илгидразин — основное горючее для маневровых двигателей, затем прислушивается к баку с четырехокисью азота, используемой в качестве окислителя, — все в порядке, можно включать зажигание, Стет собран, напряжен, ему хочется предугадать, что ждет его впереди, скорее всего новые испытания, ведь во время разворота двигатели работают короткими импульсами, поэтому возможны рывки, а ему они, вероятно, будут казаться толчками извне или даже резкими ударами, в прошлый раз было именно так, он чувствовал себя мишенью, по которой ведут стрельбу, он был тогда игрушечным самолетиком в компьютерном аттракционе «Меткие стрелки», за ним, поливая его огнем из пулеметов, гнались два вертолета «суперкобра», их вели Эдди из Торонто и Хельмут из Дортмунда, они охраняли военную базу, а ему надо было ее разбомбить, и он это сделал, удачно уходя от огня «суперкобр», взлетно-посадочная полоса уже зияла воронками, два ангара пылали, но тут Эдди выпустил по нему сразу пять ракет «воздух-воздух», накрыл его залпом, рискнув разом израсходовать весь боекомплект, чувствовалось, что Эдди здорово набил руку на компьютерных играх, реакция у него была отличная, он вообще выделялся среди ребят-участников встречи — там, в Хьюстоне, штат Техас, во время экскурсий по Космическому центру имени Джонсона, Стет потом познакомился с ним поближе, узнал, что Эдди живет с отцом в Канаде и в свои тринадцать лет уже пилотирует спортивный самолет, они подружились, переписывались по электронной почте, практикуясь в языках — русском и английском, на другой год Эдди с группой сверстников приезжал в Москву, гостил в клубе юных космонавтов, Стет показал ему свой дельтаплан, а Эдди сказал, что уже совершил один прыжок с парашютом, и Стет обещал, что догонит его, ведь он тоже твердо решил стать пилотом космических линий, и впрямь — через четыре года они встретились там же, в Хьюстоне, попали на один курс школы космофлота, жили в одном студгородке, часто работали вместе на тренажерах, и однажды Эдди рассказал, что летом выпросил у отца, который работает в Управлении охраны лесов, патрульный птерокар, но полетать на нем почти не пришлось, поскольку началась гроза, а во время грозы сверхчуткие локаторы и сонары, эти глаза и уши птерокара, безнадежно слепнут и глохнут, так что тут не до охраны, самому бы не стать нарушителем, Эдди сбился с пути, его едва не занесло на территорию заповедника — вот была бы неприятность, страшно подумать, да, Эдди, тебе повезло, сказал тогда Стет, и они забыли об этом разговоре, но фраза «локаторы и сонары патруля во время грозы бессильны» непроизвольно отложилась в памяти, впрочем, даже не в памяти, а где-то в подсознании, ведь он никогда планомерно не обдумывал свой криминальный рейд, все получилось само собой, его вела какая-то подспудная злая сила, раздражение, скопившееся внутри, тоска по глотку чистого воздуха, ощущение дождевого червя, засыхающего в накаленной солнцем банке — солнце тогда жгло беспощадно, воздух был горяч, сух и предельно вреден, почти ядовит, концентрация тяжелых металлов, особенно ртути и свинца, достигла в нем угрожающего уровня, сообщения об экологической обстановке, передаваемые несколько раз в день, звучали как донесения с театра военных действий, где враг применил отравляющие вещества, город задыхался, на улицу рекомендовалось без надобности не выходить, держать плотно закрытыми двери и окна, в центре уже несколько дней можно было появляться только в маске с фильтром, возле автоматов, торгующих кислородом, возле скверов и парков, накрытых стеклянными колпаками, выстраивались громадные очереди желающих вдохнуть полной грудью, но это не помогало, природа уже давно отвернулась от города, она была равнодушна, словно мать, демонстративно не замечающая пре-ступника-сына, а город, как хулиганствующий подросток, решивший накуриться до одури, продолжал себя отравлять, в полдень, в час пик, над асфальтом колыхалось горячее синевато-серое марево — едкая смесь пыли и выхлопных газов, город чадил, как раскаленная сковорода, на которой пригорело масло, все ждали грозы, ветра, хотя бы слабенького дуновения, но стоял полный штиль, атмосфера будто оцепенела в тяжелом наркотическом отупении, и только взмыв на дельтаплане метров на пятьсот, можно было ощутить слабый ток воздуха, почувствовать живительную прохладу, свежесть, которая, впрочем, и тут осквернялась выхлопами моторов, ведь не один ты такой умный, все хотят дышать и лезут в небеса на дельтапланах, птерокарах, флайботах, на всем, что способно летать, поэтому прочь от города — туда, где под открытым небом, в естественном грунте еще живут деревья и трава, где есть насекомые, звери, рыбы и птицы, где ощутим аромат цветов, там, в охранной зоне заповедника, можно полетать и надышаться вдоволь, сюда не каждый доберется, от города слишком далеко, правда, настоящая нетронутая природа не здесь, а гораздо дальше, на заповедной территории, но туда, за тщательно охраняемую границу, можно проникнуть только по особому разрешению, которое выдается лишь в одном случае — как награда за экономию природных ресурсов, ибо претендовать на посещение заповедника, на эту высочайшую милость ты вправе лишь тогда, когда компьютер жилого района, ведущий учет индивидуального энерго-, водо- и воздухопотребления, покажет, что ты в истекшем году не только уложился в строго рассчитанные биологические нормы, но хотя бы в малой степени снизил их, применяя широко пропагандируемый режим умеренности, и вот, когда известно, сколько воды, воздуха, солнечного тепла и света ты сохранил, тебе дается право потребить их в естественном, кристально чистом виде на территории заповедника, все, что ты сэкономил, пересчитывается в драгоценные часы пребывания здесь — дыши, живи, радуйся, что еще сохранились на захламленной, отравленной Земле такие вот уголки простого первобытного счастья, но помни, что в назначенный срок придется вернуться обратно, снова погрузиться в удушливый городской чад, запереться в квартире и в очередной раз заняться настройкой воздушных и водяных фильтров, скрупулезной регулировкой дозаторов, чтобы опять по капле, по грамму добывать себе на будущий год право подышать день-другой свежим запахом трав, право искупаться в реке, не покрываясь защитной полимерной эмульсией, право подставить свое обнаженное тело солнцу — да мало ли, что еще можно придумать, какие радости отыскать в безлюдных лесах и лугах заповедника, стоит лишь попасть туда, но боже мой, как это трудно, особенно когда ты юн, нетерпелив, нерасчетлив, когда умеренность, восхваляемая на всех углах, кажется невыносимо пошлой и скучной, а грозовая туча, охватившая горизонт, представляется таким простым, таким заманчивым решением всех проблем, что ты не в силах бороться с мгновенно возникшим искушением и, чуть поколебавшись, решительно включаешь форсаж, дельтаплан резко устремляется вверх, набирая высоту, ускорение вдавливает тебя в спинку сиденья, краешком сознания, его периферийной частью, еще не замутненной синхронозом, ты понимаешь, что включились маневровые двигатели, экзоскелетон начал разворот, и надо удержаться хотя бы вот в таком шатком равновесии настоящего и прошлого, не дать волне минувшего полностью заслонить собой реальность, пусть все смешается самым странным, невероятным образом — важно знать, что эти причуды взбаламученной психики содержат не только воспоминания о былом или фантазии о будущем, но и трезвые элементы настоящего, которое свершается в действительности, происходит наяву, по заранее намеченной программе, и достаточно немного напрячь волю, чтобы убедиться: корабль уже миновал верхнюю границу стратосферы, он ушел от мрака мертвой пустоты, от холодного кипения электромагнитных полей, смертельных всплесков радиации, он покинул мир небытия и начал погружаться в мир живой — тот, который, постоянно напоминая о себе, рисовался взбудораженной памятью, грезился в мучительно-сладких снах синхроноза, и теперь, как чувствовал Стет, должно было прийти самое главное, самое прекрасное и ужасное, чего он боялся и ждал, должно было в очередной раз повториться потрясение того давнего-давнего летнего дня, когда он под прикрытием грозы проник в заповедник, намереваясь пройти по короткой дуге над его окраиной, спланировать с высоты втихомолку, с выключенным мотором, на попутном воздушном потоке, как мальчишка, тайно прицепившийся к заднему борту грузовика, и ему сначала везло, он вдоволь надышался послегрозовой свежестью заповедника, паря над его безмолвием и безлюдьем, он окунулся в нетронутый, девственно-чистый мир лугов, холмов, лесов и речек, но вдруг обнаружил, что заблудился, что слишком далеко углубился в заповедную территорию и обратно без мотора уже не выбраться, однако включить двигатель — значило обнаружить себя, и поэтому он тянул, тянул сколько мог туда, где, как ему казалось, проходила граница, пока нисходящий поток не швырнул его вниз, к подножию лесистого увала, здесь он едва не врезался в острые пики елей, дельтаплан, рыская в стороны, угрожающе снижался, Стет с трудом выровнял его, в отчаянии выхватил бинокль, огляделся — и наткнулся взглядом на лежащую внизу девушку: она загорала в уединении на берегу речного залива, уверенная, что ее никто не увидит, лежала совсем обнаженная, закрыв глаза и закинув руки за голову — маленькое светлое пятно среди густой малахитовой зелени, сверху ее фигурка походила на оброненный кем-то ломтик хлеба, теплого белого хлеба, подрумяненного жаром и покрытого золотистой корочкой, а родинки на плече и груди были как зернышки мака, случайно попавшие в замес, — да, вот так, пройдя раз и другой над поляной, Стет бесстыдно рассмотрел ее в бинокль, потом, конечно, ему было неловко, но это потом, когда они познакомились, а тогда, из последних сил удерживая дельтаплан в воздухе, Стет любовался ею и думал л ишь о том, как бы ее не напугать, ведь девушка была его последним шансом на спасение, он решил ей довериться и, бесшумно проносясь над нею в последний раз, успел крикнуть «эй!», прежде чем врезался в кусты на дальнем конце поляны — резкий рывок, переворот через голову, удар о землю и больше ничего, только тьма с какими-то редкими серебряными искорками и медленное, глубокое покачивание, размашистое и мощное, будто все пространство уложено в гигантские качели, заключено в тяжелый, циклопически массивный маятник, амплитуда которого все уменьшается, плавные размахи все быстрее сокращаются, переходят в легкое частое порхание, в трепет, мелкую нервную дрожь, и Стет знал: стоит ему сейчас вздохнуть, пошевелиться, даже просто открыть глаза — эксперимент ЭРГАС, ставший для него психологической западней, беспощадной компьютерной ловушкой, снова зашвырнет его в ту роковую минуту, когда он тайно парил над Литой, возвратит в тот бесконечно длящийся миг, который стал для него наказанием, кошмаром, бедой, стал тяжким лабиринтом, куда он проваливался каждый раз, совершая полеты, и повтор этот неотвратим, бесполезно оттягивать начало очередной сладкой казни, ибо компьютерный алгоритм, по воле случая сложившийся в полетном режиме экзоскелетона, все равно будет пройден от начала до конца, ведь от себя не уйдешь, и сколько ни уверяй себя, что идет обычное зондирование, оптическое сканирование земной поверхности, перед глазами все равно будет Лита — Лита обнаженная, Лита на траве, увиденная однажды в многократном