«А может, гон это всё? — спохватился вдруг Влад. — Сколько уж раз, бывало, придёт тоже какой-нибудь страдалец, уж такие трели заплетёт, всю душу вывернет, а под конец отвесит: «Так у тебя, братишка, кредиток двести не найдётся, а? На дорогу?»
— Нет ся щенник, — снова забубнил пришелец. — Жаль. Утром надо было. Мы, цистерциане, такие. Главное всегда на потом оставляем. Так у нас принято. А потом иногда поздно бывает. Жаль. Пустая жизнь.
— Да погоди… может, Господь ещё управит всё. Знаешь, так часто случается: люди по одному решают, а Бог — совсем по-другому. И не выходит у людей ничего. Бог, Он ведь всё может. Он сильнее любых стариков.
— Ты лучше знаешь, — просто ответил пришелец.
Снова оба замолчали. Влад напряжённо соображал, что бы сделать. По хорошему-то отцу Глебу в первую очередь надо звонить. Да в отпуске настоятель, до четверга не вернётся. А отец Кирилл, что подменяет его, контактов не оставил… У него и на своём-то приходе забот выше крыши, а здесь он всего на неделю. Эх, угораздило же именно сейчас этой загвоздке приключиться!
— Можно мне… Маленький огонёк зажечь? — попросил цистерцианин.
— Чего?
Пришелец ткнул лапой в бурую горку свечей.
— А, это… Да бери, пожалуйста.
Мохнатый гость порылся в помятом халате и выташил кубик.
— Хватит столько?
— Бери-бери, всё в порядке, — махнул Влад.
Гость взял тоненькую двухкредитку и пошёл к алтарю. На столе остался рифлёный металлический кубик с переливающимися гранями. Влад настороженно покосился на диковинную оплату и решил не трогать — «мало ли, может, оно радиоактивное, или ещё чего».
Поразмыслив, он всё же вытащил из кармана телефон и принялся давить кнопки, глядя, как ползёт по экранчику Витин номер. Поднёс к уху. Пауза. «Абонент временно недоступен», — отчеканил механический голос. Ну да, ему ещё долго лететь… Эх… Влад запихал трубку обратно и сморщил лоб, глядя на чёрную обложку конспекта. «А может, всё совсем не так, как кажется? Мало ли что цистерциане под «угасанием» понимают? Даже на Земле есть народы, у которых «смерть» и «сон» одним словом называются. А уж инопланетяне эти… Поди их разбери».
Часы пикнули — без трёх минут шесть. Пора готовить церковь к закрытию. Влад поднялся, сунул книжку в карман пиджака, щёлкнул выключателем лампы. Двинулся вдоль правой стены, останавливаясь у каждой иконы и гася лампадки. Повернул возле аналоя. Задул две оплывшие свечки тёток с Марса. Выдернул и бросил в коробку у подсвечника.
Цистерцианин тем временем стоял как столб, у кануна, и глядел, как мерцает, чуть подрагивая, поставленная им свечка, а рядом — сократившаяся уже трёхкредитка. Влад приблизился, погасил свечку пилота. Цистерцианскую трогать не стал. «Пусть себе горит. Завтра только надо будет не забыть огарок выковырять, чтобы Марфа не ворчала».
— Кончились двадцать минут, — то ли спросил, толи констатировал пришелец.
— Кончились, — кивнул Влад. — Пора закрываться.
Ha секунду стало боязно — а ну как не захочет эта громадина уходить? Что тогда?
Но нет, цистерцианин послушно повернулся и зашагал «вразвалочку» к дверям.
Влад перекрестился и кивнул в сторону сокрытого алой завесой алтаря.
Вышли они вместе. Щёлкнул замок. Молодой сторож подёргал на всякий случай за ручку, чтоб удостовериться. Всё в порядке.
На улице было тепло. Душистый аромат сирени. Сотни снующих аэрокаров на фоне огненного предзакатного неба. Вдалеке высились башни мегаэтажек, а справа — тонкие шпили Космопорта.
Цистерцианин стоял на ступенях, завороженно глядя на пышные кусты с белыми гроздьями цветов.
— Куда ты сейчас? — спросил Влад.
— Пойду. Богу говорить буду. Много надо сказать. Жена, дочка — одни остаются. Тяжело так. Надо ей новый муж. Новый отец. Пусть будет хороший.
— А это у вас обязательно? Ну, вдовам замуж выходить?
— Нет. Не обязательно. Но одной жене тяжело. И дочке. Люблю я их. Пусть новый будет муж. Так лучше. Лишь бы хороший.
Влад потупил взгляд. «Оставить его, что ли, в сторожке? Некуда ведь ему сейчас идти. Да нет, не выйдет. Олег Саныч если узнает — так потом задаст, что допрос цистерциан сказкой покажется».
Влад вздохнул.
— Слушай, а во сколько у тебя… сутки кончаются? Может, ещё успеешь утром со священником встретиться? Он сюда в 7 часов придёт!
— У меня — в 26 конов. — Цистерцианин задвигал бровями, а потом развёл лапы. — Не знаю, сколько по-вашему. Постараюсь прийти. Может, успею.
Они ещё немного постояли. Потом цистерцианин шагнул вниз. Обернулся:
— До свидания, — серые усы приветливо приподнялись, — брат. Спасибо. Что говорил со мной.
Влад протянул руку. Чуть помедлив, пришелец подал мохнатую лапу.
— Ну, с Богом, — пробормотал сторож.
Цистерцианин кивнул и спустился по лестнице на асфальт. Вышел за ворота. И побрёл, чуть покачиваясь, по дороге в город.
Влад постоял немного под сиренью, а затем свернул налево, в сторожку.
Включил свет в узкой комнатке. Подошёл к столу, вытащил книжку из кармана. Как-никак, а зачёт по «освоению» на носу. Подумав, набрал воды в пластмассовый чайник, щёлкнул кнопкой. Достал с полки пакет пряников.
«Жалко, имя у него забыл спросить. Чтоб хоть помолиться…» — Влад вздохнул и опустился на стул.
Так сидел он долго, слушая, как шипит вода в чайнике, и жевал пряник, да глядел в окно, где в густеющих сумерках всё чётче и веселее светились далёкие огни мегаэтажек.
НЕ ПРОСТО ФАНТАСТИКА?
Светлана ПрокопчикНЕЖЕЛАТЕЛЬНЫЕ ПОСЛЕДСТВИЯ
Кузьмину было плохо, стыдно и тоскливо. Еще он боялся. Он знал, что чем-то подобным должно кончиться. Лечащий врач сказал, что женщина не приходит в себя третьи сутки. Умрет.
Когда Кузьмин увидал ее впервые, у нее было кукольное личико. Выверенное, явно подправленное хорошим хирургом. А теперь оно высохло, левая щека ввалилась, а правая безобразно распухла. Кузьмин нагнулся, приподнял повязку. Из вздутого гнойника под скулой торчал зуб. Большой. Сантиметра четыре. Края прорванной щеки уже почернели.
Бывает, что зубы растут неправильно — тогда их удаляют. А некоторые женщины удаляют задние зубы, чтобы пухлые щеки казались впалыми. Такой вот у них идеал красоты. Настя тоже удалила. После инъекции имморталина все зубы выросли заново. Потом программа регенерации сбойнула, и зуб мудрости выпал, выдавленный «сменщиком». Настя пошла и вырвала его. Зря. Потому что следующий зуб полез вбок и останавливаться в росте не захотел.
А ведь сначала все было замечательно. Настя радовалась, что у нее исчез детский гастрит, что ей не нужно пользоваться кремами и декоративной косметикой — у нее замечательная юная кожа, упругая, бархатистая и свежая. Она восхищалась своими обновленными грудями. А зачатки целлюлита на бедрах превратились в тугие мышцы. И все — без усилий.
Ее мозг стал таким же восприимчивым к новым знаниям, как было только до девятого класса. Настя всерьез засобиралась восстановиться в инязе, из которого ее отчислили после первого курса за неуспеваемость. В общем, жизнь ее наполнилась смыслом и счастьем.
А потом — этот зуб. Настя решила, что во всем виноват врач, занесший инфекцию при удалении строптивого костяного выростка. Записалась на прием к крутому стоматологу. У того волосы дыбом встали: в воспаленной ране явственно просматривался еще один зуб! Настоятельно советовал лечь на операцию. Настя не захотела уродовать лицо — вдруг придется резать щеку? И поехала в Турцию, надеясь, что как-нибудь само рассосется. Через двое суток вернулась: что за отдых, когда приходится прятать красную опухоль на лице под платком. В аэропорту потеряла сознание и больше в себя не приходила.
В дверь палаты кто-то заскребся. Кузьмин вздрогнул, вспомнил, что в коридоре его ожидает Витя, Настин мужик — бандит двухметрового роста. Невольно втянул голову в плечи. Сказать мужику было нечего. А ответа тот потребует.
Безумно захотелось курить. Прямо тут, в палате. Закурить и выпить. Стакан. Спирта. Как в фельдшерской юности. Правда, Кузьмин не стакан тогда выпил, как всем хвастался, а стаканчик — пластиковый, на пятьдесят граммов. Но доверху налитый. Выпил на спор. Залил в глотку, умело выдвинув корень языка, чтобы сразу в пищевод провалилось. А потом пошатнулся и по стеночке, по стеночке пополз спать на банкетку.
Вообще такое молодечество хорошо не заканчивается, слизистую сжечь можно как нечего делать. Кузьмину с утра было плохо. Ему посоветовали выпить стакан воды — чтоб опохмелиться. Старая шутка: если вечером пил спирт, то с утра принял стакан воды — и опять пьяный ходишь. Кузьмин послушался. Его вырвало кровью. С тех пор осторожничал.
Но сейчас хотелось повторить. С тоской Кузьмин вспомнил, что в тот раз спорил на сто граммов, а не пятьдесят. На два стаканчика. Пятнадцать лет прошло, и вдруг жалко стало того, недопитого спирта. Ох, выпить бы его здесь, да закурить… потом выйти из палаты, глядя мимо бандита Вити разъезжающимися глазами… а с утра не помнить ни его, ни изуродованную женщину.
Ему не жалко было ни Настю, ни Витю. Сами виноваты — захотели на халяву лекарство от старости получить. Лекарство, сделанное из чужой смерти, хотели — чтоб самим вечно молодыми оставаться. Кузьмин их честно предупредил — подождите, лучше пару мартышек мне купите, я на них опробую всесторонне. Не захотели. Насте приспичило лучше подруг выглядеть. А мужику ее шрамы от пуль своих коллег надоели. Да и могли ли они допустить, чтоб бессмертие обрели мартышки, а не они, цари природы? Вот и получили.
Кузьмин почти ненавидел эту пару идиотов с деньгами. Ненавидел за то, что именно они оплатили опыты, ненавидел за то, что подставились для первого эксперимента. Опыт пошел наперекосяк, и теперь Кузьмин боялся, что бандит в расстройстве застрелит его.
Собравшись с духом и сделав умное лицо, взялся за ручку двери. Насупившись, шагнул в коридор. Навстречу ему вскочил бледный и потный от волнения Витя. Кузьмин помахал рукой. Витя жеста не понял, но на всякий случай потрусил послушно за спиной, тяжело вздыхая. Бандит еще не знал, что Кузьмин не может решить проблему. И чем позже до него дойдет, что наука бессильна, тем лучше для Кузьмина.