— Валя, — сказал он. Ты ведь знаешь всё, и я не могу сказать тебе ничего нового. Стоит ли корить стариков, которые остались без будущего. Единственное, чем я могу помочь вам… Оставайтесь у меня до утра. С ней вместе. В той комнате, — указал он за стенку.
— Виталий Иванович! — я вскочил. — Мне даже мама такого не скажет! Но ведь если узнают, что я её… Что мы у вас…
— Не узнают, — усмехнулся он. — А если и узнают, что с того? Я уже всё потерял.
Над входом в мэрию белыми буквами на зеленой ткани красуется ненавистная надпись: «Земля сыновьям Аллаха». Это единственная зримая деталь, навязанная нам ОАЗИ. В «Хартии» она прописана отдельным пунктом.
Мы с Сашкой, ее родители и моя заплаканная мама сидим на скамеечке возле двери ЗАГСа, ожидая своей очереди. Брак сегодня стал настоящим «таинством», никто не хочет, чтобы его выбор стал известен посторонним. Ведь не ясно, какой из вариантов унизительнее.
Наши политики кичатся тем, что сумели «преодолеть кризис мирным путем». Уверяют, что каждый из пунктов отвоевывали с риском для жизни. Но особенно не поспоришь, когда со спутников на тебя направлены термоядерные боеголовки, а противник не боится смерти. Да и не верю я политикам. Как-то я спросил у отца, многие ли политики продаются. Он ответил мне: «Все. Только цена разная».
Стены коридора увешаны красочными репродукциями, изображающими иные миры. Никогда еще фантастическая живопись не пользовалась такой популярностью. Чтобы как-то развеяться, мы с Сашкой принялись разглядывать картины. Особенно понравилась одна. На поляне, окруженной розовыми деревьями под ярким бирюзовым солнцем стоят три одетых по-земному человека — молодая женщина и двое мужчин. А рядом с ними, поджав задние ноги, сидит добрый рыжий кентавр, бережно держащий в руках человеческого ребенка.
— Валя, — может, там действительно так? — искательно заглядывает мне в лицо Сашка.
— Конечно, Шурка-Мурка, — отвечаю я, — так или еще лучше, — и чувствую, что краснею от того, как фальшиво звучит мой голос.
Наконец, предыдущая пара и кучка родственников с бледными улыбочками вываливаются в коридор. На свадьбе теперь принято дарить искусственные цветы. Из динамика над дверью раздаются наши имена: «Валентин Николаевич Паздеев и Александра Ивановна Толстоброва приглашаются в зал бракосочетаний».
Сашка смотрит на меня испуганными глазами. Дурочка, она не прекращает винить себя в том, что беременна. Тетенька-инспектор, поднявшись, одаривает нас ледяной улыбкой. Ей бы в морге работать. Впрочем, почти так оно и есть.
Война была проиграна, не начавшись. И вдруг подвернулось изобретение НАСА. До того вдоль и поперек засекреченные мезонные корабли дали нашему «западному» миру призрачную надежду. Мусульманам не нужны звезды. Ведь для людей Аллах создал Землю и только Землю. Это нас и спасло. Или несколько отсрочило конец.
… Утром, когда Сашка еще спала, мы с Виталием снова сидели на кухне.
— Почему ни от кого из колонистов еще не приходило известий? — спросил я, хотя и знал ответ заранее. — Почему еще никто из них не возвращался?
— Потому что они ныряют неизвестно куда и выныривают неизвестно где. И мы понятия не имеем, как находить направление. Когда-нибудь мы научились бы этому, но нам дали только пятнадцать лет. Убраться вон. Или в могилу, или в космос.
Он сказал «научились бы», а не «научимся» потому, что никто еще не доказал, что кроме Земли во вселенной есть миры пригодные для жизни.
— Виталий Иванович, а сами вы верите, что там что-то есть?
— Я верю, — сказал он. — Но, к сожалению, это вера чистейшей воды, и она ничем не подкреплена.
— Только вашим желанием? — подсказал я.
— Дело не в этом. Я верил в это и до кризиса, когда нас никто никуда не гнал. Ты же видел мою библиотеку. Я всю жизнь мечтал о космосе.
— Так почему же вы не летите? Вы считаете себя слишком старым?
Он усмехнулся.
— Ты знаешь, Валя, как раз поэтому я готов лететь хоть к черту на рога. Здесь мне терять нечего. Уж лучше так, чем доживать свой век, наблюдая, как уничтожают все, что ты любил.
То же самое написал в предсмертной записке отец.
— Так в чем же дело? — продолжаю настаивать я.
— Ты, правда, не понимаешь? А ты не знаешь, сколько стоит полет холостяку или человеку не фертильного возраста?
— Что такое «фертильный»?
— Способный к продолжению рода.
— Сколько? — упрямо спрашиваю я.
— В десять раз дороже, чем тебе, если бы ты собрался лететь с ней, — он кивнул на стену, за которой спала Саша. — Такова установка правительства. Чтобы старики не занимали место. Надо спасать детей.
Спасатели…
— Говорят, у американцев по-другому, — продолжает он. — У них и раньше пенсионеры путешествовали.
… Даже для нас полет стоит очень и очень дорого. Продано все, что только можно продать. И это еще притом, что в одном корабле по рекомендации генетиков, летит не менее ста супружеских пар. Наши родители с радостью отправились бы с нами, но это нам уже не по карману.
— Дорогие брачующиеся, — торжественно произносит тетенька, читая текст открытой книги. — Согласно статье двенадцатой Нового административного кодекса Российской Федерации, вступая в брак, вы имеете выбор из трех вариантов, и этот выбор вы должны сделать именно сейчас. Первый вариант: вступая в брак, вы проходите процедуру добровольной стерилизации…
Я видел тех, кто пошел на это. Их безошибочно узнаешь по загнанному взгляду и стремлению получать от жизни непрерывное удовольствие, не получая его совсем.
— … Второй вариант, — продолжает читать тетенька: — Вступая в брак, вы добровольно передаете заботу обо всех своих будущих детях правительству Объединенных Аллахом Земель Ислама без права пытаться искать их и каким либо образом влиять на их дальнейшую судьбу.
Казалось бы, какая разница — мусульманин, православный, католик?.. Где-то ведь он будет жить… Вот только всем «из непроверенных источников» известно, что наших детей в ОАЗИ превращают в евнухов. Я очень, очень давно не видел на улице беременных женщин. Или они, сгорая от стыда, прячутся по домам?
Как было бы здорово, если бы это было неправдой. Тогда бы, замерзая где-нибудь в космическом холоде или сгорая возле белого карлика, я бы мог думать: капля моей крови осталась на Земле… Но нет, я уверен, что это правда.
— … И, наконец, третий путь, — сообщает тетенька, отрываясь от бумажки, — покупка лицензии на космический полет. Она с любопытством оглядывает нас.
— Мы выбираем третье, — твердо говорю я.
Тетенька поднимает брови. Все-таки такой выбор делает не каждый второй и даже не каждый десятый.
— У вас есть квитанция об оплате? — спрашивает она.
— Да, конечно, — протягиваю я ей корешок.
— Замечательно! — говорит она, беря бумажку. — Приготовьте кольца, приступим к церемонии.
И из колонок над столом начинает струиться веселенький марш Мендельсона.
Выйдя из мэрии, мы с Сашкой садимся в украшенную машину. Я выглядываю из окошка и вижу зеленое полотнище.
— Мы еще вернемся, суки, — тихо говорю я сам себе. — Вы еще запоете… Слава Христу!
Хоть я и неверующий.
Алексей Калугин. В саду
Галина
Первого января вся наша старая школьная компания собралась у Сыроедовых. Помимо наступившего наконец нового года была еще одна немаловажная причина для встречи: Галине, младшей дочери Анатолия и Марины, исполнилось два года. Случается, что дети рождаются в первый день нового года. А бывает, что и в лишний день високосного.
Сама малышка плохо понимала, что происходит. Что это за суета вокруг нее, елки и праздничного стола? Впереди у Галки была бесконечная жизнь, и даты для нее еще не имели значения. Но, как бы там ни было, с ролью именинницы девчушка справлялась отлично. Одетая в роскошное темно-синее платье, с огромным голубым бантом на голове, Галина с чрезвычайно серьезным видом восседала на диване и время от времени благосклонно наклоняла кукольную головку, принимая очередной подарок.
Когда подошла моя очередь возложить подношение к ногам маленькой богини, я вручил Галине куклу размером с нее саму, погладил по головке и шутки ради, подмигнув сидевшему рядом с дочерью отцу, спросил:
— Ну как, Галочка, расскажешь нам, старикам, что чувствует девочка, когда ей исполняется два года?
Галя очень серьезно посмотрела на меня большими карими глазами и ничего не ответила. Она вообще очень мало говорила. И только отдельные слова, не пытаясь связать их в осмысленные фразы. Все, что ей требовалось, Галя могла прекрасно объяснить жестами. В этом не было никакой патологии, просто девочка пока еще не видела вокруг себя ничего настолько важного, чтобы начать пользоваться всеми возможностями вербальной семантики. Толик так просто уверял всех, что чем позже ребенок начинает говорить, тем он умнее. Вот и на этот раз многозначительно-безмолвный ответ Галины на мой ничего не значащий вопрос привел Сыроедова в полнейший восторг. Толик громко засмеялся и, приобняв за плечи, прижал к себе дочку.
— Понял. — Я улыбнулся и поднял руки, признавая свое поражение. — Но у меня есть еще один очень хитрый вопрос. — Я наклонился и таинственным полушепотом спросил у внимательно смотревшей на меня девочки: — А помнишь ли, Галя, где ты была, когда тебя с нами не было?
И тут, к нашему с Толиком изумлению, Галина отчетливо и ясно произнесла:
— Я была в саду.
Причем сказано это было с таким серьезным видом, что оба мы на какое-то время обомлели.
— Что ты сказала? — придя в себя, тут же спросил у дочери Сыроедов.
Но в этот вечер Галина не сказала больше ни слова.
Антон
Сейчас трудно представить, что было время, когда имя Анатолия Сыроедова мало кому о чем-то говорило. А теперь…
Наверное, и у вас во внутреннем кармане пиджака лежит миниатюрный приборчик со странным названием «Бодо». Да кто сейчас без него обходится? А помните, что творилось, когда запускали в серийное производство первую модель ауросканера Сыроедова? Представители серьезных академических кругов высказывали опасения, что под воздействием сыроедовского прибора в психоэмоциональном состоянии человека могут произойти необратимые изменения, которые непременно приведут к зависимости сродни наркотической. В конце концов было введено ограничение на использован