенки пробитого «буравчиком» тоннеля. Снова буфер. Я выхожу в Сеть и запускаю «поисковик». Двадцать минут ожидания — и объекты выявлены. Я завис в голубом ничто, передо мной — галерея картин. Каждая — квадрат метр на метр, а в нем цифровые потоки несутся к призрачной перспективе. Галерея изогнута дугой — я могу дотянуться до каждой картины… Но это всего лишь срезы, сечения. Биты вытекают из них, проходят сквозь меня и исчезают, теряются в дебрях утилиткабелей и спутниковых каналов. Я ощутил дуновение — скорее сознанием, чем кожей, — по одной из двоичных рек ко мне неслась смерть. Та самая, что убила Макса и других ребят.
Но дестрой-софт уже загрузился — сила против силы, сминающая, жестокая, запрещенная программа.
И в тот момент, когда смерть настигла меня, пальцы в сенсорных перчатках надавили «энтер», запуская акулу в тихие воды пастбищ.
Жрите, уроды…
Дом литераторов напоминал склеп.
В конференц-зале тихо плакала Кристина. Не люблю я этого — когда бабы ревут. Стоишь у нее за спиной, как дебил, словно сам виноват. Слов куча, но все какие-то глупые. Макс был классным «собачником» — мы иногда работали вместе на крупных облавах. И умер он как герой — хотя и бессмысленно. Ничего, спартанцы тоже гибли без смысла — внешне. А выбор у них был? Вряд ли. Как и у нас.
Я тронул ее за плечо.
Кристина вздрогнула и обернулась: низенькая, с короткой стрижкой, но мускулистая и довольно красивая девушка.
— Где Горовец? — спросил я.
— В компьютерном.
— Один?
Она кивнула.
— А другие?
— Больше никого нет.
— Совсем? — не поверил я.
— Совсем.
Похоже, крысы разбегаются. Не кибероидные, антисоциальные, а те, что сваливают обычно с тонущих кораблей. Наверное, правильно делают. Война окончена, и мы ее проиграли. Незачем приносить себя в жертву. Время собирать камни и время их разбрасывать. Доразбрасывались. Время сваливать.
На пороге «аналитического центра» я замер. Горовец сидел, развалившись в кресле-вертушке перед видеостеной. На квадратах мониторов город жонглировал огнями и рекламами,
плевался неоном. Изображение наплывало — я понял, что камера расположена на борту машины. Геликоптер? Прямо по курсу маячили черные точки. Целая эскадрилья.
— Штурмовые граверы, — пояснил Горовец. — Практически истребители узкого спектра действия. Я поднял их в воздух.
В голосе флотского украинского оператора звучала неподдельная гордость. Он словно помолодел, сбросил десяток лет. Это он, Горовец, вновь и вновь крушил Стамбул — свой личный Стамбул…
Я понимаю его. Люди не могут проникнуть в ИГМ. Зато ракеты могут.
— Гена, — начал я. — «Соски»…
— Что — «соски»? — Он развернулся лицом ко мне.
— Они переселяются. В Инфосферу.
— Глупости.
— Это правда.
— Их не будет через… шесть минут и восемнадцать секунд. А потом вы проведете зачистку, и я уйду на пенсию.
Я покачал головой.
— Нас только трое, Гена. Ты, я, Кристина.
— Плевать. Новых наберу.
— Они переселяются, Гена! — заорал я. — Просекаешь? ИН-ФО-СФЕ-РА. Они почти все там! Уничтожение Института ничего не даст.
— Даст. — Горовец хищно оскалился. — Даст. Сейчас он вспыхнет — красотища будет, жаль, Купала не увидит — он бы споймал кайф.
Огни на экранах сместились вправо.
— Они разворачиваются, — сказал я.
— Это невозможно.
Я хмыкнул. Затем спросил:
— Кто владеет кодами доступа к бортовым компьютерам граверов?
— Я.
— Еще?
— Президент, естественно. У него все ключевые коды.
— Белополису конец, — пробормотал я. — По крайней мере — человеческому Белополису.
Горовец все-таки соизволил взглянуть на экраны. Изображение сдвинулось на 180 градусов. Граверы летели прямо на нас. И, вероятно, уже наводились ракеты.
— Это ведь тоже киберы, — печально улыбнулся я. — Недоразвитые чуть-чуть, зато легко управляемые.
— Невозможно, — повторил Горовец.
Я представил Дом литераторов в перекрестие прицела. И наконец-то сложились в общую картину отдельные мозаичные кусочки: Президент, Ай-Пи-Аш, леги, ИГМ, мы и ОНИ. Все состыковалось.
— Гена, повсюду распространяются биопорты. Через них «соски» манипулируют людьми. Население Белополиса инфицировано этой заразой. И он — тоже.
— Что — тоже?
— Да неужели не ясно? Президент — кукла. И с ним в команде — Совет Директоров Ай-Пи-Аш. Мы с тобой вне закона. Надо уходить.
— Куда?
— В Нордик, в Питер, куда угодно. Подальше отсюда. За границу.
— Эй, парни, о чем вы? — На пороге возникла Кристина.
— О том, что мы стоим здесь, как безбашенные космические отморозки, и ждем, когда здание разнесут в шепки.
Шеф резко выпрямился — словно ожившая скала. Я приготовился принять на голову мощнейшую подачу — после которой вряд ли оклемаюсь, — но ничего подобного не случилось. Горовец подхватил с пола невостребованного «дракулу» и принялся его неторопливо изучать. На экранах огни слипались от скорости.
А в глазах Горовца пылал Стамбул.
Фургон завелся с полоборота.
— Агатовая, — сказал шеф. — Там у меня геликоптер.
Я повел машину вдоль Свислочи. Горовец в соседнем кресле почти не шевелился, лишь иногда бросая реплики, как лучше проехать. Кристина заснула в салоне.
На площади Победы лазерные нити соткали экран метров пятидесяти в диагонали — там красовались наши рожи, а в бегущей строке команда:
УБИТЬ
— Зачем эта показуха? — фыркнула Кристина. — Гораздо проще — напрямую, через биопорт. Для нас?
— Конечно. — Горовец зло сплюнул. — Обложили, твари.
Агатовая башня тысячеэтажным монстром буравила небеса. Колоссальный жилой комплекс, уступчатые уровни бутиков, ларьков, баров, ресторанов и крытых зимних рынков… Некоторые десятилетиями не покидали этот мирок и с трудом представляли, что находится за его пределами. Опасаясь людных мест, мы начали длительное восхождение по внешним галереям. Здесь с наступлением весны закипела жизнь: повылезали из щелей уличные художники, цыгане, лоточники, торговцы мороженым, дешевыми корейскими шмотками, картриджами, дисками и оптокристаллами, насваем и разными хитроумными имплантатами, косметикой и лицами, голографическими татуировками, стволами и даже книгами — кучей оклеенных бумажных листов с буквами древних языков. К тому времени, когда распространилось эсперанто, их почти прекратили издавать… Чем выше мы поднимались, тем пустыннее становились галереи. На двухсотэтажном рубеже мы выдохлись. Тут уже вовсю ревел северный ветер, тот, что принес с собой дождь и грозу, а капли холодными клинками вонзались в кожу. Где-то за нашими спинами догорал Дом литераторов. Восточные уступы озарялись фиолетовыми вспышками. Сердце дико стучало, и подскочил адреналин, а на таймерах было 4.56. Утро. Из-за горизонта близится рассвет, но доживем ли мы до него?
— Надо рискнуть, — сказал Горовец.
Я думаю о Шурике. Если ты еще на Кедровой, напарник, я тебя вытащу. Только не уходи никуда, пожалуйста. Мы прилетим и заберем тебя. На войне своих бросать — последнее скотство.
— Надо рискнуть, — повторил Горовец. Он прокричал эти слова, перекрывая вой ветра и шум дождя. — Рванем к лифтам.
— Опасно, — возразила Кристина.
— Рискнем, — поддержал я шефа.
Ветер отрезал прозрачные заслоны. Кристина шла первой, мы — за ней. Коридор, по обе стороны которого — ряды квартир. «Винчестер» я сунул в кобуру, пристегнутую сзади к комбинезону. По карманам были рассованы гранаты, пачки банкнот (кредитку я не брал, вычислить беглеца по ней сможет и младенец), кубики с софтами — имущество Шурика. Зачем я их взял — без понятия. В крайнем случае загоню на черном рынке. Товар ходовой…
Из-за поворота нарисовался коротышка в идиотских брю-ках-клеш и жакете поверх рубашки в полосочку. Он мгновенно узнал нас. В серых невыразительных глазках мелькнул испуг, а затем… он полез за пушкой.
— Стоять! — рявкнул Горовец.
Коротышка состроил дикую гримасу, заглядывая в дула трех стволов. В его вытянутых руках дрожал пистолет — тот самый имплантатор, что валяется где-то в салоне фургона. Копия.
— Дай сюда! — приказал Горовец.
Шизоид замотал головой.
И нажал на спуск.
Шквал огня снес бедолагу. Горовец удивленно потрогал ухо — из мочки сочилась кровь. Имплантат застрял в дверном косяке — желтая капсула с бритвенно-острыми усиками. Эти усики вдруг зашевелились, и биопорт буквально вгрызся в пластик, ввинчиваясь по часовой стрелке.
— В голову метил, ублюдок, — прорычал Горовец.
Мы оттащили тело к мусорной шахте и сбросили туда.
— Здесь рядом грузовые кабины, — сказала Кристина. — Вот указатели.
Горовец вырезал лазером дыру в стене (доступ был ограниченный, по пропускным чипам), и мы забрались на широкую, грубо сваренную платформу, подвешенную на сплетенных из мономолекулярных нитей тросах. Я лег спиной на жесткие стыки — передо мной распростерся туннель в бесконечность. Кристина выкорчевала коробку передач, переставила две клеммы, и платформа вдавилась мне в позвонки. Уровни Агатовой уплывали прочь… Я представил колоссальный муравейник Бело-полиса — неправильной формы звезду, изъеденную автострадами, источенную подземкой, утыканную башнями, пронизанную кабелями коммуникаций… Представил полумиллиардное население, снующее по норам и червоточинам техносферы. Без смысла. И это было будущее. То, в которое мы загнали сами себя и из которого нет выхода. А затем я представил другие Агломераты — Нордик, Токио, Лондон, Сингапур, Бейрут… Орбитальные поселения — Дзен-Трансо, Шива, Альфа… Инопланетные мегаполисы — Порт-Арес, Каньон-Сити, Венераполис, пересадочные станции… И повсюду расползается зараза. Незаметные агенты серыми тенями внедряются на орбиту, садятся на корабли и сеют, сеют зерна Инфосферы, раздвигают пределы ее влияния…
Я не знаю, что делать.
На крыше было холодно. Ветер швырял в лицо пригоршни влаги. Здесь царила мгла — туи обволакивали уступы и парапеты. Погодка…
Свод ангара разомкнулся, выпуская геликоптер. Горовец подключился к машине биосом — каждый взмах лопастей вихрил его кровь, гонял по жилам лейкоциты и адреналин…
— Кедровая башня, — сказал я.
Мы спикировали под облачный слой. Зарево рассвета уже полыхало над Белополисом — зарево чужого рассвета. Проблема детей и родителей… Мы создали поколение врагов — настолько непостижимых, что даже неясно, как с ними бороться.
Горовец посадил аппарат на стилизованный под ветку нарост закусочный.
— Давайте живее. — Шеф заметно нервничал. — Туда и обратно. Где квартира?
— 326-й этаж, — ответил я.
— Жду сорок минут. Потом устраиваю грандиозный шухер. Марш!
Мы с Кристиной по вырубленным в «коре» ступеням спустились в закусочную — там суетились усатые грузины, подавая на столы-пни гроздья шашлыков на стальных шампурах и румяные чебуреки. Микроволновки тут были замаскированы под глиняные очаги. Люди веселились, пили вино, танцевали лезгинку — симпатичная такая диаспорка.
Но тут в картину мироздания вписались мы. И полетели ножи и… стаи упреков… Нет, полетели не ножи, а шампуры — повара-горцы, оказывается, ловко метают орудия своего труда.
Пригибаясь, я заметил, как на ладони Кристины металлический цветок распускается полуметровыми лопастями и жирные железяки с лязгом отскакивают от полупрозрачного круга — пропеллера в миниатюре. Изящным взмахом Кристина снесла голову ближайшему противнику — волосатому детине в белом фартуке. Я поразился жесткости приема. Я привык видеть в жене Макса обычную девушку, слегка накачанную, но никак не безжалостную убийцу. А этот имплантат… Штуковина из Нордика. В Белополисе я подобного не встречал.
Мысли промчались в голове смерчем. А затем сработали рефлексы — не «собачника», а «крапового берета» и лега из Интерпола. Я вскочил на «пенек», расшвыряв тарелки и бокалы с сухим красным, попутно впечатывая ботинок в чью-то челюсть, и заорал благим матом:
— На пол! Всем лечь на пол, гондоны!
В доказательство своей правоты я пальнул в светильник-лилию из «винчестера». К моему удивлению, сработало — почти все повалились на ковры. Все, кроме толстого чувака, увлеченно хавающего сардельки с кетчупом, и его «Дюймовочки» весом в полтонны.
— Тебя не касается? — Я смерил борова уничтожающим взглядом.
— Он глухонемой, — жалобно пискнула «Дюймовочка».
— Правда? — Я поудобнее перехватил «винт». Боров умиротворенно чавкал сардельками — гастрономическая идиллия. — Ладно, извините.
«Дюймовочка» скорчила гримасу — наверное, улыбнулась.
Лопасти замедлили ход и втянулись в ладонь моей спутницы. Я присел на корточки, взял графин с вином и порядочно отхлебнул.
— Здорово! Хочешь попробовать, Кристи?
— Мы спешим.
— Да… конечно.
Башка толстяка выпала из прицела.
— Идем.
И тут глухонемой жиропас выстрелил. Капсула биопорта саданула мне в плечо, вынудив полуразвернуться. Импульсы побежали по нейропроводам и привели в действие спусковой механизм. Обойма разрывных привела в негодность стойку и видеостену с красным Марсом — он рассыпался искрящимися осколками. А грудь толстяка уже расцветилась алыми пятнами — Кристина открыла огонь из своего спаренного «Макарова».
— Еще кто-нибудь?
Посетители закусочной боязливо вжимались в пол.
Мы вышли через проем, завешенный шторкой с кавказскими горами. Нам повезло — 338-й этаж.
— Спустимся по лестнице, — предложил я.
— Хорошо, — кивнула Кристина. — Как плечо?
— Ерунда. — Рука повисла безвольной плетью. — Бывало и хуже.
— Партизан весел тогда, когда под откосы летят поезда, — не к теме ляпнул «винчестер».
Пожарная лестница была вынесена в толщу «коры» и, соответственно, страдала узкостью и пылью (ей давно уже никто не пользовался). Вдобавок темень беспросветная — половина осветительных панелей перегорела, оставшиеся покрылись грязью и паутиной. По обе стороны — хитросплетения коммуникаций. Кристина, запустив руки в джунгли проводов и труб, подключилась к сетевому кабелю и вошла в локалку Кедровой. Круто. Значит, у тебя, подруга, еще и встроенный биоинтерфейс, и процессор, вывод на зрительный нерв… Кем же ты была раньше?
— Системы слежения его засекли, — сказала Кристина. — Он в квартире. Уже много часов.
На площадке с намалеванной распылителем цифрой «326» я остановился. Мутило. Красное, что ли, вставило?
— Хреново? — поинтересовалась спутница.
— Фигня. — Я отмахнулся.
Кристина крутнула невидимый маховик и распахнула аварийный люк. Мы вывалились в коридор. Люк автоматически захлопнулся.
— Куда?
— Прямо. — Я повел ее извилистым коридором, смахивающим на лаз, проделанный жуком-короедом. Извращение…
— Надо бы вытащить имплантат, — забеспокоилась вдруг Кристина. Ее голос доносился как сквозь вату.
Я промолчал.
Дверь квартиры Шамана просканировала нас и отказалась пропустить. Я попробовал еще раз — без Кристины, — получилось. В мозгах шумел прибой. В набегающих приливных волнах чудились голоса: песни, смех, чей-то настойчивый повелительный шепот.
Я увидел Марченко. Партнер скрючился под тумбочкой с компьютером, застыв в позе эмбриона. Биос торчал из затылочного разъема, на лице «маска», пальцы в сенсорных перчатках прижаты к вискам. Рот в немом крике. Запекшаяся струйка крови. Он был мертв.
— Нет…
Я нагнулся, сорвал «маску» — он, Шурик.
Копм разбился от удара прикладом. Сначала я разгромил жидкокристаллический дисплей, затем системный блок и клавиатуру. Оборвал паутину проводов, тянущихся к телу моего друга, взвалил его на плечо и, пошатываясь, побрел к выходу.
Кристина ждала, прислонившись к стене. Я аккуратно положил Шурика на пол.
— Вызывай «скорую».
— Сдурел? Нас повяжут.
— Ему плохо. — Я проглотил вставший в горле ком.
— Ему уже никак, Костя. Он мертв.
— Проверь.
Кристина послушно склонилась, стала нащупывать пульс.
— Сердце не бьется, Костя. Да он и не дышит.
— Не дышит?.. — тупо повторил я.
Туман в голове вдруг развернулся в объемную картину: круги на воде (это круги посвящения, подсказали мне), божественный свет и шепот, перерастающий в громоподобный рев:
— Убей!
Я не могу противиться. Эта команда — часть меня, она струится по нервам, пульсирует в мозгу…
— Убей!
Я начал медленно поднимать «винчестер» — напротив стоял объект — девушка с широко раскрытыми глазами. Я ощутил себя клеткой организма, молекулой, песчинкой чего-то большого, доброго, заботливого и непостижимого.
— Убей!
Я послал импульс спусковому механизму.
Но девушка успела раньше. Локоть врезался в мою челюсть. Мир померк, погрузился в странный водоворот…
Я очнулся в реанимации. Воздух стерильной чистоты, мягкое ультрафиолетовое сияние, музыка для релаксации (шум прибоя, крики чаек), кафель, хром, зеркала…
Я в пижаме, на кушетке. Дверь открывается, и входит Кристина. Горовец и мужик в белом халате. Врач.
Я выпрямился. В районе четвертого позвонка мое движение отозвалось болью.
— Не напрягайся, — посоветовал Горовец.
— Пусть. — Врач бодренько приблизился к кушетке и ткнул меня кулаком в плечо. — Как самочувствие?
— Нормально. — Я заметил, что рана почти затянулась — в том месте пижама съехала, и виднелись рубцы. Догадываюсь: заживляющий гель. — Где мы?
— Подпольная клиника, — объяснил Горовец. — Доктора Кларка.
— Доктор Кларк — это я. — Мужик расплылся в благодушной улыбке. — По каталогам из Нордика монтируем и имплантируем любые железки. Вчера пришлось удалить из тебя вот эту штуку.
Он разжал кулак и протянул мне знакомую капсулу.
— Кларк — мой друг, — ввернулся Горовец.
— Сложнейшая операция, — продолжал доктор. — Хреновина проделала под твоей кожей лаз и подключилась к позвоночнику. Еще пара часов, и наступила бы фаза полного слияния. Тогда пришлось бы заменять спинной мозг, вызывать нейрохирурга… Тебе повезло, парень.
Я кивнул.
— Спасибо, док.
— Ты меня чуть не замочил, — упрекнула Кристина.
Я вспомнил. И потрогал щеку. Кларк правильно истолковал мой жест:
— Ты напичкан обезболивающим.
Боль действительно ощущалась только в позвонке.
— Давно я здесь?
— Сутки, — ответил Горовец.
— Сутки… — Я потрогал подбородок — щетина. — А Шурик?
Горовец нахмурился.
— Его нет.
Вчерашний день возвращался кусками, эпизодами.
— Кристина твою задницу на себе вытаскивала, — с гордостью сообщил шеф. — Как на войне.
— Где «винт»?
— Забрали, не волнуйся.
— Где шмотки?
— Реактивный мальчик. — Кларк довольно ухмыльнулся. — Комбинезон, ботинки, нижнее белье — в секторе химобработки. Содержимое карманов — в камере хранения.
Я встал, хрустнув суставами. Потянулся. Перед глазами вновь поплыли круги — я вытянул руку и ухватился за край кушетки, чтобы не упасть.
— Адаптация займет около восьми часов, — сказал доктор. — На, держи.
Я поймал пластиковую коробочку с горошинами таблеток.
— Нейростимулятор.
— Наркотик?
— Безопасная доза, — обиделся доктор.
— Сколько тут?
— Две пачки. По шесть. Прием три раза в день. Свободен.
Он проводил меня в комнату с ящиками-секциями. Под номером 18 хранились мои вещи. Я скинул пижаму, хлопнул по кнопке со значком стиральной машины, и хламида провалилась под пол — на дезинфекцию. Оделся. Пересчитал деньги, кубики с софтами и разложил добро по карманам. Бережно взял «винчестер», с умилением погладил каждый из четырех стволов и сунул оружие в кобуру. Сгреб яйцеобразные гранаты на липучках и прицепил их к поясу. Защелкнул на запястье браслет-мобильник. И шагнул в проем диагностического бокса. Проем затянулся герметической полимерной пленкой. Меня просканировали, просветили, сняли показания биометрического имплантата — и выплюнули в смежное помещение.
Всплыли обрывки сна: я в точно таком боксе, но абсолютно голый и в состоянии невесомости. Словно в утробе матери. Вспышка. Смена кадра. Я в операционной. С потолка опускается кибероид и колет меня инъектором. Я почему-то его не боюсь и даже не пытаюсь убить…
Я опять в реале.
Хотя, по правде, никогда его и не покидал.
Похоже, меня вытолкнуло в гостиную: мягкая мебель, видеообои с бразильской сельвой… и развалившиеся в креслах: Горовец, Кристина и Кларк.
— Садись. — Кларк указал на пухлый диванчик.
— Я постою.
— Как хочешь. — В руке доктора появилась коробка дистанционного пульта. — Итак, вы желаете сделать пластическую операцию?
— Не совсем; — возразил Горовец.
— Коррекция?
— Нет. — В разговор вступила Кристина. — Временные маски. Квазиживой полимер. Вы оказываете подобные услуги?
— Да. — Кларк на секунду задумался. — Оказываем. Но вы должны знать, что маска — симбионт человека, организм с определенным жизненным циклом. Как правило — от нескольких минут до нескольких лет. Чем больше возраст, тем выше цена.
— Это не опасно? — спросила Кристина.
— Нет. Но когда цикл завершается, маска умирает. Она течет, расползается. Малоприятное зрелище.
Кларк нажал клавишу на пульте. В воздухе сформировались лица — наши лица. Они постепенно приобрели объем, цвет и четкость. Стали головами, вращающимися вокруг собственной оси.
— У меня обширный каталог, — сказал он. — Можно изменить пигментацию. Монголоидный тип. — Движение пультом. Рядом с нашими рожами возник черноволосый китаец. — 408-я модель. Женский вариант. Лот 356.
Из призрачных нитей соткалась китаянка.
— Негроидный. Лот 561. Также богатый выбор подтипов: метисы, мулаты…
— Мне нравится, — сказал Горовец. — Хочу быть негром.
— Придется все тело перекрашивать в черный.
— Я куплю перчатки.
— Оригинальное решение, — похвалил Кларк. — Ваш выбор?
— Лот 561.
— Чудесно. Представитель одного из племен Нигерии. С такой внешностью лучше всего закосить под колдуна. У меня и шмотки припасены. Термин действия?
— Неделя. Думаю, достаточно.
Голографическая маска наплыла на лицо Горовца. Совместилась. Теперь это был другой человек.
— Она питается теплом вашей кожи, — сказал Кларк. — Вполне достаточно для ее обмена веществ.
Из подпольной клиники вывалилась отмороженная компания: здоровенный африканский колдун в разноцветной хламиде до пят, с посохом из баобаба в руке, украшенном страусиными перьями, и бубном с колокольчиком — в другой, с ожерельем из зубов орангутанга на шее и толстой сумкой на ремне (где он хранил волшебные амулеты и «дракулу» с запасными рожками), девушка-китаянка и австралийский абориген с бумерангом и «винчестером». Мы вышли из потайной двери на станции метро «Купаловская». И сели в монорельс до Могилевской зоны. Поезд начал разгон.
— Куда теперь? — спросил я. -
— Мне нужен комп, — сказала Кристина. — Теперь нас нет. Надо сделать новые идентификационные карты и стереть наши файлы в ДБЗ.
— Ты собираешься взламывать Департамент Безопасности? — не поверил я.
— Его филиал в Белополисе.
— Дура! Тебя вычислят, как два пальца…
— Я — бывший спецвир Ай-Пи-Аш, — перебила Кристина. — Специалист по виртуальной реальности, хакер в законе. И бывший агент самого Департамента. Приходилось ломать системы шестого-седьмого уровня секретности.
— А сколько же их всего?
— Семь.
Я заткнулся.
— Возле Быховского рынка есть точка, — продолжала Кристина. — Магазин картриджей и ди-ви-ди-дисков. А в подвале — бар с платными портал-кабинками. Можно снять и целую комнату. Зависнем на денек-другой.
— Это возле ресторана. «Франкенштейн»? — поинтересовался Горовец.
— Нет, «Франк» в Брестской зоне.
— Жаль. — Наш колдун облизнулся. — Вкусно готовят. Бухой был, не помню, как добираться.
Я вспомнил про жареные уши с майонезом и чуть не блеванул.
На станции «Могилев Северный» мы вышли в девять вечера. Поднялись до наземных горизонталей, тормознули такси и без проблем домчались до указанного Кристиной магазинчика. Было еще светло, но город уже укутывался неоном и электричеством.
— Здесь, — сказала Кристина.
Мы остановились перед одноэтажным зданием, на вывеске которого значилось:
КАРТРИДЖИ
ДИСКИ
ОПТОКРЕСТЫ
Чуть ниже висело объявление: «Апгрейдинг старых носителей. Оцифровка. Художественное оформление сайтов».
Мое внимание привлекла витрина: сотни желтых, красных, зеленых прямоугольников. «Марсианский Конфликт», «Чечня», «Мегапорт Каллисто», «Лучшие клипы этого года», «ДЖЭМ-СТЭП-ФАНКИ-ХИТС», «Рай зоофила» и т. д. К стеклу был приклеен плакат: худенький подросток с косичками-дре-дами жонглирует мячиками-мирами. Фон: синее море, сквозь которое просвечивают звезды и галактики. Под его ногами — россыпи картриджей и слоган: «Наш ответ Чедвику — реальности от «СИМОТИ».
Мы обошли здание и увидели ступеньки, ведущие вниз, открытые бронированные двери и скучающего вышибалу.
— Привет, Женя! — поздоровалась Кристина. — Пропустишь?
Кивнув, верзила извлек из кармана разодранных джинсов круглую печать и по очереди «проштамповал» ладонь каждого из нас. С Горовцом получилась заминочка.
— Ладно. — «Цербер» махнул рукой. — Если спросят — ты циркач. Клоун. Добазарились?
Шеф заскрежетал зубами. Я пихнул его локтем: не возбу-хай, Геша, не порти малину…
— Здесь тусуются любители вирта, — сказала Кристина, перешагивая через подростка в луже блевотины. — Кабель с портами вмонтирован в стену. Тебе выдают дешевую деку — нечто вроде плейера, только для мозгов, — и ты подключаешься — ловишь кайф. Картриджи хозяин покупает наверху, их названия в каталоге-таблоиде. Плюс обширный выбор наркоты.
Коридор казался бесконечным. По обе стороны валялись тела — в основном мальчишки и девчонки, малолетки, иногда бородатые, заросшие мужики, реже — муты из радиоактивных пригородов, облепленные проводами и шлангами с зажатыми в кулаках коробочками-деками… В воздухе витал стойкий запах какой-то дряни. Я не мог определить — какой.
— Шмаль, — констатировал Горовец.
Большинство клиентов лежали лицами вверх. Глаза стеклянные, погруженные в себя. Да, внутри человека — целая вселенная…
— Домашние системы не такие, — заметил я.
— Верно. — Кристина свернула за угол — там нас поджидали очередные ступеньки и пары едкой, приторно сладкой гадости. — Все вписано в дизайн. В квартирах дека обычно под полом. Сдвигаешь паркет или плиточную секцию и — вперед, в неведомые страны…
Мы наконец-то достигли зала. Хоть топор вешай — кондиционеры давно сдохли. Притон… Но здесь уже поприличней — порты в столиках, фанаты цивилизованно сидят, пристегнутые к креслам. Некоторые догадались врубить затемнение, окружив себя цилиндром черноты.
— Есть и кабинки, — сообщила Кристина. — Для завсегдатаев.
— Я рад за них, — буркнул Горовец.
Те посетители, что были в здравом уме и трезвой памяти, дружно пялились на нас. Я чувствовал — Горовца это раздражает.
Кристина подошла к стойке.
Бармен — невзрачный мужчина с искусственными волосами соломенного цвета — приветливо улыбнулся, обнажив два ряда акульих зубов. Нет, по размеру они были вполне человеческие, но форма…
— Привет, Игорь!
— Я тебя знаю? — удивился бармен, настороженно косясь на Кристину и взбивая коктейль.
— Лицо — нет, — сказала Кристина. — Голос помнишь?
— Вряд ли.
За его спиной шевелилась фрактальная заставка таблоида. Панель управления была выведена на зеркальную поверхность стойки. На специальных полочках, окаймлявших экран, зеленели, краснели и желтели батареи картриджей. Деки, вероятно, хранились в особых нишах.
— Тебе нужна дека? — любезно осведомился Игорь. — Десятка в час. Никаких «запишите на мой счет» — с кардерами я не имею дел. Выбор реальностей по таблоиду. У меня есть любая дрянь — в том числе и новые турецкие «колеса». Свободных столиков нет.
Он повернулся к очередному клиенту — муту с телескопической шеей, утратив к Кристине всякий интерес.
И тогда на сцене заблистал Горовец.
— Эй! — окликнул он бармена. — Знаешь, что у меня в сумочке?
— И не догадываюсь. — Ловким движением Игорь отправил бокал заказчику. — Тамтам?
Горовец сунул руку в «котомку», и через секунду бокал брызнул стеклом и оранжевой жидкостью, так и не доскользив до цели. Спустя мгновение (которое никто не уловил) донесся звук выстрела. И тут же взорвалась одна из полок с картриджами. Для большинства присутствующих три этих момента слились воедино, я же умудрился воспринять их по отдельности — как кинопленка, которую прокрутили покадрово.
Игорь дернулся. Затем медленно оглянулся, чтобы оценить произведенные «колдуном» разрушения.
— Две с половиной штуки. — Его башка работала словно компьютер.
— Не отвлекайся, — посоветовал Горовец.
— Хватит, Геша. — В голосе Кристины прорезалась сталь. — Не пугай бедняжку.
Я вдруг засомневался, кто же из нас лидер.
— Ладно, ладно. — Игорь стал нервно жестикулировать. — Не буяньте. Чего вам?
— Игорь, — ласково шепнула Кристина. — Расслабься! Забыл, кто тебя пристроил в эту кормушку?
— Кристи?
— Тс-с.
Я прекратил чесать затылок (рука так и тянулась к «винчестеру») и незаметно приблизился к шефу — вдруг еще что-нибудь выкинет? Но Толстый больше не дергался.
— Так бы сразу, — обиделся Игорь. — А то за пушку…
— Мы по делу, — перебила Кристина.
— Налить?
— Нет.
— А мне пива, — сказан я.
— Водки, — попросил Горовец. — Сто пятьдесят.
— Какой?
— А что есть?
— «Доброе утро».
— Название зловещее. A-а, давай.
Игорь отмерил дозу. Затем подвинул мне кружку с пенной шапкой:
— «Балтика». «Тройка».
— Сойдет. — Я отхлебнул.
Горовец опрокинул свою порцию. Без закуски. Занюхал рукавом балахона. Ударил в бубен и успокоился.
— За счет заведения, — хмыкнул бармен.
— Ты это… извини, — вдруг растрогался шеф. — Мы возместим…
Игорь отмахнулся.
— Забудь. Мелочи…
— У нас проблемы, Игорек, — сказала Кристина. — Надо поговорить. В «каморке».
Таблоид разомкнулся вместе с целой секцией стены, пропуская нас в тесную комнату, обклеенную постерами и заваленную всяким барахлом: упаковками из-под саморазогревающейся жрачки, пустыми бутылками, кабелями, мотками проволоки, платами… Из мебели — кресло, шезлонг, холодильник и две колонки по тридцать ватт. Я поискал глазами что-нибудь вроде пульта или усилителя — ничего похожего не наблюдалось. Пол устилали многочисленные открытки, плакаты, листовки оппозиции.
— Ты слышал о биопортах? — спросила Кристина.
— Конечно. — Игорь уселся на колонку. — Инфосфера — сенсационное открытие белорусских ученых. Гигантский шаг в области сетевой и развлекательной индустрии. «СИМОТИ» и Чедвик разорятся.
Кристина достала имплантатор. Пока она рассказывала, бармен недоверчиво хмурился, теребил бородку, но не перебивал. Я допил свое пиво и поставил кружку на холодильник.
— Мы хотим улететь, — закончила Кристина. — Скоро весь Агломерат будет наводнен подключенными зомби.
— Факт, — вздохнул Горовец.
— Для этого нужны и-карты. Мне и моим друзьям. Билеты по ним я закажу сама.
— Не вопрос. — Игорь хрустнул суставами пальцев. — Проще простого. Завтра вечером ты их получишь. Все?
— Нет. — Кристина покачала головой. — Легко не отделаешься. Я должна убрать все данные о «собачниках». Стереть. Я не справлюсь без мощной «железки» с доступом к Сети. И без софтов.
— У меня есть кубики Марченко, — вспомнил я.
— Отлично! Пригодится.
Игорь наклонился вперед.
— Короче. Чего ты хочешь?
— Пусти меня в Болерную. Я залягу там на пару дней.
— Нельзя, — возразил Игорь. — Это сквот. Территория «отстойников».
— Помойников, — передразнила Кристина. — С ними можно договориться?
— Я бы не стал пробовать.
— Пропусти, — настаивала Кристина. — Больше ничего. Через два дня я звякну на твой мобильник. Ты нас выпустишь. Отдашь и-карты. Сказка завершится хэппи-эндом.
Бармен колебался.
— Ну?!
Горовец кашлянул.
— Желаю успеха. — Игорь расшвырял ногой бумажный хлам — под ним оказался люк. Из рифленой крышки выскочил маховик. Игорь крутнул его и сдвинул крышку в сторону — та заскрежетала по бетонному полу, поднимая тучи пыли. Под нами открылась узкая, выложенная кирпичом шахта, утыканная ржавыми скобами. Пахнуло канализацией.
— Глубоко, — заметил Горовец.
Основание шахты терялось во мгле.
Первым полез Горовец. За ним — Кристина. Я замыкал цепочку. Игорь, послав воздушный поцелуй, задвинул крышку на место.
— Где мы? — спросил я.
В абсолютной темноте приходилось шарить ботинком по скользкой изогнутой стене, выискивая скобы.
— Забытый Белополис. — Голос Кристины был глухим. — Не то бункер, не то заброшенная ветка метро. Диггеры говорят, что отсюда проложены туннели к берегу Днепра. «Отстойники» называют свои владения Болерной.
— Кто такие «отстойники»?
— Неформалы. Нелегалы. Те, у кого нет документов, имен, фамилий. Вроде отшельников. У них свой мир.
— Секта?
— Сквот. У них есть «железо». Они чистят банки и корпорации. Часто пользуются чужими кредитками. Все необходимое заказывают по пневмопочте. Кое-что для них достают диггеры. За плату, разумеется.
— И чем же они платят?
— У них есть парники. Там выращивают коноплю.
— Ясно…
Колодец кончился. Как обрезало. По вмурованной в его основание лестнице мы спустились на огороженную металлическую площадку, прилепившуюся неизвестно к чему. Я спрыгнул на нее последним.
Нас окружало подземное коммуникационное царство. У меня возникло ощущение, что я попал в пищевод: трубы, кабели, трапы подобно кишкам вертикально уходили вниз. Это смахивало на каньон, только замкнутый, ограниченный. С неба (нет, потолка) на длинных проводах свисали гроздья ламп, они тянулись к перспективе — туда, где скрещивались линии городских артерий. Но света не хватало, он таял во мгле — той, что застилала дно. И где рождался новый звук — шелест лопастей коптера.
— Оружие на пол! Руки поднять! — рявкнули в мегафон.
Эхо повторило команду несколько раз.
Мы подчинились.
Машина зависла в метре над площадкой — изящная пластиковая стрекоза. Она словно была повсюду — шелест гулял по гулкому пространству Болерной…
Наш «люкс» пристроился к толстенному утилиткабелю — три метра в обхвате. Деревянный сарайчик в стиле «ласточкино гнездо» местные обитатели приклеили к изоляции какой-то гадостью — кажется, быстросхватывающей смолой. Напротив высилась ирреальная конструкция, внутри которой двигалась платформа лифта. Туда был перекинут веревочный мост. Раз в день я ходил за «покупками», которые Кристина заказывала в сетевых маркетах: перебирался на «вышку», со скрипом возносился на один уровень и по водопроводной «кишке» шагал к секции пневмопочты, забирал жрачку с пивом и — назад тем же манером.
Сквот принял нас. Мы заплатили нехилую пошлину — и нам вручили пропускные жетоны — старинные серебряные монеты.
Кристина пропадала в Сети часами. Когда выныривала — отчитывалась о своих подвигах.
Яркое воспоминание: мы сидим и пьем пиво. Горовец уныло звякает бубном.
— Я взломала сервер в Кашмире. Атаки веду оттуда. — Кристи разделась до нижнего белья. Очень жарко, вблизи проходит теплотрасса. Выглядит девчонка соблазнительно — я даже позавидовал Максу, хотя глупо завидовать мертвым. — У Марченко крутые софты. Он их сам писал?
— Без понятия. — Я хлебнул «Любаньского». — Вроде покупал где-то.
— Послушайте, — взмолился Горовец. — Как насчет плана, а? Что дальше? Ну выгорит с Департаментом. А потом?
— Я заказала три билета на орбиту. Дзен-Трансо расширяется — им нужны рабочие. Легко затеряться. Корабль стартует с гомельского космодрома.
— Я не про то.
— А-а… — Кристина задумалась. — Есть вариант. Сильнейшая хакерская группа на планете. «Культ мертвой коровы-2». Они знают об Инфосфере. И готовы сражаться. На Дзен-Трансо нас будет встречать их человек. Его ник — Пеленгатор.
Я много думал в те дни. Часто вспоминал Шурика. Люк на границе сквота «отстойников» — это нож. Он отрезал меня прошлого от меня настоящего. Отрезал мир Белополиса. Я ведь в принципе мог остаться, жить здесь, в пещерном оазисе, найти себе бабу, нарожать детей и мечтать на старости, что полчища внуков, вооружившись, выйдут наружу и разберутся с захватчиками. Или превратятся в морлоков — как у того писателя, Уэллса. Но не сразу — минуют тысячи лет. Или кибероиды сами заявятся — потравить «тараканов».
Нет, драться надо сейчас.
Нам.
Кто на что учился… Судьба, Костя.
Вот я лежу на грубо оструганных досках. Храпит Горовец. Наверху уже давно ночь. Кристина в «карнавальной маске», пальцы в сенсорных перчатках слабо шевелятся. Она ТАМ.
Я хотел бы заглянуть в миры Чедвика. Хотел бы жить как человек — в квартире, с удобствами, с модным домашним виртом. Даже без него — плевать. Но чтобы никто не лез с биопортами, чтобы лифты не падали, когда за тобой смыкаются створки кабины, чтобы не носить постоянно пушку и не бояться каждого встречного.
Знаете, в детстве у любого человека свои страхи. Мой кошмар без наворотов. В нем нет пауков, гигантских пиявок, чудовищ и вампиров. Там даже не катается кровавый велосипед и не бродит Фредди. Я попадаю в город, а там все — соседи, прохожие, друзья, родственники, понимаю — ВСЕ, — охотятся за мной. Враг вездесущ. Некуда бежать…
Я полечу. На орбиту, на Марс, к звездам — куда угодно. А если потребуется — опущусь на Землю. В город врагов. Главное — «винт» в кобуре. И друзья. Я не имею права убегать — Шурик не убегал.
Горовец дернулся. Перевернулся на бок. В сумраке мерцает полотнище плазменного дисплея.
Где-то шелестит коптер.
Где-то течет вода.
Струится информация.
Вчера.
С каждой секундой Инфосфера распространяется. И человеческое «вчера» отступает. Надеюсь, не навсегда.
Мне приснился сон.
С обеих сторон — скалы. Ущелье. Я вижу себя — в тунике, в бронзовом шлеме, с коротким мечом в руке. Закат отражается в доспехах. Со мной еще триста воинов — лица напряжены, в руках копья. Лучшие бойцы Спарты. От них не останется ничего, кроме надписи на камне.
А издалека, с моря, уже накатывает волна агрессоров.
Их стрелы заслоняют солнце.
Анна Богданец
ПЛАНЕТА КАМЕННЫХ ДРАКОНОВ
Шаттл опустился на убогий, даже незабетонированный аэродром, как подбитая курица, запрыгал по ухабам и кочкам и затих возле плоских административных зданий, подняв облако оранжевой пыли. Эта мельчайшая пыль проникала здесь повсюду, забивала глаза, нос, кожные поры, выводила из рабочего состояния аппаратуру и делала практически невозможной жизнь в долинах планеты Надежда Непокорных.
Я, принц Раимчик бен Лазарус ибн Иегуди, выделяющийся среди первопоселенцев гордой осанкой, проницательным усмешливым взглядом и, пожалуй, более опрятной, чем принято на дальних трассах, одеждой, смешавшись с толпой пионеров, сошел по шаткому скрипучему трапу на почву нового мира. И погрузился в шелковистую терракотовую пыль почти по щиколотки.
Представители местных властей выстроились вдоль края летного поля. Примерно каждый второй держал в руках небольшой яркий плакатик, нарисованный едва ли не от руки, с названием поселения и списком специалистов, в которых оно нуждалось. Дублируя информацию, они еще и выкрикивали на разные голоса краткий курс истории, экономики и географии своего поселка. Постепенно вокруг них образовывались кучки желающих начать новую жизнь на малоосвоенных территориях Конфедерации,
По большому счету мне было все равно. Для решения моих целей и задач, которые поставила передо мной Верховная Администрация Конфедерации с согласия отца моего, короля маленькой, но очень просвещенной монархии Зирин, Иегуди бен Исмаил ибн Иса, подходило любое начало. Как агент отдела Чрезвычайно Критических Ситуаций я наделен самыми широкими полномочиями…
Я огляделся вокруг и уверенно зашагал к девушке, глубоким контральто выкрикивающей нараспев: «Форт Бастард! Форт Бастард! Сельское хозяйство! Животноводство! Фермеры! Биологи! И химики!»
Я подивился чудному названию и усмехнулся про себя. Но девушка даже в своем варварском наряде, состоявшем из широкой пестрой юбки, кожаных штанов, грубых сапог на высоких каблуках со втулкой для прикручивающихся шпор и блузки, завязанной узлом на голое тело, была на диво хороша.
Копна ее медно-красных волос, перехваченных кожаной ленточкой, вилась мелкими колечками вдоль лица. Высокие упругие груди выпирали из выреза рубахи. Правильные и подвижные черты лица выдавали натуру свободную, открытую и гордую. Небольшая ладная фигурка выказывала ловкость и силу. Я мысленно поаплодировал местным евгеникам.
Засучив рукава и подоткнув юбку, туземка сноровисто помогала обширной семье переселенцев погрузить немалый багаж в полугрузовой автобус и разместиться на узлах и контейнерах поудобней.
Хоть все СМИ призывали новопоселенцев брать с собой груза поменьше, гарантируя всем по прибытии на место необходимый набор стандартных удобств, — эти явно были не из доверчивых простачков. Грузовичок уже был забит под завязку, а на оранжевой земле оставалась еще порядочная куча разного домашнего скарба. С ангельской улыбкой наша сопровождающая обратилась к почтенной матроне килограммов этак на сто тридцать, которая по-хозяйски перебирала бабушкины баулы и дедушкины кофейнички:
— Может, лучше все это оставить здесь?
— Зачем? — хмуро буркнула груда сала и ветчины.
— Администрация Космопорта сама направит это на утилизацию. Нет смысла тащить с собой такое количество ненужных вещей.
— То есть как это? — На свинячьем рыльце мелькнуло нечто вроде удивления. — Бросить здесь столько добра?! Чтобы это потом кому-то досталось? Просто взять и так вот бросить? Думаете, если мы прибыли издалека, то порядков не знаем?! Закон на нашей стороне!
— Очень хорошо. — Лицо туземки оставалось совершенно невозмутимым.
Очевидно, местные власти отлично разбирались в том, кого посылать на вербовку: ни тени неудовольствия, раздражения или возмущения.
— Тогда ваши вещи поедут вторым рейсом. Первым мы отправим людей — они вымотаны перелетом.
А улов у сего ловца человеков был хорош: несколько здоровых парней, две семьи с ребятишками и женщинами, способными рожать, и одинокий холостяк, то есть я.
— А кто все это будет караулить? Есть здесь полиция?
— На Надежде Непокорных нет штатной полиции, — снова очень вежливо пояснила рыжая девица. Терпение явно было одной из добродетелей пионеров данного мира. — Преступность здесь крайне низка. Но командный центр Космопорта может понаблюдать за вашим имуществом.
— Вот еще! — хрюкнула астронавтка. — Знаю я эти ваши железяки — то плата полетела, то микросхема барахлит! А вещички-то потом тю-тю! Из-за этих перелетов и так уже кучу добра растеряли! Я сама здесь останусь и за всем присмотрю. А вы давайте, чтоб недолго там! Ночи у вас здесь как? Не слишком холодные?
— О нет, — улыбнулась девушка. — Ночи здесь вполне комфортные.
Девица нравилась мне все больше. И я напористо, некоторым бы показалось, что и нагловато, направился к кабине и занял место рядом с шофером. Красотка одним махом запрыгнула на высокое сиденье. На губах ее блуждала полуулыбка человека, которому не дали от души рассмеяться. С той же улыбкой, приятно оттенявшей ямочки на щеках и родинку над верхней губкой слева, она искоса взглянула на меня:
— Благородный господин, может быть, уступит место в кабине одной из дам?
— Благородного господина укачивает в наземном транспорте, — с такой же преисполненной кротости и доброты улыбкой отвечал я. — А дамам будет несравнимо удобнее в обществе своих детей и мужей…
— Ну, как хотите, — не стала дальше спорить с нахалом девушка.
Очаровательная головка чуть наклонилась к плечу, крепкая ручка уверенно врубила зажигание и передернула передачу, стройная ножка в сапоге грубой кожи твердо надавила на газ, и мы покатили покорять неизведанные пространства…
Космопорт располагался в глубокой долине, совершенно справедливо именуемой Морем Пыли. Одна Таннит-многогрудая ведает (да не кончится молоко во всех восьми ее грудях во веки веков), почему первопоселенцы выбрали для первой остановки именно это неудобное во всех отношениях место. Сейчас же население предпочитало жить поближе к предгорьям, где климат был не такой сухой и с гор постоянно дул ветерок, не позволяющий скапливаться пыли.
Мы ехали по широкой оранжевой низине, постепенно повышающейся в направлении розовеющих на горизонте гор. Кое-где долину начинали перемежать невысокие сглаженные терракотовые холмы и овраги.
В этом мире теплого оранжевого светила Глэтч преобладали красные, охристые, кирпичные тона и все их оттенки. От пронзительно-канареечных (в заросших местной травой ложбинках) до густо-винных и пурпурных (в тени плоских продольных увалов). Как ни странно, эти цвета не раздражали и не резали глаз, а пейзаж не казался пугающим или зловещим. Невидимая глазу пыль сглаживала и поглощала все яркие лучи. И мы словно плыли в бокале дорогого вина.
Планета напоминала мне Ёс, на которой мне приходилось бывать до времени Большого Бума. И, оглядываясь вокруг, я вспоминал охряные скалы Марокко, багровеющие на закате. Или полупустыни Аризоны с их марсианскими видами. Судя по всему, планетарным техникам пришлось поработать здесь совсем немного…
— Меня зовут Раимчик бен Лазарус, — без долгих околичностей представился я.
Простота этикета — также одно из достоинств новых миров. Я путешествовал под своим настоящим именем. Вряд ли кто-либо здесь слыхивал о королевстве Зирин, об Отделе Чрезвычайно критических ситуаций или обо мне…
— Я Амелинда рен Бассет, то есть из семьи Мелиссы, Тобиаса и Джекстера Бассетов.
— Как это?
Перед перелетом Клара (мой корабль и спутница жизни) наводила справки и информировала меня, что на Надежде Непокорных существуют разные формы браков, и коллективные в том числе. Что обусловлено недостатком женщин. Но одно дело — знать об этом, а другое — сидеть вот так, запросто, и болтать с отпрыском такого семейства.
— У меня два отца, а у мамы два мужа. Было три, но папа Клаус умер…
— Сколько же в вашей семье детей?
— Двадцать один! Мама часто рожает близнецов, поэтому многие хотят на ней жениться. И на моих сестрах тоже!
О чадолюбие и многоплодие! Мне вспомнились дни благоденствия патриархов времен Массума-ах-Рави. Меня так и подмывало спросить, как же обстоят дела на брачном фронте у самой Амелинды, но ответ напрашивался сам собой. Она еще не замужем — назвала фамилию родительской семьи. Но либо это чистая случайность, либо вопрос нескольких дней. В новых мирах девушки созревают рано…
— А кто вы по профессии?
— У меня много профессий, — отвечал я, и это было действительно так. — Я могу работать биологом, генетиком или биохимиком, к примеру.
— О! — воскликнула Амелинда. — Нам очень нужны и те, и другие, и третьи! Неквалифицированных специалистов у нас хватает. А вот образованных… редко сюда заносит. Хотя мы предоставляем все условия — не хуже, чем в научных центрах! Да! Община готова нести любые расходы, потому что старейшины осознают значение перспектив!..
Несмотря на важность излагаемых для меня пропагандистских моментов, Амелинда внимательно следила за дорогой, покрытой пластикатом лишь в один слой, и мягко объезжала ухабы и выбоины. Водителем она оказалась отменным — аккуратным и обстоятельным. Впрочем, как и рассказчиком. И мы несколько часов скрашивали друг другу путь, надеюсь, не без взаимного удовольствия, разговорами о погоде, о природе, о нравах, обычаях и забавных особенностях данного мира.
В общем-то и до приезда я знал немало. О преимущественно аграрной ориентации Надежды, о населенности ее выходцами из южных горных областей планеты Гордячка, где процветали межклановые войны и культ кровной мести. Мужчины, улетая на новую родину, поклялись не брать в руки оружия. И, насколько мне известно, истово выполняли эту клятву — преступность на Надежде была одной из самых низких в этом секторе Галактики.
Кроме того, я узнал, что предчувствия меня не обманули и Амелинда обручена с прекрасным парнем из соседнего форта Сент-Яго (всего 50 миль севернее). Он отличный геолог и химик, у него своя лаборатория. И он живет довольно обеспеченно, выполняя заказы от нескольких фортов. Но Амели пока не хочется бросать своих лошадей, разведением которых она всерьез увлечена, а Тимоти не представляет жизни без своих гор и рудных жил.
— Я бы хотел поближе познакомиться с вашим… э-э-э… другом! Для меня он — большая удача, если я буду разворачивать здесь лабораторию. Я хотел бы поближе узнать человека, который знает не понаслышке, как я, местные условия…
— Ничего нет проще, благородный господин! — просто отвечала Амелинда. — Он жить без меня не может, и мы видимся каждую неделю. Думаю, вы подружитесь — он тоже очень образованный!
— Может быть, на первых порах я поработаю как его помощник? Как вы думаете — это будет рационально?
— Но Форту Бастард тоже нужны специалисты! — Амелинда дернула руль вправо. — И вы уже дали обещание, согласившись ехать к нам!
Ого, как у них здесь все, оказывается, строго! И киска умеет не только ласково мурлыкать, но и показывать коготки.
— Боюсь, меня неправильно поняли, — как можно убедительнее промямлил я. — Я не отказываюсь от своих обязательств в отношении Форта Бастард. Просто мне хотелось бы работать как можно интенсивней и использовать все ранее накопленные знания и опыт.
— Ну, пусть будет так, — согласилась Амелинда. — Но работать вы все равно будете у нас!
— Кроме того, это поможет мне избегать разного рода опасностей…
— Благородный господин чего-то боится? Надежда Непокорных одна из самых безопасных планет, освоенных человеком. Ничего опасней моей рассерженной мамы здесь нет. Но господин может ее и не сердить…
— Не может быть, чтобы местные флора и фауна…
Амелинда резко перебила меня:
— Сохранившиеся после работы планетарных техников флора и фауна никак не реагируют на присутствие человека. Мы не вмешиваемся в экологию планеты, а встраиваемся в нее. Мы абсолютно нейтральны в отношении друг друга. И стерильны.
Признаться, как ученый я не очень верю агитационным демаршам.
— А как же Каменные Драконы? — Я несколько обострил ситуацию, сознательно идя на небольшое столкновение.
— Ах, и вы уже слышали об этом. — Носик Амели недовольно сморщился. — Вот из-за таких вот сказок и снижается поток поселенцев на Надежду Непокорных! Их уже транслируют по ближней связи?
— И по дальней тоже. Как предупреждение туристам и переселенцам. А сами вы с ними сталкивались?
Лгать открыто Амелинда не привыкла. На ее лице отразилась внутренняя борьба, и она сказала мне полуправду:
— Сама я не видела ни одного. И рада верить в то, что это просто легенды. У каждого мира должны быть легенды. И у самого нового тоже, правда? Без мифов люди не укореняются в новой почве…
Я бы тоже с радостью поверил в то, что это бабушкины сказки. Но бабушкины сказки не уничтожают человеческие поселения. Подчистую.
— Что же это за злосчастный Форт Вирджинс?
— Ох, до чего же вы любопытный! И откуда это вы все про нас знаете?
— Но я же все-таки биолог. И оригинальные формы жизни меня очень интересуют. — Это тоже была почти правда.
— Форт Вирджинс засыпало каменными глыбами величиной с дом за неделю до вашего приезда. Никто из поселенцев не спасся. Точных сведений о том, что произошло, у нас нет. Связь оборвалась в самом начале… предположительно из-за грозы… или лавины…
— Хубал всемогущий! Какое несчастье! — Надеюсь, мои слова прозвучали не слишком фальшиво.
Собственно говоря, это и было целью моего путешествия. Неклассифицируемое происшествие с человеческими жертвами, пусть даже и в отдаленном поселении, послужило причиной активации агента по Чрезвычайно Критическим Ситуациям. То есть меня. Администрация Конфедерации не имела точных сведений о масштабах бедствия, поэтому не рискнула вмешиваться в происходящее официально.
Для таких случаев у нее всегда была наготове пачка туалетных салфеток — агентов спецназначения. При выдаче пособий и поощрений Администрация Конфедерации проявляла завидную скромность и сдержанность. Но когда что-то угрожало благополучию правящих Больших Домов, события разворачивались мгновенно. А опыт истории подсказывал, что опасность кроется не во дворцовых заговорах метрополий, а приходит исподволь, с периферии, начинаясь с маленьких незначительных волнений.
Как и во всех экстренных случаях, я и теперь получил приглашение «попутешествовать», минуя обширный бюрократический аппарат и без всякой пластикатовой волокиты.
Я достаточно свободен во времени и средствах. Титул Младшего сына Большого Дома Ицхрави делал весьма проблематичной перспективу обретения мною короны Зирина. И в отличие от моих старших братьев Исмаила, Джабраила и Даниила, помогавших отцу в управлении нашим хлопотливым королевством (да увидят они воочию Таннит при жизни своей), я был больше предоставлен самому себе. Я мог заниматься своим образованием и выбирать любую карьеру, не роняющую достоинства Дома Ицхрави. Связи и средства, предоставленные поначалу отцом, открывали передо мной множество дверей и возможностей. Со временем я преумножил богатства нашего Дома. И хотя официально все имущество числилось принадлежащим моему отцу, да превратят Таннит и Хубал его дни в года, я мог жить в свое удовольствие и ради своих интересов.
Я специализировался на квазиморфной биологической активности: не стандартных, скажем так, формах жизни и связанных с этим явлениях. Как внештатный сотрудник Администрации я привлекался для решения разного рода деликатных проблем. Моя относительная свобода позволяла мне выбирать случаи более или менее близкие моим интересам. А независимость в денежных и служебных вопросах помогала судить о некоторых вещах непредвзято и без всякой политики.
Вот и теперь эти Каменные Драконы, объявившиеся невесть откуда в патриархальном сельскохозяйственном мирке, крайне заинтересовали меня сочетанием некоторых несочетаемых в их описании черт.
Из отчетов, поступающих в Центр Биологических Исследований со всех концов Ойкумены, компьютеры отсеивали нужную информацию и сортировали ее по отделам и специалистам. В наш отдел поступала информация о формах жизни, опасных для человека и его хозяйства. Зачастую нашу деятельность представляют себе как непрерывную цепь побед над устрашающими монстрами и смертельными вирусами. Естественно, в нашей практике бывают и такие случаи. Но чаще всего — это обычная рутинная работа по улаживанию всяческих недоразумений между видами живых существ, требующих скорее навыков квазибиолога, ксенопсихолога и дипломата.
Получив первое сообщение о Каменных Драконах, мой шеф перечитал его несколько раз и заявил, что это невозможно и в докладную записку вкралась ошибка. Но мне вся стилистика поведения КД казалась странно, неуловимо знакомой. И после недолгих размышлений я изъявил желание лично перепроверить информацию.
В отчете же говорилось, что Каменные Драконы состоят из несвязанных между собой каменных глыб величиной от нескольких сантиметров до нескольких метров. Передвигаются они по воздуху, питаются человеческим мясом и желают поработить мирную планету Надежда Непокорных, расположенную где-то на краю освоенных земель.
Меня снабдили необходимыми карточками золотистого полупрозрачного пластиката, верная и надежная моя Клара всегда была «под парами», и я отбыл, как всегда, на неопределенное время и с неопределенными полномочиями «разобраться во всем на месте». На ближайшей к Надежде планетке, которая называлась, кстати, Возможность, я пересел на грузо-пассажирский лайнер и смешался с толпой переселенцев, коммивояжеров, чиновников и ремесленников. Клара следовала за мной на некотором отдалении, ворча себе под нос нечто о горе-конспираторах. Через встроенный в сосцевидный отросток черепа микрофон я отчетливо слышал ее воркотню.
Сейчас чудесная моя помощница и подруга парила на стационарной орбите на высоте восьмисот миль от поверхности Надежды, надежно экранированная от квазарных радаров обнаружения.
Форт Бастард поразил меня контрастом между патриархальными устоями в этике и морали, простотой обращения жителей и уровнем предоставляемого комфорта. Пусть говорят бывалые искатели приключений, что их уже ничем удивить невозможно. Я же никак не устану удивляться парадоксам новых миров. На Надежде Непокорных общинный уклад жизнедеятельности и управление в виде Совета общины весьма гармонично сочетались с самыми новейшими достижениями технической мысли.
Так, мне сразу же, как и всем остальным, был предоставлен отдельный молодой, только что отпочковавшийся от Материнского кластера Дом, работающий от Внутреннего Источника Энергии (то есть практически вечно). На квазарный коллапс или временную аномалию он не был рассчитан. Но при желании владельца мог стать меньше или больше, разделиться на комнаты, отрастить другую мебель и утварь, закопаться в землю или переплыть реку. Прекрасное жилище для новых земель! Мы, жители обширных метрополий, намного более консервативны в своих вкусах и взглядах.
На другой день, решив, что я уже достаточно выспался и отдохнул, член Совета общины Гарольд Джон Байрон-младший связался со мной по холофону и возник посреди моей гостиной в полный рост, как живой.
— Если вы не возражаете, достопочтенный, я бы мог показать вам вашу лабораторию, — прогнусавил он, не вынимая изо рта длиннющей вонючей трубки (местный табак еще оставлял желать лучшего). — Да и поспрошать вас кое о чем желательно…
— О чем, например? — Я вежливо поклонился крепкому старику.
— А вдруг вам чего-либо не того покажется в нашей глухомани? — неопределенно покрутил головой Джон Байрон. — Так, может, чего раздобыть бы не мешало… В других фортах или, скажем, на Дальней Канберре…
Почтенный патриарх с белой бородой, какой я не видал, пожалуй, уже лет пятнадцать, бодро сопровождал меня по небольшому, тысячи на две населения, Форту к куполообразной постройке, отдельно стоящей на небольшом возвышении. Несмотря на довольно ранний час, жители попадались нам навстречу редко. Джон Байрон охотно пояснил, что они все на полях, или на пастбищах, или на летних дойках — повыше в горах.
— Работать мы начинаем рано, — многозначительно произнес достойный старец.
За легкой беседой мы незаметно подошли к месту моей будущей работы. Джон Гарольд приложил свою могучую длань к именному замку входной двери, та разъехалась в стороны — и я замер на месте с открытым ртом.
Приборы и реактивы в идеальном порядке выстроились на рабочих столах и полках. Компьютерная сеть высокой мощности, судя по подведенным оптическим кабелям, только и ждала вводной информации. Рефрижераторы и центрифуги, ней-трон-нейтринный анализатор и (Хубал Валаахам!) моя мечта, которую я до сих пор не мог позволить себе из-за дороговизны, — временной ускоритель! При нашем появлении приветственно загудела невидимая вентиляция, указуя причину стерильной чистоты.
— Во славу Таннит! Кто же оснащал вам лабораторию?
— Да был тут у нас один умелец из местных. — Джон не спеша опять раскурил свою трубочку. Мое изумление явно пришлось ему по вкусу. — Жаль только женился вот в другой форт.
— Но средства?! Это же все огромные затраты!
— А коли не пить да не воевать, много денежек экономится… — Гарольд с хитрецой прищурил один глаз и покосился на меня. — А тут вот у нас, — он открыл одну из анабиотических камер, — мышки искусственные для опытов. И мушки есть. Оно, конечно, подешевле, чем натуральные, и органов кой-каких у них нехватка. Но Пол говорил, что для генетики вполне подходяще. Но если что не так, мы и облизъян выпишем, макак там всяких… Кошек, да собак, да коров, да лошадок, слава тебе Йаху, у нас пока и своих хватает…
— Прекрасно, прекрасно! У меня просто руки чешутся приступить к работе. Для начала я разберусь, чем занимался Пол, что он считал первоочередными задачами для Форта Бастард, выслушаю мнения старейшин и начну… В таком месте с таким оборудованием будет просто грех плохо работать.
— Это вы правильно вот сказали, мистер Раимчик! — с чувством поддержал меня Джон. — Давайте-ка перекодирую я двери на вашу ручку — и пойду своим коровкам хвосты-то покручу!..
Уже спускаясь к поселку, бодрый патриарх обернулся и на ходу помахал мне рукой:
— Только как жениться задумаете, вы уж кого-нибудь из наших красоток выбирайте! А то сильно нам Ученого в поселке не хватает!..
Клянусь доходами моей семьи, если бы мне понадобился горох именно Бренделя, я чувствую, у меня бы он появился не позднее чем через неделю… Вот тебе и занюханные окраины Хаос знает чего! Как же часто я забываю, что информационный поток распространяется все более равномерно.
Меня так и подмывало опробовать портативный ускоритель времени немедленно. Но я поборол свой азарт и принялся терпеливо разбирать архивные записи и лабораторные журналы, доставшиеся мне по наследству. Интересный был парень, надо заметить… Обязательно свяжусь с ним при случае и переговорю лично.
Когда я с помощью Клары ознакомился с набранной базой данных, отчетами и результатами экспериментов — дух у меня захватило. Я отсоединил компьютерные вводы, подключаемые непосредственно к центральной нервной системе через носовые проходы (на мой взгляд, куда более эстетично, нежели дырки за ушами), и они, тихо зашипев, скрылись в своих гнездах. Я же какое-то время просто сидел, раскачиваясь на лабораторном стуле.
Работы тут хватило бы на несколько исследовательских институтов. Поле деятельности было практически безграничным. Проявить себя как ученого можно было бы сразу в нескольких областях прикладной и фундаментальной науки. Одна разработка новых видов растений и животных, приспособленных к условиям данного мира, чего стоила! Или реадаптация старых. Или мутации местной флоры и фауны и ее взаимодействие с геномом человека, например… То и дело в моей голове мелькала мысль, что года за два с такими средствами и на таком оборудовании можно сделать работу на шнобелевскую премию…
Через два дня я приступил к своим обязанностям Ученого Форта Бастард, предварительно ознакомив со своими программными взглядами членов Совета общины. Они, попыхивая длинными трубками, кивали мне головами, соглашаясь почти со всеми пунктами моего плана работы. За их внешней простотой скрывалась природная сметливость и живость ума, а иногда и хорошее образование. Вопросы они мне задавали по существу и ответов требовали таких же. В конце концов мы разошлись по рабочим местам, вполне довольные друг другом. Я заверил их, что лаборатория будет открыта для них всегда. Они же — что любые мои разумные требования будут удовлетворены в максимально короткие сроки.
Работа моя закипела. Вскоре ко мне присоединился смышленый мальчуган по имени Марк. Родители явно прочили его в университет метрополии и поэтому не слишком ворчали на то, что Марк днюет и ночует в лаборатории, разумеется, управившись с отцом на ферме.
Однажды Марк дернул меня за рукав, отвлекая от нейтроскопа, и сказал, улыбаясь во все свои молодые тридцать два зуба:
— Тим приехал! — и показал рукою на дверь.
Большего от него добиваться было бесполезно — такая уж разговорчивая натура. Поэтому, оттирая руки от кедрового масла для заливки препаратов, я вышел из лаборатории. На полянке перед ней стоял разноцветный и легкий, как бабочка, геликоптер. Рыжий вихрастый парень с курносым носом и хваткими руками легко спрыгнул на землю и направился в мою сторону. На нем был рабочий комбинезон, аккуратный и чистый, и расстегнутая у ворота светлая рубаха. Он крепко тряхнул мою руку:
— Тимоти Шин, геолог и геохимик. Друг Амелинды Бассет.
— Давно хотел познакомиться! — неподдельно обрадовался я. — Амелинда о вас говорила, да и не только она… Многие отзываются о вас как о патриоте и знатоке Надежды Непокорных.
— Это совершенно верно! — рубанул рукой воздух Тим. — Люблю эти места. И где уж я только не был! Но лучше места нет во Вселенной. А уж работать здесь — одно удовольствие: никто не мешает, над душой не стоит. Надеюсь, и вам здесь понравится, мистер Раимчик. Простор для любой деятельности здесь широчайший.
— Да, признаться, я и мечтать не смел о том, что найду здесь! Я просто в восторге!
— Да уж, да уж, на науку старички не скупятся. И кстати, Амелинда как-то говорила мне… Словом, если вы не прочь, я могу показать вам здешние окрестности. Мы можем утрясти расписания и выделить дня два, когда нет такой спешной работы…
— О, прекрасно! Замечательно! Я как раз запустил в работу парочку экспериментов, но даже с ускорителем времени надо ждать неделю…
— А если не секрет, над чем вы работаете сейчас?
— Какой же секрет? Хотелось бы улучшить крепость копыт местного скота. Фермеры жалуются, что на каменистых выпасах часты трещины и переломы. Потом посмотрю, что можно сделать с корневой системой злаковых. Хотелось бы, чтобы они сами добирались до глубинных источников воды. А для души на досуге — неплохо было бы получить табачок получше… А то местный, сами понимаете, далеко не фонтан.
— Превосходная программа на первое время! Особенно поддерживаю в отношении табачка. А то местное сено курить невозможно. Но я не сорву вам ничего, если вытащу вас из лаборатории дня на два?
— Да о чем вы говорите? Оборудование фантастическое, счетная система — просто мечта. А в случае чего — Марк за всем присмотрит и свяжется со мной.
Марк стоял на пороге и мял в руках грязную тряпку, не решаясь вступить в наш диалог.
— Ну, если здесь Марк, — Тим широко улыбнулся зардевшемуся и польщенному мальчишке, — я совершенно спокоен. Все будет в полном ажуре.
Мы договорились утрясти все сиюминутные дела и через несколько дней выбраться в горы. Старейшины отнеслись к моей затее одобрительно — лишь бы это не сказывалось на скорости и качестве моей работы.
Тим понравился мне сразу. Контакт с ним был не только приятен, но и полезен. Он превосходно владел своим маленьким геликоптером, который перышком кидало в местных воздушных потоках. Кроме того, он был влюблен в свою работу, в свою планету и умел все доходчиво объяснять и показывать.
Мы сделали парочку кругов над ближними выпасами и желтыми полями. Тим прочитал мне краткую лекцию о проблемах местного животноводства, которая в двух словах сводилась к тому, что в силу меньшей тяжести скотина вырастает здесь крупнее. А минеральный состав почв и, соответственно, трав здесь несколько иной. Поэтому из-за нарушения кальциевого обмена и возникает ломкость костей и невынашиваемость беременности.
Но коньком его была геохимия, в которой я разбирался, как в стоматологии гаргозианских моллюсков. И даже моей подготовки хватило понять, как повезло Надежде, что она заполучила такого энтузиаста своего дела. Как я понял, сила тяжести на планете относительно невелика, а эрозия, особенно ветровая, довольна сильна. Поэтому насыщенные металлами руды залегали близко к поверхности и нуждались для своей разработки в меньших инвестициях, чем на других мирах.
Я кивал головой, восхищался кусками породы, которые то и дело подносили к моему носу, отчаянно мерз на горных вершинах и плато и задавал идиотские вопросы:
— А почему бы вам не начать экспортировать руды прямо сейчас?
Эти вопросы заводили Тима, и он отвечал на них пространно и воодушевленно, как человек истово верующий в свое дело и в перспективы Надежды:
— Мы не желали бы превращаться в просто сырьевой придаток метрополии. Нам лучше сейчас немного подождать да поднакопить деньжат. Тогда Надежда обзаведется собственной промышленностью и будет вывозить уже готовую продукцию, а не руду.
Он излагал проекты преобразования Надежды, подсчитывал, сколько будет стоить мобильный поликомбинат. Я же понимал, что, несмотря на инерцию ортодоксов, у Тима немало сторонников. Да, если они объединят усилия и финансы нескольких фортов, создадут единый Совет…
В общем, хотя я безбожно промерз (существо я довольно теплолюбивое) и проголодался, время прошло прекрасно. Тим явно старался мне понравиться и привлечь на свою сторону. У него это здорово выходило. Я увидел будущее этого мира, и будущее уверенно обнадеживающее. Если бы не одно обстоятельство. Однако заговорить о нем я решился только на второй день наших совместных экспедиций:
— А далеко ли отсюда Форт Вирджинс?
— А, вы уже слыхали, — огорченно протянул Тим. — Для нас тут все недалеко. Хотите взглянуть?
Небольшая ложбина между двумя невысокими горками была завалена каменными глыбами почти вровень с краями. Некоторые глыбы имели срезы и сколы, относительно свежие, со следами незначительной эрозии.
— Откуда они могли бы здесь взяться? — вслух подумал я.
— Судя по анализам — вон с того хребта. Биг Грегориано. Такое впечатление, что их сорвало оттуда и принесло каким-то торнадо. Хотя откуда в этих местах торнадо? Да еще такой силы…
— Садиться здесь безопасно?
— Если приборы не врут — все в пределах естественной нормы. Хотя черт его знает… Боязно как-то — сатанинское место.
— Ну, мы же исследователи, Тим. Опустись где-нибудь с краю…
Мы присели на ровный скальный выступ, словно на берег каменного озера.
— Форт Вирджинс был одним из самых милых местечек на Надежде Непокорных, — вздохнув, пожал плечами Тим. — Речка… Зеленая долинка… Сады кругом… Люди здесь занимались садоводством и виноградарством. Тем, кто не особо чтил старые принципы, славное поставляли винцо. — Он причмокнул губами. — Райский уголок!
Я запрыгал с одной глыбины на другую, здорово подражая немного выпившему горному козлу, то и дело рискуя переломать себе ноги. Тим прилежно следовал за мной, не забегая, впрочем, вперед. Я внимательно вглядывался в разнокалиберные камни и, остановившись возле одного, провел пальцем по ровной, слишком ровной, почти полированной поверхности.
— И что думает по этому поводу господин геолог? — вполоборота спросил я своего спутника.
Тим склонился над сколом с лупой, вставленной в глаз, и отбойным молотком. Затем выпрямился и протянул вторую лупу мне:
— Не хотите ли взглянуть сами?
— Ставлю десять знаков на то, что структура гомогенная…
— Ставлю свой геликоптер против бидона молока, что здесь поработала квазарная пушка…
— Клянусь родинкой твоей невесты, что в Форте Вирджинс не было таких…
— Не было… Да и зачем она им? И мы бы об этом знали…
— Давай-ка еще поищем, Тим.
— А что бы вам хотелось найти, господин натуралист?
— Пока понятия не имею, господин геолог. Что-либо необычное, выбивающееся из общей картины… Обычно мне везет на такие штучки. — Еще бы — с датчиками-то Клары, нервная система которой составляла единое целое с моей.
Мы еще какое-то время прыгали по уступам и впадинам, словно Нимруд и Хумбаба, охотники пред Хубалом. Как вдруг внезапно Тим окликнул меня. Ай да Тим! Углядел-таки! Он держал в руках ребристую полусферу — осколок стандартного Источника Внутренней Энергии. Впрочем, не совсем стандартного, некоторые детали в нем настораживали, но это покажут будущие анализы.
— Похоже, вынесло взрывом на поверхность из какого-нибудь дома или мини-мастерской, сэр… — задумчиво вертя в руках находку, произнес Тим.
— Оглядись, Тим, — возразил я. — Ты уверен, что при взрыве местность выглядела бы именно так?
— Не думаю, — пожал плечами Тим.
— А сколько отсюда до погребенных домов?
— Метров пятьсот по вертикали…
— И какая шайтанская сила могла вынести его на поверхность?
— Ну, тогда я вообще ничего не понимаю. Что же здесь происходило, чтоб разорвались внутренние связи в Источнике? И не осталось следов ни радиации, ни гравитационных возмущений, ни временных аномалий?
— Тим, я пока что и сам лишь задаю вопросы. Слишком много неувязок в этом деле.
— Что же, вы предполагаете, все это может означать?
— Это может означать, что странные дела творятся на Биг Грегориано…
— Давайте слетаем туда и как следует все разузнаем. — Заглушая недавние страхи, в Тиме заговорил инстинкт охотника и исследователя.
— Рановато, Тим. Мы пока не готовы…
Все замеры в районе Биг Грегориано были в относительной норме для местности повышенной вулканической и тектонической активности. Никаких выбросов промотходов или «энергетических следов».
Но анализы показали, что, как я и предполагал, ИВЭ, найденный на могиле несчастного Форта Вирджинс, не был произведен в Конфедерации. Откуда же он взялся? Ведь, чтобы произвести и запустить хотя бы один ИВЭ, необходим доступ к неограниченным запасам энергии, сравнимым с энергией вулкана или квазарного преобразователя.
Однако горы надежно экранировали от нас все свои тайны.
Неверующие люди обычно суеверны и склонны веровать во всякие чудеса. Но, будучи человеком верующим и просвещенным, повидавшим немало чудес, я был почти уверен, что в этой чертовой истории не обошлось без человека.
Какой-то хитрый и умный гад затаился под Биг Грегориано. И я пока был бессилен его достать. Где же он покажет свой лисий хвост?
Долго ждать нам не пришлось…
В недобрый полдень, явно еще не управившись с отцом по хозяйству, в лабораторию, встрепанный и запыхавшийся, ворвался мой верный оруженосец. Он задыхался от бега и волнения и мог лишь тянуть меня за рукав, тыча пальцем в небо:
— Сатана, мистер, сатана! Он прилетел по наши души!
Я, усмехаясь, вытер руки и поднял глаза вверх…
— Снимай! — рявкнул я в следующее мгновение, обращаясь к Кларе, чем поверг в еще больший шок бедного Марка.
Пушистыми бабочками голокамеры запорхали вокруг моей головы, отслеживая направление моего взгляда. Я страшно боялся упустить что-либо из увиденного, и временами казалось, что голова моя поворачивается на триста шестьдесят градусов.
В небе над обогревшем мое сердце Фортом кружилось Нечто, одновременно напоминающее дракона из древних сказок, динозавра и полуразварившуюся курицу. Чудище состояло из камней разного размера (от трех метров в поперечнике до едва видимых глазу) и разной степени обработки. Камни не были между собой связаны и скреплены — между ними виднелись свободные просветы. И в то же время махина двигалась вся в определенном рваном ритме и гротескном порядке.
Взмахивая пародией на укороченные передние лапки, вертя чем-то, напоминающим голову, и вращая толстеньким коротким хвостом, монстр барражировал пространство над поселком, время от времени взревывая через невидимый глазу звукоусилитель:
— Люди Форта Бастард! Я, ваш верховный правитель, позволяю вам регулярно поставлять мне продукты питания и сельского хозяйства. Кроме того, вы отдадите мне в услужение Амелинду рен Бассет. Даю вам три дня на обдумывание и послушание. За неподчинение приказам вы будете неотвратимо наказаны, как глупые жители Форта Вирджинс. За хорошее поведение — неизменно вознаграждены.
Монстр кружил над поселением около часа, затем развернулся, взял курс на Биг Грегориано и затерялся в лабиринте ущелий.
Все выглядело как в идиотском сказочном триллере: драконы, красавицы, дань и отмщение. Мне не хотелось верить в происходящее — уж слишком дурен был сценарий. Еще меньше мне хотелось быть Героем, спасающим принцесс и побеждающим злых колдунов.
Но серия мобильных голограмм над моим лабораторным столом и лицо Тима, на котором так живо проявлялся весь спектр человеческих чувств — от удручающей тоски до готовой немедленно взорваться ярости, — убеждали меня в реальности события.
У Тима в Сент-Яго было примерно то же самое. Прилетел Каменный Дракон, объявил себя верховным правителем и потребовал дань. Различия были в том, что он запросил руды и металлы и остался совершенно равнодушен к тамошним девицам. Тим усиленно снимал его с воздуха. Когда же он попробовал последовать за ним к горам, чудище обернулось и рявкнуло:
— Не смей преследовать меня, глупый человечишка!
При этом он оторвал левой лапой порядочный кусок от правой и запустил кучей камней в легкий геликоптер. Залп основательно тряхнул Тима, и он не решился больше следовать за чудовищем.
По ближней связи мы пообщались с другими поселениями Надежды Непокорных. Там никто не видел никаких драконов. Но все выражали нам поддержку и желание помочь. Скорей всего после злосчастного Форта Вирджинс мы находились ближе всех к источнику опасности. Экспансия начиналась здесь.
Мы с Тимом (и с Кларой, конечно, о чем Тим пока не знал) остаток дня и всю ночь рассматривали полученные изображения, запершись у меня в лаборатории. Мы гадали, анализировали, строили предположения, просчитывали самые фантастические варианты. Под утро Тим провел руками по лицу, словно стирая следы усталости и бессонной ночи:
— Ничего ни с чем не вяжется. Это просто-напросто невозможно. Кто-то сошел с ума: то ли мать-природа, то ли мы все скопом. Этого не может быть. И еще девушка… Зачем ему девушка? Он же каменный.
Тим тактично обошел то обстоятельство, что Амели фактически была его невестой.
— М-да, — хмыкнул я. — Дежа-вю. Сдается мне, что где-то и когда-то я это уже видел.
Тим без всякой цели, лениво щелкая пультом, переключал изображения. Внезапно он подскочил и увеличил одно из них:
— А это что, раван? '
За эту бессонную ночь мы как будто побратались, и он с полным правом мог обращаться ко мне как к старшему брату — раван.
— Вот здесь, мелькнуло между головой и шеей…
— Но мы уже решили, что, вероятно, здесь находится ИВЭ и центры управления…
— Ты не понял. — Тим лихорадочно отыскивал следующее нужное ему изображение. — Вот здесь ракурс подходящий. Мы все время смотрим на дракона. А может, дело не совсем в нем. Или даже совсем не в нем. Вот. Что это за птичка? Вот здесь, здесь и здесь. Она все время повторяет траекторию полета монстра, хотя и держится на расстоянии.
— Ты гений, Тим! Только посмотри — вот тут птичка несколько опережает движение объекта…
— Значит, это он за ней повторяет?
— Похоже на то…
— Хм, думается, что тогда им кто-то управляет… через выносной управляющий центр…
— Следовательно, это дерьмо летающее не автономно?!
— Оно управляется на расстояний и имеет уязвимые места…
— Шейное сочленение. Возможно, поясничное… И птичка управления!
— Да, но стоит нам вывести из строя ИВЭ или выносной управляющий центр, как…
— …как вся эта куча летающего говна свалится нам же на головы. Хитро придумано, ничего не скажешь! Поражение поражающих, уши сатаны!
— Но если их встретить на подходе?!
— В нескольких милях от поселка?! И расстрелять чем-нибудь подходящим? Да, было бы самое то. Но как уговорить наших стариков взяться за оружие? Не все, но некоторые скорее умрут, чем расстанутся со своими вековыми принципами…
— Это, похоже, уже мои проблемы. Дело в том, знаешь ли, что у меня в роду было несколько публичных политиков.
— Так, так, так… Ну а при чем же здесь Амели? Что за сказки о красавице и Драконе? Пришельцы хотят наших женщин? Вау! Что за пошлятина?!
— Ты прав в одном, Тим. Сколько это ни обыгрывалось в дурной фантастике, но, насколько мне известно, в Галактике никто не хочет наших женщин, кроме… кроме, о шайтан!
— Сатана! — рявкнул Тим.
И мы синхронно рванули к видеофону, чтобы связаться с Амели. Во всей Галактике никто не хочет наших женщин, кроме наших же мужчин. Наша физиология чужда большинству разумных существ. А способность спариваться чуть ли не ежедневно, мягко говоря, шокирует большинство из братьев по разуму…
Амели еще не встала с постели, хотя, похоже, также не спала всю ночь. Вид у нее был одновременно и решительный, и виноватый, словно бы она навлекла несчастье на поселение.
— О Тим! — Ее умоляющий взгляд устремился на жениха. — Я бы никогда не согласилась, будь на то только моя воля. Какой
15 Фантастика 2003
он мерзкий — бр-р-р! Но как же поселок? Как же ты?! Как же я?! Я думала всю ночь и наконец…
— Послушай, Амели, — довольно бесцеремонно перебил ее Тим. — Тут мистер Раимчик хотел тебя спросить. Извини, я понимаю, как это важно для тебя, но времени у нас в обрез…
— Послушай, дорогая Амели! — Я вложил в обращение столько теплоты, что без всяких калориферов мог бы обогреть полпоселка. — Лично ты не виновата в случившемся — это дело либо рока, либо случая, верь во что пожелаешь. Но ты можешь нам существенно помочь. Только ты. Ради всех пророков величайших вспомни, пожалуйста, в последние месяц, или два, или три… а может быть, полгода тому назад… никто из пассажиров не показался тебе странным? Никто не оказывал тебе особого внимания? Может, были какие-нибудь не совсем приличные предложения?
— Я никому не даю никакого повода! — вспыхнула как порох Амелинда.
— Мы и не сомневаемся в этом… Но мало ли какому психу понравится красавица дальних земель!
Амелинда машинально поправила растрепавшиеся волосы и заметно смягчилась. Она задумалась ненадолго, покусывая губки.
— Так, вроде был один такой. — Она выразительно пощелкала себя пальцем по виску. — Судя по всему, в детстве неудачно с лошади упал. Приехал со мной, с моей партией навербованных, в Форт. Жил в поселке дня три-четыре. Капризничал, аки дитя неразумное, по любому поводу. Все требовал, чтобы я с ним находилась все время. Да у меня ведь и своя работа есть. Лошади-то не люди — потерпеть не попросишь. А уж когда он стал требовать, чтобы я и вовсе с ним в горы подалась на вечное место жительства, я быстро все точки над i расставила и послала его прямо в… горы или куда подальше. Тим, я не рассказывала тебе ничего, потому что ничего серьезного за этим не было…
— Конечно, Амели, — кротко согласился я. — Но как же его звали?
— Пол… кажется, Пол Розен… Розенблюм, Розенхаунд… Не помню. У нас здесь не редкость чудные имена, ну это уж совсем чудное было.
— Это можно уточнить по прилетным документам, — тихо прокомментировал Тимоти.
— А как он выглядел? — не унимался я.
— Отвратительно! — весьма детально описала пришельца Амели.
— И все же… На кого он был похож?
Клара внимательно слушала Амели и сверяла все данные со своей картотекой и картотекой Галаксис-полисьон. Пола Розенблюма в ней не было.
— Он был похож на ощипанного стервятника. — Амели передернула плечами. — Или на только что вынутого из кипятка червяка — бледный весь, как покойник. Молодой, а уже лысина пробивается. Морда вся в веснушках, да только не веселые они, а злые какие-то. Высокий, сутулый, плечи узенькие. Лапки холодные, лягушачьи. Как-то раз он ко мне прикоснулся — я прямо вздрогнула вся. В общем, фигурка та еще, как у старой городской бабы (интуит, пометила в своих архивах Клара, ваготоник, скорее всего из развитого урбанистического мира). Лицо как вареная картошка. Вот здесь и здесь, — Амели прикоснулась к ямкам за ушами, — дырочки такие маленькие. Металлические. Кажется, все мозги наружу видно (особые приметы: компьютерные вводы для подключения в сеть — пометила Клара). Нос кривой и будто принюхивается к чему постоянно. А глазки маленькие, как буравчики, и не верят никому.
Амелинда и впрямь нарисовала омерзительную картинку. Впрочем, она мало отличалась от действительности. Клара выдала нам над лабораторным столом изображение молодого человека, действительно сутулого и бледного, словно в жизни не видевшего прямого солнечного света, с ехидным и презрительным выражением бесформенного лица и с неоднократно оперированными слабыми глазками.
— Он это! Он! Гадина такая! — завопила Амели, едва увидев портрет. — Сатана лысый!
Я так и чувствовал в этом психопатическом фейерверке событий нечто неуловимо знакомое. Так меломан в какофонии звуков узнает почерк знакомого музыканта. Ну конечно же, Айвэн. Айвэн Розенцвейг. Остается только удивляться, что я не догадался об этом раньше. Это после его Огненных Котов и Резиновых Танкеток, на которые я убил по полгода своей прекрасной жизни. Ведь все, что производил на свет Айвэн, походило, только на самого Айвэна, вернее, на его больную, изуродованную душу.
Волею судеб, сводивших нас неоднократно, я хорошо знал биографию Айвэна. В свое время он наделал немало хлопот Конфедерации. Возможно, в данный момент меня ввела в заблуждение твердая уверенность в том, что этот гениот (гений и идиот одновременно), отчасти благодаря и моим усилиям, сидит глубоко под землей в закрытых лабораториях, трудясь в них во славу Конфедерации.
Клара полезла в картотеку. Так и есть. Сбежал полгода назад. Гений, что и говорить. Гений, абсолютно без совести и без чести, которого родной отец — правитель на Адмирэрри-8 — вынужден был держать в строгой изоляции. Даже непринужденные нравы варварской провинции не выдерживали грубо отклоняющихся предпочтений Айвэна, сочетающего разум и половые органы могучего мужчины с принципами и душой двухлетнего агрессора и садиста.
И вот он всплыл здесь. И встретил Амелинду. Возжелал ее и для обладания ею решил поработить и замучить целую планету. В этом весь Айвэн. Причем, если бы меня не оказалось здесь так вовремя, он имел бы все возможности через два года закрыть планету, превратив ее в одно свое большое рабовладельческое имение.
От подобных перспектив я впал в легкий транс. Из глубокой задумчивости меня вывел верный Марк, возникший передо мной, словно вестник богов, и развеявший мрак преисподней:
— Там… эта… Старейшины просят вас обоих пожаловать на совет.
Пора вскрывать карты. Не все, конечно.
На совете я был просто великолепен. Я был столь же убедителен и непоколебим, как в тот момент, когда стоял перед лицом отца своего (да превратит Таннит каждую каплю воды в его ароматном горле в нектар) и уговаривал его отпустить меня учиться в университет Натуаля. Попирая все принципы логики, я аргументировал к личностям. Я аргументировал к толпе, к эмоциям и страстям. Я отступил от собственных принципов вооруженного нейтралитета и активного невмешательства. Я проповедовал справедливую войну и пропагандировал активную защиту.
Большинство граждан Форта, стоя вокруг нас, выражали мне полную солидарность вскриками и сжатыми кулаками. Старейшины молчали. На их непроницаемых лицах не выражалось ничего. Некоторые женщины, стоящие в отдалении кружком, начали плакать. Гул мужских голосов становился все громче.
Я обрисовал почтенному собранию зловещий образ Айвэна, классического параноика. Я доказал как дважды два, что такой тип не остановится ни перед чем, и напоминал трагическую судьбу несчастного Форта Вирджинс. Я вещал, что принципы — это опоры, а не вериги, и силен тот человек, который умеет соизмерять свои принципы с обстоятельствами и приспосабливать их к необходимости.
Никакого ответа.
Но тут вперед выступила Амели. Вдохновленная моей пламенной речью, я надеюсь. Волосы ее развевались, голосок звенел, крепко сжатые руки прижимались к груди. Она была прекрасна, как воительница Анату.
— Я не пожалею себя! — выкрикнула она прямо в седые бороды. — Я сдамся поработителю без сожаления! Ради своей матери и ее детей. Ради их спокойствия. Но стыдно будет вам, мужчины, если никто из вас даже не попытается защитить свою дочь и сестру! Если никто не пойдет сражаться со злобным демоном, чтобы победить или умереть, как муж, а не ягненок, я останусь с отвратительным чудищем с радостью. Оттого, что мне не пришлось жить среди чудовищ еще более отвратительных!
— Я пойду с тобой, Амелинда реним Бассет! — шагнул вперед Тим. — Я не знаю, что там решат в Форте Сент-Яго, а если они не каплуны, они одобрят меня. Но я иду с тобой.
— И я! — сожалея лишь о том, что меня опередили, вышел вперед и я.
Старейшины молча встали и удалились в Дом Совета. Если верить моим ощущениям, сидели они там часа три, не меньше. Я успел устать, как от тяжёлого физического труда, и проголодаться. За это время еще несколько холостяков из самых отчаянных решили нас поддержать вне зависимости от исхода совета. Остальные колебались, ожидая слова старейшин и призывая на их головы мудрость Йаху.
Наконец старики один за другим торжественно вышли на небольшую площадь. Один из них, Рассел Гамильтон, подошел к тревожно ожидающим людям поближе. Как заправский оратор где-нибудь в метрополии, Рассел воздел руки к небу, выдержал многозначительную паузу и, обводя всех по очереди горящим взглядом, заговорил:
— Мы призываем вас, дети и внуки наши, жители мирного Форта Бастард, только к одному! Следуйте истинным заветам! Будьте верны им в сердце своем!
«Ну все, — вихрем пронеслось у меня в голове. — Против этого мне не выстоять. Жаль, если придется вызывать регулярные войска… пятьдесят лет карантина… после тотальной стерилизации… и это минимум, на что можно рассчитывать. А хорошенький ведь был мирок». Разумеется, все это я лишь подумал, не рискуя даже прошептать — ни к чему простым гражданам ведать дурно пахнущие тайны большой политики.
— Пусть каждый из вас прислушается к глубинам сердца своего, ибо только там скрывается истинная мудрость. Ибо только там мы можем искать и находить для себя! Спросите каждый свою совесть, и она обязательно скажет вам, как поступать. Мы же порешили, что как бы ни сделал тот либо другой добрый человек, на нем не будет лежать греха нарушения заветов и непочтения к старшим.
«Слава тебе, Таннит многогрудая! — снова закружилось у меня в голове. — Не такие же они идиоты, чтобы покорно подставлять выи под ярмо… Кровь. Кровь воинов и героев возьмет свое… Как всегда…»
— Ибо сказано в книгах кади: «Кто же убьет, защищаясь, на пороге дома своего, — продолжал громыхать, словно пророк войны Искандер, Гамильтон Рассел, — или по неразумию, или по наговору пролитая кровь не ляжет на убившего». И будет убийца невинен, ибо не по его желанию свершился грех!..
Толпа загудела одобрительно и облегченно.
— Я не пойду сражаться! — возвысил голос до патетического хрипа Рассел. — На глазах моих убили моего отца. И мой старший брат исполнил месть крови. И его убили, повинуясь тем же законам. И всех других моих братьев. Я был мал, чтобы взять отцовский длинный клинок. Но я взял малый и готов был идти и умереть, но не опозорить честь клана. Тут мать моя упала на колени предо мной, завывая, как раненая сука, и совала под мой нож моих маленьких сестер. «Убей сначала их, — сказала она. — Так или иначе, но все мы после твоей смерти умрем с голоду!» Я повесил малый клинок и сломал большой. Мой отказ от войны — цена крови всей моей семьи по мужской линии. И я не дам ее снова!.. Но вы решайте каждый для себя — будет с вас в сражении прок или нет. Я слишком стар и немощен. И потому лучше буду призывать милость Йаху на ваши головы и громы Элайи в ваши руки.
— Но не увлекайтесь кознями сатаны! — воздел вверх свою клюку Абатун Кром. — Ибо вынуть меч войны из ножен легко, но вложить его обратно трудно. Вкус мести сладок, но похмелье с него — горькое.
— Думайте, мирные граждане мирного мира! — выступил вперед Джезус Эбром О’Райли. — Чем вы будете защищаться и как. Времени у нас не так много, а оружия нет совсем. Кто поведет вас в бой? Кто дарует вам упокоение в бою и радость в победе?.
— Так! Так! Верно говорят! Пусть будет так! — выкрикивали мужчины, потрясая трубками, словно боевыми копьями, и женщины кидались им на шею с поцелуями.
Теперь наступала моя очередь. Я вскинул руки (раз уж здесь это так им нравилось) и выступил из толпы.
— Господа! Свободные жители свободного мира! Моя родина не здесь. Но я успел полюбить Надежду Непокорных и готов отдать жизнь за ее честь и свободу. Однако я не хочу умирать просто так и дешево продать свою кровь. К Хубалу на пир я хочу привести и парочку своих врагов. И Тимоти Шин согласен со мной в этом. Мы прикидывали на досуге так и этак, и у нас созрел план. Если вас он не устроит — что ж, быть посему. Если же вы согласитесь с нами, нам будет что предложить на закуску этим летающим кучам навоза, кроме собственных душ.
Толпа снова зашумела. На этот раз слово взял мужчина средних лет, почтенный второй муж мэмми Мултрок Эби Мултрок.
— Я скажу за всех, кто пойдет с вами, мистер Раимчик. Пусть вы и не приняли нашу веру — это дело лично каждого. И на совести у того, кто оговаривает вас, его злые слова. Меня это не касается. Вы хорошо работаете и готовы вместе с нами защищать наших жен и детей. Я ничего не держал в руках до сей поры, кроме мирных инструментов — топора да лопаты. Самое боевое мое оружие — конская плеть. Вы же из того мира, где война не запрещена. Ведите нас, и мы пойдем за вами и будем слушаться во всем, как своего командира.
— Однако времени у нас маловато, — поддержал его Глейн Рэндовалл. — С топором и лопатой на это чудище я не кинусь. Так давайте же делать что-нибудь!
— Руки чешутся навалять им как следует! — крикнул отец Марка Джэбб Уинстворт.
Через два часа я был на поверхности нескольких рядом залегающих рудных жил в окружении компьютеров, компьютерных манипуляторов и умелых техников из двух фортов. Оборудование и чертежи отрастила и спустила нам по точечному лучу Клара. Переучивать отличных специалистов мне практически не пришлось. Общую идею они уловили сразу, а чертежи и кинетические модели читали, что называется, с листа (с голоизображений) на раз. Все-таки у этих мужчин война была в крови.
Через пять часов мы собрали первые линии. Через семь с нашего конвейера под открытым небом сошли первые геликоптеры и пара квазарных пушек.
Оба поселка пришли в движение: скотину гнали подальше в долину, автоматика строила подземные убежища и сеть коммуникаций, дома зарывались глубоко в землю. Мужчины под землей осваивали оружие, заодно пробивая и новые ходы в породе. Женщины готовили запасы продуктов, медикаментов и расходных материалов на первое время…
Через три дня Амелинда сидела на высоком холме в миле к северу от Форта Бастард на груде аккуратно упакованных сельскохозяйственных продуктов. Ее бледное личико с решительно сдвинутыми бровями было обращено в сторону Биг Грегориано.
Появление дракона строго засекли только голокамеры. Он надвигался со стороны заходящего солнца, вздрагивая и подпрыгивая в воздухе, словно гроздь плохо связанных воздушных шаров.
— Я здесь! Я здесь! — Амели выпрямилась в полный рост и замахала руками. — Лети сюда! Мешок навоза… — прибавила она вполголоса.
Дракон грубо притормозил в воздухе, уловил источник сигнала, повернул переднюю часть «туловища» вместе с «головой» и взял направление на Амелинду.
— Все готовы? — спросил я в переговорник. — Клара? Тим? Амели? Сент-Яго? Форт Бастард?
— Да, сэр! — отвечали мне по-военному. — Да! Да! Да!
— Стрелять только по моей команде! Все действия согласно плану «Алеф»! Бить только по птичке наведения или между головой и шеей! Товсь!.. Пли!
Клара с орбиты корригировала огонь пушек и ружей. Все выстрелы поразили цель. Каменные глыбы, лишенные поддерживающего поля, рухнули вниз. ИВЭ взорвался в воздухе с ослепительной вспышкой света.
Едва началась пальба, Амели пушинкой слетела к подножию холма и нырнула в заранее подготовленное убежище. Как только с неба перестал сыпаться каменный дождь, мы с Тимом со всех ног бросились к холму. Он к своей девушке, я — к останкам разбитой нечисти.
Прыгая с камня на камень, я подобрался к месту падения «головы». Монстр еще был жив, если можно называть живым изначально мертвое. Он вращал поврежденными окулярами и хрипел в разговорное устройство:
— Отступники и предатели! Вы обманули меня, своего верховного правителя! Вы убили моего слугу! Вы жестоко поплатитесь за свои преступления!
Я наклонился над рассыпавшейся тушей и отыскал взглядом то, что мне было так необходимо.
— Во имя Йаху! — За моей спиной Тим отступил назад и позеленел.
Там, в углублении затылочного камня, кровавым сгустком алели передние управляющие центры. Живые. Из искусственно сотворенной, но плоти и крови.
— Клара? — тихо позвал я. — Готова?
— Готова взять управление на себя… — дала подтверждение Клара.
Громадные «пальцы» чудовища тем временем мгновенно собрались из мелких камешков в единое целое и, царапая камень, на котором я стоял, попытались добраться до моих ног и дернуть меня вниз. Но тут вмешалась Клара, перехватила управление, и пальцы сами потянулись к затылочной кости, выцарапали оттуда живой сочащийся сгусток и аккуратно положили в мой заботливо подставленный портативный термостат. Со стороны это выглядело так, будто Каменный Дракон вручает свои мозги победителю. То же самое мы проделали и с задними управляющими центрами.
Моя работа не всегда привлекательно смотрится со стороны. Судя по тому, как дружно опорожняли свои желудки под холмом Тим и Амели. Я протянул им фляжку с водой. Они по очереди умылись, помогая друг другу.
Потом Амели оглянулась вокруг и необычайно громко (должно быть, ее все-таки оглушило ударной волной) спросила:
— Так мы победили?
— Победили! — так же громко ответил я. — Ты очень сильная и храбрая девушка, Амели!
Амелинда рухнула мне на плечо и горько зарыдала.
— Я так перепугалась! Я так испугалась! Я так боялась! — только и твердила она.
Как говорится в книге Пророка Величайшего Массума ах’Рави (Восхваления Таннит, гл. 16, с-на XIII): «Кто уверует в единого бога, тот позабудет остальных». Так и я, почитая богов мудрости и войны, не забываю жертвовать богиням любви и красоты.
…В горячий полдень Надежды Непокорных я вышел на порог своей лаборатории, где вторые сутки напролет препарировал и изучал мозги Каменного Дракона. Напротив входа, не решаясь впрямую побеспокоить меня, собрались представители советов обоих Фортов — Сент-Яго и Бастард. Они с волнением, но без подобострастия обратили ко мне свои взоры.
— Чего нам ждать теперь? — спросил один из них, Чей Хоа Ли.
Я поглядел в кумачово пламенеющее небо и ответил так же коротко и правдиво:
— Нашествия.
Я не имел права на ложь.
— Айвэн все еще думает, что мы легкая добыча. Он не оставит своих планов так просто. А теперь еще задето и его больное самолюбие. Судя по гениальной простоте его разработок, штамповать своих Каменных Драконов он может сотнями, пока не потухнут вулканы Биг Грегориано.
— Что же нам теперь делать?
— Укрываться и обороняться. Возможно, это не самая приятная новость для вас, но именем Конфедерации, пославшей меня сюда, я вызвал подкрепление. Из войск Свободных Миров ближе всего к нам Имперский Флот Идзубарру. Они не воители, но защитить нас сумеют. Беда только, что прибыть они смогут не ранее, чем через неделю. А за эту неделю Айвэн может нанести нам значительный ущерб.
Двоюродные тетки и сестры Клары уже спешили к ней на помощь.
— За неделю он может засеять камнями все наши пастбища и поля!
— А что станет с нашими загонами и мастерскими?
— Мы уже потеряли двоих, из них одного ребенка!
— Скотина перепугана и не желает доиться!
Среди этих воплей обывателей раздался наконец голос разумного человека:
— Ты прирожденный управитель воинов, могущественный сэр! Придумай же что-нибудь, чтоб нам продержаться хотя бы эту неделю испытаний.
Ах, что я мог придумать, кроме уже придуманного тысячи лет назад: на нас нападают, мы защищаемся. Все, что я смог сделать для этих людей, — это еще более укрепить оборону и наделать еще больше оружия.
К вечеру второго преисполненного напряжения дня небо потемнело отлетающих каменных груд. Словно жирные пережаренные куры наплывали они на притихший поселок, в котором почти совсем не осталось домов, не зарывшихся глубоко в землю, и рассыпались каменным градом. Каждая градина в среднем была полметра в диаметре, а некоторые — величиною с человека.
Наши геликоптеры и лучеметы встречали их прицельным огнем. От квазарных разрядов воздух пронзительно пах озоном. Благодаря Кларе ни один наш выстрел не был сделан зря. Но их было слишком много. А полоумный Айвэн за это время установил на них пушки и огнеметы.
Масштабы бедствия переходили в катастрофические.
Я умолил Тима, храбро сражавшегося на своем геликоптере в первых рядах обороны, отвлечься от боевых действий, вручил ему один из своих личных нейтрализаторов энергопотока и упросил блокировать и доставить ко мне одну из птичек наведения.
Через несколько часов Тим ввалился в лабораторию, временно превращенную в командный пункт. Отдуваясь и размазывая грязь и пот на своем черном, прокопченном порохом и излучениями лице, он протянул мне квадратную коробочку:
— Увертливая, сучка!
Амели держала коробочку прямо перед собой и выкрикивала в нее, почти скандируя, слова нашей капитуляции.
Я не знаю, почему эти славные люди доверяли мне еще после такого сокрушительного разгрома. Они не выражали своего сочувствия прямо, опасаясь задеть мою гордость и честь, но, полностью полагаясь на меня, оказывали мне всяческую помощь и выражали одобрение. Я не мог не оценить этой сдержанной и величавой поддержки, когда ты полностью спокоен за свои тылы, и про себя поклялся не допустить стерилизации и карантина на Надежде Непокорных, чего бы мне это ни стоило.
— Мы сдаемся! Верховный правитель! Прекрати бомбардировку! Мы сдаемся! Говорит Амелинда Бассет! Я выйду к тебе!
Она прокричала несложный текст несколько раз, прежде чем из звуковоспроизводящего устройства, которое для меня подобрали ранее, не раздался хриплый низкий (почти бас) удаленный голос:
— Не ори мне в ухо, женщина! Выходи из укрытия и сдавайся!
— Я ранена! У меня сломана нога! Я не могу ходить одна!
— Пусть кто-то из сестер тебя сопровождает!
«У меня маленькие сестры», — одними губами подсказал я Амели, напряженно вслушиваясь в их иррациональный диалог.
— У меня маленькие сестры, — исправно повторила Амели.
Риск был невелик. Айвэн людьми никогда особо не интересовался и в родственных отношениях разбирался слабо.
— Хм, — буркнул Айвэн. — Ну, какая-нибудь еще баба из поселка.
«Они все страшно боятся и не пойдут со мной» — Амели, морщась, повторила. Женщины поселка сражались наравне с мужчинами, заменяя раненых и убитых на поле боя.
Айвэн страшно обрадовался, словно ему подарили нового боевого робота.
— Ну что, как я вас наказал, крестьяне? В другой раз неповадно будет связываться с настоящим полководцем! — Да, пожалуй, заскок по поводу собственных военных талантов был самый крутой у Айвэна.
«Ты самый крутой в нашем секторе Галактики!» — от таких слов самому противно становилось, а глаза Амели возмущенно вспыхнули. Но она, в упор уставясь на меня, повторила их слово в слово. В другой бы раз… но сейчас я приник к розовому завитку девичьего ушка и шептал туда слова, самые подходящие для общения с антисоциальными психопатами.
— Ага! — завопил на том конце Айвэн. — Ты тоже меня боишься! Боишься. Ведь скажи! Я очень страшный! У-у-у!
Амели подтвердила запрос, и я видел, чего ей это стоило. Но на карте стояла жизнь поселка, и нам было не до личных эмоций.
— Но не для тебя, милая детка! Ты очень подходящий экземпляр для моих наследственных экспериментов. И Айвэн умет награждать тех, кто угодил ему. Да, ты еще узнаешь. А сейчас давай вылезай. Я уже высылаю за тобой транспортную машину.
— Можно со мной будет мой брат? — как можно умильней проворковала Амели. — Он тоже ранен и напуган.
— Он сильно напуган?
— Он просто наделал в штаны! — повторила за мной Амелинда, саркастически улыбаясь.
— Ну ладно, — милостиво согласился Айвэн. — Пусть этот деревенский увалень подержит тебя за лапку, киска. Но не задерживайтесь там сильно. Я очень соскучился! — Мерзкое карканье неслось из динамика, словно похоронный марш.
— Йаху всемогущий! Разве на этом можно ездить? — прошептала Амели побелевшими губами.
А это была храбрая и ловкая девушка, не раз объезжавшая норовистых лошадок. Но при виде брякающей и завывающей груды камней, быстро приближающейся к нам, у меня у самого заныли кости.
Мы стояли одни на вершине плоского холма, открытые всем ветрам. Но знали, что весь поселок из своих укрытий с мерцающей надеждой смотрит на нас. Совет воинов принял решение не сдаваться и драться до последнего ребенка, способного держать в руках лазерное ружье (боги вендетты и коморры спустились сюда со своих полузабытых небес). И я знал, к чему это приведет, если не остановить кровопролитие…
Одна нога Амели была шинирована и перевязана окровавленными бинтами. Она с трудом держалась прямо, наваливаясь на меня всем своим небольшим весом. Мое лицо было замотано до самых глаз кровавым тряпьем, правая рука висела на перевязи. Картинка была та еще. Даже на Айвэна мы должны были произвести впечатление разгрома Штатов под Андоррой.
Кое-как, вскрикивая и постанывая, мы взгромоздились на один из летучих булыжников, явно намеревающийся похоронить нас под собой, крепко обхватили друг друга и отправились в самое безумное и дискомфортное из всех моих путешествий.
Я нежно-нежно поглаживал Амели по волосам и спрашивал одними глазами: «Ты все помнишь, о сияющий камень из головы жабы, драгоценней которого нет?» И она молча сжимала мою ладонь и кивала в ответ: «Да, брат моего мужа. Да, наш бриллиантовый попугай, я все сделаю как надо».
Я не должен был рисковать девушкой. По законам боевика я должен был отправиться один в логово драконов и устроить там офигительный погром. Но что хорошо в кино, иногда не проходит в реальности… И Амели была сейчас нашей приманкой и нашим единственным шансом из тысячи.
Мы опустились в жерло молчащего вулкана и долго летели вдоль одной из титанических расщелин-провалов, пока наконец наш везделет не грохнулся на брюхо, бренча и воя, возле узкого замаскированного входа в пещеру. Здесь начинался монорельс, и нас ожидала механическая тележка. Мы долго ехали по тускло освещенному коридору, и я не мог не восхититься промышленно-техническим гением Айвэна, в столь короткие сроки оборудовавшего столь грандиозное убежище. Практически без средств и материалов.
Коридор закончился огромным округлым залом, вероятно, представлявшим собой естественную полость в глубине горы, слегка доработанную квазарным кайлом. Вполне в стиле техноарт, хотя, откровенно признаться, я не поклонник данного направления в искусстве. Очертания зала терялись в темноте. Айвэн, выросший в подземельях своего отца на Адмиррэри, не выносил прямого солнечного света.
— Аха-ха-ха! — раздался сверху деланно веселый смех. — Вот и ты наконец-то, моя дорогая! — Айвэн легко сбежал вниз по железной лесенке. — Ах, какое несчастье! Ты ранена! — Он взял Амели за руки, потянул к себе и вдруг чрезвычайно ловко что есть силы пнул ее по поврежденной ноге.
Амели завопила и упала, Айвэн наклонился к ней, внимательно вглядываясь в ее глаза:
— Кажется, в этот момент ты должна потерять сознание, крошка. Если у тебя там, конечно, перелом, а не лазерный пистолет, как видно на моих гамма-камерах.
Потом эта жаба, раскусившая нас в две секунды, оставила Амели барахтаться в ненужных теперь бинтах и подошла ко мне. До этого он меня демонстративно не замечал.
— А это еще кто тут такой пытается выйти на связь со своим кораблем на стационарной орбите? — Он рванул тряпки с моего обожженного лица.
Несмотря на действие анестетиков и анальгетиков, на мои глаза навернулись слезы, я застонал, но не закричал, лишая Айвена заслуженного удовольствия.
— Ага! — продолжал ломать комедию Айвэн. — Неужто это сам принц Раимчик? Как приятно встретить старых знакомых в столь отдаленных мирах! Вас наверняка замучила совесть за то, что вы сделали однажды с бедненьким Айвэном Розеном, и вы приехали навестить меня! Какое счастье! Вы не представляете, как долго я мечтал о нашей встрече! Наконец-то мы сможем с глазу на глаз обсудить те мелкие неприятности, что вы доставили мне когда-то!
Наш план честно пал смертью храбрых первым в этом бою. Мы отползли поближе друг к другу, я сжал руку Амели и привалился к стене. Ожоги на лице болели и саднили невыносимо. Один глаз совсем затек и ничего не видел, второй смотрел сквозь красноватую пелену.
Айвэн довольный, словно стервятник перед тушей слонопотама, прохаживался перед нами.
— Система! — крикнул он куда-то вверх. — Держать обоих военнопленных под усиленным наблюдением! При действиях без моего указания — немедленно нейтрализовать обоих. Ну что, гнусный недоумок, — обращение было адресовано мне, — теперь ты убедился, что Айвэна не проведешь?! Ты привык держать меня за полного идиота, но Айвэн — обучающаяся система. И самопрограммируюшаяся!! — неожиданно тонким голосом взвизгнул он.
Он походил немного перед нами — он всегда думал на ходу, даже в камере полтора на полтора метра.
— Вы решили посмеяться над Айвэном? Теперь Айвэн будет смеяться. Он будет хохотать. Неужели вы своими хиленькими мозгами не могли понять, что на этот раз я предусмотрю все, вплоть до эмоциональных реакций. Я просчитаю каждый ваш шаг. Ваше оружие блокировано на подлетах к горам. Ваша связь перекрыта. Сопровождающие вас летательные аппараты (не знаю, как вы их называете) дерутся сейчас с моими дракончиками.
Я заметил, как напряглась Амели, и сам стиснул зубы, чтобы не застонать, думая о десятках невинных жертв, по моей вине угодивших в жуткую ловушку.
— Но мне было интересно посмотреть, — продолжал Айвэн, любуясь нашим замешательством и растерянностью, — кто же управляет всем этим и настраивает моих крестьян против меня? И вы сами полезли в расставленную ловушку. А я ведь ни одной секунды не верил вам!
По законам жанра теперь был выход Амели. Она обернулась ко мне, еще сильней сжала мне руку и, глядя мне прямо в глаза, звонко проговорила:
— Отважный принц! Перед лицом нашей смерти я хочу открыть тебе свою тайну. Знай же, что я влюбилась в тебя с первого взгляда. Потому что никого не видела в своей жизни отважнее и прекраснее. Я буду любить тебя до кремации и после. А эта бледная крыса вызывает у меня только тошноту. Я говорила ему разные прелестные слова только потому, что ты велел мне, о биение моего сердца!
Заплывшие глаза мои, насколько это было возможно, поползли из орбит. Я открыл рот, намереваясь что-либо сказать о чудовищном недоразумении, и снова закрыл. Как человек, обладающий выраженным эстетическим вкусом, я не мог не ценить прелестей Амелинды. Возможно, и она глубоко уважала меня как ценное приобретение для поселка. Но в наших отношениях не было и намека на любовь и близость. И не могло быть, поскольку любовь и брак на Надежде Непокорных, как и во многих отдаленных мирах, возможны только на основании евгенического анализа и с одобрения Совета общины. Это необходимо для выживания населения дальних земель в условиях импринтинга.
Но если она желала вывести Айвэна из и без того неустойчивого равновесия — ей это удалось вполне. «Я подумала, — поясняла мне впоследствии Амели, — что так он убьет нас быстрее». Предположения ее в некоторой мере оправдались.
Айвэн подпрыгнул на месте и уставился на нас во все свои поросячьи глазки. Когда же он перехватил взгляд Амели, устремленный на меня, полный, как ему показалось, страстной любви и преданности, он заметался по залу, будто у него прихватило живот после столь любимых Непокорными бобов в остром соусе. Да не даст мне солгать Таннит Покровительница Лжецов, но на глазах его в этот момент вроде бы выступили слезы. В несколько прыжков Айвэн взлетел по лесенке и набрал на пульте управления несколько команд.
— Система! — продублировал он их голосом, наверняка специально для нас. — Через десять минут приступить к полной нейтрализации военнопленных. К самой ужасной и долгой нейтрализации! Начать с девицы — она предательница. А мужчина пусть помучается, глядя на нее!..
Мы с Амелиндой вжались в стенку. Мерзкие механизмы, лязгая и скрежеща, стали наползать на нас со всех сторон. Айвэн сбежал со своего возвышения и подскочил к нам, не собираясь ничего упускать из леденящего душу действа. К его несчастью, мы не дали ему насладиться полностью — ни единой секунды слабость душевная не отражалась на наших лицах. Уже не надеясь ни на что, я собрал последние силы и твердо заговорил с нашим мучителем.
— Да, ты все предусмотрел, Айвэн! — Я старался изо всех сил, чтобы голос мой не дрогнул в конце.
— Что, дошло до тебя наконец, выкидыш жабы, с кем ты имеешь дело?! Да, я — ГЕНИЙ!!! И не вам, куски слизи, сексуально озабоченные пищевые автоматы, мешаться у меня под ногами. Но ваше искреннее раскаяние не смягчает наказания. Слишком поздно. Приговор уже приведен в исполнение.
— Да, возможно, ты гений, — послушно повторил я. — Но все предусмотреть не по силам даже тебе. Ты же не видишь одной простой вещи…
Механизмы, клацая мерзкими приспособлениями, неотвратимо приближались, я что есть сил отводил от них глаза.
— Какой? — Подергивая носом, словно голодный кролик, Айвэн приблизился ко мне.
Он всегда был до чертиков любопытен — прирожденный ученый и экспериментатор.
— Система! — крикнул он вверх на всякий случай. — Держи его под прицелом! Дернется — разнеси ему башку! — И наклонился ко мне.
— А вот какой!..
Я поманил его пальцем и, глядя глубоко в близорукие глазки, со всей дури врезал ему ногой в горном ботинке по яйцам. Айвэн никогда не был сторонником простых решений. Он всегда стремился все максимально усложнить и перестраховаться на десять раз. Великолепный шахматист, он просчитывал ситуацию на десять ходов вперед. Он планировал все. Победить его логикой было невозможно. Это было его и сильной, и слабой стороной. То, что не укладывалось в логические схемы и выходило за рамки двумерной логики: импровизация, творчество, альтруизм, любовь, наконец, повергали его в недоумение и замешательство.
Заорганизованность и, если можно так выразиться, затехнизованность подвели Айвэна в этот раз, он слишком понадеялся на свои механизмы и компьютеры. Решение пришло само, складываясь из безвыходности ситуации, непреодолимой ненависти и желания в последний раз побаловать себя вкусным и нестандартным положением вещей. Моя легкая непринужденная импровизация вогнала моего давнего недруга в глубокий шок.
Хватая воздух ртом и выпучив белесые глазки, Айвэн упаковкой органических удобрений повалился на меня. Система молчала и не предпринимала ничего — очевидно, она не могла различить хозяина и нападающего. Я крепко, как самое дорогое существо на свете, обхватил теряющего сознание Айвэна и с горячим чувством прижал к себе. Затем стремительно обернулся к Амели:
— Ну же, быстрей! Обними меня сзади!
Амели с превеликой страстью и готовностью выполнила мою просьбу, несколько двусмысленную и нескромную в других обстоятельствах.
Прикрываясь Айвэном, как живым щитом, мы рванули к пульту управления. Громоздкая нескладная туша на руках и слипающиеся саднящие веки сильно затрудняли мне передвижение. Амели как могла страховала и направляла меня сзади. Наконец мы кое-как добрались до простенького в своей гениальности командного устройства (за права на него еще долго будут биться несколько Сверхимперий), скромно пристроившегося на круглой площадке, возвышающейся над залом.
Рукой в металлической шине, скрывающей парализованный бесполезный лазер, я принялся крушить всё подряд: мониторы, клавиатуру, вводы и соединения, не дожидаясь, пока опомнится Айвэн или его шайтанская система. Корпус лазера был отлит из прочного и легкого титанового сплава (какой все же малый шаг отделяет мирные орудия труда от оружия!), что весьма пригодилось мне теперь на ниве разрушения.
Амели металась рядом, рискуя попасть под разряд или провод под напряжением, также ломая и разрывая все, до чего не успел добраться я.
— Чего это ты бушуешь? — внезапно раздался у меня в голове ворчливый голос Клары.
Она была старше меня на добрые сотни полторы лет и поэтому иногда вела себя со мной, как престарелая тетушка с ветрогоном-племянником.
Но сейчас я был готов простить ей все. Ибо голос ее раздавался подобно голосу хозяйки восьмого неба перед супругом своим.
— Да так, Клара, — ликуя в душе оттого, что наконец-то наладилась связь с внешним миром, сказал я, не прекращая между тем начатого занятия. — Вставил на место пару вывихнутых тахионных блоков.
— Ну-ну, — пробурчала Клара. — Только чего уж твое высочество само-то надрывается? Для этого взводы зачистки имеются.
— Да люблю, знаешь ли, на досуге поразвлечься сам, — выворачивая из пола опорную стойку, отвечал я.
— Кстати, — перешла на абсолютно серьезный тон Клара. — Отлично тебя слышу теперь, душемот ты мой. Сколько я из-за тебя натерпелась. Особенно последние два с половиной часа.
Неужели не прошло и трех часов?
— Имперские войска в зоне интенсивной передачи, — официально доложила моя спутница жизни. — Можно начинать войсковую операцию.
— Засеки мои координаты, — четко начал отдавать приказания и я.
— Команда выполнена.
— Вышли по изотопному следу — первое: медицинский антигравдля нас с Амели. Второе: противошоковый ожоговый набор. И третье: конвойную команду для Айвэна Розенцвейга, официально задержанного мною как представителем отдела чрезвычайных ситуаций администрации Конфедерации.
Наш разговор транслировался по широкой связи, и поэтому мое заявление можно было считать официальным.
— Команда выполняется, — отозвалась Клара, обожающая строить из себя образцовый корабль. Особенно на глазах многочисленных родственничков.
Но звуки ее родного и знакомого голоса доносились до меня как сладчайшая музыка. Я уселся прямо на пол и привалился к стене. Голова раскалывалась и кружилась (сказывалась недавняя контузия), обожженная кожа облезала и пульсировала тысячью игл, каменный осколок в руке, казалось, распух до размеров кожаного мяча и надрывно ныл где-то рядом с надкостницей.
— Амели! — тихо позвал я сочившимися сукровицей потрескавшимися губами.
Девушка, тревожно заглядывая мне в лицо, опустилась рядом на колени.
— Сейчас за нами приедут. — Я тихонько провел рукой по ее роскошным волосам, только успокаивая и ободряя. — Все будет хорошо. А пока свяжи-ка своего обожаемого женишка!..
— Ты не представляешь, с каким удовольствием! — хищно блеснула зубами Амели, накручивая на руку тонкий провод.
И в мгновение ока Айвэн был стянут классическим приемом скотоводов для строптивых бычков: руки через ноги, петля через шею. Так что при любом неосторожном движении провод впивался в глотку, и связанный рисковал удушить сам себя. Наш недавний противник лежал на боку у стенки и злобно косил на нас близоруким глазом. Амели крепкой ножкой перевернула его на другой бок и принялась осторожно и нежно покрывать мои ожоги и ссадины новым слоем противоожоговых мазей из поясной аптечки…
Плохо помню, как меня доставили в поселок.
Некоторый промежуток времени выпал у меня из памяти. Говорят, семь дней я парил на воздушной подушке в чистом аргоне, и доктор Влад не допустил бы ко мне родную мать — до того он был помешан на стерильности при открытом ведении лучевых и ожоговых травм.
Когда же доктор наконец разрешил мне свидания, первыми в моем медбоксе появились Тимоти и Амели. Они вошли, держась за руки и влюбленно глядя друг на друга. Несмотря на то что я был прикрыт только собственной скромностью, свидание прошло весело и непринужденно. Амели вдела руку в специальный нарукавник, уходящий в мою газовую камеру, и нежно погладила первую кожицу у меня на кистях. Я расплылся в улыбке и отчаянно закивал им головой с торчащими во все стороны трубочками. Говорить я не мог, потому что дышал через аппарат.
— О драгоценнейший принц Раимчик! — своим хрустальным голоском заговорила Амели. — Поздравьте нас! Мы наконец-то решили пожениться! Мы все обдумали, и вот… — Она обернулась к Тиму.
— Да! — откашлялся Тим. — Но мы хотим сказать, что если бы не вы… если бы не эти печальные события, мы бы никогда не узнали, насколько дороги друг другу, и, может быть, долго еще тянули…
Я изо всех сил затряс подбородком, рискуя потерять пару трубочек, всячески выражая свое полное одобрение.
— Амелинда пока не намерена брать второго мужа. И мать ее в этом поддерживает. — Смущенно и гордо Тим покосился на невесту.
— Но если бы я когда и надумала, ваше высочество, — вмешалась Амели, — то на свое сватовство вы бы не получили отказа. Как многие другие, — немного подумав, добавила она.
Я закатил глаза, показывая, что понимаю и высоко ценю оказанную мне честь. Жестами и мимикой я попытался отразить свое желание сделать им какой-либо подарок на свадьбу. Когда же они поняли, Тим сказал:
— Вы можете сделать нам прекрасный подарок.
— О, — восторженно стиснула руки Амели. — Наилучший из всех подарков. Большего нам и не нужно.
Я в ответ прижал руки к груди, демонстрируя, что лаван (младший побратим) и его жена могут просить у меня чего их душа пожелает.
— Ваш генетический материал, — преданно заглядывая мне в лицо, произнес Тим.
Я слегка оторопел.
Право, такие предложения сыплются на меня не каждый день.
— Да, — подтвердила Амели слова жениха, — я не буду отказываться от предложения по продлению вашего рода.
— Ведь ваши линии — большая редкость в этом коническом секторе, — пояснил Тим, видя ярко выраженное недоумение на моем лице. — Надежда нуждается в наследственном разнообразии. А здесь намечается интереснейшая комбинация.
— Ваш ребенок вырастет принцем Надежды Непокорных, — ласково погладила мою руку Амели. — Мы будем любить его от всех глубин наших сердец…
— Мы уже его любим, — поправил невесту Тим.
Здесь я слегка прослезился от неожиданно нахлынувших на меня чувств и широко раскинул руки, словно пытаясь обнять их обоих, ставших частью моей жизни, частью моего сердца, частью души.
— Подумайте, достопочтенный принц, — сказала на прощание Амели. — Это очень важное решение в вашей и нашей жизни. Если вы не будете против, то мы совершим все необходимые тайные формальности и дадим друг другу взаимные обязательства. В интересах будущего ребенка, как вы сами понимаете…
Я дал свое согласие при условии, что сам подготовлю необходимый материал для экспертизы и прослежу за его контейнеризацией.
У меня было достаточно времени в запасе.
Перед отлетом на тайном совете общины я наделил Амелинду всеми правами младшей жены принца дома Ицхрави, родившей сына царственной особе. Все необходимые подтверждения я получил из канцелярии отца моего (да правит он вечно, познавая только радости и удовольствия в безграничной любви подданных) в Зирине.
Посещая столицу королевства нашего Ургабб, крупные города и населенные пункты, Амелинда, именуемая в документах бени Лазарусса ганим Хаимчик (я настоял на этом имени для будущего ребенка), может свободно навещать отведенные мне дворцы, загородные дома, сады, бассейны и бани. Она будет пользоваться теми же почестями и привилегиями, что и остальные младшие жены. Она будет иметь отдельные апартаменты, необходимый штат слуг и питание с королевского стола. У нее будет свое место в храме Таннит, на праздниках и развлечениях. Двое глашатаев будут следовать перед ее паланкином, а специальные животные и рабы пробовать ее пищу и напитки.
Она пожизненно будет пользоваться поддержкой дома Ицхрави и обращаться за ней может в любое время в случае любых затруднений материального, морального, физического и физиологического толка, независимо от того, в моем присутствии подано прошение либо нет. Ей назначается пожизненная пенсия, она становится совладелицей нескольких фирм и предприятий, и на ее имя открывается счет в одном из банков Зирина с королевским кредитом. Все это перечислено и заверено в соответствующих пунктах и параграфах.
В случае моей смерти моими прямыми наследниками первой степени объявляются дети, признанные мною и генетической экспертизой моими, а также матери этих детей. Затем следуют родственники, свойственники и побратимы, в зависимости от степени родства и близости ко мне. Все имущество мое делится в согласии с завещанием, которое хранится у главного кади Ургабба, славного своей честностью и неподкупностью. Амелинда и Хаимчик, соответственно, получают свою долю.
Тимоти Шин обозначался в документах как мой младший побратим, воспитатель моего сына и домоправитель дома Амелинды бени Лазарусса ганим Хаимчик в мое отсутствие. Он как высокопоставленный вельможа тоже будет пользоваться особыми правами и привилегиями во владениях отца моего. А после моей смерти получит определенную долю наследства, хотя и не очень большую.
Тим хотел отказаться от всего, твердя, что он и сам вполне может обеспечить Амелинду и всех ребятишек. Но я настоял на этом пункте, объяснив, что тогда положение Тимоти в доме у моей жены становится не совсем ясным. И в интересах ребенка закрепить за Шином определенный статус.
В случае смерти Амелинды все ее права наследования переходят к будущему принцу Хаимчику ибн Раимчик. Его воспитателем будет числиться Тим.
В случае смерти Тима обязательства по воспитанию ребенка беру на себя я либо же дом Ицхрави.
В случае смерти принца Хаимчика наш брачный контракт с Амелиндой расторгается, если она не пожелает произвести на свет еще одного моего сына.
Будущий принц Хаимчик объявляется моим законным младшим сыном и наследником моего титула и имущества в соответствии с очередностью и старшинством среди детей мужского пола. На его имя открывается счет в банке Ургабба, он становится совладельцем некоторых фирм и предприятий, входит в директорат нескольких банков, зачисляется в гвардию Зирина в звании, равном званию сержанта, и получает положенные почести и привилегии во владениях отца моего, своего деда. Для него резервируется место в любом учебном заведении любого сектора обитаемого мира по желанию его родителей и воспитателей… И так далее, и тому подобное.
Старейшины подробнейшим образом обсудили права наследования Амелинды и нашего будущего сына и настояли на том, чтобы в случае печального исхода часть имущества отходила бы общинам. Мне было все равно, а Амели и Тим как послушные дети общества с удовольствием пошли ему навстречу.
Я привожу здесь всю эту юридическую казуистику не для того, чтобы запутать кого бы то ни было, а лишь с целью подчеркнуть, что я обошелся с Амели и Тимом наиболее честным образом. И они, со своей стороны, ни сейчас, ни в дальнейшем не давали мне повода для упреков и разочарования.
На летное поле космодрома провожать меня приехали все члены совета Фортов Бастард и Сент-Яго. Это была величайшая честь, которую оказывают не каждому представителю официальных властей Конфедерации. Почтение Непокорных надо заслужить. И хотя я не уверен, что совершил все подвиги, которые мне приписывают, но расстраивать милых моему сердцу людей не стал.
Я еще раз торжественно подтвердил старейшинам обещание подыскать Форту Бастард (а может, и не ему одному) приличного разностороннего Ученого. Думаю, при моих связях и умении уговаривать людей это будет нетрудно.
За день до проводин мне в торжественной обстановке вручили официальные подарки от двух Фортов (своеобразная плата за услуги). Их содержательная сторона и количество обсуждались нами заранее в течение нескольких дней. Мне величаво преподнесли 333 Источника Внутренней Энергий, 333 капельки вечности и документы на портативный ускоритель времени, который ввиду сложностей упаковки и транспортировки был доставлен на Клару заранее.
Я полагаю, все остались довольны.
Глядя, как в посадочный модуль загружают контейнер с телом Айвэна, находящегося в глубоком анабиозе, Амелинда (а они с Тимоти стояли ко мне ближе всех) спросила:
— Теперь его посадят в тюрьму?
— Вряд ли, — нехотя пожал плечами я.
Я не имею права на ложь. Но умолчать кое д чем иногда вполне уместно.
— Скорее поместят в больницу, — не совсем уверенно произнес Тим.
Тоже сомнительный вариант. Что пользы Конфедерации от довольного и счастливого Айвэна, выращивающего цветочки и детей и нежно любимого своими женами? Кто же тогда будет делать сумасшедшие открытия и изобретения? Конфедерации просто необходим Айвэн злой, недовольный, обиженный, строящий коварные замыслы и планы. Вероятней всего остаток своих дней он проведет в закрытых лабораториях дома Ицхрави, владеющего отныне Айвэном и всеми продуктами его жизнедеятельности по праву ловца, и будет трудиться там во славу Конфедерации до конца своих дней, которые мы постараемся продлить до максимума. А я уж позабочусь о том, чтобы он чувствовал себя как можно более несчастным и обиженным.
Модуль протянул свой хобот ко мне.
— Ну, давайте прощаться!
Я пожал руки всем членам совета и крепко обнял Амели и Тима. Амели звучно поцеловала меня в губы. Тим тряхнул мою руку и протянул мне осколок камня на цепочке, вставленный в простую титановую оправу.
— Тот самый? Из моей руки?! — восхищенно и обескураженно спросил я.
Тим молча кивнул. Он не мог говорить из-за душивших его чувств. Я повесил драгоценный амулет на грудь и шагнул в разверстую пасть модуля.
Да, скорее всего у нас будет чудесный ребенок. Ведь я не зря отбирал для него свои лучшие качества. И лучшие качества Айвэна. Его ускоренная мозговая химия, но без недоразвития гиппокампа, в сочетании с моими адаптабельностью и чувствительностью да еще с повышенной социализацией Амелинды!.. Комбинация, что и говорить, многообещающая.
Но, но, но… Цыплят, как говорится, по осени считают. Я, разумеется, не пущу дело на самотек. И буду негласно за всем наблюдать со стороны. Ребенок получит достойное воспитание и образование. А там… будем посмотреть.
Я долго сидел в командной рубке, пристально разглядывая уменьшающуюся проекцию Надежды Непокорных. Слезы блестели у меня на глазах.
Клара, все понимающая и все прощающая, ни о чем меня не расспрашивала, с тихой грустью ожидая окончания шторма в моем сердце…
Александр Бачило
ЛЕСОПАРК
Спасибо тебе, выходит, Слизняк: дурак ты был, даже имени настоящего твоего никто не помнит, а умным людям показал, куда ступать нельзя…
А что в спине поламывало — теперь в ноги перешло, ноги такие слабые стали. Эх, к печечке бы!
Как сообщается на сайте ежедневного издания «NEW.RU», сегодня в 8.12 на станции метро «Речной вокзал» какой-то мужчина спрыгнул на пути и скрылся. Задержать его не удалось.
Что, бляха, страшно? Это вам не огурцы в погребе тырить! Отставить нытье! За мной бегом марш!
Топочут сзади молодые, не отстают. Конечно, натерпелись страху в тоннеле. Идти тут можно разве что нюхом, да на ощупь, ну и, бывает, заходят. Кто в незнакомую дыру нос засунет, да там и оставит вместе с головой, кого и в знакомом месте так саданет поперек шеи — не разберешь, где мозги, а где сопли. Сколько ж вокруг нашего брата, добытчика, лежит — и целиком, и по частям, и по стенке размазанного, — страшно подумать! Вот жаль, что темно тут, как у крота в заднице, — поучительная была бы картина для моих молокососов. Сразу бы поняли, откуда у этого тоннеля такое чудное название: пирог с повидлом.
Ну да ничего, вон последняя развилка, а там и выход на поверхность. Стой, братва, раз, два! Пообнюхаться надо. Прислушаться. Заткнись, Куцый, не скули! Сам виноват. Команда ясная была: вперед без последнего. Кто последний — тому крышка. Это тебе еще повезло, считай. Ничего, побегаешь и облезлый… А вы чего пыхтите, как паровозы? Собздели, когда Куцего обварило? То-то! Слушать надо командира, а не молитвы шептать! Я вам здесь и Бог, и Сатана, и все угодники! Потому что через эту чертову нору я уже три раза лазил и каждый раз назад возвращался с добычей. Понятно? Пока не научитесь сами добычу таскать, будете меня слушать, я как-никак кило мозгов на этом деле съел.
Ну, вроде все спокойно… Выходим, благословясь. Неба тут не видно, не пяльтесь. Травы высоченные. Да оно и лучше, на хрена нам то небо? Теперь быстро — прямо на восток. Вот где самая работа начнется! Там я из вас, обалдуев, настоящих бойцов сделаю. Если успею…
До чего же легко бежать по зеленым этим коридорам! Видно, немало разного волокли этим путем, вон как разгладили — ни ямки, ни камешка! Бежишь, будто по коврику, и нога совсем не болит… Ох, а ведь и в самом деле! Что же нога-то? Ладно, это потом. Не болит, и хорошо. Может, она и не болела никогда, просто приснилось что-то. Вперед, вперед! Вон уже и дымком потянуло, значит, близко. У здешних трав стебли толстые, медом сочатся, а пахнут так, что чуть с ног не валят, но горькой этой гари им не заглушить. Тот, кто ее хоть раз нюхал, уже ни с чем не спутает…
А гарь-то свежая. Видно, наши совсем недавно как раз в этих местах прошли… Прошли, да не вернулись. Значит, смотри в оба! А ну, все ко мне!
Молодые нагнали, обступили. Водят носами, ждут команды. Спокойно, ребята. Торопиться некуда. Скоро только кошки… тьфу! Не ко времени припомнились… Чувствуете запашок? Распробуйте как следует… Пахнет каленым да паленым. Значит — добычей и солдатской шкурой. Вот что с торопливыми-то бывает! Нашли бойцы добычу, да унести не смогли. Она сама их унесла.
Вон, поодаль, в траве что-то темнеет. Ну так и есть — лежит боец, остывает потихоньку, совсем будто спящий, только морда обгорела до черноты. А шагах в пяти от него торчит из земли, сверкает белыми жилками на солнышке — она, добыча! Молодые увидели — аж попискивают от счастья. Так бы и вцепились в нее всей командой, но ждут пока, понимают — без приказа нельзя. Стоп, салаги. Приказа не будет. Что-то тут не так. Отчего добыча из земли торчит? Выросла так или закопал кто? Не помню я такого чуда, чтоб добыча в земле росла, как морковка. А ведь памяти во мне ой-ей-ей сколько накопилось и своей, и покойницкой, и еще черт знает чьей.
Ну, стало быть, так. Пузан и Вонючка, слушай мою команду. Подтащить сюда этого покойника. Да осторожно! Не топтаться там. Выполняйте. Остальным — укрыться.
По правде говоря, можно было Пузана и одного послать. Он таких покойников троих притащит и не вспотеет. Только больно уж туп, как бы не залез куда не надо. Вот пусть Вонючка за ним и приглядит. Он трус, значит, смышленый. Да нет, не должно там ничего случиться, беду я всегда чую… Вон уже и волокут.
Ну и здоров же ты, Пузан! Молодец. Клади его сюда. Не на спину, угрёбок! Что мне, брюхо покойнику чесать, что ли? Черепушкой кверху клади! Вот так. Ну? Никто раньше не вскрывал? Показываю один раз! Аккуратно, по кругу… Вот он, как орешек! Сейчас все узнаем… М-м! Дымком попахивает, ну да это не беда. Даже еще лучше, пожалуй… Куцый, подходи теперь ты, тебе больше всех поумнеть надо. Да не вороти рыло-то свое облезлое, а то по второму разу облуплю! Вонючка, ты тоже попробуй. А тебе, Пузан, не надо, ты и так слишком умный для своих размеров. Добро только переводить… Ну, что скажете? Доходит помаленьку? Вот и до меня доходит. Никак нам эту добычу не взять, братва. И наперед надо запомнить: из земли добычу не отрывай — убьет. Я прямо как вижу: откапываю ее, шкурку зубами срываю — и тут вспышка. А дальше — темень. Спасибо тебе, покойник, научил. Отдыхай, боец…
Когда просыпаешься утром от птичьего пения, то жизни своей не помнишь. Ей-богу, как отрезает! Особенно если проснулся в тепле и на мягком, если снизу не хлюпает, сверху не капает и не воняет как-нибудь особенно противно. Просыпаешься от жаркого солнечного зайчика на щеке, и кажется, что вот сейчас мать придет в школу будить. Молока даст, яичницу поставит на стол… Тут главное — глаза не раскрывать, зажмуриться и лежать до последнего. Стоит только увидеть небо через дырявую жесть, что висит косо и ненадежно над самым носом, и кусок толя на двух кривых жердинах вместо стены, а вместо занавески на окне — колючий сухостой перед лазом в хибару, и сразу все вспоминаешь. Весь свой беспросветный сороковник и особенно последние три зимы — самые лютые. Тут же привычно начинает саднить покалеченная нога. И нутро горит огнем, будто уксус пил вчера весь день, а не жиденький портвешок за тридцать рублей. Проснулся, поздравляю!
Опять проснулся. А была ведь надежда, что уж в этот раз скрутило окончательно. Кажется, никогда еще не было так хреново, как этой ночью. Сердце то колотилось вытащенной рыбехой, то совсем отказывалось биться. Да замри ты, замри уже, плакал всю ночь, скрючившись в своем шалашике. Не уговорил.
Значит, опять надо выползать под небо и соображать опохмелку.
Где-то рядом захрустели бодылья сухостоя, зашелестел сиплый голос: «Суки! Проститутки! Твари! Довели страну…» Это Нинка тронулась на промысел. Проковыляла мимо, волоча мешок по земле и шаркая драными туфлями, в которых и зиму всю протаскалась, дурында. Красу свою девичью забыть не может. Надеется, что ли, завлечь этими туфлями кого-нибудь, кроме такого же конченого ханурика, как сама?
— Живой? — проскрипела Нинка, не останавливаясь.
Я не стал отвечать, но на всякий случай пошебуршал тряпьем. Черт ее знает, эту Нинку. Решит, что окочурился, да еще, чего доброго, толь оторвет. Гоняйся за ней потом на од-ной-то HOFC…
Солнышко, однако, пригрело совсем по-летнему. Наверное, уж за полдень. Пожалуй, пора и мне выползать. Инвалида ноги кормят! Эх вы, ножки-ручки мои, позвоночки калечные! Что ж так ломит-то вас с утра, а особенно — под вечер? Кажется, будто вот повернешься сейчас неловко — и треснет тулово поперек и развалится на куски! Ох-хо-хо! Однако делать нечего, покряхтел, покряхтел — поднялся-таки, смотри ты! Выбрался на свет божий — хорошо, тепло! Прямо лето! И думать неохота, что скоро опять искать пристанища на холода, всю зиму трубу обнимать где-нибудь в подвале да хавку скудную с крысами делить… Эх, в котельную бы пристроиться, как в прошлом году! Да теперь уж не возьмут — слишком пооборвался, засинячил совсем…
Ишь ты, чего вспомнилось! Котельная! Про будущее свое забеспокоился! Вот ведь что делается с человеком на трезвую-то голову! Надо бы поскорей поправить это дело, да нечем, гадство. Ни копеечки за душой, и Нинка уж далеко вперед ушла. Всю чебурашку по главной аллее соберет, разве ж угонишься за ней? Постой же, кобылища, я тебя с другой стороны обожму. Лесопарк у нас, слава Богу, пять километров на четыре — всегда найдется место подвигу!
На пруды пойти… В такую-то погоду наверняка народ ночью на берегу бухал, а значит, и тара кой-какая должна остаться. Сказано — сделано. Собрал свои мешки и двинул было бодро, только чувствую — хреново дело. Нога совсем отнялась, вроде не чувствует ничего, а наступать больно. Пока это я таким манером до прудов доковыляю! Да найду ли еще там чего? И до ларька оттуда не рукой подать — груженому-то… Не дай Бог еще Нинку встретишь. Она, паскуда, ведь и отнять может, у нее это просто… Короче, куда ни кинь — кругом блин. А деваться некуда. Выпить-то надо! Не век же тоской маяться…
Ладно, иду себе, а вернее сказать, шкандыбаю помаленьку, потому как не ходьба это, а горе одно — пыхтишь, пыхтишь, а все будто на том же месте. Сколько я так упирался, не скажу — не знаю. Может, полчаса, а может, и час. У меня это бывает — голова вроде кемарит, а ноги все идут. Потом очухаешься, а ты уже черт-те где и устал как собака. Вот и в этот раз — будто шнур из розетки выдернули, а потом опять воткнули — ничего не помню, только сердце колотится, в ушах звон, и нога как из расплавленного свинца — ни поднять, ни наступить. Зато вот он — берег пруда, а вон и компания подходящая — девки еще туда-сюда, а пацаны — совсем косые, за траву хватаются, чтоб с земли не снесло. Если они, не сходя с места, до такого счастья дошли — сколько же у них тут тары должно было освободиться! Только б не побили, сволочи. Что за привычка у молодежи — бутылки бить? Никакой культуры!
А посудушка-то — вон она, сложена кучкой у догоревшего костерка, поблескивает на солнышке. Бутылок шесть, как не больше, одной только белой головки! А там еще, в траве, темным таким переливом — пивных Чебурашек штуки три. Нет, больше! Я хоть и подслеповат стал, а пустую бутылку сердцем вижу. Только вот рядом, чуть не в костре головой, лежит-храпит туша — здоровенный парняга — и одной рукой прямо так всю мою тару и облапил! Не дай бог проснется не вовремя — ведь убьет спросонья!
И точно. Как чуяло сердце! Я еще и полпути до костерка не проковылял, вижу — зашевелилась туша, голову от земли оторвала и одним глазом прямо в меня — зырк! А глаз-то похмельный, злой, морда мятая, к щеке бычок прилип. Ох, не в настроении человек — сразу видно! Но подхожу ближе, куда деваться?
— Извините, что побеспокоил вас, — завожу издали обычную песню, — приятного отдыха!
Парняга руками в землю уперся, кряхтя, оттолкнул ее от себя и сел.
— Тебе чего, дед?
Это он мне. Уж не знаю отчего, но с этой весны все меня только дедом зовут. Вроде и бороденка-то толком не растет, а все им дед! Ну да мне это без разницы…
— У вас бутылочки не освободились? — спрашиваю. — Можно их дедушка заберет? Вот спасибо вам большое! Помогли инвалиду войны…
А сам наддаю, что есть силы, и мешок на ходу разворачиваю. Главное — успеть, пока он клювом щелкает, рассовать бутылки по котомкам — и ходу!
Да куда уж там. Ногу так и рвет на части, будто кто ее зубами хватает, а до бутылочек-то еще ой-ей-ёй как далеко!
Парняга хоть и во хмелю, а смекнул, чем душа моя терзается. Глаз у него стал веселый, задорный — хуже некуда. Берет он бутылку из кучи и мало не на середину пруда ее — бульк! У меня и вторая нога отнялась. Что ж это за люди, Господи?!
А туша посмеивается себе:
— Медленно телепаешься, дед! Сколько успеешь собрать — твои!
И вторую бутылку туда же — бульк!
— Смотри, — говорит, — мало осталось. Провошкаешься нырять придется!
И бросает третью. А дружки его ржут впокатуху — аж девок забыли лапать.
— Жми, дед! — кричат. — Работай костылями!
Я жму, ножку приволакиваю, мешком размахиваю, пот вытираю, чтоб смешнее было. Не потому что совсем дурак — понимаю, конечно, торопись не торопись, а он всю кучу в пруд перекидает. Но это те шесть бутылок, что из-под водки. А пивных-то он в. траве не видит! Спиной к ним сидит! Вот на них-то, на последнюю мою надежду, я и нацелился.
Да не тут-то было. Только парняга мой размахнулся, чтобы последнюю беленькую в пруд закинуть, как его сзади кто-то за руку — хвать! Будто из-под земли вырос здоровенный мужик в драном плаще, волосня буйная, с проседью, борода не чесана.
— Спасибо, — говорит, — эту мыть не надо.
И кладет бутылку себе в авоську. А она, авоська-то, уж полна! Вся моя Чебурашка пивная там лежит, горлышко к горлышку — ничего в траве не осталось! Да когда ж он успел?! Откуда взялся?! Постой-ка… Да это не Стылый ли сам? С нами Крестная Сила! Куда ж меня нелегкая несет?! Бежать отсюда!
Я про бутылки и думать забыл, скоре назад, назад — да к лесу. Только с моей походкой шибко-то не разбежишься. Ползу как могу, забираю левее, где кусты поближе, а сам одним глазом — на Стылого. Ох, страшен! Глазами вскользь чиркнет — будто ножом полоснет! У нас в лесопарке про него такое рассказывают, что лучше и не вспоминать, особенно к ночи. Я хоть давненько с ним и не встречался, а сразу признал — он! И по людям видно. Вся пьяная компания разом будто протрезвела — сидят, притихли. Ждут, пока Стылый тару пересчитает.
— Маловато, — вдруг говорит он парняге. — Доставай остальные!
И тот, как на удава на него глядя, встает и без единого слова — бултых в пруд! В ботинках, во всем… Только круги по воде.
— Ну а вы чего расселись? — говорит Стылый остальной компании. — Помогайте!
Меня аж передернуло, когда они в воду лезли — и парни, и девки, не раздеваясь, с шальными глазами… А погода-то не май месяц, заморозки по ночам, вода — лед! Но они, похоже, и не заметили. Забрались, взбаламутя весь пруд, по самую шею и — бульк, бульк, бульк — скрылись.
Дальше я не стал смотреть — кинулся в кусты и прочь, прочь от того места! Так вдруг жутко стало, прямо жить не хочется! Забери меня, Господи, с этой земли! Не понимаю я ее и боюсь! И нет мне утешения, и облегчения нет… и денег ни копейки… и ни одной бутылки до сих пор не нашел… и… О! А это что такое?
Смотрю — на прогалинке лесной — пенек, а на пеньке — пузырек! Сама по себе бутылочка — дрянь, а не тара. Импортного производства — нигде такую не принимают. Но это когда пустая. А та, что на пеньке стоит, наполовину полная! Кто-то пил — не допил, на полбутылке сморило. Значит, хорошая вещь, забористая! На этикетке что-то такое знакомое написано, когда-то я все эти английские буквы знал, да выветрились… Ну и хрен с ними, не буквы мне сейчас нужны, а обороты!
Я не стал и стаканчик пластиковый подбирать, хотя их вокруг полно валялось, а прямо так, со ствола, ливанул в глотку и глотал, глотал, пока воздуху хватило. Наконец оторвался, выдохнул — и тут только обдало духом, вкусом, градусом — сразу всем. Самогон! Да хороший, зараза, до пяток пронимает! А написано что-то типа «Скот Вхиску». Надо же, и буквы вспомнил! Вот что значит человек опохмеленный! Он уже и звучит гордо!
На душе сразу потеплело, и страх прошел. И жгучее горе, которое везде за мной ходит — худенький мальчик с забинтованными руками, — вроде отступило, легло до поры на больничную койку… Отдохни, сына, пока папка пьяный. Веселый теперь папка! Ни хрена стеклотары не собрал, зато какую опохмелку надыбал! А на хрен она и нужна была, стеклотара, как не на опохмелку? Верно? Значит, налаживается жизнь! Вот только еще разок присосаться как следует…
Я запрокинул голову и выцедил всю оставшуюся вхиску. Ноги уже подгибались. Перед глазами поплыло. Сейчас поведет меня в сторону, крутанет, мягко ударит землей — и посплю. Не врубиться бы только в пенек башкой…
Ну хватит отдыхать! Бегом — марш! Теперь-то поняли, чего ищем? Объяснять не надо? Правильно, Куцый! Лазейку заветную. Я-то вот не знал про нее, а покойник, выходит, знал. И вы теперь знаете. Туда и пойдем. Вонючка, вперед! Пузан — за ним! Дистанция — двадцать шагов. Пегий! Булыга! Скачок! Куцый — замыкающим. Чтоб обваренной задницы никому не показывал. Теперь небось не отстанешь!
Трава тут пожиже, вон и небо проглянуло. И дырявые башни стали видны, что на небо ведут. Но это легко сказать — ведут. Никто по ним на небо не забирался. Хотя добычи там — немерено висит, простым глазом видно — от башни к башне сверкающие нитки тянутся. Не достать.
Да, места знакомые. Только знакомство это недоброе. На земле тут добычи мало, зато опасностей — хоть отбавляй. Помню, тащили мы как-то вдвоем с Колобком длиннющий кусок. То есть это он тащил — здоровяк был, не хуже Пузана, а я, по инструкции, сзади помогал, заносил, чтоб не цеплялось. Вот через такую точно проплешину как раз и волокли. Может, через эту самую. И вдруг — рев, грохот, откуда ни возьмись выкатывается огромная, до неба, гора — и прямо на нас. Рычит, жаром дышит, трясется так, что всю землю крупной дрожью бьет. Я прямо обмер. Колобок со своим концом добычи уже в траве скрылся, а я-то на самой проплешине торчу, как хвост из задницы. Бежать, спасаться — поздно. Да и добычу бросать нельзя. Бросишь — тебе свои же потом глотку перегрызут. Тот же и Колобок. Ну, в общем, чую — кранты. Упал я на землю, где стоял, обнял добычушку свою покрепче и глаза закрыл — будь что будет.
А грохот все ближе. Вот уже кажется, над самой головой ревет. Не выдержал я, открыл один глаз, смотрю — несется на меня здоровенный кругляк. Я и охнуть не успел, а он уж здесь. Да не по мне, а как раз по траве, по тому концу добычи, — и прокатился! Меня подбросило так, что зубы щелкнули, чуть душу не вытряхнуло. И только я обратно на землю шлепнулся, как второй кругляк по тому же месту — хрясь!
Дальше какое-то время я себя не помню. Видно, валялся кверху лапками. А как очнулся, сразу за добычу — где? Здесь.
Не отбросило ее, на кругляк не намотало, а вот конца не видно — в землю вдавило. А что же Колобок? Неужто бросил?! Неужто убежал?! Ну, держись тогда, сыроед!
И тут я его увидел. Вернее, то место, где он лежал, в добычу вцепясь, точь-в-точь как я. Не бросил-таки! Настоящий боец. Лесной охотник — не размазня подвальная. Отдыхай теперь, Колобок, ты свое отслужил. А нам, как говорится, остается память. Она будет жить во многих поколениях бойцов, начиная с меня. Тем более что и вскрывать ничего не надо — вот она, вся наружу вылезла. Выдавило ее из Колобка, как из тюбика, — бери и глотай.
Управился я с Колобковым наследством, взялся за добычу и дальше потащил. Тяжело было, но справился. А как же! На то мы и добытчики. И вскорости после того случая стал я командиром. Помогли Колобковы-то ухватки! Только во сне иногда вижу, как на меня кругляк катится…
Однако не дождаться бы и в самом деле такого счастья. Место открытое, мы тут как помидоры на блюде — дави кому не лень! А ну наддай, похоронная команда! Не растягиваться! Вонючка, драть тебя вдоль хребта! Спишь на ходу!
Припустили так, что трава свистит, к земле гнется. Хорошо идем, ходко. А вон и верхушки пустых холмов показались. Там, под ними, добыча и обретается, там у нее гнездо. Давно я мечтал лазейку под те холмы разведать, да не знал, с какого боку к ним подступиться. Пока сегодняшний покойник не надоумил. Вот и Вонючка сам, без команды, стал влево забирать. Чует, стало быть, покойницкую памятку!
…Что за гадость такую я с утра засадил? Проснулся уж в темноте, посреди леса, зазябший, мокрый, ни рукой, ни ногой не шевельнуть. Часа два еще лежал, скулил, пока кое-как хоть на бок перевернулся. С непривычки это у меня, что ли? Давно такой крепости ничего в рот не брал, с тех пор как мы с Вер-кой-уборщицей из мебельного цеха ведро денатурата вынесли. Ну ладно, коленки отказали, это бывает у меня. Но почему мокрый-то с ног до головы? Дождь, что ли, был? Все-таки жизнь полна удивительных загадок, как говорил Жюль Верн…
У-у, все! Жюля Верна вспомнил, значит, срочно пора опохмеляться. А то и до Сартра дойдет. Ох! Ну чего я?! Решено же раз и навсегда: старой жизни не вспоминать! Никаких жюль-сартров! Не было этого! Сейчас бы пива недопитого найти, хоть полбутылки… Да где уж. Такое счастье два раза подряд не выпадает. А потому лежи дальше на мокрой земле, соображай, где бы граммульку перехватить…
Ох, ешкин кот! А не суббота ли у нас сегодня? Как же это я забыл? Сколько уж лет не помнил всяких этих суббот — понедельников, да чисел ихних дурацких, а последним летом пришлось опять выучить. Потому как по субботам и воскресеньям Казбек вытяжку делает и деньги платит. Тоже, конечно, смерть, вытяжки эти — вся спина вон в шишках. Но зато деньги живые и сразу. Укололся — и хоть сейчас в магазин. Ну, не сразу, конечно, а как ходить опять сможешь. Некоторые после того укола по три дня отлеживаются. Ну а мы привычные, все равно подыхать… Да, надо идти. Наверняка ведь сегодня суббота. Ну по крайности воскресенье… А если и вторник, деваться некуда, хоть счастья попытать!
И поднялся-таки, и пошел. Это уж совсем трупом надо быть, чтобы за опохмелкой не пойти. Как дорогу нашел, в лесу да в темноте, одному Богу известно. Да нет, и ему вряд ли — давно он от нашего брата отвернулся. И поплутал я порядочно, с похмелья на больной-то ноге, однако вышел в конце концов к самой решетке — вот он, Ветеринарный институт. Тут уж недалеко и будка Казбекова, прямо за забором, и вход отдельный. Смотрю — а там уж толпа перед дверью. Все наши толкутся, и Нинка тут. А я-то еще на Бога обижался, дурик! Милостив Бог наш! Суббота!
Подхожу, встаю рядом со всеми. Крайнего тут не спрашивай: все равно кто поздоровее да понахрапистей — раньше пролезет. А попробуй пошуми — огребешь на пельмени. Не свои побьют, так Казбек на шум выглянет с обрезком кабеля в мохнатой своей ручище. Как оттянет этим обрезком по морде — живо умолкнешь. Понимать надо — дело тут тихое, секретное. Не положено, поди, в Ветеринарном институте, да еще в сарае, из людей вытяжку делать. Подведем Казбека и сами без копейки останемся. Потому тихо стоим, степенно так переговариваемся…
— Миром-то, — говорю, — темные силы правят, это понимать надо. И царствие их грядет. А наступит оно, когда последний неверующий в них уверует…
— Все сказал? — Нинка спрашивает.
— Ну… почти.
— Вот и умолкни, пока в ухо не схлопотал, проповедник запойный!
Пожалуйста, молчу. Пусть и другие поговорят, мне не жалко. Зачем же сразу в ухо?
— Что ж Горюхи-то не видно? — говорят. — Всегда первая прибегала. Загнулась, надо думать?
— Зачем? Живая. В метро пристроилась, отъедается.
— Это за какие такие сокровища ее в метровые взяли? Кухтель по пять тыщ с места берет!
— Очень просто. Ногу отняли ей по весне. Кухтель таких без очереди ставит, от них выходу-то втрое больше, чем от вас, симулянтов!
Да, думаю себе. Не те ноги кормят, что носят, а те, что гулять ушли. Пойти, что ли, и мне в больничку? Пускай хромую оттяпают, может, Кухтель в метровые возьмет? Милое дело там — сиди целый день в тепле, деньги считай, пивком поправляйся. И уснешь, так не замерзнешь. Ни ментов не боишься, ни конкурентов. Если кто и сунется, его Кухтелевы мордовороты так наладят — без костылей убежит! Да, счастье тому, кого Кухтель в метровые возьмет!.. А ну как не возьмет? Ногу-то назад не приставишь. А на одной зиму бедовать — ой как несладко!
— Что метровые! — смеется Костян, бывший кидала наперсточный с проломленным черепом. — Разве это заработки? Цветмет надо сдавать! Вот золотая работа, кто умеет!
— Сдавать-то не штука, — говорит дед Усольцев (Поди такой же, как и я, дед). — Да где его брать-то, цветмет? Гвоздя ржавого не найдешь забесплатно.
— Довели страну! — сейчас же встревает Нинка. — Дерь-мократы!
— А мы с корешем моим Федюней, — хитро щурится Костян, — позапрошлым летом весь Сузунский район обстригли под бобрик!
— Парикмахерами, что ли? — не понимает дед Усольцев.
— Ага, махерами! Как увидишь где провода на столбах, так и обрезай, махер!
Смеется Костян, и народ вокруг похохатывает. Дед Усольцев головой качает: ловко придумано! А Костян еще пуще хвастается:
— Жили как в сказке, что ты! День кемаришь, ночь бухаешь, под утро — на охоту идешь.
Дед ехидный интересуется:
— Что ж ты такое теплое дело — и бросил?
Костяну что сказать? Только рукой махнуть.
— Нипочем бы не бросил! Да Федюне моему кирдык пришел.
— Поймали?
— Почему поймали… Током убило. — Костян уж не смеется. — Он, парчушка пьяная, полез на столб. За один провод рукой ухватился, а другой плоскогубцами кусает. А провод-то под фазой! Я снизу кричу: «Ты чего, дурило, делаешь?! Дзёб-нет же!» А он уж и не отвечает. Вцепился руками в провода, а голова-то, смотрю, повисла, и язык вывалился. Ну я и пошел… Эх, Федюня! В округе сел пятнадцать без света сидели, а нас поймать не могли!
Народ гомонит одобрительно на такой Костянин рассказ, а Нинка и тут свои три копейки вставить норовит.
— Хватился! — орет. — Пятнадцать сел! Давно уж вся область без света сидит, а он за проводами собрался! Это тебе не при советской власти — никто их по новой вешать не станет. Вот довели страну — украсть нечего!
Ну начинается! Наших, запойных, хлебом не корми — дай про политику поспорить. Уж кажется, двумя ногами в могиле стоит и телевизора-то лет пять не видел, а все его выборы волнуют, американцы да евреи разные!
Как начали все про политику гомонить, я сразу бочком, бочком, спиной по стеночке — поближе к двери. А тут как раз и Казбек из будки выглядывает.
— Заходите, — говорит, — еще пятеро.
И мы с какой-то бабешкой чумазой первыми — юрк в дверь. Ну прямо прет мне счастье сегодня. Как с самого утра солнышком пригрело, так и ласкает! Вхиску нашел больше полбутылки, день угадал правильно, а теперь еще и без очереди влез! А, да! Еще от Стылого вовремя спрятался. Житуха!
— На лавку садитесь! — командует Казбек.
Помещеньице-то — ни встать, ни лечь. Коридорчик узенький да кабинка, где Казбек спины колет. Проходная бывшая, что ли… В коридорчике лавка вдоль стены. Еле-еле пять человек втискиваются. Вот и сели мы пятеро. Смотрю — и Костян тут! Он хоть и потрепаться горазд, а своего не упустит!
— Ну и вот, — говорю, пока время есть, — темным силам лучше добровольно покориться и служить. Потому как окончательная победа все равно за ними будет…
— Рубаху снимать, что ли? — бабешка перебивает.
Из новеньких, видно.
— Погоди ты, успеешь растелешиться! — рыгочет Костян. — Вот, бабы! Одно на уме — перед мужиками заголяться!
— Да век бы вас, жеребей, не видать!
Огрызается, гляди ты, хоть и беззубая!
— А ну тихо! — Казбек вдоль ряда с кабелюкой своей прохаживается. — Молчать-лять! Сычас ынструктаж будит!
— Опя-ять… — тихий вздох.
— Кто сказал?!
Взметнулся Казбек и дубину свою поднял. Все молчат, хоть голос точно Костянов был, я-то не ошибусь.
У Казбека глаз черный, так и сверлит в душу. Да мы сверленые уж, не зыркай! Походил туда-сюда и в кабинку:
— Давай, отец!
Из кабинки — где только прятался там! — выступает степенно старичок. Просто старичок, без названия. Старичка этого все, кто Казбекову вытяжку посещает, знают хорошо, но ни имени его, ни фамилии никогда не слышали. Старичок — и все. Блаженный он какой-то, несет вечно непонятное, вроде как я про темные силы. Но у меня-то — служение, а он так просто, по скудоумию. Для чего Казбеку такой старичок, неизвестно. А спрашивать — себе дороже, Казбек вопросов не любит. Да и не для того мы сюда ходим, чтобы вопросы спрашивать. Сказано инструктаж — сиди, слушай.
Старичок, из кабинки выйдя, поправляет поясок на лохмотьях и затягивает козлетоном:
— Добыча наша велика и тяжела. Вкуса кислого, запаха невкусного, но желанней ее нет на свете!..
И мы, как молитву, тянем за ним сто раз повторенные слова:
«…Велика и тяжела. Вкуса кислого, запаха невкусного…»
Плешь они мне проели, эти слова, в шкуру впитались, в печенку, как паразиты, вгрызлись, а понять я их не могу. Повторяю за стариком, как попка:
«…Лежит она, свив тело кольцами, в шкуре мягкая, без шкуры твердая. Если же протянется во всю длину, может убить в одно мгновение. Другая добыча, короткая да толстая, весьма потаенна и тяжела безмерно. Сидит всем выводком в древесном дупле без древа…»
Черт знает, что оно такое… Древесное без древа… масляное без масла. Иначе как молитвой у нас эту галиматью не зовут. Однако что же, наше дело маленькое. Велят повторять — повторяешь:
«…И найдя добычу, что свернулась кольцами, самому сильному бойцу схватить ее за хвост и тянуть. А когда тяжело пойдет в потяг, второму бойцу ухватить возле колец и тянуть за первым, а там и следующему… И так хватать и тащить, зубов не жалея, и бойцов прибавлять, пока вся добыча не потянется…»
Все-таки старичок этот — псих. Чего тащить? Кого хватать? Сроду Казбек такелажными работами не промышлял и никого в грузчики не нанимал. Сейчас уколют, заплатят, и вали куда хочешь, не надо ничего зубами тянуть. Да и какие у нас зубы? Смех один.
Но старичок твердит, старается да приглядывает за каждым, чтобы честно повторяли. В этот раз еще кое-что прибавил в конце. Про пустые какие-то холмы, про тайный лаз, который кто-то охраняет, а кто, я так и не понял. Повторяем мы хором и эти слова, и старичок наконец отвязывается от нас. Снова входит Казбек — уже в перчатках и со шприцом.
— Ну, давай по одному, — командует хмуро…
Господь-вседержитель! Мать Пресвятая Богородица! До чего же больно! Видишь ли Ты? Знаешь ли мою муку? Позвонки мне раздвигает Казбек железными пальцами и втыкает меж ними иглу. А потом! Будто сразу все нутро, от башки до задницы, втягивает в свой шприц и вырывает из тела вместе с иглой. За что мучаешь?! За что терзаешь?! Душу мою высасываешь! Жизнь мою прошлую и будущую всю вытягиваешь из меня, а ее и так уж осталось во мне с гулькин хрен…
…Отлежался я немного на полу, слезы, сопли утер, как мог, и опять-таки сам, без помощи, на ноги поднимаюсь. Живуч все-таки человек. Без рук, без ног, без хребтины — все будет ползать по земле!
Ну и я ползу. Хоть и согнутый в три погибели, зато с деньгами в кулаке. И теперь мне уж не так страшно жить. Теперь мы горю своему поможем, только бы до ларька добрести…
Выползаю из Казбековой будки, а эти все про то же долдонят — где бы чего украсть, чтоб в утиль сдать. Вот паскуды! Человек, может, полжизни прожил за это время, седых волос вдвое прибавил, а они про свой цветмет доспорить не успели!
— А я говорю, не найдешь ржавого гвоздя! — кипятится дед Усольцев. — А найдешь, так с тебя за него рублей пятнадцать слупят!
— Почему не найдешь? — спорит одноглазый какой-то опойка. — Вон на подстанции целый склад медяшки разной. Кабеля, шины, контакты запасные — ящиками лежат! Да и в работе там, поди, не одна тонна. Только под током все, не возьмешь.
— А все равно воруют. — Костян голос подает.
Он и тут раньше всех успел, растянулся на травке — отлеживается после укола.
— Четвертого начальника охраны меняют на подстанции, — рассказывает, — и без толку. С горя уж собак завели на территории.
— Денег некуда девать! — злобится Нинка. — Волкодавов еще за народный счет кормить!
— Не, — говорит Костян, — у них там не волкодавы. А маленькие такие, как их? Тильеры, что ли. Они и стерегут…
Вот он, пустой холм. Какой уж там холм! Гора! И ни отлогости, ни покатости, чтоб наверх забраться. Будто выперло его из земли прямо таким — каменно-гладким. Не пророешь его и снизу не подкопаешься. Однако ж нашелся хитрый нос и на этот утес. Проковырял лазеечку! Вот мы через нее сейчас холмик-то изнутри и выпотрошим, чтобы не зря Пустым назывался. Но — не торопясь. Спешить некуда, да и мало ли что? А ну, Вонючка, слетай-ка до угла, посмотри, что там и как…
Самое дурацкое в пустых холмах — это углы. Пока до самого угла не дойдешь, хрен узнаешь, что там за ним. Вонючке одному идти туда никак неохота, трусит парень, но деваться некуда — бежит куда велено. Без разведки тоже нельзя, понимать должен… Вот добрался, приник к земле, заглядывает за угол… И смотрит. Долго-долго. Ну? Хоть бы знак какой подал, придурок, есть там что или нет? Лежит подлец, отдыхает! Только ножкой сучит, будто почесывается. Ну, я тебе почешусь! Ползи назад, тварь болотная!
Я уж давай звать его потихоньку, а что прикажешь делать?
Ни в какую. Да драть твою в лоб с такими бойцами! Пузан! Тащи его сюда, разведчика хренова!
Покатился Пузан вдоль стенки, а я по сторонам поглядываю. И чем дольше поглядываю, тем гаже мне делается, прям до озноба в брюхе. Голо кругом — ни травиночки, ни кустика. Топчемся тут, под стенкой, как пойманные. Позиция — хуже некуда! Линять надо отсюда как можно скорее, а этот гад Вонючка загорать вздумал!
Вот добегает до него Пузан и, к земле даже не припадая, становится рядом. Тоже хорош вояка. Наградил Бог отрядом! Ну давай, тащи его сюда, чего стоишь?!
Нет, и этот не шевелится. Как встал, так и заклинило.
Стоп. А вот это уже неспроста. Что-то там, за углом, есть. Да такое, что лучше бы его не было. Влипли, кажется.
Поворачиваюсь к своим.
— Отходим, быстро!
И вдруг вижу, как глаза у них делаются большие и страшные. Потому страшные, что в них даже не испуг, нет! Жалость. Самих себя жалко. Отпрыгались.
Я не стал и смотреть, что они там такое увидели. Рванул мимо них назад — туда, откуда пришли.
— Врассыпную, сволочи! Чего застыли?!
Нет, не топочут позади. Стоят. Ну, значит, такая их судьба. Теперь каждый сам за себя. Поддаю еще. Главное — до зеленки добраться, а там разберемся, что за новая напасть. И только подумал про травы высокие, безопасные, как услышал позади — бух!
Тяжелое что-то ударило в землю, отскочило и снова — бух!
Ближе.
Значит, за мной.
Огромное, сильное, злое прыжками несется позади, и каждый прыжок все страшнее бьет в землю, вышибает ее из-под ног, не дает бежать. Бух!.. Бух!!. Догоняет!
Резко рву в сторону. По прямой не уйти, до зеленки еще далеко, кругом все та же плешь. Куда? За угол, больше никак. Вокруг пустого холма, а там видно будет. Может, получится где-нибудь незаметно убраться в кусты.
Сзади слышится визг — короткий, задушенный, и сразу поверх — голодное ворчание. Достоялись, придурки! Кто-то их уже жрет!
Но это там, у дальнего угла. А за мной-то что гонится?! Прямо в спину дышит! Значит, не одно? Много их? Куда же я бегу, дурак?! А вдруг там, впереди, — тоже?..
Поздно. Вот он, угол. Я проскакиваю его с разбегу и сразу останавливаюсь. И стою. Торчу, как кусок добычи из земли. Как Пузан и Вонючка — ни взад, ни вперед. Все, отбегался.
Братья-бойцы! Если кому доведется моей памяти хлебнуть… хотя вряд ли от меня чего останется. Но если вдруг все-таки! Хорошенько разглядите то, что я сейчас перед собой вижу. То, что меня сейчас схватит зубами поперек хребта и разжует в кашу. Вот так она выглядит, смерть… Бойтесь ее! И не лезьте в пустые холмы за добы… бы… больно!!!
Ненавижу, кто пьет без понятия! Есть такие. Дай ему ящик водки и бутылку пива, так он не успокоится, пока не выжрет и водку, и пиво, и еще тормозухи добавит. Нет, я не так. Норму свою знаю. После бутылки водки я через пять минут рогами в землю буду дрыхнуть — это уж закон природы. Можно, конечно, в эти пять минут засадить и последнюю бутылку пива, но кайфа уже не почуешь, пока не проснешься. А как проснешься, так сразу поймешь, что это за кайф: намешав водки с пивом, проснуться поутру без капли на опохмел. До этой весны только так и приходилось — все, что есть, разом, давясь, заглотнешь, чтоб врагу не досталось, и валишься, где подкосит. Нате, берите меня тепленького! Способ, конечно, безотказный. У кого ничего нет, у того и украсть нечего. Только два неудобства — не знаешь, где проснешься, и точно знаешь, что опохмелиться будет нечем. Из-за этого и от выпивки половина удовольствия пропадает. Лакаешь как свинья — правильно люди говорят! Только ошибаются они. Я человек разумный, с понятием, хоть и пьющий. Если бы у меня было, куда спрятать, я бы обязательно на утро оставлял! Так что не врите, суки, чего не знаете! Я, может, специально для этого и хибару по весне построил, чтобы было где запас сохранить. Нашел кусок жести да кусок толя в гаражах спер, веток в лесопарке наломал, надрал сухостоя вместо соломы и такие хоромы зашалашил на пустыре, любо-дорого! Прямо Ленин в Разливе.
Конечно, если бы кто узнал про утреннюю мою заначку, так разметали бы и солому, и толь, и жесть, а случись, так и плиты бетонные. Люди ж — звери, когда у них жажда. А жажда у них всегда. Потому похмеляюсь я с оглядкой, тайком. Это во-первых. А во вторых… Че-то забыл. С чего я начал-то?.. Да и хрен с ним. Все равно такое редко бывает, чтобы хватило денег и вечером погулять, и утром полечиться. Никогда почти не хватает.
Но в этот раз хватило. Спасибо Казбеку — платит за вытяжки по-царски, хоть и разогнуться потом два дня не можешь. Да нам и не надо! Крыша над головой есть — вот она, над самым носом висит, на ветру качается. Бутылка «Балтики», девятого номера, крепкого, как брага, протекла с утра по измученным жилочкам и успокоила. Для чего же разгибаться? Лежи, отдыхай! Снаружи солнышко жесть прогревает — тепло так, что и спину отпустило, и ногу. Туман в голове, дрема…
Вдруг слышу — вроде как хнычет кто-то. Горько так всхлипывает. Да не дитё и не баба какая-нибудь, а взрослый мужик, по голосу судя. Оно, конечно, тоже не в диковину. Мало ли всякой рвани тут, на пустыре, ночует. И у каждого горе свое или болячка. От той же вытяжки иной раз не то что всхлипнешь — белугой заревешь!
Ладно, думаю, похнычешь — перестанешь. Лежу себе. Только чувствую — не на шутку человек разошелся. Прямо в три ручья обливается! Аж жалко стало. Жалко, что ни черта мне отсюда не видно. Тихонько толь отодвигаю — один хрен, не разглядеть. А он заливается!
— Э! — голос подаю. — Певец! Ты че, в натуре, вшей хоронишь?
Слышу — притих, затаился.
Нет уж, братуха, ты у меня тут не затаивайся. Мне такие соседи даром не нужны. Еще откинет копыта, нюхай потом его…
— Не хочешь разговаривать, так проходи своей дорогой! Чего застрял-то?
Молчит, только шмыгает. Придется все-таки посмотреть, что за зверь…
Выползаю на свет божий из уютного гнезда. В спине, понятно, опять сверло проворачивает, ногу по-живому дерет. А, чтоб те сдохнуть, плаксивому! Вырвал-таки из тепла! Вон захныкал опять. А всей беды-то поди — жена заначку отняла…
Обхожу кругом шалашика своего прямо так, на четвереньках, будто пес вокруг будки, только что не на цепи. Вижу — точно, как раз там, где я и думал — в бурьянной канавке позади хибары, — лежит он, дрын с коленками, длинный, худой, плечми трясет да ногой в ботинке рваном по глине елозит. Нет, думаю, ни женой, ни заначкой туг и не пахнет. Такая же пьянь подзаборная, как и я, даже еще горше. Штаны вон обремканы по самую задницу, ноги голые торчат. Да и сверху намотано что-то, больше из дыр, чем из тряпья. Такого-то доходягу даже я могу шугануть!
— Ну, чего развылся тут? — шумлю. — Заткнись!
Дрожит весь, блестит испуганно глазом из-под косм. И хочет рот закрыть, да через губенки стиснутые снова:
— Ыыыы…
— Молчи, мать твою! Задавлю, глиста сопливая!
— Не мо… гу, — икает, — это рефлекторное…
Ну так бы и съездил по самой гнусавке!
— Еще раз это слово услышу от тебя — не обижайся. Перешибу пополам!
— Не на-до, — всхлипывает, — я не бу-ду.
— С чего воешь-то? С голодухи, что ли?
Головой крутит.
— Ломает, поди, тебя, торчка? Или с недопою блажишь?
Опять не угадал.
— Тьфу ты! — Зло меня берет. — И сытый, и вдетый, и еще недоволен! Живи да радуйся!
Нет, не радуется, только слезы кулаком размазывает.
— Дом у тебя есть? — спрашиваю. — Угол какой-нибудь, шалаш?
Кивает неуверенно.
— Вот и дуй домой!
Опять ревет в три ручья.
— Боюсь! Там — он…
— Что, — говорю, — зелененькие заходить стали? С рожками? Это в нашем деле бывает. Ничего, привыкнешь. Как в следующий раз черти появятся…
— Да какие там черти, Сергей Павлович! — вдруг говорит он. — Ко мне Стылый приходил!
Я и сел.
Сижу, перед глазами бурьян плывет, рожа эта чумазая разъезжается, а в ушах звенит: «Сер-гей Пав-ло-вич…»
— Что с вами?! — Рожа кричит, глаза выпучила.
— Ты меня… как… — И договорить не могу, перехватило дух.
— Вы разве не узнали меня? Миша, помните? Диплом у вас делал! А потом — лаборантом…
Дип-лом… Ла-бо-ран-том… Будто в колодце от стен отдается. Знакомый звон, да не знаю, про что… и вдруг страшно, шепотом, в самое ухо: «Стылый!»
Сразу вспомнилось: вытяжной шкаф в углу, смешанный запах формалина и эссенции, въевшийся в руки, в мебель, в стены лаборатории… Ла-бо-ра-то-ри-и… И человек на стуле передо мной. Бледное, мерцающее в полутьме лицо, будто повисшее над столом отдельно от темного силуэта. Стылый. Мертвые глаза упираются в меня. Черные губы шевелятся беззвучно… Что же он говорил? Что-то страшное и восхитительное… И соблазнительное — крайне… Надо же, забыл. А ведь тогда это казалось самым важным на свете.
«А что взамен? — спросил я. — Душу потребуете отдать?»
Я еще не верил, но мне уже очень хотелось поверить. В конце концов, чем черт не шутит?
Но он не шутил.
«Отдать можно то, чем владеешь. Разве ты владеешь своей душой? Разве кто-нибудь из вас — владеет?»
Странно, я совсем не помню его голоса. Только слова. Нет, не слова — мысли. Кажется, он вообще ничего не говорил. Мысли текли из мертвых глаз.
«Если бы души ваши принадлежали вам, вы не знали бы ни страстей, ни обид, ни тайных пороков. Разве сын твой страдал бы так, если бы мог распоряжаться своей душой?»
Сын. Исколотые руки. Разбитое окно. Осколки стекла под ногами. Врачи… Нет, санитары. Колят в спину. Укол… Прикол, пап, правда?..
— Сергей Павлович! Вы слышите?!
— Что?
Бурьян. Дрын с коленками. Сухостой.
— А, Миша… Извини, задумался…
— Теперь вспомнили?
Не дай Бог такое вспомнить…
— Ты, парень, брось это. Не помню я ничего и тебе не советую. Иди себе… Чего расселся?
Завозился он, подтянул костыли свои, встает.
— Куда же я пойду?
— А мое какое дело? Домой иди!
Нахохлился, смотрит мимо меня, в чисто поле. Да чего уж там чистого! Свалка — она и в Африке не клумба. Слева, метров двести, опушка лесопарка. Справа, метров сто пятьдесят, гаражи, а за ними — девятиэтажки торчат. Посередине — мы. А кто мы — кузова битые от «запоров» да «москвичат», набросанные там-сям по всему полю, да обломки плит бетонных, да кучи кирпича, тряпья, наплывы гудронные — все, что валили сюда, чтоб далеко не возить. Да бомжи по землянкам — вот и все здешнее население… Не на что тут смотреть.
— Домой мне нельзя. — Миша вздыхает. — Опять Стылый придет…
— А меня не касается!
— К вам ведь тоже приходил…
— Кто тебе сказал?
— Сын ваш…
— Не было у меня сына никогда! Обознался ты, паренек.
— Но как же…
— А так же! Страшно тебе — пойди да напейся. И нечего к людям приставать! Деньги есть?
Крутит опять башкой бестолковой.
— Что ж ты, — говорю, — всякую дрянь вспоминаешь, а об деле забыл?! Задарма поить тебя никто не будет. Зарабатывать надо!
Уставился, глазами сверлит. Тоже сердитый. Вроде Казбека… Кстати! А не воскресенье ли сегодня у нас?..
— Ну-ка помоги подняться, — Кряхчу, распрямляюсь кое-как. — Заработать хочешь?
— Смотря чем.
— Ну, ты, паря, сказанул! Какая разница чем?! Кто ж нынче на это смотрит? Хоть щенками, хоть младенцами, хоть собственной шкурой — лишь бы деньги!
Стоит, задумался.
— Вот на это он вас и ловит…
— А ты за меня не болей, — говорю. — За себя порадей! Поправиться-то небось хочешь с утра? Или ты, может, не пьешь?
Вздыхает.
— Пью.
— Вот и ладно. Сведу я тебя сейчас к одному человеку, он тебе живо все воспоминания обратно в одно место вгонит. Но с деньгами будешь…
«Пирог с повидлом» прошли, можно сказать, на одном вдохе. Провалы все старые, давно известные, тоннель почти не изменился с тех пор, как его проходил отряд Бодрого. В общем, повезло. Бывает, за добычей отправляясь, пророешь новый ход, а назад идешь — он уж завален, или зубы вставлены, или еще что похуже. Одного-двух бойцов и недосчитаешься, а то и весь отряд на повидло пойдет. И добыча, с таким страхом собранная, зароется навсегда, вместе с ребятами…
А в этот раз — прямо благодать! В одном месте, правда, пришлось плыть, но совсем чуть-чуть. Воды, слава Богу, никто не нахлебался, а то ведь она и отравленная бывает…
Перед выходом на поверхность, как положено, память предков почтили, самих их помянули — и рванули. И не подвели мертвяки — предки наши! Идем по памяти, как по карте: триста длинных — высокими травами, да полета коротких — через пустырь, против солнца, — вот тебе и дырявая башня. Если чуть левее пройти, выйдешь к пустым холмам. Только никто теперь к ним не ходит, там смерть поселилась. Из дозорного отряда, что сунулся туда однажды, вернулся только один — без добычи и без ноги. Дотянул только до лаза в Пирог, там его и рубануло пополам. Хорошо — сразу нашли! А когда вскрыли да распробовали — мама родная! Не приведи Господь даже издали такое увидеть, чего этот парнишка у пустых холмов насмотрелся! Это вам не мертвые зубы, как в тоннеле, а живые звери, громадные, быстрые, хитрые. Отряд окружили раньше, чем их могли заметить, кинулись разом. И пойманных сразу не жрали, шею перекусят — и за следующим…
Так что дорога в пустые холмы надолго теперь закрыта. Если не навсегда. Молиться надо, чтобы и здесь, у дырявой башни, эти твари не появились. Пока — тьфу-тьфу — никто не видел. Так ведь и добычи тут, под башней, не достать. Висит, дразнится на такой высоте, что дух захватывает. Попробуй сними ее оттуда! Навернешься — костей не соберешь. А не навернешься, так все равно толку мало. Слишком крепко за башню держится — ни оторвать, ни откусить. Разве что…
Был однажды случай. Шел здешними местами отряд добытчиков. Вел его толковый командир Востряк, мир праху его. Пустил он, как положено, бойцов цепью, ну и сам идет — поглядывает. Вдруг видит — торчит из травы ха-ароший хвост добычи! Востряк недолго думая хвать его и потащил. Кряхтит, упирается — что-то тяжело идет, не то в траве где-то путается, не то (упаси Бог, конечно) и вовсе привязан. А помочь, посмотреть да распутать некому, все уже вперед ушли… Все, да не все! Слышит — по соседству кто-то хрустит, тоже через травы ломится. И выходит на прогалину его же отряда боец Ребяха. Сам в мыле, уши в паутине, а в зубах — хвост добычи болтается!
Востряк так решил: пускай Ребяха оба хвоста берет и тянет дальше — парень рослый, загривок толще задницы, хотя и задница дай Бог. А он, Востряк, будет, значит, сзади смотреть, чтоб добыча не цеплялась. Ну, решил, подозвал Ребяху поближе и добычу ему протягивает. И пошли чудеса!
Только Ребяха за этот второй хвост ухватился, как его и не стало! Ребяхи-то! Вот так стоял боец — и бах! — кучка золы. Добыча на землю упала, да одна на другую, крест-накрест. И тогда уж долбануло по-настоящему. Будто посреди ночи вдруг солнце вспыхнуло, день наступил, и сразу опять темно. Хвосты разбросало, лежат, потрескивают, горячие, как из огня, и на концах красновато светятся. А между ними валяется еще кусок добычи, совсем короткий и тоже горячий. Сообразил тогда Востряк, в чем тут дело: подрались две добычи между собой, одна другой хвост и откусила. Все как в жизни. А что Ребяха пропал, так никто ему не виноват. Двое дерутся, третий между ними не суйся.
С той поры нашлась управа и на привязанную добычу. Страви их две друг с другом — одна другую и порвет. Тот кусок короткий Востряк сдавать не стал, придумал его с собой на дело брать. Поначалу смеялись над ним — на охоту дичь понес! — а как начал его отряд добычу за добычей таскать, так и примолкли. А когда Востряка в тоннеле зубами звездануло, устроили парню пышное вскрытие, и память его поделили между командирами. Вот это судьба! Смело можно сказать — не зря боец жизнь прожил!
Небольшой кусок добычи теперь каждый отряд с собой носит, и в нашем такой есть, раздоркой называется. Брось его сразу на две добычи — они тут же и подерутся, будут искрами плеваться, пока хоть одна, да не порвется. Только вот заволочь раздорку на дырявую башню непросто будет. Ребята мы, конечно, натасканные, специально отобранные, но как глянешь на этакую высоту — ох, мохотно! Ни один отряд еще с башни добычу не рвал… А мы вот возьмем и сорвем! И за это нас перед следующим походом в спину колоть не будут! Это ли не счастье? Да ради такой благодати не только на башню — на Луну залезть попытаешься! Как у нас в клетках говорят: попытка — не пытка. Пытка — укол…
Народу у Казбековой будки в этот раз еще больше собралось. Целая толпа перетаптывается. Стоят, языки чешут да под ноги плюют. Курить-то Казбек перед уколом не велит, сам лично каждого обнюхивает, вот и мучаются, которые курящие. Всю землю вокруг заплевали.
Пристроил я Мишу возле забора.
— Смотри не зевай, — говорю тихонько, — как готовая партия выйдет — сразу давись, продвигайся к двери.
— А куда это мы пришли? — шепчет.
— Тебе какая разница? Топчись знай да на дверь поглядывай!
Стоим. Жарко, солнце припекает. Народ, видно, совсем дуреет на припеке — кто во что горазд врут, лишь бы не молчать. Попробовал я было опять про темные силы, дескать, уверуйте, убогие, и наступит новое царство, — нет, не слушают. Ну и хрен с ними!
— Вчера, ни в жизнь не поверите… — Костян рассказывает (он уж здесь! Вот с кого уколы, как с гуся вода!), — иду, значит, мимо подстанции. Вдруг в траве — ш-ш! — шуршит. Думал, змея! Тонкая, блестящая, извивается — ну вылитая гадюка!
— Вот сволочи! — Нинка перхает тихо, не в голосе, видно, после вчерашнего. — Разведут всяку дрянь в акваримах, а потом на улицу выкидуют! Нормальному человеку на землю не прилечь…
Костян кепкой на нее машет.
— Да не то! Я как поглядел, а в ней метров двадцать! В змее-то! Тогда сообразил, что это кабель силовой!
— Кому про что, а вшивому про баню! — ржут в толпе. — Костяну везде цветмет мерещится!
— Тьфу ты, в самом деле! — Нинка злится. — Вот удивил! Ну, тащит кто-то кабель, а тебе и завидно?
— Да никто не тащит! — Костян в ответ. — Говорю же — сам ползет! Там трава еле-еле по колено. И он по ней зигзагами, зигзагами! А вокруг — никого. Я тогда за ним. Интересно же! До самого забора шел. Во-он там он — нырк на институтскую территорию! И в подвал утянулся.
— Так, может, это змея и была? — спрашивает кто-то этак, с подъюбочкой. — Чего кабелю в ветеринарном институте делать?
А из толпы:
— На Казбековы уколы приходил!
Хохочут.
— Да что я, кабель от змеи не отличу?! — упирается Костян. — Чуть за хвост его не ухватил! Нормальный кабель, Шэ-ВэВэПэ — два на ноль семьдесят пять! Мне ли не знать!
— Это в голове у тебя два по ноль семьдесят пять! — изгаляются. — Да в каждом глазу по три семерки!
Плюнул Костян.
— Говорил же — не поверите!
— А вот сейчас Казбек выйдет — мы у него спросим!
И тут мне в руку будто зубами кто впился. Я аж подпрыгнул. А это Миша, мать его, всеми своими черными когтями ухватил меня за локоть и тянет.
— Не надо меня к Казбеку! — пищит. — Пожалуйста, не надо! Я от него весной только убежал!
И в слезы! Все смотрят на него, как на психа, да и я, признаться, ни черта не понимаю.
— Да ты пусти руку-то! — говорю. — Смотри, до крови разодрал, дурак блаженный! Чего опять испугался? Казбек сроду никого силком не держит. Хочешь заработать — заходи, нагибайся. Не хочешь — вали на все четыре!
— Он меня ищет! Увидит — убьет! Уйдем, пожалуйста!
— Белочка у пацана, — Костян говорит, — дело известное. Меня с метилового так же вот колбасит…
— Да на кой хрящ ты ему сдался?! — ору на Мишу. — Перегрелся, что ли? Ты его видел вообще, Казбека? Хоть раз?
— Я у него при виварии работал, — хлюпает, — за крысами ухаживал, эпидуральную пункцию делал…
Ишь какое слово вспомнил, оборванец! Видно, и впрямь чего-то было. Вот тебе и Казбек! Выходит, не одни мы у него подопытные звери. Есть и помельче. Только чудно это — спинномозговая пункция у крысы. Сколько я Казбека помню, никогда он наукой не интересовался. Да и какая ему наука, бандюгану? Всю жизнь в институте шоферил, потом в коммерцию подался, с ларьков копейку сшибал, ранен был в разборках, по больничкам отлеживался. Спинномозговой жидкостью тоже, видно, для бизнеса начал промышлять. Кому-то, стало быть, нужен он, горький наш бульон…
— А крысы-то ему зачем? — спрашиваю. — Бомжей, что ли, мало?
Смотрю, вокруг нас с Мишей народ уже собирается. Ох, перемолчать бы лучше эту тему, не дай Бог, до Казбека дойдет! Да поздно, сам же спросил.
— Он в журнале прочитал, — рассказывает Миша, — если крысу чему-нибудь научить, например, по лабиринту ходить, а потом ее мозг скормить другим крысам, то все они лабиринт с первой попытки проходят, не хуже крысы-донора…
Народ-то не понял, что за доноры-шмоноры, а Костян враз ущучил.
— Вот это толково! — ржет. — А мы, дураки, по восемь лет в школе парились! Куда проще — тюкнул училку по темечку, мозги ее с горошком навернул — и ду ю спик инглиш!
Миша все не заткнется никак.
— А если донор — человек, — говорит, — то крысы начинают надписи понимать. Только мозг человеческий достать трудно, приходится жидкость брать — тоже помогает…
Тут меня вдруг трясти начало, я даже испугался, думал — в припадок бросит. Оказалось — в хохот. Стою и ржу вместе с Костяном, как дурак. Да дурак и есть! Это что же выходит? Вот для каких научных изысканий мы свои спины под иглу подставляем! Жизнь отдаем по миллиграмму! А многие уже и отдали — закопали их после тех уколов. Смешно, блин!
— Но ты-то, Миша! — хохочу, рукавом утираюсь. — Ты-то! Биофак закончил! Не мог объяснить ему, что все это ерунда на постном масле?! Самому-то не смешно было — крыс мозгами кормить?
Смотрит Миша на всю нашу развеселую компанию, а сам и не улыбнется. Какое там! Глаза дикие, пуганые, лицо иссохшее, как у старика. И говорит, будто во сне:
— Стылый тоже сильно смеялся…
Тут смех потух, как окурок притоптанный. Тишина. Только Мишин голосок:
— …Когда Казбек ему рассказал, он прямо до слез хохотал… а потом и говорит: «Хорошо. Пусть так и будет». И стало так.
Смурняга сорвался. Он шел первым, и хорошо шел, обогнал остальных так, что его еле видно было. Мы еще карабкались по толстой башенной ноге, а Смурняга уже маячил почти на середине. Он бы и больше от нас оторвался, да приходилось ему тянуть за собой хвост раздорки и напарника своего Клюкву, который вроде как помогал ему. На самом деле Клюква только за конец раздорки держался. Он бы рад помогать, да разве за Смурнягой угонишься? Смурняга всегда в первых ходил, готовился с душой, не халявил. А уж как он мечтал до большой добычи первым добраться! Прямо из шкуры лез. И на дырявую башню так же шел — не напоказ, смотрите, дескать, каков я боец, и даже не за командирством, хоть командирство светило ему стопудово за этот поход, а так, будто жить не мог без той добычи наверху. И то сказать, сколько уж она, добыча-то, над нами висит, душу выматывает, длинная да блестящая, а мы все грязные хвосты по земле собираем. Вот и кинулся Смурняга на башню, как в атаку…
А тут — дождь…
Надо было ему остановиться, пересидеть, да он уж не мог — видно, шибко чесалось то место, которым боец должен опасность чувствовать. Летел вперед, с раздоркой в зубах, с перекладины на перекладину, а они то прямо, то вкось, то близко, а то и далеко. Ну и поскользнулся на мокром откосе, только ноги в воздухе мелькнули. Клюква мог бы подстраховать, да сам раззявился — привык, что его Смурняга чуть не на себе вверх тащит. Стоит у самого края и даже не видит, что напарник падает, за воздух хватается. Я аж зажмурился. Вот сейчас Смурняга его сдернет, и оба — в землю, всмятку, а главное — раздорку уронят, сволочи! Это опять за ней слезай и наверх волоки! Не управимся дотемна… Эх, Смурняга! Вот тебе и супервоин…
Но напрасно я Смурнягу ругал. Он хоть и падал, а успел сообразить что к чему и, пролетая мимо Клюквы, раздорку выпустил! Последней надежды на страховку себя лишил! Да, братцы, это солдат! Другой бы с испугу намертво в нее вцепился и все дело загубил. А он и не вскрикнул даже, молча мимо нас пролетел, мне даже показалось, что я глаза его увидел… Прощай, боец! Спасибо тебе…
Ну да стоять тут долго нечего, не вниз смотреть надо, а вверх. Клюкве в напарники послали Чекрыжа. Остальные за ним — вперед марш. Сыро, скользко, но лезем, поднимаемся потихоньку. Дождь кончился, как раз когда Клюкву нагнали. По откосам еще текло, но идти стало легче. Чекрыж ухватился за хвост раздорки, Клюкву погнали первым, да он и сам заспешил, боялся, что, раздорку отобрав, отправят его следом за Смурнягой. По совести, надо было бы так и сделать — не будет зевать в другой раз, да главное-то дело еще впереди, неизвестно, как там пойдет и сколько бойцов придется положить. Потому — каждый на счету.
На высоте с непривычки ох как страшно. Ветер воет, башня под ногами ходит ходуном, то ли вправду раскачивается, то ли в башке такое кружение — не поймешь. Да тут и понимать нечего. Без страха дела не сделаешь. Не того бойся, что ветром сдует, а того, что без добычи вернешься. Ветер, он нам только на пользу — мокрые перекладинки сушит. К самой добыче подобрались уже совсем посуху. И как дошли, так о высоте и вовсе забыли.
Вот она, большая добыча. Четыре хвоста к нашей башне привязаны и тянутся от нее в туман — к другой, отсюда не видной почти. Хвосты толщины такой, что хоть гуляй по ним, как по тропке. Но мы сюда не гулять пришли. Вот только теперь самое трудное и начинается. Кто не знает слов молитвы на добычу: «Велика и тяжела. Вкуса кислого, запаха невкусного… Лежит, свив тело кольцами, если же протянется во всю длину, может убить в одно мгновение»? А почему убить? Чем? Как? Никому не известно. И наша теперь задача — смерть эту обмануть. Да только попробуй ее обмани! Сколько жизней она прежде заберет? Никто не скажет.
Первым пошел Клюква — как виноватый и тем подвигом обязанный вину свою искупить. По длинной перекладине переполз он на блестящую гроздь, вроде грибных шляпок, нанизанных на один сучок. Только грибы те твердые, как камень, прозрачные, как ледышки, и такие же гладкие. Соскользнуть с них — раз плюнуть, а внизу пропасть. Грозди эти на башне растут, как на дереве, а уж к ним добыча привязана.
В зубах у Клюквы хвост раздорки, чтобы ткнуть им в добычу как следует и посмотреть, что будет. Если подерутся две добычи, начнут белым огнем полыхать, искрами сыпать, глядишь — большой хвост и оборвется. А что с тыкальщиком будет, про то заранее сказать нельзя. На земле бывали случаи, что и живой оставался. Редко, правда. Гораздо важней, чтоб раздорка в драке, не дай Бог, вниз не свалилась. Для того другой конец ее держат двое бойцов — страховщики. Вроде все по уму подготовили. Можно пробовать. Полез Клюква вперед, до самой добычи, и, с духом собравшись, как ткнет в нее раздоркой!
Ни искорки не выскочило с добычи, и Клюква цел, а вот Чекрыж с Намоем, что хвост раздорки держали, вдруг факелами пыхнули и рассыпались! Полетела раздорка вниз, да Клюква в этот раз уж не зевал, удержал, обратно к башне притащил. И на радостях, что жив остался, решил еще раз попробовать. Велел он второй конец раздорки никому не держать, а зацепить прямо за башню, самим же подальше отойти и не отсвечивать. Раскомандовался, одним словом, что твой командир! Но никто с ним не спорил — если боец решил со смертью в чехарду сыграть, значит, задумка какая-то у него есть. Сделали все, как сказал: загнули хвост раздорки крючком и за перекладину зацепили. И правда, так надежнее — уж не упадет! Отползли, ждем поодаль. Клюква со своего конца раздорку поудобнее перехватил и опять к добыче полез. Ну, Господи, благослови… Вот взобрался на гроздь, через одну пластину перемахнул, через вторую, третью… Последняя осталась. И тут длинная синяя искра сорвалась с добычи и ударила прямо в раздорку. Зазвенела, рассыпалась гроздь. Заплясало нестерпимо белое пламя на том месте, где только что виден был Клюква, а потом толстенный хвост добычи вдруг лопнул, и огненный его обрубок канул в темную пропасть под башней…
— Мало несут! — Казбек зло бросил шприц.
В ближних клетках поднялись испуганные мордочки.
— Не то, что надо, берут! Почему так?
Старичок пожевал беззубыми деснами и, ничего не ответив, снова зачерпнул ложкой из миски.
— Плохая твоя инструкция! — Казбек повернулся прямо к нему. — Зачем кормлю тебя?
— Так ведь это… попробуй им объясни, чего тебе надо… — Старичок вздохнул.
— Зачем объяснять?! — вспылил Казбек. — Пальцем покажи — вот это и вот это неси, да?
Старичок беззлобно рассмеялся:
— Кому показать? Крысам? Им оно без надобности. Они каждый день такое видят…
— Видят — зачем не несут?!
— Кабы знать…
Старичок отломил краюху хлеба и, тяжело поднявшись из-за стола, двинулся вдоль ряда клеток, кроша помаленьку. В клетках завозились.
— …Отсоединить, поди, не могут. Не умеют ток отключить. Может, травят их там, может, ловят. У крысы ж не спросишь…
— Алкашей своих конченых учи! За что я им деньги плачу?!
Старичок задумчиво покопался в бороде, выбирая крошки.
— Бонжа учить бесполезно, — сказал он веско. — Бонж и так — либо электрик, либо механик бывший, а то и вовсе ученый какой-нибудь…
— Но-но! — прикрикнул Казбек. — Ты про ученых — молчи! Ты про нас ничего понимать не можешь!
— Да я разве про вас? — Старик махнул рукой. — Что вы! И в мыслях не было! — Искоса блеснул голубым ребячьим глазом. — По ученой-то части вам, конечно, виднее. А мне, дурню, откуда знать, как оно там выходит? Объясняю вроде бонжам, да разговариваю-то с крысами! А крысам об непонятном — только слова на ветер бросать, не поймут.
— Значит, бомжи твои тупые, хуже баранов! — ругался Казбек. — Грязь, а не люди! Других надо!
— Люди все одинаковые, — сказал вдруг кто-то за спиной Казбека.
Шприцы и пробирки полетели на пол — Казбек, поворачиваясь, задел стол.
— Кто тут?!
В темном углу вивария тускло мигнули два желтых огонька.
— Сты… Стылый? — Казбек покашлял, прогоняя внезапную сиплость. — Ты чего здесь?
Из темноты надвинулась совсем уж угольно-черная фигура. На самом деле Стылый по-прежнему сидел на вертящемся лабораторном стуле, опершись подбородком о высокую спинку, но теперь, будто по собственному желанию, стал различим в полумраке.
— Проведать зашел, — пророкотал неулыбчивый голос. — За науку поболтать… с глазу на глаз.
Казбек поспешно кивнул.
— Понял тебя, уважаемый!
Он обернулся к старичку:
— Иди, отец, принеси нам…
И замолк. Никакого старичка у стола не было. Он исчез неизвестно когда, не шаркнув развалившимися ботами, не скрипнув рассохшейся дверью вивария, и это было необъяснимо. Казбек даже наклонился чуть-чуть, чтобы заглянуть под стол.
— Не отвлекайся, — толкнул его голос Стылого. — У меня мало времени. Рассказывай.
— Что там рассказывать… — буркнул Казбек, неуютно передернув плечами. — Объяснять очень трудно. Слова надо специальные. Научные, эти, как их…
— Термины, — подсказал гость.
— Да. В общем, я тут исследования делаю… И еще эксперименты.
— С этими? — Стылый встал и прошелся мимо притихших клеток.
— Экспериментальный материял, — гордо сказал Казбек.
Стылый с костяным треском провел пальцем по прутьям клетки. Крысы в панике метнулись из одного угла в другой.
— Хороший материал, — усмехнулся гость. — Кормленый. А где остальной?
— Какой — остальной? — не понял Казбек.
— Люди.
Стылый смотрел в упор, и от этого взгляда Казбек почему-то чувствовал себя виноватым.
— Да разве это люди… — замялся он.
— Ты брось, брось! — Гость погрозил пальцем. — Плохих людей не бывает.
— Ха! Не бывает! — Казбек горько рассмеялся. — Бараны, честное слово! Учишь их, учишь — ничего не понимают!
— Это все от жадности…
— Правильно! И я так думаю! — Казбек радостно закивал.
— От твоей, — остановил его гость.
— Ара, зачем так говоришь?! Мало я денег им раздал, конченым?!
— Что деньги! — Стылый глядел сурово. — Они жизнь свою тебе отдают! А ты ее — крысам…
— А что, неправильно? — Казбек беспокойно вглядывался в лицо гостя. — Ты же сам сказал: «Пусть так и будет»!
— Правильно, все правильно. — Стылый отшвырнул ногой рассыпавшиеся инструменты и присел на край стола. — Но, забирая одну жизнь, дай взамен другую…
Казбек надолго задумался.
— Погоди, уважаемый… Ты что предлагаешь? От крыс брать — и обратно людям колоть?! На кой черт это надо?!
— А ты попробуй. Вреда не будет.
— Как не будет?! Думаешь, им не больно?!
— Ишь ты, — гость сверкнул глазами, — жалостливый… Ничего, потерпят. Больнее, чем теперь, все равно уж некуда…
— А мне какая от этого польза? — упорствовал Казбек. — Расходы одни!
Стылый, выбросив указательный палец, как лезвие складного ножа, ткнул в сторону клеток.
— А ты разве не хочешь узнать, что с ними происходит по ту сторону?
— По ту сторону — чего?
— Пирога с повидлом…
Когда я сообразил, куда он нас завел, меня чуть родимчик не хватил. Плетюне шепчу:
— Нет, ты понял?!
А он, простодырый, только ушами хлопает:
— А чего? А где?
— Смотри, — говорю, — куда нас твой умник тащит!
— Какой умник? — Плетюня тупит.
— Следопут ваш хваленый! Он же прямиком в пустые холмы ведет!
— Да ну тебя! — Плетюня и морду отворотил. — Как чего брякнешь, так противно слушать!
— Разговорчики в строю! — Командир сзади кусается. — Не растягиваться! Шире шаг!
Ему лишь бы покомандовать. Шире да шире. Порвут пополам, так шире некуда будет. Докомандуешься…
Сам, поди, и не знает, куда идем. А я в этом деле кое-что соображаю. Дырявая башня справа осталась — там, где большая гарь. Гарь мы кругом обошли, чтобы на голое место не выходить. А теперь Следопут опять резко влево взял. Значит, пустые холмы прямо перед нами. Просто к ним с этой стороны еще никто не подходил. Да и с других-то сторон всего пару раз совались, и никогда это добром не кончалось. Сколько легенд про здешние места рассказывают — одна другой страшнее! Да что легенды! Тому, кто памяти покойницкой отведал, и легенды не нужны! Они такое про пустые холмы знают, что их сюда и раздоркой не загонишь! А этот прет напролом, и все ему поровну. Характер такой дурацкий — никого не слушает, никому не верит, командиров в грош не ставит, вечно с ними цапается. Может, это оттого, что спину ему колют чаще, чем нам, не только перед походом, но и после. От такой жизни сам себя возненавидишь, не то что командира. Командиры, они тоже разные попадаются. Иной бывает тупой, как баран, если не хуже. Спроси его, кто такие бараны, — умрет, не вспомнит. А гонору — вагон. Нынешний наш отрядный, по кличке Утюг, тоже поначалу хвост на Следопута задирал. Но как в пирог с повидлом залезли, тот ему быстро показал, кто здесь главный. Три крысоловки обошел и отряд провел без единой потери. В четвертую, уж видно, специально щепку сунул, чтоб не думали, что каждый тут может ходить взад-вперед. Как хряснули зубы об зубы — щепка пополам, командир залег, мы чуть в бега не ударили, аж духом скверным от кого-то потянуло. А Следопут посмеивается.
— Что, — говорит, — обделались? Не дрищите, они больше не укусят!
И дальше пошел.
Нет, моя бы воля была, я бы с таким водилой шагу на территорию не ступил! Он хоть ловушки все знает, да заведет в конце концов куда-нибудь похуже крысоловки…
— О! А чего это там? — Плетюня меня в бок толкает.
Вижу — впереди поднимается над травой остроконечная макушка. Чуть подальше — вторая. Ну так я и знал! Пустые холмы! Чтоб мне самому пусто было, если не они!
Тут и до командира, Утюга нашего, начало доходить.
— Так, — говорит, — это у нас что? — А сам нагоняет быстро Следопута. — Это же вон что! Как оно… запамятовал…
— Склады.
От Следопута разговора доброго не дождешься. Буркнул одно слово, и дальше.
— Ну, правильно… Погоди. Что еще за… — Командир скачками за ним. — Я слова-то этого не знаю! Нет такого места на территории!
— Почему нет? — Следопут ему, так лениво. — Вот оно. Только у вас по-другому называется.
— У кого это — у нас?!
— У крыс. Вы по глупости склады зовете пустыми холмами.
Тут весь отряд как по команде встал. Замерли, дышать боимся. Кое-как Утюг насмелился и просипел:
— Ты издеваешься, что ли?! Куда завел, гад?!
— Пока никуда, — посмеивается. — Но лучше бы нам куда-нибудь зайти, на месте не стоять. А то неровен час…
Бойцы давай занимать круговую, молятся потихоньку, кто как умеет.
— Ты, сволочь, на съедение нас сюда заманил! — Отрядный ревет. — У меня приказ совсем другой был!
Но Следопуту на его приказы чихать с дырявой башни.
— Приказ у всех один, — говорит. — Добычу принести. Хочешь домой пустым вернуться — уходи.
По ушам видно — многие прислушиваются, хоть зуб на зуб ни у кого не попадает от страха, по себе могу сказать. Он тогда громче, чтоб все слышали:
— Сейчас у собак обед. Кто не собирается на полдник оставаться — за мной бегом марш!
И потрусил себе дальше. Вроде ни одного слова понятного не сказал, а пробрало. Рванули мы за ним все как один. И Утюг бежит, подгоняет еще:
— Не растягиваться!
Кто такие эти собаки, что за обед у них и что за полдник — не знаю. Да, может, оно и к лучшему. Бежим себе. Пустые холмы впереди все выше и выше поднимаются. То есть не холмы, а, выходит, склады. И совсем даже, может оказаться, не пустые. Самый ближний — ох здоровенный, на четыре угла, с отвесными стенами — ну точь-в-точь такой, как про них врут…
Бежим прямо на стену. Вся она белая, только кусок серый, чем-то он не такой, как остальная стена.
— Соображаешь, Плетюня? — толкаю на ходу балбеса, напарника своего.
— Чего? — пыхтит, булками работает, толстомясый.
— В стене-то!
— Ну? Чего в стене?
— Чего-чего! Корм ты кошачий! Не видишь — дверь!
— Какая такая дверь?
— Эх, обалдуй! Сколько колешься — дверей не знаешь!
— Да ну тебя! — Плетюня отмахивается. — Потом поговорим!
Да чего уж тут говорить, когда и так все понятно. Следопут прямо к двери нас и вывел. Неужто открыть собирается?! Вот это был бы номер! Никому из бойцов самому открыть дверь не удавалось, штука эта особенная, хитрая. То она — стена стеной, а то вдруг раз — и лаз. Неподатливая уму вещь!
Но Следопут, он не из нашей шкуры сшит. Ему, поди, и дверь не в диковинку. Подошел, понюхал, когтем колупнул…
— А ну, навались! — говорит.
Ну, мы и уперлись всем отрядом, иные просто в стену, но этих Следопут обругал, переставил к двери, дал команду. Надавили дружно. Следопут сзади стоит, сам не толкает. Потом вдруг — скок Плетюне на спину, а оттуда — еще выше, до блестящей какой-то ерундовины, что из двери торчит. Я даже подумал, может, добыча такая? Чего он в нее вцепился, как в родную? И тут мы все повалились, потому что дверь-то поехала! Только что ни щелки не было, и вдруг — готовый лаз, прямо туда — в склад. А оттуда кисленьким так и тянет — добыча промасленная лежит, нас дожидается!
Ай да Следопут! Вот это голова! Такую бы голову — да на всех поделить, хоть по кусочку каждому бойцу отведать!
Ломанулись мы в щель — прямо давку устроили, и впереди всех — Утюг. Следопут на землю соскочил, предупреждает:
— Эй, полегче там! Под ноги смотреть, рты не разевать! Тут ведь тоже зубы встречаются…
Какие там зубы! Мы как на склад влетели, так прямо растерялись. Глаза в разные стороны, честное слово! Вот это добыча! Без конца и без края. Взрослая кольцами свернулась плотно, и кольца лежат — до потолка. Молодая — короткими хвостами, тонкой пластиной, крючком, всякой загогулиной — на полстены куча! Самая жирная, в мягкой шкуре, на толстые бревна намотана, и тоже — несметно. А помимо того, еще какая-то особая, упрятанная в бумагу, в дерево, в жеваную труху, но по кислому духу все равно ясно — она, добыча! Кругом — добыча!
Эх, как пошли мы нагружаться да обматываться! Тут уж нас Следопут не учи! Длинную тянем, на нее короткие цепляем, так чтоб только еле-еле волочь. Да поперек еще — плоских с дырками, а на них уж — каких попало, внасыпуху.
— Хватит! — Следопут орет. — Пора возвращаться! Завтра опять придем!
Ну, смешной! Завтра! Завтра еще будем живы или нет, а добыча — вот она, сегодня! И пока мы ее с места сдвинуть можем — будем нагружать! Вот как не сможем, тогда ладно. Один, последний, хвостик скинем. Хотя вряд ли…
Уж Следопут и уговаривал, и дрался, и на командира кричал — ничего сделать не мог. То-то, брат! Это тебе не двери открывать. Нет такой силы, что бойца от добычи оторвет!
Наконец тронулись, медленно, но со всей красотой. Ползет куча, а нас из-под нее почти и не видно. Дверь пришлось настежь распахнуть, и то еле протиснулись. Наконец выползли на голое место. Через травы ломиться — нечего и думать, двинули проплешинами в сторону большой гари, к дырявой башне. А чего стесняться? Мы тут хозяева теперь! Добычи сколько хотим, столько и волокем. Гарь, и та — наших ребят работа, Смурняга с Клюквой ее устроили, когда с дырявой башни добычу рвали. Да куда ни глянь — везде все теперь наше!..
Вот тут-то он и появился. Вымахнул на пригорок прямо перед нами — будто из моего же сна выскочил, из старой покойницкой памяти, — в общем, сразу я его узнал. Ловкий, глаза озорные, а сам при этом — огромный, аж тошно, и зубы такие, что тоска. И сразу понятно, что бежать бесполезно. Все, отбегались.
— Дождались, сволочи! — Следопут хрипит. — Бросай все — и врассыпную!
Глупый он все-таки, хоть и колотый. Ну сколько можно объяснять, что бойцы добычу не бросают? А если который и бросит, так недолго после того проживет. Свои же и прикончат. Не для того мы такую муку перед походом принимаем, чтобы взять и все бросить. Наоборот, вцепись в нее всеми зубами и когтями — может, и не оторвут…
Только зверь отрывать никого и не стал. Подскочил к командиру да голову ему и скусил. Напрочь! Только хрустнуло. И сразу — дальше. Утюг еще лапами загребает, а этот уже возле следующего бойца. Хвать поперек загривка — готов! Следующая — Плетюнина задница из-под кучи торчит, а там и до меня очередь дойдет. Я уж и глаза закрыл, готовлюсь.
И вдруг — что такое? Слышу опять Следопутов голос, но уже совсем с другой стороны. Да неужто он бросил-таки добычу?! Не может того быть! У меня даже глаз сам собою раскрылся. Вижу, и точно, Следопут от нашей кучи черт-те где. Но не удирает, а, наоборот, забежал к чудищу сзади и кричит, шипит, плюется! На себя отвлекает. Зверь поначалу только фыркнул — погоди, мол, и до тебя очередь дойдет, — но на Следопута не бросился. Зачем, когда вот они, Плетюнины окорока, прямо у него под носом? Да неправильно он рассчитал. Только хотел окорочка отведать, как Следопут подбежал сзади и за его собственный окорочок — цап! Визгу такого я отродясь не слыхал. Рванулось чудище, чуть всю добычу нам не разметало, крутанулось на месте — и за Следопутом. Да тот, не будь дурак, давно уже удирает, без выдумок, без зигзагов, а держит прямиком на клетку. Ага. Вылитая клетка стоит посреди поля, совсем как дома у нас, только здоровенная и без верха. А внутри у нее — ну почти как в пустом холме — добыча на добыче! Но не кучей, не как попало, а вся друг с другом сцеплена, скреплена, хвосты от нее тянутся во все стороны, на ветру посвистывают.
Следопут, видно, давно в этой клетке дыру углядел, кинулся прямо к ней, юрк — и внутри! Зверь на прутья налетел, но не пробил — сам чуть не убился. Зарычал свирепо, давай землю под прутьями рыть.
Мы стоим, смотрим. А что делать? Далеко с добычей не уйдешь, да и носильщиков меньше стало. Слава Богу, зверь на нас — никакого внимания, роет, только камни летят. Следопуту тоже деваться некуда. Сидит в клетке, ждет. Ну и дождался.
Зверь даром что здоровый, а порыл-порыл, втиснулся под прутья и, глядим, голова уж в клетке! Уперся, рванулся — и весь там! Беда Следопуту! Сам себя в крысоловку загнал. Тут бы ему надо по клетке побегать, зверя закружить да в ту же дыру и выскочить, а он, бедолага, с испугу сплоховал, полез чего-то наверх, прямо по добыче, с ветки на ветку, со ступеньки на ступеньку. Да разве от такого убежишь! Следопут со ступеньки на ступеньку прыгает, а зверь — сразу через три. Добро еще, понапутано там из добычных пластин, крючков да хвостов — прямо заросли. Нам отсюда как следует не разобрать, но видно, что несподручно здоровенному чудищу по этакой путанице Следопута гнать. Однако и не отстает.
Следопут со страху уж на самые хвосты забрался, думал, там его зверю не достать, да просчитался. В три прыжка влетело чудище на самый верх и, по хвостам шагая, — прямо к нему, теснит в самый угол. Тут уж нам очень хорошо все видно — забрались высоко, как напоказ. Жмется боец к решетке, на нас оглядывается. Ну и мы смотрим. Без командира остались, сейчас и проводника прикончат…
Зверь, кажется, и не спешит, выбирает, как половчее его ухватить. Пасть разинул, зубищи наружу выставил и — шажок за шажком — все ближе…
А что дальше произошло, я вам и не скажу — не разглядел. Следопут метнулся, будто от отчаяния, да, оказалось, неспроста. Ухватил он какую-то блестящую загогулину вроде той, что на двери, и — дерг! А от нее — искры! Как загудело в клетке, хвосты разом дрогнули, зашелестели меж собой, и не знаю отчего, но зверь вдруг тявкнул жалобно, заскулил, задергался, как в спину уколотый, а потом голоса у него совсем не стало. Так молча и околел.
Мы из-под кучи своей повылазили, глазам поверить не можем: добыча убила своего же сторожа! А Следопута — главного на свете вора — пощадила! Это как же понимать? Выходит, и впрямь мы здесь законные хозяева? Раз добыча сама в руки просится и не зверюге охранному помогает, а нашему бойцу-добытчику? Вон он, из клетки выбирается, гордый, как сто отрядных командиров. К нам идет ленивой походочкой, и морда сонная, будто все ему нипочем и раз плюнуть.
Окружили мы его, в бока пихаем, молодец, дескать, этакое страшилище уконтрапупил!
— Ладно, чего там! — Следопут отмахивается. — Пошли скорей отсюда, пока другие не вернулись…
— Нет, погоди, — Плетюня ему в ответ, — тут одно маленькое дельце осталось…
Все обступили Следопута еще плотнее, слушают, что Плетюня говорить будет. Смотри-ка ты! Увалень-увалень, а тут разговорился что твой командир!
— Это, — говорит, — хорошо, Следопут, что ты зверя победил. А что в пустые холмы нас привел, так просто замечательно. Мы этого теперь никогда не забудем.
— Ну? — Следопут ничего не понимает, смотрит на каждого по очереди.
Не догадался еще, хоть и умный.
— А вот то, что ты добычу бросил, — Плетюня неторопливо объясняет, — это очень плохо.
Дошло наконец до Следопута, заметался.
— Да вы что, ребята?! Вот же она, добыча! Целехонька! Я же спас ее! И вас всех от собаки спас! Разве непонятно?!
Плетюня ко мне поворачивается.
— Чего он раскричался?
— Уговаривает простить.
— Как это так — простить? — Плетюня удивляется.
— Ну, подумайте! — Следопут втолковывает, мечется от одного к другому. — Ну, напрягите мозги свои мышиные! Если бы я за добычу, как все, держался, что с нами было бы?! Кто бы добычу домой потащил, если бы всех вас тут передавили, как кур? Кто?!
— Ты, Следопут, не мудри! — Плетюня спокойно отвечает. — Мы тебе про одно, а ты нам про кур! Закон простой — добычу не бросать. А там уж как Бог даст…
Он оглядел отряд.
— Что решим, братцы? Мне одному вскрывать или кто поможет?
Ну, я и помог…
Плохо спать стал. Всю ночь ворочаюсь. И выпивка не помогает, только хуже от нее. Тошнит, а не забирает, и во рту горечь. То ли уж специально такую гонят, чтоб и последнюю радость у нашего брата отнять? Глотнул да срубился — вот и все счастье бомжево. Нет, мешает оно кому-то! Не спи, калечный, мучайся, каждую секундочку этой жизни сволочной разжуй да проглоти! Намаешься так за ночь, под утро только прикемаришь чуть-чуть — тут другая беда. Сны наваливаются. И всегда одни и те же. Куда-то ползу я через подземные ходы, через травы высоченные, пробираюсь под железными конструкциями, каких сроду не видано было, и носом, на нюх, ищу ее — добычу.
Чертов старичок! Все уши своей добычей прожужжал, снится она уже! Но началось это не так давно, с тех пор, как Казбек стал по два укола засандаливать. Рвет из спины свою вытяжку, а потом через ту же иглу что-то обратно закачивает.
Возможное ли дело — такую муку пережить? Вот и не выдерживает человек — с ума сходит. Если бы я один такой был, так сомневался бы еще насчет уколов. А то ведь всех наших кол-басит, как порченых! Злые стали, наглые. Нинка Костяну зубами в горло вцепилась, чуть до смерти не загрызла — еле отняли. Это что же такое с людьми делается?!
…И опять верчусь, не могу пятый угол найти. На спине совсем спать разучился, тянет все время клубком свернуться и ноги к носу подтянуть. Да тут еще зуд этот! Раньше, бывало, заведется по летнему времени какая-нибудь живность в волосьях, чешется помаленьку до холодов, а зимой ей другая на смену приходит — еще спокойней. А теперь не так. Крупно зудит, без отдыха. И больше всего — в руках и в ногах, в самых пальцах. Я поначалу струхнул, думал, не гангрена ли после тех заморозков, а теперь понял, в чем дело. Когти у меня растут. Да такие прут твердые, неломкие, острые и с загибом. Подобрал этой весной ботинки в лесопарке — почти новые, крепкие, думал, износу не будет. Куда там! Вдрызг! И во все дыры когти торчат. Да разве в одних когтях дело? Я вон вчера сунулся в гастроном, чего-то все ларьки закрыты были, так мент у дверей аж позеленел, как меня увидел, и ни слова не говоря — за кобуру. Видно, совсем я засинячил, на человека стал не похож. Ну и хрен с ним! В гастроном больше не хожу. Не то чтобы я мента боялся, нет. Вовсе даже наоборот. Достань он тогда пистолет, вряд ли успел бы выстрелить.
Вот это меня больше всего и пугает. С каких это пор я опасным стал?! Может, с голодухи такая злость? Что-то уж больно несытные времена пришли. Возле столовской помойки что ни день — драки. Хотя вываливают вроде и не меньше, чем раньше. Много ли той еды нашему брату надо было? Поклевал корочку, чтоб не пить без закуски, — и ладно. Не зря ж говорят: алкаш спиртом сыт и спиртом сс…т. А тут — с холодами, что ли? — какая-то прямо прожорливость напала. Ешь, ешь — и все мало…
Ох, заботы, заботы! Никак не уснуть от них… Лежишь, глазами лупаешь. Вдалеке собака прошла. Не слышу, не чую, а знаю, что прошла. Тоже вот, недавно у меня такая особенность появилась. От бессонницы, наверное…
А жалко, что убежала собачка… Неплохо было бы заморить червячка. В последнее время совсем мало бродячих псов стало, всех поели. А раньше чего-то брезговали или боялись их — голов по пятнадцать — двадцать стаи ходили и кормились же чем-то! Да и то рассудить, лесопарк — не тайга. Здесь кафушка, там — ларек, жарят, варят, дым коромыслом, объедков — вагон. Отчего теперь голодаем — ума не приложу!
Заботы, заботы! Охо-хо… Сейчас бы засадить стакан, как в бывалое-то время, и отплыть до утра во тьму сиреневую…
И вдруг — мороз по спине! Я аж вскрикнул и сам себе рот зажал. Понимаю — рядом кто-то есть. Вот тут, за жестью моей ржавой, стоит и прямо сквозь нее на меня смотрит. И видит! Как же я шагов не услышал?! Запаха не почуял, при нынешнем-то моем чутье?! Кто ж там такой? Может, тот самый пес, что стороной прошел недавно? Да не подобраться ко мне простому псу! А если он не простой? Господи, чего ж ему надо возле ямы моей? Лежу, никого не трогаю… Может, заорать? Ругнуться на него матерно? Набираю воздуху побольше и… нет, не могу. Страшно! Это ж кому расскажи — не поверят: бомжу по ночам страшно! Чего бояться-то, верно? Все равно подыхать! А вот поди ж ты! Подыхать не боюсь. Боюсь идти. А идти придется, потому что он ждет…
Завозился я, завертелся и медленно, ногами вперед, из хибары полез. Почему ногами? Мудрено объяснить… Ну не могу я башку высунуть и посмотреть, кто пришел! Хоть ты убей меня — не могу! И на месте сидеть нельзя, я ж чую — он ждет! Пячусь раком ни жив ни мертв и глаза закрыл. Делайте со мной что хотите! Сдаюсь!
Вылез целиком — ничего. Глаза по одному размежил осторожно, влево-вправо зырк! Никого. Мать Пресвятая Богородица! Неужто померещилось?! Огляделся, прислушался — все спокойно. Вдалеке дискотека бухает, будто сваю в землю забивает, а над пустырем звезды низенько висят… Надо же! Сколько лет уж не замечал никаких звезд, а тут разглядел! Какие же яркие сегодня! Особенно вон те две, над самым горизонтом…
Мигнули две звездочки голодно — и прямо ко мне. Смотрю — проступает в темноте остроухая голова, разевает пасть, а в пасти — кровавый отсвет, будто клык блеснул. Я попятился, запнулся, чуть не упал, но тут наваждение развеялось. Вижу — никакой волчьей головы, человек как человек, только воротник поднял и край воротника из-за головы торчит, как ухо. Пасть кровавая не сверкает — папироску он курит, огонек то ярче горит, то притухает малость. И нисколько он ко мне не приближается — на пригорке сидит, в двух шагах от хибары. Просто раньше я его не замечал. Пока он сам не захотел заметным стать. А такое умеет на всем свете только один человек.
— Стылый, ты? — спрашиваю.
Огонек папироски наливается жаром.
— Холода идут, — слышится голос. — Звезды-то как разгорелись! К заморозкам, не иначе…
— Зачем я тебе опять понадобился?!
— Почему именно ты? Вы мне все надобны…
— Да с меня-то какая польза?! Видишь — подыхаю!
Огонек улетел в траву, но лицо Стылого так и маячит в багровом отсвете.
— Аты хитер, — усмехается. — Вот как затеял договорчик обойти! Дескать, кто алкашу бездомному поверит? Мели, чего хочешь! Вреда не будет.
— О чем это ты? Не пойму…
— О чем! О нашем договоре. Где твои блестящие статьи? Где наша, в соавторстве написанная, теория многомерной общности? Почему я должен торчать на этой свалке? Я хочу на международный конгресс!
И тут я улыбаюсь всем щербатым своим отверстием. На конгресс ему! Обойдесся. Бутылки вон собирай, дьявол хренов…
Стылый смотрит на меня с нехорошим прищуром.
— Сообразил, значит? Ну как же, смышленый… Правильно. Сила моя — в вере. И пока в меня верят только пара оборванцев да старушка на скамейке, никак мне не разгуляться…
Разоткровенничался наконец. Видали мы твою откровенность!
— Что-то больно мудреное говоришь. — руками развожу. — Прости, не понять мне. Пропил все понятие…
— Нуда, нуда. — кивает. — Совсем, значит, простой стал, как три рубля. Формулы забыл, работы свои забыл, читать-писать разучился…
— И не говори! — слезу утираю. — Был человек — и нету…
— Ах, ах! — головой качает. — Что ж я, неразумный, наделал! Какого ценного работника упустил! Доктора наук! Да если бы он только статейку тиснул: «Миром правит Стылый Дьявол», все бы сейчас же в меня уверовали, и силы мои утысячерились бы! Так?
Пожимаю плечами.
— Тебе видней.
— Ну еще бы не так! Доктору-то каждый поверит! А деваться ему некуда, потому что сынок его любимый жив и обратно на иглу не садится лишь при одном условии…
— Я свою часть договора выполняю!
— Об чем разговор! Конечно, выполняешь! На каждом углу трындишь о темных силах!.. И меньше всего хочешь, чтобы тебе поверили!
— Такого пункта в договоре нет!
Достал он меня уже своими подначками. Добро бы этот разговор у нас был первый. Каждый раз одно и то же! Да, я обманул его. Кинул, как теперь говорят. Я сумел стать ненужным, совершенно бесполезным для него, не нарушая договора. У него нет формального повода мстить мне и моему сыну. И он не мстит. Видно, и впрямь дьявол не всесилен, пока в него не верит подавляющее большинство людей. Он заманивает нас поодиночке, чтобы мы заманивали других. Но я не хочу быть вербовщиком Стылого, я знаю, чем это кончится. И я нашел способ. Впрочем, его многие нашли — те, кто неожиданно бросил науку, литературу, всякие там кисти, ноты, просто любимое дело и спился, скололся, торопливо прикончил сам себя, чтобы не служить вот этому, сидящему на кочке. Миша, например. Земля ему пухом…
— Объегорили, — вздыхает Стылый. — Из-за вас, алкашей, и я должен по помойкам шататься…
Глаза его вдруг снова разгораются желтыми звездами.
— Только смотрите, убогие, как бы вам самих себя не перехитрить! Вы все думаете, что можете распоряжаться собой. Захотел — продал душу, захотел — пропил. Наивные! Так никогда не бывает!
— А как бывает?
Очень он мне надоел. Выпить бы чего-нибудь… Я представил, как присасываюсь к пахучему горлышку семьдесят второго портвешка… и меня тяжко вырвало прямо на драные мои ботинки. Дожил, блин!
— Вот так и бывает, — кивнул Стылый. — Пьет человек, пьет, а потом раз — и перестает… быть человеком. И что это за новый зверь такой, о чем думает, кто у него хозяин — пойди узнай…
Меня передернуло. Не так от страха, как от холода. На что-то намекает, гад, а на что — не пойму… Отвязался бы уже, что ли, пустил душу на покаяние…
— Сегодня мы беседуем в последний раз, — вдруг сказал он и, заметив мою тревогу, добавил: — Не беспокойся, договор остается в силе. А про темные силы можешь больше не врать…
Я смотрю на него во все глаза. Что он еще задумал?
Стылый наклоняется ко мне, говорит, понизив голос:
— На прощание хочу открыть тебе маленький секрет: не бомжи и не доктора наук заставляют людей поверить в Дьявола. Это может сделать только один-единственный специалист. Страх.
— Чей страх?
— Не важно чей. Любой человек, когда ему страшно, принадлежит не себе, а мне. Когда страшно всем — мне принадлежит мир.
Больше я терпеть не мог. Замерз так, что злость взяла.
— Извиняюсь, конечно, Стылый, но тут ты просчитался. Ни черта мы уже не боимся! За всех людей говорить не стану, а наших, лесопарковских, ничем тебе не пронять! Сам не видишь, что ли? Чуть что не по нам — сразу зубами в глотку…
Он вдруг расхохотался.
— Ишь ты, племя какое завелось от сырости! Черта не боятся! Видно, и правда обвели меня вокруг пальца! Что им горе да беда, да злые холода… — Он обвел взглядом черные холмики пустыря. — М-да… Пора ваш палаточный городок убирать отсюда… Холода-то нешуточные идут…
Гляди-ка ты — беспокоится. Прямо — отец родной!
— Так ведь теплые места все заняты, — говорю. — Нам, больным да чахоточным, в котельную бы надо, по крайности — в теплотрассу.
— А ты разве больным себя чувствуешь?
И тут я вдруг понимаю, что несколько дней уже в груди не свербит, озноба нет и даже про ногу свою калечную как-то забыл.
— Да нет вроде, сейчас-то ничего…
— А будет еще лучше! — Стылый рукой машет. — Котельная вам теперь не нужна. Любая нора сойдет, а нор таких в городе — навалом! Да вот хотя бы метро взять…
Ха! Нечисть, нечисть, а дурак!
— В метро, — говорю, — к вашему сведению, мафия. На каждой станции пацаны крышуют. Только сунься бомж без патента — костей не соберет!
— Да тебе станции и не нужны, — толкует. — В тоннелях куда уютнее. И свету меньше. Считай — готовая нора!
— Нора — это хорошо. Да главное ведь — кормежка.
Но Стылого, видно, так просто не собьешь.
— Уж где-где, а в метро-то жратвы — хоть отбавляй! — говорит. — Полные поезда!
Встал и пошел…
Добыча велика и тяжела… Это верно. Полдня тащу, все больше в зубах — аж шея болит. Запаха, впрочем, вполне обыкновенного. Да и на вкус вроде ничего. Жаль, распробовать толком некогда, потому как за мной, кажется, идут. Чувствую, что так, да иначе и быть не может — наверняка кто-то видел, как я добычу рвал, как в траву ее потащил… Догонят — отберут, а она ведь моя, законная. Значит, надо успеть залезть в нору. Нора — это дом, да не такой дом, как клетка — туда десять шагов да обратно десять. Нора — свобода! Куда захотел, туда и двинул. В любое время. Вся добыча — твоя, никому отдавать не надо. Житуха! Только бы успеть…
Конечно, не я один такой умный, скоро все наши по норам попрячутся от прежней-то жизни, нуда это не страшно. Места всем хватит! Жратвы бы только хватило, чтобы друг с другом не драться постоянно. Тогда — что же? Я и дружить готов, особенно с гладкой какой-нибудь бабешкой. Снюхаемся, поди…
Что это там? Ага! Холм с трубой! Ну все, считай, добрались. Где-то здесь должен быть лаз в мою новую нору. Юркнуть туда, и привет семье! Ну, еще чуть-чуть! Да не цепляйся ты! Без зубов можно остаться с тяжеленной такой добычей… Ага, вот он и лаз.
Ого! А вон и погоня! Ишь как шпарят — прямо по полю, фарами во все стороны стреляют. Опоздали, псы драные! Я, считай, дома и в полной от вас безопасности. Ни за какие бабки менты за мной в нору не полезут, жить-то не надоело им, правильно?
Стоп. Что такое? Решетка. Вот не было печали! И машина фырчит совсем близко, светом по холму елозит. А ну как углядят? Стрелять начнут, гады!.. Сейчас-сейчас, надо припомнить… Да! По углам решетки такие штучки круглые с прорезью — их надо крутить, пока решетка не отвалится… Рано радуетесь, паскуды! Я с вами еще посчитаюсь за все, что недоедено, недопито! Встретимся, когда потемнее будет…
Ну, вот и готово. Теперь быстро — добычу пропихнуть. Эх, Нинка, Нинка! Тоща ты была при жизни, а теперь вот еле-еле в нору входишь. Как же я тебя дальше потащу? Пожалуй, там, поглубже, надо будет шкурку с нее содрать. Ни к чему добыче все эти трусы-платья… А туфелька-то одна до сих пор на ноге держится! Да, Нина, пофасонила ты в этих туфельках от школьной своей юности, через ларьки да котельные, через лесопарк — до самой моей норы. Ну и хватит. Дальше без них пойдешь, вот только перехвачусь поудобнее, а то всю шейку твою сухощавую изгрыз, головенка скоро отвалится…
Ботинки-то и самому пора скинуть, зачем они мне там? Да и штаны тоже — хвосту расти мешают. Ну, вперед, Нина, добыча ты моя! Чуешь, дух-то какой здесь? Теплый, уютный — живи да радуйся! Прямо жалко, что ты не дожила…
Только вот грохочет чего-то впереди. Ах, ну да, это же этот, как его?.. Поезд! Тьфу, все слова перезабыл! Да они мне больше и не понадобятся… Вон еще решетка. Ну-ка, глянем… Э! Да там людей полно! На платформе стоят, сюда заглядывают, морды кормленые у всех. Твари… Подобраться тихонько, ухватить одного с краю — и назад… Хоть Стылый и говорил, что еды здесь полные поезда, а запас никогда не помешает. Вот обживусь, с соседями познакомлюсь, плодиться, глядишь, начнем… Наберу хорошую стаю, тогда и до поездов очередь дойдет. Погодите, сволочи сытые, натерпитесь вы у меня страху! Посмотрим тогда, кому принадлежит этот мир!
Владимир Аренев
ХИЖИНА ДЯДЮШКИ СЭМА
Я старался делать все, что мог,
Не просил судьбу ни разу: «Высвободи!»
И скажу на самой смертной исповеди,
Если есть на свете детский бог:
«Все я, боже, получил сполна.
Где, в которой расписаться ведомости?
Об одном прошу: спаси от ненависти.
Мне не причитается она».
Глава первая
— Бэтмены уже побывали здесь, — заявил Гарри Шалун. — И выковырнули всех, кого смогли. Нечего ловить.
Он презрительно сплюнул себе под ноги и поправил ритуальную бороду из ваты. Борода была новая, от прежней она выгодно отличалась и белизной, и пышностью. Старая, честно говоря, давно уже напоминала косу Плешивого Бо, так что многие сантаклаусы начали перешептываться и посмеиваться над Шалуном, а Тугодум Лью даже вякнул что-то насчет переизбрания президента. Конечно, Тугодуму кто-то подсказал, сам он до такого не дорулил бы. Но тенденция, как говорит Миль-Раб, заставляла задуматься.
Короче, новая борода, которую они нашли во время последней ходки в Л’Анж, была как нельзя кстати. Тогда же сантаклаусы набрали много других полезных вещей, так что племя оказалось обеспечено и едой, и оружием на несколько месяцев вперед. Но вот рабов не хватало, поэтому Шалун решил вести сантаклаусов в новый набег. Заодно, думал он, покажу им, кто здесь президент, всем этим Тайсонам и Джексонам. Будут знать!
И вот на тебе: льдосейф, где уже успели поживиться бэтмены! Не иначе кто-то из соперников наложил на Гарри проклятие Великого Облома. Надо будет по возвращении в Ньярк сходить к Шаманке, чтоб сняла. А пока…
— Нечего ловить, — повторил Гарри, глядя на раскуроченные двери, разбросанные по коридору, словно гигантские карты. «И — ни одного туза, порази Фэбээр проклятых бэтменов!»
— Гониво, — процедил Чирь Безносый. — Гляньте, вон проходы нетронутые.
— Так с пустышками, наверно. Потому и не тронутые, — вздохнул Тугодум, но чей-то острый локоть припечатал его от души. — Хотя, конечно… — протянул Лью. — Оно по-всякому может быть.
— Ну чё, поглядим, — как бы неохотно протянул Джексон. — Но ежли кто не хочет или лень кому, так пусть тут подождет, верно, ребя?
«Надо было сразу догадаться, чья это затея», — рассердился на себя Шалун. Джексон Приблуда давно уже подкладывал бомбы под власть Гарри, но тому пока удавалось обезвреживать их. Жаль, не прогнал Приблуду сразу, когда он еще не сколотил себе команду из таких, как Чирь.
А теперь ведь запросто и не выгонишь.
— Пойдем пошарим, — как бы безразлично пожал плечами Шалун. — Какая-никакая, а забава.
Он первым свернул в один из проходов, где несколько дверей по-прежнему были заперты. Зеркальные металлические поверхности поблескивали, чуть тронутые инеем, хотя кое-где уже начали подтаивать; влажные струйки стекали вниз — и казалось, будто двери плачут. Гарри пропустил парочку дверей для тех, кто шел следом, наконец остановился напротив одной, с табличкой «g-p 45870». Направил на дверные петли огнеплюй и до упора вдавил спусковой крючок.
Работенка предстояла жаркая и скорее всего пустая. У бэтменов, говорят, есть раб, который умеет читать предсмертные письмена. Вот эти подонки нашли, наверное, где-то список здешних замороженных и узнали, кого имеет смысл выковыривать, а кому жить пару часов или кто немощный настолько, что лучше не тратиться. Они «пустышки» оставили, а ты теперь раскурочивай их, жги батареи огнеплюев!..
С оглушительным грохотом дверь «g-p 45870» рухнула наружу. Гарри вошел в узкую камеру и нажал нужные кнопки, чтобы тело, лежавшее здесь в ванне, начало оттаивать. Слышно было, как падают в коридоре другие двери, кто-то уже ругался, увидев, что нашел либо слишком увечного, либо слишком старого раба. Шалуну вроде попался крепкий. Он разглядывал бородатое морщинистое лицо, пока магия Хники возвращала раба к жизни.
— Что у тебя? — заглянул в проем Тревор Колеснутый.
— Неясно еще.
— А у меня — старье, я даже разморозку не запускал. И у многих такая ж беда. А вон Джексону подфартило: жилистый дядька попался, видно сразу, что из выносливых. Этот долго протянет.
Гарри только сплюнул себе под ноги. Что тут говорить! Надо было гнать Приблуду, надо было!..
— Гля, твой вроде оживает.
Шалун хмыкнул и потянулся за хлыстом:
— Ожива-ает. Ща мы…
Отмороженный раб начал, как обычно, с глаз в сливу величиной и дурацкого лепета.
— Кто вы такие? Где я? Где врачи? Меня же нужно срочно оперировать, разве вам не сказали?
— Ты раб, — процедил Гарри. — Это главное, что тебе нужно запомнить. А теперь — чё ты там про операцию мямлил?
— Я лег в криованну, потому что в мое время не было технологий… понимаете, я болен, врачи сказали, что в будущем наверняка изобретут, нужно только время… потом — изобретут… то есть что я говорю, уже, а не потом! Раз вы меня разморозили…
— А если не изобретут? Долго протянешь?
— Как не изобретут? — Кадык у бородатого забегал туда-сюда суетливой мышью. — Но мне обещали… мне же жить — не недели даже, дни!
— Тухляк, — сочувственно, но в то же время со скрытым удовольствием подытожил Тревор. — И тебе тухляк попался.
Озлобясь, Гарри чиркнул хлыстом по бормотавшему несуразицу отморозку.
И еще.
И еще!
— Не расстраивайся так, Шалун. С кем не бывает, — почти искренне посетовал Джексон. За спиной у него два раба пристраивали новенького на носилки и пихали в рот живительные пилюли. — Давай я тебе своего подарю. Мне повезло — всего-то. А раб хороший, пригодится. Я скажу, мои тебе отволокут его.
Гарри раздумывал, как же ответить, чтоб покруче и пожестче, а Джексон, подлюга, уже ушел.
— Вызови ты его на Игрищах, а? — предложил Тревор Колеснутый.
— Там видно будет, — буркнул Гарри, поправляя ритуальную бороду. — Тебя как зовут, раб?
— Он без сознания, — сказал Донал-Раб. — Такое случается…
— Сам знаю, что случается! — замахнулся на него хлыстом Шалун. — Отнеси и передай его Миль-Рабу, вели, чтоб доставил в мой белдом. А мы еще тут пошарим, а, Тревор?
— Нет здесь больше ничего. — Джексон, оказывается, никуда не уходил, а просто стоял по ту сторону дверного проема, в коридоре. — Ребята все разгребли — сплошь пустышки или тухляки. Пора возвращаться.
— Возвращаемся! — громко, чтобы все слышали, скомандовал Гарри. Хотя, конечно, кое-кто слышал и то, что первым про возвращение заговорил Джексон. — А этот, — указал он на раба, — будет Безум-Рабом. Раз он без сознания…
И Шалун захохотал над собственной шуткой — пусть и было ему, Фэбээр — свидетель, совсем не до смеха.
Ночь — время рабов. Когда небо отсвечивает тусклым багрянцем, когда кусни-беспредельники шныряют по улицам, сшибаясь друг с другом в яростных схватках за обладание самкой, когда твой хозяин спит, нажравшись просроченных консервов и напившись протухшей колой, — тогда твой час, раб.
Миль потянулся и через прутья достал откатившуюся к клеткам крышечку. «Поздравляем! Вы выиграли поездку в…» Часть надписи расплылась бурым пятном — не прочитать.
Миль отложил свою добычу в дальний закуток загона, где под отошедшей кафельной плиткой хранил разный хлам. Скорее всего не понадобится — но вдруг?..
— Приходит в себя, — шепнула Джесси.
Он подошел к лежавшему на ворохе одеял новичку и заглянул в испуганные глаза.
— Добро пожаловать в наше светлое будущее.
— Где я? Я умер, да? — Хриплый смешок. Голос звучит немного невнятно, как обычно и случается у «свежедобытых». — Всегда представлял себе ад по-другому.
— Ну уж какой есть, приятель, — развел руками Миль. — Только насчет «умер» ошибаешься. Ты живой, а теперь еще и размороженный. И ты — раб, как и все мы.
— Какой раб?
— Обыкновенный.
— Чей?!
— Вон, видишь.
Новичок проследил за его рукой.
— Но это же дети. Подростки, вырядившиеся в Санта-Клаусов!
— Схватываешь саму суть, — ухмыльнулся Миль. — Они так себя и зовут: племя сантаклаусов. А есть еще бэтмены, джедаи, рекламмы, хакеры, попкорны, микки-маусы…
— Что за бред? Вы шутите, да? Это сон? Я лег в криованну, чтобы… увидеть, как будут жить мои внуки…
— А я здесь — от института, в качестве эксперимента… Как в тюрьме, ей-богу! «А ты за что сидишь?» — Миль обвел рукой все пространство: уходящие в полумрак ряды клеток, в проходах между ними спящих мальчишек. — Только это не бред — это ад. Мы все возроптали на судьбу, которая у нас была, и решили переспать со временем. А нас, считайте, наказали за это. Те, кто неизлечимо заболел, но мог прожить еще год, два, десять лет, однако решил вместо этого отправиться в будущее, — они теперь умирают сразу при пробуждении или немного позже, от издевательств, побоев, в клешнях беспредельников. И уж тем более получили по заслугам мы — те, кто хотел попасть в будущее из любопытства или жадности. Вот оно, наше будущее. Нравится?
— Нет. — Новичок закашлялся и попытался привстать.
С помощью Джесси Миль усадил его и велел:
— Пытайся заново научиться управлять телом. Если не сумеешь за два-три дня — тебе крышка. Если сможешь — проживешь чуть дольше. И благодари Бога или в кого ты там веришь, что попал именно к сантаклаусам. Эти не самые жестокие. Бэтмены, например, сбрасывают негодных рабов с небоскребов.
— Но… что случилось? Когда я ложился в ванну, в мире… нет, спокойно-то не было, но и ничего подобного… никто и помыслить не мог! Что с правительством? А полиция?
— Забудь о правительстве. О полиции — тоже забудь. Джесси тебе сейчас даст бульону, пить будешь медленно, глотками. Катай его во рту, чтоб слюна выделилась пообильнее и в желудке заурчало. Потом глотай…А что случилось — никто не знает. Ясно только, что взрослые после этого «чего-то» не уцелели, одни пацаны и девчонки, не старше десяти — двенадцати лет. Нас-то они уже потом догадались из ванн вытаскивать.
— А почему вы — рабы?
— Мы — рабы, — поправил новичка Миль. — Так уж нам подвезло. Ребятишки играют по своим правилам. Знаешь, откуда они взялись по их же представлениям? Одних сотворил могучий Бэтмен, других — Хакер, третьих — Попкорн. И так далее. Культ тотемов на новый лад, вот что мы имеем. А есть еще великий грозный бог Фэбээр и прочие такие же непостижимые небожители. Вот один из них, которого, кстати, Дицина зовут (ничего не напоминает?), — он взял да создал для малых сих рабов. В подмогу, так сказать. Устроил целые, понимаешь, хранилища тел — только размораживай да пользуйся! Вот они размораживают и пользуются.
— Но вы же взрослые люди! Вы умнее, образованнее. Сильнее!
— А ты — сильнее? — хмыкнул Миль. — Да когда человека вытягивают из ванны, с ним можно делать что угодно! И даже потом — слишком ли ты подоказываешь этим ребятишкам свою правоту под прицелом огнеплюя? Я уже не говорю о том, что в льдосейфы ложились отнюдь не боксеры со спецназовцами, а совсем наоборот.
— Хорошо, сразу после ванны не стоит. Ну а как-то сговориться между собой…
— Бунт устроить, да? Пытались, и не раз. Думаешь, нам в радость подчиняться каким-то соплякам, агрессивным, безжалостным и попросту тупым?
— Ты не прав, Миль, — сказала Джесси.
— Я — прав. — Каждый раз они играли с ней этот диалог, и каждый раз Миль искренне начинал верить в то, о чем говорил. — Ты же сама видела, что Гарри учинил с тем человеком!
— И что насчет бунта? — напомнил новичок. Похоже, он немного очухался. То ли сработали те пилюли, которыми обычно пичкают размороженных, то ли просто крепкий парень попался. «Хотя, — поправил себя Миль, — этому лет под сорок будет — не тянет на «парня». Как-то уж так получилось, что все мы, проснувшиеся в этом аду, староваты для таких приключений».
— Насчет бунта? — переспросил он. — А ты браслетики видел? Ошейник? — Миль показал те, что были у него на руках и на шее, потом коснулся запястий новичка. — Может, ты не чувствуешь еще, но у тебя — такие же.
— Пластмасса?
— Сверху. А внутри — металлический корпус, начиненный электроникой. Пока мы там у себя спали, они здесь изобрели новый вид развлечений. Вместо виртуальных шлемов и перчаток эти вот штуковины. Мы здесь ограничены в передвижениях, но кое-что удалось выяснить. Раньше, видать, браслеты и ошейники использовали во время киносеансов и тому подобных развлекательных мероприятий. Там был целый комплект таких висюлек, но наши «хозяева» решили, что хватит и этих. С несложного пульта на носителя транслируются ощущения разной силы и в самом широком диапазоне: от экстаза до невыносимой боли. Принцип кнута и пряника в усовершенствованном варианте. Можешь поверить, ребятки применяют и то, и другое безо всяких угрызений совести.
— Что, на каждого свой пульт?
— В принципе да, но есть возможность несколько ошейников подключить к одному транслятору. Так что старайся не злить хозяина, а то достанется всем нам.
Джесси посмотрела на него с укоризной:
— Перестань. Дай человеку прийти в себя.
— А что я, по-твоему, делаю? — Этот разговор повторялся всякий раз, когда им приходилось выхаживать очередного размороженного. Они играли свои роли, раз за разом играли роли, которые им до смерти осточертели! Но по-другому — нельзя. Во-первых, нет времени подавать новичку информацию по капле, как бульон. Во-вторых, от обилия новостей и их беспробудности многие впадают в такую апатию, что становятся словно растения. А это — верная смерть. Не сегодня-завтра Шалун захочет проверить, на что годится его новый раб.
Вот и приходится таким способом заставлять новичка приходить в себя.
— Переверни-ка его, — велел Миль Джесси. — Мы тебе, любезный, массажик сейчас сделаем, чтобы мышцы почувствовал и кровь хоть немного разогрелась. В этих ваннах, конечно, во время разморозки в человека автоматически впрыскивается прорва разных веществ, иначе при оживлении ты б не то что говорить — веками бы двинуть не мог. А все равно, когда первая волна откатывает, люди в кисель превращаются. И мы им еще тут добавляем «последними новостями». Учти, здесь не лазарет, времени на восстановление дают всего ничего. Не оправдаешь надежд — в расход; мальчики у нас суровые. Это девицы из Ньярка, говорят, помилосерднее. Но они к себе только женщин берут, и то не всех, так что это Джесси есть на что надеяться, а нам с тобой, уважаемый, фортуна таких карт не сдаст. Да и до Ньярка — далековато.
— Они же не из одной только жестокости, — покачала головой Джесси.
— Не из одной, — согласился Миль. — Можно даже сказать, из самой что ни на есть жизненной необходимости. Как справедливо заметила моя коллега, они же дети. Таскать огнеплюи им еще удается, а вот остальные вещи — нет. Для того в основном мы и нужны. Тут ведь, любезный, жизнь далеко не сахар.
— Это я уже понял.
— Ни хрена ты не понял, — почти ласково сообщил ему Миль. — Думаешь, попал в дурацкую версию какой-нибудь SF-книжонки про постъядерное будущее, где только-то и разницы, что ребятня захватила власть? Не надейся, всё во много раз круче. Пацаны ведут себя так, потому что хотят выжить. Только не подумай, что я их оправдываю. Но когда через город проходит миграция саблезубых крыс или когда с небес падает инфляция…
— Что падает?
— Инфляция. Типа манны небесной, только если манну жрать можно было, то эта погань сама жрет любую органику, которая ей попадется. Вообще все, до чего дотронется; хорошо хоть, ползать оно не умеет. А как сожрет, так вздуваться начинает. Надуется — лопнет, споры разбрызгает вокруг. Те подсохнут — подожрут остатки матушки и давай в небо подыматься. Ветер поймают, полетят в другие места харч добывать.
— Как же вы спасаетесь?
— По-разному. Огнем и мечом, как говорится. Племена кочуют, устраивают разборки между собой, сражаются с тварями, добывают пропитание и рабов. А рабы стараются выжить — те, само-собой, кому удается стать рабом. Джесси, помассируй-ка ему ягодицы, не стесняйся, ему сейчас не до того. Давай-давай, скоро ночи пшик настанет, а Гарри вчера очень зол был. Лучше бы нам подготовиться и ждать… разного.
— Кажется, заснул, — шепнула Джесси.
— Ну и ладушки. Здоровый крепкий сон — как раз то, что ему сейчас нужно. Не столько даже телу, как мозгам, чтоб крыша набекрень не съехала от переизбытка впечатлений… Думаешь, выживет?
— Увидим, — отозвалась Джесси, пожимая плечами. Ей было не привыкать к смертям вроде бы уже оживших и восстановивших силы рабов, Фэбээр свидетель!
К тому же с некоторых пор она не сомневалась: им, умершим, там лучше, чем здесь, — где бы это «там» ни было.
Глава вторая
— Пора сваливать, — сказал Чирь Безносый. — Вчера Джордж-Плешь видел следы зубов на телеграфном столбе. А сегодня с утра ушел в тот район за консервами — и до сих пор не вернулся. Бородой чую…
— Где ж она, твоя борода? — прервал его Гарри. После похода к льдосейфам прошло два дня — и каждый из них был гаже предыдущего. В племени что-то намечалось, что-то очень и очень паскудное. Подлянка в том, что Гарри не мог точно засечь, в чем дело. Ну… вроде шепотки какие-то за спиной, которые смолкают, когда он входит в комнату; взгляды чё-то чересчур уж наглые; приказы исполняются с этакой вызывающей ленцой… Тут еще и Плешь, безмозглая его башка, запропал! А ведь он из тех, кто всегда поддерживал Шалуна.
Теперь вот Чирь вдобавок воздух портит…
— Все твои предчувствия — с твою же бороду, — подытожил Гарри, и ребята захохотали. Обошлось вроде, переиграл расклад в свою пользу.
Это сегодня — а завтра что?
И насчет Плеши, если задуматься, Чирь прав. Джордж говорил вчера про те следы зубов — очень, уверял, похожи на отметины самцов саблезубок, которые они оставляют, когда территорию метят. Коли так, делать надо ноги из этих краев, и как можно резвее. Потому что эти самцы — разведчики, они меты ставят для тех, кто за ними придет, для всей стаи.
…Но уж больно шикарное место попалось в этот раз сантаклаусам — когда еще такое надыбаешь? Миль-Раб его интернатом называет, говорит, здесь раньше учились. А в клетках, мол, зверей держали, для потехи.
Что потеха — точно! Долго бы он саблезубку в такой клетке продержал, а? Хотя складно врет, слушать его кайфово, если припадок нудягу не хватит; когда начинает совсем завираться и беситься, тогда сразу на пультике кнопку жми да приказывай другим рабам, чтоб обратно в клетку тащили.
Миль-Раб — не саблезубка, ему такие прутья не по зубам; проверено.
…Сегодня они какие-то притихшие, рабы. Может, тоже чуют опасность?
Переглядываются, пальцами в воздухе стригут (думают, Гарри не видит! — а Гарри всё видит!). Один вон, который Джексону принадлежит, вообще в угол клетки забился, глазами вращает испуганно.
И сантаклаусам их настроение вроде передалось. Даже когда Гарри Чиря обломал, смеялись они как-то невесело, словно сами себя обдурить этим смехом пытались. А закончилось трепалово — разбрелись кто куда, из окна выглядывают во двор, огнеплюи чистят, трое в картишки перекинуться наладились, да чё-то вяло, без азарту. Режутся, как рабы, что повинность отбывают.
Эхма, скучно сегодня! Надо б поразвлечься и сантаклаусов развеселить. Заодно бы неплохо нового раба, Приблудой подаренного, проверить на пригодность. Два дня вылеживался — хватит. Если окажется, что хилый попался, так Гарри только порадуется. Скажет при всех Джексону: мол, хороший у тебя подарочек был, только, жаль, из тухляков.
— Ну-ка, — сказал он. — Безум-Раб — на выход!
И клетку открыл, одной рукой на всякий случай огнеплюй придерживая. Старые-то рабы умные, а новьё иногда норовит хозяину в глотку вцепиться или там пультик от ошейников отобрать. Конечно, когда вокруг столько сантаклаусов, ничего бы у Безум-Раба и не вышло, но Шалуну только не хватает еще, чтоб его какой-нибудь тощяга (Джексоном подаренный!) с ног сбил.
Хотя стоило Гарри заглянуть в глаза Безум-Рабу, и стало ясно, что новенький кидаться не станет. В курсе уже про пультик и про то, чего в таких случаях бывает.
А все ж с огнеплюем спокойней как-то.
— Выходи, выходи! Эй, ребя, в гонки разомнемся?
Они вяло зашевелились, заоглядывались.
— Да можно… — протянул кто-то, вздыхая.
— На третьей скорости, — небрежно проронил Гарри. — Доставайте колеса, ребя. Миль-Раб, — повернулся он к клетке, — объясни новью, в чем прикол.
Те зашептались, а сантаклаусы уже потянулись на площадку. Здесь же, во дворе «рабятника», как раз была подходящая: ровная, в меру большая.
Гарри проверил свою гоночную машинку: включил, прислушался к жужжанию моторчика… нет, кажется, батарейки еще не сдохли, это хорошо. По нынешним временам новые фиг достанешь, а без колес — какая развлекуха? У дюраселей же выменивать — себе дороже встанет.
— Ну, объяснил?
Миль-Раб кивнул. Безум-Раб несмело оглянулся на него, потом вышел на середину площадки — сутулый, подслеповато моргающий. Гарри с легкой досадой подумал, что особо-то позабавляться и не выйдет: этотдохляга недолго продержится. Если один долл добудет — и то хорошо.
Машинки уже выстроились с двух сторон площадки; нетерпеливый Тугодум Лью заранее включил мотор и просаживает батарейки, остальные ждут сигнала.
Гарри поправил бороду и махнул рукой: мол, давай! Сам он тоже поставил свою гоночку вместе со всеми и долл поцепил на шестке вроде флажка. Теперь задачка Безум-Раба — надергать как можно больше «зеленых», а машинки-то на месте стоять не будут. А сантаклаусам — им не только уворачиваться (но и атаковать, иначе трусом прослывешь!) надо, каждый ведь норовит опрокинуть машинку своего противника. Вон Приблуда, гляди, так и целится в гоночку Шалуна!..
Некоторое время над площадкой раздавалось грозное, надсадное гудение моторов. Безум-Раб, как Гарри и ожидал, оказался тем еще растяпой. Он вообще не пытался сорвать доллы с шестков, а всё больше уворачивался от машинок! Одно слово — Безум!
Гарри, в свою очередь, был целиком увлечен ведением машинки — в самой гуще «тучи», но так, чтобы не получить удар в бок от Джексона или его дружков. Забава выходила та еще, сантаклаусы вмиг позабыли о своих дурных предчувствиях и кислом настроении. А когда Безум-Раб неожиданно ловким движением сорвал долл с машинки Шалуна…
В общем, неудивительно, что скоро даже дозорные сбежались поглазеть на гонки. Если б не Миль-Раб…
Гарри услышал крик: «Саблезубки!» — но принял за чье-то ругательство. Какие, блин, саблезубки, если ребята стоят на страже?!
А вот такие: голодные, яростные, прыгающие отовсюду! Спасайся кто может!
— Огнеплюи хватай!
Ага, только где они? А эти твари уже туточки, да крупные какие, некоторые Шалуну по пояс! Чешуя на них переливается, махонькие глазки злобно блестят, по клыкам уже стекает чья-то кровь. Так всегда бывает, это их обычный маневр: прыгать, кусать, отскакивать и снова кусать. И так до тех пор, пока жертва не обессилеет от боли и потери крови.
Топча машинки, Гарри побежал к своему огнеплюю, который оставил прислоненным у стены. Знал, что почти наверняка не успеет, а все-таки побежал. А что еще прикажете делать?! Не ждать же, пока эти твари сожрут тебя!
Он уже был в двух шагах от огнеплюя, когда одна саблезубка прыгнула навстречу. Шалун машинально швырнул в нее первое, что попалось под руку, и только потом сообразил, что это был пультик управления ошейниками! Чтоб тя террористы подорвали, вот же облажался!
Тем более саблезубка на пультик и внимания не обратила, только головой мотнула, уворачиваясь. Пластиковый корпус заскользил по полу и ткнулся прямо в ноги Брюс-Рабу.
Всё! Кранты! Этот — крепкий орешек, его не запугать. Если еще догадается, как снять ошейники…
— Освобождай! — завопил позади Безум-Раб. — Давай освобождай нас, чего ждешь!
Ну погоди, тухляк, дай только уцелеть! Я тебе покажу «освобождай»!
Саблезубка наконец прыгнула. Но еще в воздухе в нее врезался Брюс-Раб, повалил, вцепился в чешуйчатое горло голыми руками. Они катались по полу, она — истошно визжа, он — молча, только выступали под грубой кожей напрягшиеся мышцы.
Гарри спешно подобрал пультик и подхватил огнеплюй. Огляделся: кое-кто из сантаклаусов тоже успел к оружию и теперь вовсю поливал пламенем мерзких тварей. Жаль, некоторым не так повезло, но о них Шалун подумает потом, а сейчас…
— Устроим им пустынную бурю! — завопил он, направляя струю огня в Брюс-Раба и саблезубку. — Давай, ребя!
Потеха вышла что надо — лучше, чем с гонками! Святой Дисней был бы доволен!
— Не шевелись. Полежи спокойно.
Детский голос хнычет:
— …болит!
— Потерпи. Скоро пройдет. А станешь вертеться — еще хуже будет.
— …больно!
— Тише, тише. Давай-ка я расскажу тебе сказку.
— А что такое «сказка»?
Рабы лежат чуть поодаль: в бывшем зале ожидания места хватает для всех. Непонятно, как он уцелел, и непонятно, почему другие «племена» не устроили здесь свое убежище — с белдомом президента, с загонами для рабов и прочим. Может, потому что слишком уж велик зал, слова здесь разносятся далеко, звучат гулко… как в старом доме, из которого все съехали.
— Они не знают, что такое «сказка», — прошептал Безум. — Господи!..
— Лежи, не дергайся. — Миль мягко опустил руку ему на плечо и кивнул Джесси: мол, продолжай. Неясно, видела ли она его кивок в полумраке, но это и не важно. Джесси знает, что делает.
— Сказка — это такая история. Которой взаправду не было, но которая…
— Глупо. Если не было — тогда зачем врать? — спросил Норм. Голос его казался тусклым… мертвым.
Миль очень надеялся, что мальчика удастся выходить, хотя после укусов саблезубок выживает один из десяти. Хорошо хоть, дети позволили рабам ухаживать за Нормом, а Джесси на позапрошлом переходе наткнулась на аптеку, в которой и обнаружила нужные лекарства. Джесси — она легла в криованну позже, чем прочие, и к тому же была когда-то врачом-педиатром. Только сама вот детей иметь не могла. Потому и отправилась в «заморозку» — надеялась дождаться отмена закона о клонировании.
Дождалась.
— Зачем? Так интереснее. Ну слушай. Давным-давно в одной далекой стране жил-был маленький мальчик. Родителей у него не было, только старая бабушка.
— Эй! Что такое «родители»? И что такое «бабушка»?
— Как они могут не помнить этого? — изумленно прошептал Безум. Сейчас он позабыл и про собственную боль, и про то, что вытворял с ним утром Гарри Шалун. — Как они могут не помнить?!
— Могут, — скупо проронил Миль.
Безум замолчал. Думал? Или заново переживал сегодняшнее утро?
…Со дня нападения саблезубок прошла неделя, в течение которой сантаклаусы находились в непрестанном движении. Саблезубки, конечно же, следовали за племенем по пятам и лишь выжидали подходящего момента. Это у них обычная тактика: жертвы после атаки, как правило, не долго протягивают, обессилевают, и тогда-то твари берут свое. Сантаклаусы за неделю лишились двоих, погибших от ран… Вполне возможно, что Норми станет третьим.
А Безум — четвертым.
…Гарри, разумеется, не забыл его выкрика «Освобождай!». Просто не торопился с местью — да и некогда было, всю неделю племя уносило ноги от саблезубок: рабы волокли кладь и раненых, сантаклаусы — огнеплюи, готовые в любой момент отразить очередное нападение. Правда, твари так и не атаковали; убедившись, что с племенем легко не разделаться, они ушли. Вовремя — еще сутки, и сантаклаусов можно было бы перерезать, как слепых котят: все выдохлись настолько, что даже не оказали бы сопротивления.
И тогда-то Шалун припомнил Безуму всё.
Кое-кто (Миль — в числе прочих) удивлялся потом, что Безум выжил и не сошел с ума. Гарри умеет вытворять с помощью пультика многое, очень многое — и сегодня он был в ударе. Одни его «розгалики» чего стоили!..
Впрочем, Шалун не убил Безума сознательно: сейчас, когда племя в таком тяжелом положении, это невыгодно, да и жизнь иногда мучительнее, чем смерть, — что Гарри уже усвоил. Безум — тоже усвоил наверняка.
Глядя на его блестящие во тьме глаза, Миль попытался понять, что же удерживает новичка от смерти или от сумасшествия. Неужели одна только ненависть?
И о чем он размышляет, глядя в потолок? Вспоминает то, что увидел за эту неделю, — новый, «дивный» мир? Пожалуй, ничего нового: стереофильмы, посвященные возможным катастрофам будущего, не раз демонстрировали подобное. Да и не так уж всё разорено, как могло быть. Более того, в двадцати случаях из ста разорения причинены стихией, в остальных — детьми во время игр или сражений за территорию, за продуктовый склад, за криованны…
Миль не стал рассказывать об этом Безуму, новичка и так сильно впечатлило то, что он узнал о новых временах.
— Значит, они забывают.
— Что?
— Говорю, они со временем забывают о детстве, — прошептал Безум из темноты. — Про родителей, про сказки… но ведь не все они из сиротских приютов, так?
— Так, — нехотя признал Миль. Хотя… рано или поздно новичок все равно догадался бы.
— Сколько им лет, Миль?
— Не знаю.
— Перестань! Может, ты не знаешь возраста каждого, но ты понял, о чем я спрашиваю, верно?
— Да, — сказал он после долгой паузы. — Ты прав. Они живут… намного дольше, чем должны были бы. И они… не взрослеют. Ни здесь, — Миль постучал себя по лбу, — ни физически. Ни один не достиг половой зрелости. Они — дети. Вечные дети. Адамы и Евы до грехопадения, если хочешь. Они не вкушали от дерева Добра и Зла.
— А вот от дерева Вечной Жизни, похоже, вкусили.
— Да, и это меня пугает. У них не было своего Змея, который бы проклял их временем и старением. Иногда я думаю, всё началось именно с нас — с тех, кто лег в криованны. Именно тогда что-то сдвинулось в мире. — Казалось, Миль говорит не для Безума — для самого себя. — Что-то очень важное надломилось, выгнило из середины. Наша страна не успела стать для этих детишек Змеем. И в результате, как видишь, мы оказались в рабских ошейниках… в полуразвалившейся хижине дядюшки Сэма!
— Они не дети, Миль!
— Что, прости?
— Они не дети! Посмотри правде в глаза, вы все — посмотрите! Это совершенно другие существа, в них не осталось ничего от детей… даже от людей почти ничего не осталось.
— Ты ошибаешься. Просто ты привык к другим детям — а я вырос в бедной семье и помню своих приятелей по улице. Не слишком-то они отличались от нынешних; разве только жили не так долго.
— Хочешь стать для этих змеем-искусителем? Или искупителем-мессией: на крест, но все чужие грехи унести с собой? — Безум усмехнулся, прорезав темноту кривой улыбкой. — Боюсь, ни черта у тебя не получится.
— Посмотрим… А чего бы хотел ты?
— Справедливости, — прошептал Безум уголком окровавленного рта. Едва подсохшая рана вновь открылась, но он не замечал этого, рассеянно вытер рукой черную струйку и повторил: — Справедливости! И — начать всё сначала. Но без этих… чудовищ.
Безум закрыл глаза. Он представлял себе, как восстановит правильный порядок, как вернет всё на свои места.
О да, этот их Святой Дисней будет доволен, вполне!
Глава третья
Ньярк с последнего раза ничуть не изменился. Разве что исчезли некоторые небоскребы — наверное, бенладды постарались. Эти твари, насколько знал Гарри (сам-то он ни одного не видел), обычно приходили откуда-то из-под земли и за неделю-другую превращали в пыль даже бетон; особенно же охочи были до стекла. Их амерзонки так и ловят, на стекло. Сантаклаусы, пока шли по Ньярку, уже несколько раз видели эти ловушки, но все оказались пустыми…
И еще, конечно, в городе было чересчур много других племен. Шалуну доводилось наведываться сюда не только во время Лимбийских Игрищ — в такие дни Ньярк казался мирным и уютным местечком… нынче же он напоминал логовище растревоженных вампатов. Оно, конечно, распоследний дурень знает, что в Ньярке, тем паче во время Игрищ, применять оружие запрещено, да и вообще в открытую наезжать на другие племена нельзя. Но тот же таки распоследний дурень в курсе, что, кроме прямых наездов, существует много способов испортить жизнь своим будущим конкурентам.
Конечно, амерзонки строго следят за порядком и соблюдением Демституции. Весь Ньярк — ихняя территория, и хоть амерзонок меньше, чем всех племен, вместе взятых, в этом-то и загвоздка. Племена никогда не будут «вместе» — и поэтому амерзонки управляются с Ньярком и диктуют свои условия.
По правде сказать, Шалуна, как и многих других президентов, такой расклад вполне устраивал. Ньярк — слишком уж большая территория; конечно, богатая, но и опасная. Его удерживать — то еще свербилово для головы. Опять же, кому доверить судейство Игрищ? Своим таким же? — вдруг смухлюют?! А амерзонкам смысла мухлевать нет: они в Игрищах не участвуют, за Приз не борются. Им главное, чтоб порядок был. К каждому племени приставляют по три-четыре мобили-зированные девчонки, причем Гарри так и не удалось разузнать, как именно они между собой мобилятся (тем более — на этакие-то расстояния!). Миль-Раб бормотал про «тилипатию» какую-то, но толком ничего не разъяснил, а амерзонки, ясное дело, помалкивают.
Они и теперь идут молча, две рядом с Гарри, две — позади сантаклаусов. Патрулируют. Наблюдают. Если вдруг что — сразу доложат своей предводительнице. И меры примут — мало не покажется!
«Ну и пусть», — думает Шалун. Нарушать Демституцию он не собирается и сантаклаусам велел, чтоб вели себя как полагается. Потом, если выпадет случай, пару-тройку веселостей кой-кому из конкурентов они устроят, но сперва…
Сперва — навестить Шаманку. Снять заклятие Великого Облома, спросить о будущем, посоветоваться.
Улица выводит их на лысый взгорок, свободный от домов. Отсюда виден залив, весь в белых пятнах от чаек; из воды по-прежнему выглядывает венец Рогатой Богини и ее рука с порцией мороженого. Если верить легендам, только Президент всея Земли сможет заполучить это мороженое; Гарри, конечно, на такие байки не ведется. Мороженое-то не настоящее, а из бетона или камня, — а если б даже превратилось в настоящее, сколько ж дней надо будет его есть?! Бред! Сказочки!
До дворца Шаманки отсюда рукой подать. Позади недовольно ворчит Приблуда. На всем пути к Ньярку он вел себя тише воды ниже травы — то ли выжидал подходящего случая, то ли в самом деле подзавял. Дорога на Игрища была долгой — и потрудней, чем в прошлые разы: с одной стороны, хватало стычек с опасными тварями, с другой — случилось несколько «горячих» встреч с чужими племенами. От бэтменов вообще едва сбежали, хорошо хоть, оказались в пределах территории амерзонок, где «вечный мир» и «конфликты запрещены», — тем и спаслись.
Теперь, когда стало поспокойней, Шалун снова принялся подкладывать под Гарри бомбы. Поселили их по решению амерзонок в «Х’тоне» — Шалун бухтит, мол, несправедливо! Других, мол, на лучших этажах или поближе к месту Игрищ, а тут!.. Пошли к Шаманке — опять недоволен: на кой, мол, таскаться к этой рабыне?! разве она чего толкового скажет?!
Само собой, шепчет он это украдкой, чтоб не услышали амерзонки, но свои-то, конечно, разбирают его треп. И поневоле задумываются: может, Приблуда в чем-то прав?
Ну, насчет «Х’тона», конечно, никогда не угадаешь. В нем амерзонки селят почти все главные племена; это уж которых поплоше — в других местах. А этажи — ну что этажи? Кого-то выше, кого-то ниже — совсем еще ни о чем это не говорит!
Шаманка… здесь другое. Кто видел — понимает, кто не видел… увидят.
Потому как пришли уже.
…Дворец Шаманки был громадным и чудным, с каменными зверюгами вдоль лестницы, массивными дверьми и гулкими коридорами. Стены блестели небитым стеклом, что заставляло Гарри всякий раз вертеть по сторонам головой и сожалеть об огнеплюях, оставленных у входа по требованию амерзонок. В конце концов, ему не очень-то хотелось столкнуться нос к носу с бандой голодных бенладдов, и даже мысль о том, что дворец простоял целехоньким не один сезон, слабо утешала. По правде-то сказать — не утешала вовсе!
Так вот, о стеклах вдоль стен. За блестящей, отражающей фигуры сантаклаусов поверхностью хранилось множество раз-новсяких штуковин. Некоторые казались никчемушными и бессмысленными, некоторые напоминали огнеплюи или другие вполне толковые вещицы, а некоторые… Ох, воля б Шалуна — прошелся бы он по ним пламенной струей! Было в них что-то такое, что заставляло Гарри содрогаться, пробирало до костей, вызывало в памяти какие-то образы, слова, лица… За несколько своих походов к Шаманке Гарри уже накрепко запомнил, где именно лежат те вещи, и теперь, проходя мимо них, ускорял шаг и старался смотреть прямо перед собой.
Помогало, по правде сказать, не очень. Память, как желудок, когда съешь чего-нибудь несвежего, сама начинала урчать и бурлить, голова наливалась тяжестью… Если бы не необходимость посоветоваться с Шаманкой…
«Нет, — подумал вдруг Гарри. — Эти штуковины… они зовут меня, притягивают».
Он бросил взгляд направо, где, по ту сторону стекла, обычно сидел неуклюжий плюшевый медвежонок. Чем-то он был похож на саблезубок, но не из-за этого сердце Гарри колотилось как бешеное всякий раз, когда он смотрел на медвежонка.
Сегодня за стеклом было пусто.
Шалун вздрогнул, моргнул, но не остановился ни на миг: не мог он себе такое позволить. Медвежонок и медвежонок; ну, был, ну — пропал. Не до того сейчас.
…Шаманка ждала их в огромном зале, где гулкое эхо на множество голосов повторяло любой самый тихий звук. Зал был круглый, огражденный невысокими барьерчиками, за которыми царили, отделенные друг от друга стенами, дикий лес, морской берег и какой-то невзаправдашний кусок города. И лес, и берег, и город были ненастоящие, Гарри понял это еще со второго или третьего посещения Шаманки; но казались они живыми, и даже твари или люди, их населявшие, выглядели очень натуральненько. Некоторые — еще и страшно.
Шаманка сидела на высоком троне посреди зала, спиной к городу и лицом к берегу и лесу. Время от времени каждый из трех пейзажей освещался чуть более ярко («всходило солнце») и тогда оттуда раздавались звуки волн, или крики диких тварей, или шум металла и вопли отчаек. Потом всё смолкало и гасло — и уже другой фрагмент зальной стены оживал, — и так постоянно.
Сейчас бушевало море, и тени метались по залу, как встревоженные выдрели. Шаманка, окруженная почетной гвардией амерзонок, восседала над этим беспорядком и ни капельки не обращала на него внимания. Наверное, уже привыкла.
Она даже ухитрилась расслышать сквозь громыхание прибоя шаги сантаклаусов. Повернув к вошедшим свою темнокожую, совершенно лысую голову, Шаманка проронила:
— Ты привел все племя, Гарри.
— Да, — подтвердил он, торопливо поправляя ритуальную бороду. Другие ничего не заметили за черными стеклами ее очков, а сам Шалун давно знал, что Шаманка слепая, но уже не удивлялся ее способностям.
Несколько ударов сердца он смотрел в эти темные стекла и видел там свое искривленное отражение. Потом не выдержал и отвел глаза.
— Я пришел за советом… — громко и по возможности с достоинством произнес Шалун.
И хотя Шаманка, судя по размерам и голосу, была рабыней, тихо добавил:
— …госпожа.
— Кто она такая? — шепотом спросил Безум.
Рабы стояли позади сантаклаусов, возле диорамы, изображавшей тропический лес. Некоторые из них внимательно прислушивались к тихому разговору Шалуна и Шаманки, но большинство переговаривались между собой или изумленно глазели по сторонам. Многие оказались здесь впервые и не могли поверить, что посреди всеобщего хаоса и безумия этот музей уцелел и даже подключен к какой-то — тоже уцелевшей! — электростанции.
— Объясни ему, Миль, — попросила Джесси.
— В ваши времена еще не существовало Острова Женщин? — спросил он у Безума.
— Прости, о чем ты?
— То есть не существовало. А ведь он оказался вполне логичным следствием всеобщей феминизации. Едва ли не впервые за сотни веков женщины снова создали общество, которое было ориентировано в первую очередь на их интересы, устроено так, как хотелось им.
— Матриархат?
— Не совсем в том смысле, который мы привыкли вкладывать в это слово. Хотя формально — да, именно он. В ваше время, насколько я понимаю, организации феминисток существовали как всего лишь одни из общественных групп, они еще не пытались захватить власть в некоторых странах, не закупали оружие, чтобы диктовать свои условия сильным мира сего… Потом одна из таких богатеньких «королев» купила себе небольшой островок в Тихом океане и устроила там свое государство, более того, заставила другие страны официально признать его.
— Это и есть Шаманка?
— Ну что ты, дружище! Нет, конечно, не она. Та давным-давно умерла, а вот ее Остров Женщин оказался поживучей… К ним относились по-разному: кто-то считал очередной блажью богатеньких сумасбродок, кто-то — вызовом замшелой морали, кто-то единственным спасением западной цивилизации… Но вот когда сторонницы Острова захватили власть в одном из наших южных штатов… о да, многие тотчас пересмотрели свое к ним отношение! И мало кто в те годы понимал, что мир изменился слишком кардинально — и к прошлому возврата нет.
— Ты говоришь о страшных вещах!
— Большинство мужчин, живших в те времена, заявили бы, что я почти ничего толком не рассказал! Да что там, многие запаниковали, когда убедились в серьезности намерений «островитянок». Но так или иначе, общее решение, которое бы хоть немного устраивало обе стороны, нашли. Его даже начали претворять в жизнь, когда я отправился в свою криованну. Поэтому-то я не слишком боялся, что проснусь в мире амазонок.
— Но все-таки кто она?
— Она одна из потомков и последовательниц «островитянок». Мы не очень-то много о ней знаем. Ее, как и всех нас, разморозили — но ей повезло, ее разморозило племя девочек, которых она быстро взяла в оборот. Скажу тебе вот что, если ты еще сам не догадался: здесь, в Ньярке, мир устроен совсем по-другому. И те племена, которые кочуют по территории бывших Штатов, по сути, пляшут под дудку этой вот дамы в черных очках.
— И она не помогла вам освободиться?!
— Тише, дружище, не нужно так кричать. Конечно, не помогла. Ты невнимательно слушал меня — теперь и прежде. Дети не выживут без нас, Ньярк всех не прокормит — нам все равно пришлось бы вести кочевой образ жизни, лавируя между волнами миграций саблезубок и сезонами инфляционных атак. И в этих кочевьях мы делали бы то, что делаем сейчас: переносили бы тяжести и выполняли самую грубую работу, и именно дети прикрывали бы нас с оружием в руках. Разница в том, что на нас не было бы ошейников, а у них — возможности приказывать нам.
Безум сплюнул и презрительно посмотрел на своего собеседника.
— О да, небольшая и несущественная разница, так по-твоему?
Миль оттолкнул его подальше от Шаманки, прижал к ограде диорамы и, ухватив за воротник, как следует встряхнул:
— Да ты полный болван, дружище! — Слова прозвучали тихо и почти по-приятельски. Казалось, Миль растолковывает, в чем соль анекдота, который Безум не понял с первого раза. — Вспомни, во что обошлась нам дорога до Ньярка! Вспомни, сколько раз мы вскрывали льдосейфы и заменяли погибших во время пути взрослых-рабов на других таких же! Вспомнил?! А теперь добавь к этому вот что: ни один из нас, переспавших со временем, не может иметь детей. Читай по губам: ни один! Догадываешься, к чему я клоню? Нет? Ну так посчитай на пальцах: вот мы, взрослые, берем власть в свои руки, детишки привыкают к этому, привыкают, что мы о них заботимся, что мы все знаем, за все в ответе. Что нужно слушаться взрослых, ага? А взрослые, которых нужно слушаться, которым надлежит принимать решение, будут умирать — от болячек, с которыми вылезли из своих криованн, от инфляции и кусней-беспредельников… Представил? Сегодняшний состав взрослых оказался удачным, есть среди них инициативные, волевые, умеющие пораскинуть мозгами, а завтра эти закончились, человечек за человечком, а на смену им разморозили новых — высоколобых очкариков, которые из лабораторий не вылазили, инвалидов всяческих, которые не выдержат и одного перехода, наконец, просто тупых придурков, не способных ни на что. И тогда чем все закончится? Ты подумай, подумай, я тебя не тороплю. У нас с тобой времени, конечно, не так много, как у детишек, — но есть еще чуток. — Миль вздохнул и похлопал Безума по плечу. — Ладно, извини. По лицу вижу, что ты начал-таки соображать, молодец. Вот и покумекай как-нибудь перед сном о том, много ли у нас вариантов в такой ситуации.
— Но у этих, — Безум кивнул на сантаклаусов, — у них же тоже с детьми, как я понимаю, пока не очень. Тогда ради чего все ваши громкие слова, отвага и самопожертвование?
Миль снова вздохнул и покачал головой. Он собирался было что-то ответить, но потом передумал и только махнул рукой: мол, ни к чему это…
Да Безум и не расслышал бы уже: «море» выключилось, зажегся «лес», и тотчас на сотни голосов завопили безумные мартышки, застрекотали цикады, проревел невидимый хищник…
Повинуясь приказу Шаманки, Гарри потянулся к своему рту и, расшатав, выломал зуб. Поклонившись, Шалун вручил его ей и что-то проговорил.
— Да, — тихо произнесла Джесси, став поближе к Безуму. — Молочные зубы у них меняются примерно раз в два сезона: старые выпадают, а взамен вырастают новые.
— И вы еще говорите о том, что это «нормальные дети»?! — Безум фыркнул, заглушив даже вопль особо голосистой мартышки, после чего отвернулся и стал разглядывать диораму. Поэтому и не заметил, что сантаклаусы все до единого вышли в какой-то из боковых коридоров. Племя, как и везде в Ньярке, сопровождало несколько амерзонок.
— Подойдите ко мне, — велела Шаманка — и лишь с запозданием, когда Джесси дернула его за рукав, Безум догадался, что эти слова были обращены к рабам. Вслед за прочими он приблизился к трону слепой женщины, чья шея и руки были свободны от ошейника и браслетов рабыни.
— Ну что, Миль, — спросила чернокожая, — ты еще не устал надеяться?
— Устал, — спокойно ответил тот. — Очень устал. Но разве у нас есть выбор, госпожа?
— Теперь, Гарри, я поговорю с вашими рабами, — сказала она. Маленький влажный кусочек кости царапал кожу ладони, но Шаманка не разжимала кулак до тех пор, пока последние из сантаклаусов не покинули зал.
Потом она переложила зуб Шалуна в один из своих многочисленных карманов и некоторое время сидела молча, слушая, как ревет в лесной чащобе невидимый хищник. Приводила в порядок мысли и еще раз прокручивала в памяти разговор с президентом сантаклаусов. Был ли взволнованным его голос? И по той ли причине, о которой она думает?..
На которую надеется.
Мартышки и цикады безуспешно пытались перекричать друг друга, но Шаманке это не мешало.
«Не поторопилась ли я? Выжидать столько лет, чтобы теперь испортить все… или наконец добиться успеха». Потом, разумеется, ее девочки проверят зуб в лаборатории, но она и так понимала: ничего не изменилось, не в этом дело, не в зубах, пора признаться самой себе, что ответ кроется в другом, в другом…
Это хорошо, что Гарри привел с собой рабов.
«…только бы Миль был с ними», — но она уже расслышала знакомые интонации; итак, старый упрямец пережил еще один сезон.
И, судя по тону, сейчас был чем-то весьма расстроен.
Ну да, его всегдашняя головная боль, эти новички, которых Милю приходится вводить в курс дела и приучать к мыслям о рабстве! Он по-прежнему в каждом видит сперва воспитателя, а уж потом — человека, пекущегося о собственных насущных интересах, как-то: засыпать и просыпаться без боли в суставах, не подчиняться сумасбродным детишкам, не бояться, что завтрашний день будет последним и жизнь придется отдать не за любимую жену или сына, а за собственных мучителей…
Жизнь так и не научила его главному, он так и не понял…
Но довольно брюзжания! И Шаманка выпрямилась на троне, велев рабам подойти поближе.
— Ну что, Миль, ты еще не устал надеяться?
Ответ потряс ее до глубины души.
— Устал, — просто сказал Миль. — Очень устал. Но разве у нас есть выбор, госпожа?
«Я предлагала его тебе, давным-давно», — подумала она, но сказать это сейчас не посмела. Конечно, он был мужчиной, однако не самым тупым и зашоренным. Он не принял тогда ее идею о преобразовании племен не из-за упрямства, он искренне верил в свою правоту и в то, что Шаманка ошибается.
— Есть ли какие-то изменения?
— Нет, госпожа. Все по-прежнему. Не растут ни физически, ни психологически. И гибнут, с каждым переходом.
— Рабы?
— Нетронутых льдосейфов становится меньше и меньше, а люди в них, как правило, отягощены такими заболеваниями, которые… Словом, скоро так или иначе, а придется что-то менять. Через три-четыре сезона каждый переход будет стоить племени слишком больших потерь. Я имел в виду — невосполнимых потерь, госпожа. А что творится с другими?
— Примерно то же самое, Миль.
«И мои «куколки», — подумала она, — тоже удерживают Ньярк на пределе своих возможностей. Слишком большая территория, мы каждый раз очищаем ее от мутировавших тварей, но проходит время, и они являются снова, еще более живучие. Мы должны объединиться».
— Мы должны объединиться, Миль.
— Под чьей рукой?
— Для тебя это по-прежнему имеет какое-то значение? Даже теперь?
— Но ведь в твоем обществе для них нет места, — вмешалась вдруг Джесси.
О да, отважная Джесси, достойная представительница «мужниных жен»! Джесси, которая понаслышке знает о Нефтяной блокаде, о «днях правильного порядка», о патрулирующих небо «женской зоны» самолетах! Разумеется, она согласна возродить старый «мир для мужчин», где ей всегда будет обеспечен теплый, уютный уголок. Всякий другой миропорядок для нее в принципе неприемлем и неестественен.
Шаманка улыбнулась краешком рта:
— Разве в твоем обществе найдется место для моих «куколок», а? Или, может, такое место отыщется для меня? Хватит, Миль! Этот наш разговор ни к чему не приведет, как не приводили все предыдущие. — И когда эхо последних слов отгремело под сводами зала, она вдруг велела: — Ну-ка представь мне своего новичка, с которым ты так спорил.
«Безум, — думала она, слушая сиплый, с трещинкой, голос. — Значит, Безум. Ну что же, Гарри сам подготовил мне нужного раба».
— Скажи, — обратилась она к новичку, — по-твоему, что нужно сделать, чтобы превратить в бабочку то, что стало куколкой, но позабыло о гусенице?
— Это что, такие загадки, да?
— Да, — спокойно ответила она. — Итак?
— Взломать кокон.
— Хорошо, — сказала Шаманка. «Неправильно, но… хорошо». — Готовься. На Игрищах тебе придется попотеть.
— Я только этим и занимаюсь с той поры, как вылез из криованны!
— Тем лучше… И не забывай про свой ответ на мою загадку, раб.
— Да, госпожа! — с издевкой ответил он.
Она довольно засмеялась.
После рабов Шаманке вновь зачем-то понадобился Гарри. Всех прочих сантаклаусов она отослала к выходу, а его позвала к себе.
— Так вы поможете снять заклятие Великого Облома? — спросил он, дурея от собственной наглости и зачем-то теребя бороду.
— Ты сам сделаешь это, — заявила Шаманка. — На Игрищах в самой тяжелой ситуации ты поручишь все рабу, которому доверяешь меньше всего. И тем самым снимешь заклятие с племени.
— Но, госпожа!..
— Именно так, ты не ослышался. А теперь, если у тебя больше нет вопросов…
В этот момент в лесу наступила ночь и ожил город. Выглядел он, по правде-то сказать, ненатурально: чистенькие улицы без единой баррикады, целые небоскребы, люди, которые сидели с довольными улыбочками прямо в куснях-беспредельниках… На рабах нет ни ошейников, ни браслетов, многие идут, держась за руку с воинами племен, но воины эти тоже ненастоящие какие-то: без огнеплюев, в легкой одежонке, каждый сам по себе… точнее, каждый вместе с рабом.
Словом, подделка, да еще и неудачная.
Но услышав рычание кусней у себя за спиной, Шаманка вдруг обернулась и посмотрела в правый угол живой картины. Гарри забыл, что она и видеть-то не может, он тоже посмотрел туда.
И чуть не закричал от изумления.
У одного из шедших рядом с рабами воинов было… его лицо! И лица тех рабов, что рядом… их Гарри разглядеть не удалось, но…
В общем, он выбежал из зала, будто наткнулся на рой шмельдриков. Успокоился только какое-то время спустя, когда неслышно подошедшая амерзонка коснулась его плеча и жестом велела идти за ней к выходу.
Лишь тогда Гарри сообразил, что так и не попрощался с Шаманкой.
Глава четвертая
Что-то было не так. Они победили во всех важных турнирах (и во множестве пустяковых), они выбрались в финал — а все-таки что-то было не так!
Гарри не спалось, он вертелся с боку на бок, сопел, зарывался пальцами в лежавшую рядом ритуальную бороду, он вспоминал о триумфе побед и завистливых взглядах противников, но в голове, как крик обезумевшей отчайки, билась одна и та же мысль: что-то не так! забыл о чем-то!
«Пустобредни это всё, — думал он. — Завтра последний день Игрищ. Бэтмены, конечно, сильное племя, и рабы у них тоже не из худших, но мы их сделаем, точно! После Брюс-Раба Клод-Раб самый сильный, с ним никто не сравнится. Мы их сделаем».
Наверное, эта маета — из-за зуба; Шаманка всегда для колдовства просила у него зубы, но вот сегодня ранка болит сильнее, чем обычно. Раз уж все равно не спалось, Гарри поднялся с кровати и подошел к высокому, на всю стену, зеркалу, чтобы поглядеть, кровоточит ли десна.
Была ночь, но в «Х’тоне» ночь ли, день — мало что значит. Здесь всегда властвовал сумрак, и приходилось пробираться по коридорам и лестницам с облайтками в руках. («Когда-нибудь, — ворчал Миль-Раб, — эти светляки-переростки, которыми вы заполняете бутылки из-под колы, вырвутся на волю и учинят то еще светопреставление!» Как обычно в таких случаях, его не слушали: слишком много заумных слов и никакого смысла.)
Несколько облайток сонно светились на подоконниках и тумбочках возле кроватей. Гарри взял одну и хотел было помахать, чтобы разгорелась поярче, но замер. В зеркале он видел отражение выхода в коридор (и сам коридор, конечно) — и сейчас заметил, как по травяной дорожке неслышно проскользнула очень даже знакомая тень.
Приблуда Джексон.
Интересно, с чего это ему не спится? Зубы вроде накануне себе не рвал…
Сунув облайтку за пояс, Гарри поспешно ткнул в пару кнопок на пультике. Рабы спали в соседней комнате, запертые, само собой. Но к тому времени, когда он открыл дверь, двое из них, Клод-Раб и Миль-Раб, уже проснулись, получив через ошейники соответствующий приказ.
— За мной! — приказал им Гарри. — И тихо чтоб!
Еще он разбудил Тревора Колеснутого и объяснил всем троим что к чему.
— А теперь — посмотрим-ка, куда это нацелился наш Приблуда!
Коридорный ковер очень даже удачно скрадывал шаги не только Джексона, но и его преследователей. Они нарочно держались на приличном расстоянии от Приблуды: тот время от времени вертел головой по сторонам и вообще вел себя крайне осторожно. То есть подозрительно!
Пройдя весь этаж, Джексон очутился на лестнице. Перегнувшись через перила, он долго вглядывался в полумрак, как будто мог там что-то разглядеть. Наконец кивнул и заспешил вниз по ступенькам.
— Здесь осторожней, — скомандовал Гарри. Лестничные пролеты не были покрыты коврами, и эхо здесь гуляло будь здоров!
Они выждали, пока Приблуда спустится хотя бы на пару этажей, и лишь тогда последовали за ним.
Снизу донеслись чьи-то приглушенные голоса; Шалун знаком велел своим остановиться и вслушался.
— Ну? — спросил кто-то с интонациями, показавшимися Гарри очень знакомыми. — Узнал?
— А то! — В голосе Приблуды впервые послышалась угодливость.
— Так не тяни, рассказывай!
— Раскопать-то не просто было. Номер накарябан у них изнутри, фиг разглядишь.
— Не тяни! — повторно рявкнул собеседник.
И тут-то Гарри пожалел, что все огнеплюи они оставили на входе в «Х’тон», подчинившись обязательному правилу амерзонок. Он узнал, узнал этот голос!
— Бэтмены!
— Ты о чем? — не понял Колеснутый.
— Там, внизу, бэтмены. И этот… этот… он им помогает.
— Нужно остановить Приблуду, — решительно шепнул Миль-Раб.
— Нет, подождем. — Гарри сам собирался отдать точно такой приказ, но теперь не мог, должен был показать, кто здесь президент. Ничего, так даже лучше. Больше узнает о двурушничестве Джексона.
А тот, пока они спорили, успел что-то задиктовать президенту бэтменов, какие-то цифры. Теперь Большой Летун уточнял:
— Значит, просто вводишь, и всё?
— Ну, я не уверен… Пусть Умнец разбирается.
— Нет больше Умнеца, — отрезал Летун. — За два дня до Ньярка была у нас встречка с бигмаками… сожрали парня, а многих так кетчупом забрызгали — двое потом еще от ожогов поумирали, Тилли и Джо Двузубый… Ладно, Джексон, как-нибудь без Умнеца разберемся. Ты — молодец. Теперь мы их точно сделаем!
— Посмотрим еще, кто кого сделает! — грозно выкрикнул Шалун, съезжая по лестничным перилам. За ним, перепрыгивая через ступеньки, мчались рабы и Тревор. — А ну, Приблуда, давай колись, перед кем ты здесь хвостом виляешь! А, это наши старые знакомые, крылачьё-дурачьё! Надеетесь с его помощью выиграть завтрашний финал? И не надейтесь, ничего у вас…
Гарри осекся: он наконец сообразил, что Большой Летун слушает его с легкой ухмылочкой и не очень-то внимательно, а сам в это время нажимает на кнопки своего пультика. Вызывает на подмогу рабов?
Вряд ли: рабы никогда в разборках между племенами не участвуют, это железно, никакие ошейники не помогают их переубедить. Гарри и своих-то взял больше для уверенности и для какой тяжелой работки, если придется, — а знал бы, как получится, больше бы сантаклаусов разбудил.
А все-таки о чем там трепался Приблуда? Какой это «номер» и изнутри чего, интересно, он был «накарябан»?
— Ошейники, Гарри, ошейники!
Да Шалун уже и сам догадался, только ни он, ни кричавший Миль-Раб сделать ничего не успевали. Большой Летун набрал код.
Улыбнулся своей гадкой ухмылочкой.
Подмигнул Приблуде.
И нажал на кнопку.
Кажется, Клод-Раб даже ничего не почувствовал. Просто вот только что была у него голова, а теперь — одни кровавые клочья во все стороны летят. И воняет паленым мясом, как обычно, когда огнеплюи долго работали на полную мощность.
— Ты!.. — Гарри подавился собственным криком, он только и мог, что накинуться на предателя Джексона и колошматить его кулаками — по лицу, по плечам, не целясь, только стараясь ударить посильнее, чтоб понял, гад, что наделал!..
Их растащили; судя по обалдевшему взгляду Приблуды, тот и сам не ожидал, что его двурушничество обернется такой бедой. Но какая разница, ожидал, не ожидал!
— Ты продался! — вопил Гарри. — Продался им, продался, поверил им, а теперь из-за тебя…
— Он не продался, — спокойно возразил Большой Летун.
— …мы проиграем! — Гарри осекся и икнул от удивления. — Ч-что?
— Ну скажи ему, Джексон.
Приблуда захохотал, будто свихнутый:
— Никому я не продавался, бородач! Слышишь! Никто из вас не знал, никто! Вы даже догадаться не могли, тупицы! Никто не знал, а я — бэтмен! Понял?! Бэтмен, вот так-то!
— Ну ладно, — сказал Большой Летун. — Похохмили и хватит. Завтра решающий день, нам нужно выспаться. Пойдем, Джексон. А эти… пусть сами думают, выходить им завтра на арену или лучше свалить до утра, чтоб лишний раз не позориться. Привет!
Гарри хотел наброситься на них и если не огнеплюем, то кулаками превратить этих двух подонков в куски кровоточащего мяса, да, именно так, в куски, в кровоточащие!..
На лестнице действительно гуляло хорошее эхо — и звук от пощечины прозвучал как выстрел.
— Повторить? — тихо спросил Миль-Раб.
— Н-нет, — мотнул головой Гарри. — Нет, хватит. Спасибо. Ну… — Он посмотрел на безголовое тело Клод-Раба. — И что теперь?
— Амерзонки позаботятся о нем, — сказал Миль-Раб. — А у нас сейчас есть дела поважнее, пойдем.
Только тогда Шалун заметил, что на шум давным-давно сбежались настоящие хозяйки и «Х’тона», и вообще всего Ньяр-ка. Они стояли вдоль стен, огнеплюи в их руках пока еще смотрели дулами вниз, но если бы Гарри попытался, например, вырвать оружие у одной из них…
— И не думай, — прошептал Миль-Раб. — Потом, по-другому поквитаемся.
— Устами раба глаголет истина, — невесело хмыкнул Тревор. — Оставь, Гарри, нам есть чем заняться до завтра.
— Что, собирать вещички? И сдаться, да?!
— Клод-Раб был лучшим, но не единственным. — Миль-Раб будто рассуждал вслух. — Есть другие, не такие хорошие, но вполне способные потягаться с бэтменовскими. Хотя, конечно, решать президенту…
«Ну да, — подумал Шалун, немного приходя в себя, — президенту, кому же еще». Только беда в том, что «не такие хорошие» — это еще слабо сказано. Предыдущие соревнования многих вывели из строя: покалечили или временно сделали неспособными участвовать в дальнейших. Вон тот же Миль-Раб слегка прихрамывает на левую ногу — куда ему завтра, на какую арену?! Он и двух минут не продержится…
А кто продержится?
Он спросил об этом вслух, вроде как у Тревора, хотя знал, что Миль-Раб слушает и обязательно тоже что-нибудь да присоветует.
— И не знаю даже, — протянул Колеснутый. — Попали мы крепко, это да. Из толковых-то почти все, ты прав, сошли с дистанции.
— Почти, — пробормотал Миль-Раб, опять-таки делая вид, что беседует сам с собой. — Почти, да не все. Донал и Безум…
— Это смешно! — угрюмо покачал головой Тревор. — Ни один, ни другой Клод-Рабу и в подметки не годятся!
— Не годились, — поправил его Шалун. — А разве у нас есть из чего выбирать? Пусть лучше так, чем втихаря драпать из Ньярка. Согласен?
— Согласен…
Остальные сантаклаусы, когда сообразили что к чему, тоже согласились. Правда, не могли прийти к соглашению в другом: кого все-таки выставлять, Донала или Безума. Донал-Раб вообще-то принадлежал предателю Приблуде, но зато был сильнее Безум-Раба.
— Уймитесь! — не вытерпел наконец Гарри. — Давайте-ка все на боковую, нечего головы ерундой забивать. Завтра решим.
Но перед сном он велел снять со всех рабов ошейники: «Кто знает, у кого еще Приблуда коды срисовал? А если чего — и браслетов хватит, чтоб успокоить особо бойких».
Утром проснулись рано и первым делом принялись решать, кого же из рабов выпустить на арену. Голоса разделились, и тогда Миль-Раб предложил: бросьте жребий, пусть Однорукий Бандит даст знак, кому представлять племя. Согласились, подбросили крышечку от колы: упадет дном вверх — идти Донал-Рабу, дном вниз — Безум-Рабу.
Оба претендента стояли рядом и напряженно следили взглядами за падавшим кругляшом.
И вот тогда-то Гарри вдруг вспомнил.
Он отпихнул Миль-Раба, перехватил крышечку в воздухе и вручил ее Безуму:
— Ты пойдешь!
— «Вы выиграли поездку в…» — пробормотал тот, вертя в руках бесполезный кругляш; Гарри так и не понял, к чему.
И это, надо сказать, его сильно задело. Безум-Раб всегда был чересчур своевольным, слишком дерзким!..
— Учти, — сказал ему Шалун, — если что — розгаликов тебе не миновать, я как президент гарантирую.
Тот лишь ухмыльнулся в ответ.
«Ты, главное, не отвлекайся, — напутствовал Миль перед боем. — На трибунах будут кричать, бросать в вас рваные баксы, скандировать всякую чушь — тебе должно быть побоку всё это. Только кусни. Отвлечешься — считай, труп».
Но пока еще ничего не началось, пока вы с бэтменовским рабом еще только стоите на постаменте и ждете сигнала, можно поотвлекаться. Тем более есть на что.
Это действительно бывший стадион, только в одном месте кольцо трибун разломано, борта арены кое-как залатаны (да нет, поправляешь себя с досадой, не кое-как, а надежно, не сбежать), по ту сторону пролома — берег и торчащая из воды рука с факелом. Как сказал бы Миль, весьма символично.
К черту руку.
Смотрим дальше; первый ряд трибун — рабы. Все одинаково худощавы, жилисты, кожа у всех дряблая, как у старых мороженых кур, в глазах — лихорадочная жалость к тем, кто оказался на арене. Это они зря. Таким, как они, жалеть других — все равно что голодному пытаться накормить еще более голодных.
Хотя бэтменовского игрока могут и пожалеть. Ты не дашь ему сегодня ни полшанса, пусть там что — ни полшанса! Или ты, или он. Рабы-жалостники этого не понимают, зато очень хорошо понимают их хозяева.
«Дети»? Пусть Миль сколько угодно треплется про свое детство, но, если он не дурак (а он — не дурак!), должен соображать, что разница есть. Кто не верит — пусть посмотрит на этих «новых адамов» отсюда, с арены.
Трибуны строго разделены на секторы, по племенам. Джедаи, попкорны, дюрасели, кингконги, сантаклаусы… Десятки племен, и у каждого — свой шест с флагом или столб с изображением «пращура». Тотемы, самые натуральные. Возле тотемов сидят «президенты» и их ближайшее окружение; вообще иерархия, что у твоих рыцарей Круглого Стола, только и разницы: здесь чем ближе к центру, тем почетней.
Они, эти, остро воспринимают такую иерархичность и готовы бороться за нее любыми способами. Для них каждый день и каждый миг — букет возможностей возвыситься или пасть, и вся жизнь их проходит на ступенях, на лестнице власти. Длина ритуальных бород или пестрота нашивки на рукаве — вот предел их мечтаний, выжить во время перехода от города к городу — вот их сиюминутная цель; их представления о смысле жизни причудливы и нелепы, а слова «доброта» и «любовь» — для этих лишь набор ничего не значащих звуков.
Племена сидят на трибунах без галдежа и суеты, они похожи на статуи из музея восковых фигур — статуи неудачные, поскольку скульпторы не сумели отобразить на их лицах сколько-нибудь человеческих эмоций; как говорили когда-то давно, «не вложили в них душу». Бездушные, эти способны умереть, но не состариться.
Ты скользишь по ним взглядом: при всей внешней пестроте эти одинаковы до ужаса, до мурашек по коже. И вдруг запинаешься, вздрагиваешь, непроизвольно сглатываешь и кашляешь.
На одной из трибун в окружении своих девочек-воитель-ниц сидит чернокожая Шаманка. Та, кто на самом деле заправляет всем, что здесь творится. Ты улыбаешься, скалишься в ухмылке и салютуешь ей: «Мое почтение, госпожа! Я удивлю тебя сегодня…» — и добавляешь несколько слов, которые когда-то давно считались оскорбительными.
Жаль, не услышит.
— В первый раз? — вдруг спрашивает под боком раб-соперник.
— Что?
— Говорю, впервые на Игрищах, да?
— Впервые, — легко соглашаешься ты. Пусть расслабится, уверует в собственную победу. К тому же ты ведь не врешь: тебя, как и большинство других рабов, всегда оставляли в «Х’то-не», под присмотром двух-трех сантаклаусов. Ты еще тогда досадовал, что не попадешь на соревнования. Вот попал. — Слушай, а многим удается… ну, справиться с этими куснями?
— Почти никому, — снисходительно хмыкает соперник. — Есть, правда, способы… но я ж тебе не расскажу, сам понимаешь. Не на медаль играем.
— Понимаю. — Тебе и не нужно. Миль знает о «способах» и поделился кое-какими секретами. А кое-что за месяцы, проведенные с сантаклаусами, ты и сам хорошо усвоил.
Например: «главное — неожиданность».
Ты сталкиваешь его за удар сердца до сигнала, за два удара сердца до того, как он сам столкнул бы тебя. Повезло; скалишься ему в лицо и сразу — нет времени! — переводишь взгляд на распахнувшиеся створы ворот. Оттуда выкатываются беспредельники; твой соперник уже понял это, учуял затылком своим бритым — и рванул к другой платформе. Успеет. А жаль.
Ладно, развлечение затягивается, да ты и не рассчитывал на быстрое завершение.
Смотришь, как лихорадочно карабкается твой соперник на ближайшую платформу. Да уж, «бэтмен»! — только без крыльев.
Самый проворный кусень краем широкой своей морды высекает искры из постамента, на котором угнездился везунчик. Остальные, выкатившись, замерли полукругом и только неслышно рычат моторами: принюхиваются.
…Когда Миль объяснил, с кем тебе предстоит иметь дело, ты сперва не поверил. «Какие джипы, ты что?! За столько времени они должны были бы в металлолом…»
«За сколько за столько?» — поддел Миль. И объяснил потом, что за время твоего отмокания в криованне человечество ушло далеко вперед — семимильными шагами навстречу собственной гибели. А уж авто со встроенным искусственным интеллектом — вообще такая, понимаешь, обычная на этом пути штуковина, ей в свое время никто и удивляться особенно не стал. О таких чудесах, брат, еще писатели-фантасты в двадцатом веке писывали — а вот теперь, пожалуйста, сбылось. Пользуйся.
Ладно, возражал ты, интеллект интеллектом, но как они от ржавчины и повреждений не сколёсились?
А просто, пожимал плечами Миль. Сколёситься не сколёсились: научились самостоятельно заправляться от бензоколонок, отыскали и другие способы подпитки. Завели бактерий-симбионтов, ведут стадный образ жизни, кое-кто подозревает: даже размножаться ухитряются, хотя, конечно, ни о каком внутриутробном развитии, ты ж понимаешь, речи не идет. По-другому у них; как точно — не знаю.
В общем, не сколёсились. А вот шарики за ролики у них того… Или думаешь, ИскИны их изначально были настроены на стадный образ жизни? То-то; шли годы, бесхозные авто, наблюдая за какими-нибудь бизонами, сделали выводы по аналогии. Кто знает, что творилось и творится в их провонявших бензином мозгах…
Но тебе, поучал Миль, и не нужно это знать. Для тебя главное — выжить!
Любой ценой.
Платформы не спасут, платформы только продлевают удовольствие от представления. На них долго не отсидишься: у кусней-беспредельников зрительные рецепторы устроены так, что реагируют на силуэт гуманоида, превышающий определенные размеры. И обнаружив такового, эти металлические твари будут атаковать до тех пор, пока не уничтожат жертву. («А ловят их, — делился побасенкой Миль, — одеваясь в специальные костюмы, похожие на большие жестяные коробки. И заманивают, я уж не знаю чем. Если выживешь — спросишь у Шаманки или ее девчат. Одно скажу: нюх у кусней ни к черту не годится, реагируют в основном на картинку да еще на вибрацию, в каком-то особом диапазоне. Ты уж извини, я раньше в эти тонкости не вникал».)
Падаешь на живот, прижимаешься к щербатому камню платформы: вдруг не заметят, примут за причудливый вырост на этой самой платформе?..
Кусни, числом три, атакуют пока что твоего соперника: колотят металлическими рамами об основание пьедестала, на который тот забрался, пускают едкие клубы дыма из выхлопных труб, по-рачьи клацают капотами — будто мутировавшими клешнями. Из-под капотов тянутся какие-то крючочки, зажимы, трубки с металлическими заострениями на конце.
Бэтменский раб тоже сообразил, что удержаться будет проще, если лечь на платформу. Он распластался на ней, смешно выставив задницу и локти, — мастер маскировки, профи мимикрии! Он верит в свой шанс, верит искренне. Ты не менее искренне радуешься его вере: чем дольше продержится он, тем больше надежды у тебя. А если еще выведет из строя одного-двух беспредельников…
Но они и сами не зевают. Эти их крючочки-трубочки совсем, оказывается, не киношно-устрашательные, есть у них другое назначение, практическое. Вычислив, где примерно находится «гуманоид, превышающий определенные размеры», бес пред ельники выстреливают крючочками в его сторону, а потом втягивают их обратно под капот. Скрежет металла по камню пробирает до костей.
Первые попытки кусней успехом не увенчались, но каждый раз они запускают крючки всё ближе к цели. Ты с досадой глядишь на соперника и думаешь, что теперь бы ему самая пора перейти к активным действиям, если не хочет сдохнуть ни за понюшку табаку. Неужели он не понимает, что отлеживаться дальше без толку?! Болван!
…Но ты не кричишь ему, не подсказываешь. Миль, конечно, утверждал, что со слухом у этих тварей не сложилось, — ну а вдруг все-таки ошибался?
Да и не нужно — бэтменовский раб сам сообразил что к чему. Вон вскочил, стряхнул с себя крючки, метнулся вспугнутым зайцем прочь с платформы. Но не к другой такой же и не к барьеру (всё равно не преодолеть!), нет, он, как и ты, хорошо усвоил еще одно правило.
«Лучшая защита — нападение!»
Внешне кусни похожи на привычные тебе джипы: машина о четырех колесах, сиденья, дверцы… разве что вместо руля панель с клавишами и рычагами. И главное — у беспредельников нет ни крыши, ни тентов.
Этим бэтменовский раб и воспользовался: запрыгнул сверху в одного из кусней, по-паучьи перебирая руками-ногами, залез на водительское сиденье, где панель и рычаги с клавишами…
Дальше-то что?
Все три механические твари несколько мгновений стоят неподвижно, только тарахтят моторами. Ты лениво размышляешь, как кусни могут между собой общаться: если, например, у них есть встроенные радиоприемники…
Раб тем временем отчаянно сражается с рычагами и клавишами «оседланного» беспредельника. Кажется, впустую — никаких видимых результатов. Кусни по-прежнему тарахтят моторами, едкий сизый дым щиплет тебе глаза и мешает видеть. Ты, стараясь двигаться как можно плавнее и медленнее, тянешься рукой, чтобы протереть их…
И пропускаешь то мгновение, когда два беспредельника бросаются на третьего, «оседланного» твоим конкурентом.
В клубах поднятой пыли, в дыму мало что видно — воспринимаешь случившееся больше на слух: заходящиеся в кашле моторы, гулкие скрежещущие удары металла о металл… чей-то приглушенный вскрик — не с трибун, нет, трибуны-то как раз молчат…
Всё, спекся твой соперничек. Вон валяется разломанным манекеном. Рядом — два беспредельника, «поцеловавшиеся» друг с другом. Метили явно в оседланного: увидели фигуру «гуманоида подходящих размеров» и атаковали, но третий шестеренками в мозгах своих электронных пошевелил и дотумкал что к чему. Успел в самый последний момент сдать назад, только правое крыло ему задели, а сами теперь выбыли из игры. Ну, хоть так, всё ж легче с одним, а не с тремя.
Легче ли?
Ты, по правде сказать, тоже рассчитывал какой-нибудь этакий трюк провернуть со стравливанием кусней между собой, а единственного оставшегося — с кем стравливать?
Или, может, отлежишься, не заметит?
…Уже заметил, развернулся «мордой» в твою сторону.
Финита, раб Безум, твой выход.
Ты спрыгиваешь на горячий песок арены и бежишь что есть духу к двум «издохшим» кусням. Пар из их взломанных капотов навевает мысли о кусневых душах, отлетающих в свой механический рай. Всегда так: неподходящие мысли в неподходящее время.
Успеваешь запрыгнуть в одного из беспредельников; тот, что остался жив, цепляет краем крыла «дохлого», но вовремя разворачивается. Ну да, дважды на одну и ту же уловку не покупается.
Ладно. Ты и не рассчитывал.
Он делает широкий круг и подъезжает к корпусу мертвого собрата с другой стороны, уже разевая пасть капота и шевеля захватами: крючки, стальные конусы, тонкое ланцетоподобное острие… Своего не упустит!
«Хрен те, кусень, я не твой!» — бормочешь, выжидая, пока он подкатится поближе. Всё нутро переворачивается от страха, но внешне ты спокоен и неподвижен.
Подъезжает. Широкая, вся в царапинах и мелких пробоинах «морда» напоминает броню бывавшего в переделках допотопного танка. В распахнутом капоте что-то влажно блестит, похожее на громадный язык. Змеятся во все стороны проводки-захваты.
«Рано», — мысленно шепчешь себе.
Еще рано.
Вот, сейчас!
Хватаешь за два или три выпущенных беспредельником «щупальца» и быстро, пока он не втянул, обматываешь вокруг железного поручня за спинкой сиденья «дохлого» кусня. Потом завязываешь узлом.
И едва успеваешь вцепиться за само сиденье, чтобы не выпасть! Плененный беспредельник резко сдает назад, волоча за собой «дохлого» собрата. Перепуганно и хаотично он выпускает из-под капота еще горсть захватов, и ты, хищно оскалясь, снова привязываешь их к «дохляку».
Беспредельник пятится, надсадно ревя мотором, и тащит за собой корпус другого джипа, причем колеса последнего мешают, ведь ты привязал кусня мордой к левой дверце. Теперь — или оборвет «щупальца», или так и будет волочить за собой этот металлолом, пока не выдохнется. Только тебе надеяться на последнее без толку: как знать, сколько он способен выжить без подпитки извне?
Лихорадочно осматриваешь арену — сам еще не знаешь, в поисках чего.
…отвалившаяся, покореженная дверца от третьего беспредельника? Пожалуй, подойдет.
Преодолев собственный страх, выпрыгиваешь наружу, черпая песок дырявыми носками ботинок, спешишь к цели. Позади неистовствует плененный беспредельник.
Пыль, жара, вонь от выпавших внутренностей бэтменовского раба и смрад бензина. Могильная тишина на трибунах.
На бегу задираешь голову и смотришь в бесстрастные лица этих.
«Я научу вас…» Не успеваешь додумать, спотыкаешься, падаешь на четвереньки. Сбившееся дыхание трепыхается в горле рыбой, выброшенной на берег.
Позади — резкое банг! банг!! банг!!!.
И яростный вой мотора, когда освободившийся кусень отъезжает подальше от «дохляка» и разворачивается — в твою сторону!
«Интересно, а было ему больно, когда обрывал себе «щупальца»?»
Встаешь, поднимаешь и держишь наперевес оторванную дверцу. Давид и Голиаф: шанс всего один, мальчик.
А руки, мать их, дрожат!
Ну, скотина, распахни свой капот пошире!
Н-на!..
Он хватает дверцу на лету, как верный пес — палку, брошенную хозяином, — и спешит к тебе. Видимо, чтобы вернуть.
…даже не пытаешься убежать. Сил нет.
Оседаешь на раскаленный песок.
Смотришь, как надвигается, скрежеща рессорами, груда металла.
Проезжает совсем рядом, острым краем подножки чиркает тебя по плечу, отбрасывает вбок. Боли не чувствуешь.
«Сейчас развернется… Сейчас…»
Не разворачивается.
Поворачиваешься сам, ощерясь, будто загнанная в угол крыса.
«…сдох-таки! — Из-под вздыбленного капота валит белый обжигающий пар. — Все-таки сдох! Все-таки…»
Трибуны молчат. Потом Шаманка делает какой-то знак (тебе отсюда плохо видно), на арену выбегают амерзонки, много амерзонок; они молча и деловито набрасывают на кусней тросы с крюками («Зажимы! — смеешься ты. — У них тоже есть зажимы!..»), а набросив, уволакивают «дохлых» беспредельников обратно в стадионное чрево. То же проделывают и с рабом бэтменов: его изуродованное тело укладывают на носилки и уносят прочь. Остаешься ты и арена, песок которой, кажется, въелся в твою кожу на всю жизнь.
Голос — громовой, механический, бесстрастно-торжественный — заявляет, что «победило племя сантаклаусов!!!». И можно, мол, забирать приз, символ власти Президента всея Земли. Вон стоит на платформе, у раба за спиной. У тебя то есть.
Ты из ленивого интереса оборачиваешься поглядеть — и не веришь своим глазам. На упомянутой платформе — чемоданчик: обычный такой, ничем не примечательный. Если бы только не надпись, идущая по кругу около каждой из двух защелок. Ну и еще флаг на крышке нарисован знакомый.
Усталости как не бывало! В груди разгорается всё сильнее яростный пламень, в памяти будто кто-то прокручивает события последних месяцев: тяжелые переходы, отношение к тебе как к вещи, обещание Шалуна в случае чего «угостить розгаликами». Беспросветность, которую не переломить.
И теперь маленький мерзавец напыщенно шагает по ступеням трибун вниз, за тем, что «по праву принадлежит» ему! Ага, как же, сейчас!
— Я вам всем… все-ем!.. я покажу!..
Чемоданчик уже в твоих руках, в твоих руках — власть над этими сосунками, зверенышами, демонятами в человеческом обличье! Непослушными пальцами отжимаешь защелки, откидываешь крышку…
«Что за?!.»
Под ней лежит какой-то кусок шерсти, ты сперва думаешь, что Шаманка засунула сюда живую кошку или кролика, потом понимаешь: всего лишь игрушка. Плюшевый, так его, медвежонок! Раздраженно отшвыриваешь в сторону, и — вот она, гладкая панель с несколькими переключателями, всё просто, всё, Господи, так просто, чтобы даже самый глупый из возможных президентов смог в случае чего совершить необходимые манипуляции.
Выдвигаешь складной прут антенны.
Синхронно проворачиваешь по часовой стрелке две ручки, жмешь на кнопки в центре их. Бегло сверяешься со скупыми инструкциями, написанными здесь же, на панели.
Легким щелчком ногтя откидываешь вверх прозрачный колпак над красной кнопкой размером с пятицентовик («In God we trust», о да!).
Этот мир, этот безумный мир давно пора как следует вычистить, Миль! Извини, старина, но твои змеевы уловки не помогли — придется вмешаться мне. Если поблизости есть какая-нибудь освинцованная криованна типа «Ковчег», тебе лучше купить себе место в ней. Привет, карапузики! Свидимся на Араратовых склонах — в лучшей, так ее, жизни!
Жмешь.
Пауза.
Конечно, а чего ты ожидал? За столько лет всё давным-давно пришло в негодность, ты мог бы догадаться…
По ту сторону пролома в трибунах рука с факелом, что торчит из воды, вздрагивает. «Пламя» откидывается вбок, как крышка сундука, — и обрушивается в воды залива, подняв громадную волну.
Тишина.
Ожидание.
«Сейчас!..»
Ты улыбаешься, но, кажется, не понимаешь этого. Сейчас!
«…розгалики, говоришь?»
Ты переводишь взгляд на Шалуна…
— Включает, госпожа.
— А что Гарри?
— Бежит и кричит что-то угрожающее. Кажется, сквернословит. Жмет на пульт, но ничего не получается.
«Еще бы, — подумала Шаманка. — Еще бы, он ведь сам снял с Безума браслеты перед боем: подстраховывался».
— А теперь?
Впрочем, «куколка» могла и не отвечать: сегодня Шаманка будто обрела давным-давно утраченный дар видеть. И для этого ей не нужны были глаза.
«Включаешь и запускаешь ракеты, веря, что таким образом взломаешь кокон, — мысленно обращалась она к тому рабу с надтреснутым голосом, к рабу со смешным именем Безум, к человеку, которому надлежало стать той самой пусковой кнопкой в ее планах. — Ты думаешь, что, взломав кокон, перечеркнув всё развившееся в нем, тем самым вложишь в руки Господа белый, новый лист. Ошибаешься. Этот лист уже никогда не будет девственно белым. А коконы… всего лишь нужно вернуть их в прежнее состояние. Бабочками им не стать — еще рано, и в этом ошибка Миля и его единомышленников. Нужно, чтобы куколки сперва опять превратились в гусениц».
Маленький мальчик бежал по арене, прямо по спекшимся лужам крови и бензина.
Бежал.
Ее последняя, нелепая надежда. Чудом было уже то, что одна из «куколок» отыскала в архивах его фотографию и нашла фотографии его родителей — а этому предшествовали долгие, казалось, безрезультатные поиски. И Шаманка могла лишь направлять их, но не принимать участие. «Куколки» делали портреты каждого из множества приходивших в Ньярк — и потом искали в электронных базах данных среди миллиардов детских фотографий похожие лица. Кое-кто из них находил там самих себя, Шаманке было известно об этих случаях, но всегда ее «куколки» воспринимали такие находки как совпадения. А подталкивать их к нужным выводам она не могла: проще было манипулировать кем-нибудь из бродячих племен, чем рисковать «куколками».
Гарри оказался случайным козырем, по недосмотру Судьбы попавшим в ее руки. Или — хотелось думать ей — с благословения Судьбы.
Она долго решалась. И наконец поставила на сегодняшний день всё.
Нажала на свою кнопку…
«Теперь поглядим на результат.
Я знаю, Миль, что мир, каким он может стать после сегодняшнего дня, вряд ли окажется благорасположен ко мне и моим «куколкам». К тебе и прочим рабам — тоже. Мир, Миль, это палимпсест, а не школьная доска (вопреки представлениям Безума). Тем больше я уважаю его: он знает, что вряд ли останется жив, и все-таки жмет на кнопку.
Я тоже жму — но я еще надеюсь…»
Она вздрогнула, когда «куколка» прямо в ухо зашептала ей своими теплыми губками о том, что случилось с рукой Рогатой Богини.
Чемоданчик проверяли, он ни разу до этого не срабатывал.
Он был абсолютно безвреден!
Ей почему-то вспомнился отец: «Никогда не играй с пистолетом, даже если он не заряжен. Никогда!»
«Дура, какая же я!..»
— Госпожа! — вскрикнула, не сдержавшись, «куколка». И добавила, забывшись: — Вы бы только видели!..
Пустота, зияющая из факела ожиданием скорой гибели, заставляет тебя отвести глаза. Мгновения растянулись в века, словно во всем мире отменили само понятие времени.
Чтобы не вглядываться до одури в эту черноту, смотришь на Гарри. Звереныш еще не сообразил, нет, ему только предстоит понять.
…что это он там делает?!
Выкрикивая свои смешные угрозы, он бежал к тебе, чтобы отнять чемоданчик, символ своей абсолютной власти, — и вдруг остановился. Он тупо глядит на что-то у себя под ногами, потом наклоняется и поднимает с песка плюшевый комок. Ты завороженно таращишься на нелепую фигурку: ритуальная борода съехала набок, выражение лица растерянное; он держит медвежонка перед собой на вытянутых руках, как змею или кусливую собачку.
А потом робко улыбается и гладит его по пыльной голове.
Чтобы только не смотреть на то, что кажется тебе невозможным, ты суетливо переводишь взгляд на трибуны. Бесстрастные лица невинных убийц искажены: кто-то по-детски завистливо таращится на Гарри, кто-то вдруг начинает всхлипывать…
А ты…
Ты вдруг натыкаешься взглядом на черное дуло факельного основания в руке, торчащей из воды, — и падаешь на колени. В левое впивается камень, боль входит в тело раскаленной проволокой — плевать! Ты никогда не был набожным, но теперь, здесь, на этой проклятой, благословенной арене ты молишься истовее, чем тысяча монахов-затворников, ты готов на что угодно, лишь бы отменить нажатие кнопки.
«Пожалуйста! — заклинаешь ты Бога, Судьбу, приведенные тобою в движение механизмы. — Пожалуйста! Не надо! Пожалуйста!»
Ты так и замираешь в своей молитве — мотылек, пришпиленный булавкой осознания на разделочной доске свершенного.
Волна, вызванная падением каменного «пламени», наконец-то добирается до берега и ударяет в него, распадаясь на мириады соленых капель.
…последним из всех, кто находится сейчас на стадионе, ты понимаешь, что ракеты не вылетят, — и причины, по которым это случилось, для тебя уже не важны. Ты шепчешь: «Благодарю Тебя, Господи!» — и улыбаешься безумной улыбкой счастливого отца, услышавшего, что у него родилась двойня.
Ты еще не знаешь, что месяц спустя на месте очередного выпавшего молочного зуба у Гарри вырастет первый постоянный. Что примерно тогда же в Ваштоне, в Белдоме всея Земли, Президент Гарри объявит об окончательной отмене рабства.
Всё это потом.
Потом.
…а завтра тебя, разумеется, ждут розгалики.