Со двора донесся чей-то тихий голос, и Рю выглянул на улицу. Там, у огромной кучи мусора, бывшей некогда двухэтажным домиком, стояла на четвереньках наставница Флиба и шептала куда-то в темный провал под бетонной плитой: «Кис-кис-кис». Потом она достала из кармана кусок сыра и поманила кого-то, кто прятался в глубине темной норы.
– Кис-кис-кис...
Никто не выходил, и девочка наконец поднялась на ноги. Посмотрела на них, замерших у распахнутого окна.
– Спускайтесь и помогите мне выманить крысу.
Флибэти покорно пошел к дверям, споткнувшись у самого порога. Спросил озадаченно:
– Почему «кис-кис-кис»? Это же крыса.
Ника едва слышно рассмеялась.
– Ты не понимаешь логику снов...
Она оглянулась на Рю, но тот по-прежнему стоял на месте и сдирал с подоконника облупившуюся краску.
– Иди, я сейчас спущусь.
Ника бросила на него короткий взгляд и побежала догонять Флиба. За одно короткое мгновение Рю успел увидеть в ее глазах больше, чем видел в ее фразах, снах, чувствах, которыми она делилась с ним, словно передавая флягу, из которой оба по очереди пили одну на двоих жизнь. Ему на миг показалось, что в этом взгляде он наконец увидел ее – без красного и синего, без бубенцов и запаха ягод. Не ее величество Нику, не герцогиню де Дино, а именно ее. Девчушку, которая давным давно на детском слете подошла к незнакомому пареньку в дурацкой шапке и сказала: «Ты морщишься, как мой кот».
Рю присел на подоконник и, глядя на развалившийся стенной шкаф, проговорил, обращаясь к шкафу и ни к кому более:
– Я, наверное, тоже не понимаю логику снов.
Фигура старика выступила из шкафа так стремительно, как будто он не шел, а его тащили на веревке неведомые силы.
– Теперь я должен тебе шляпу, да?
Учитель не игрался с нарисованной трубкой, не острил – вообще не проронил ни слова, как будто неведомые силы еще и заткнули ему рот.
Рю протянул вперед руку, и она вошла учителю в грудь. Реконструктор помахал кистью, как будто разгонял дым от своей старой трубки. Тело наставника стало зыбким, полупрозрачным. В усталых глазах теплился огонь, раздуваемый похожими на кузнечные меха «гусиными лапками» морщин.
– Откуда вы взялись? Мы же выключились...
Учитель осклабился, но так ничего и не ответил. Рю облокотился о стену, закрыл глаза. Под ногтями собралась краска, и неприятно щипало ободранные о перила ладони.
– После того раза, с Талейраном и де Дино, она все уговаривала меня повторить... Взять еще чью-нибудь любовь – Наполеона и Жозефины или Ромео и Джульетты, Бонни и Клайд, Тома и Джерри – хотя бы просто любовь, любую – и нырнуть на самое дно. Если конечно, у этой любви будет дно. Экранировать сомнения, отключить предрассудки, отгородиться ширмой от памяти и прожитой жизни. Только мы и любовь, адажио...
Он облизнул пересохшие губы, повернулся к окну – Ника присоединилась к девочке и они вместе мурлыкали нелепое «кис-кис-кис», а Флибэти стоял над проломом на изготовку, на случай если крыса все-таки высунется наружу.
– Я все отнекивался тогда... Так вот, наверное, я просто скажу ей, что это больше не нужно... Не ухмыляйся. Можем даже поспорить, что скажу. Сразу после того, как они поймают эту крысу.
Старик сжал его ладонь и сам же разбил спор. Рю ойкнул и задул на ушибленные пальцы.
Еще на лестнице Рю услышал радостные детские крики, но не видел, как из темного провала выбралась крыса, как Флибэти взял ее на руки и не отпускал, пока его неугомонная девчонка не погладила ее как минимум миллион раз.
Он не видел, как следом за крысой из проема выполз исхудавший розовый слон, а за ним на свет показалось непонятное создание цвета беж. Создание трепетало тяжелыми крыльями, пытаясь взлететь... Наверное, это была известняковая фея.
Рю спускался вниз, одолевая ступеньку за ступенькой, с удивлением заметив, что снова прихрамывает. Он посмеивался, ускоряя шаг.
Еще он нелепо хлопал себя по бедру, будто пытаясь нащупать привычную прохладу эфеса, и то и дело что-то насвистывал, бурчал себе под нос:
Мы вернулись туда незадолго до новой весны.
Десять лет уместились в скомканном «Как дела?».
Ты сказала: «В порядке, вот только не видятся сны,
Видно, весь свой лимит я начисто проспала».
Алексей КорепановНовый город
Украина, г. Кировоград
На свою обычную змейку Даник опоздал, потому что проснулся с трудом, да еще слишком долго хлебал воду из-под крана, восстанавливая водный баланс в организме после вчерашнего. Пока умывался-причесывался, пока ждал лифт, пока спускался со своего сто пятнадцатого, все рабочие смены уже покинули квартал и до станции пришлось добираться в одиночку. А шагать в колонне, где впереди прут самые крепкие, сметая всех на своем пути, и лавировать-протискиваться-проскальзывать между праздношатающейся публикой одному, без поддержки – это две большие разницы, как любит говорить Соломон с восемьдесят второго этажа. Им-то что, они стоят себе да языки чешут, или играют в разные игры, или просто глазеют туда-сюда от нечего делать; им на работу не надо спешить – не хватает на всех работы. Но ведь он-то пока при деле, он-то должен попасть на свою стройку вовремя, а как тут попадешь вовремя, если к станции не пробиться...
И ведь совсем немного и опоздал! Когда взбежал на перрон, еще слышно было, как громыхает вагонами в воздухе удаляющаяся змейка. Да толку с того, что слышно... Потому что меру нужно было соблюдать, не хватать через край – тогда бы и не проспал... Да уж больно хорошо шла настоечка, и пил-то не потому, что залиться хотел по уши, а потому что выиграл ее на тараканьих бегах, и не у кого-нибудь, а у самого Роджера из четырнадцатого квартала, тараканщика отменного, настоящего профессионала. А у него, Даника, и тараканов своих не было – одолжил у Франсуазы. Видно, его это был день.
Но тот день прошел и сменился новым – и змейка умчалась к далекой окраине без него, Даника, и вот-вот там закипит работа... а ему придется искать другую работу, потому что целыми днями болтаться по кварталу, убивая время, – слишком пресно, он уже так болтался, и не раз...
Даник стоял на пустой платформе, досадливо теребил обеими руками сразу свои белые, только позавчера обновленные одежды и безнадежно взирал на уходящие к горизонту ряды многоэтажных зданий, за которыми исчезла змейка. Над зданиями простиралось обычное серое пустое небо, и Даник подумал, что оттуда, с вышины, можно, наверное, охватить одним взглядом весь Эсджей – от старинного центра до окраинных новостроек. Население города множилось и множилось – и в который уже раз приходилось переносить на другое место его стены вместе с воротами, и достраивать, растягивать эти стены, потому что городской периметр становился все больше. И он, Даник, должен был сейчас работать там, в девятьсот сорок втором квартале, у восьмых ворот, а не торчать здесь, на платформе, под пустым неизменным небом. Когда теперь еще раз удастся попасть в такую бригаду... Определят в дворники или садовники, или грузчики, если вообще куда-нибудь определят – а ему так нравилось участвовать в очередном воссоздании городских стен. Растет Эсджей, растет, расползается по свету – и будет так вовеки веков.
Расстроенный Даник хотел уже махнуть на все рукой и пойти за настойкой, а потом затесаться в какую-нибудь компанию и коротать день сообща – но в этот миг послышался вдали характерный шум, и заметалось вокруг многократное эхо, отскакивая от стен величественных зданий.
«Грузовоз!» – еще не веря в свою удачу, подумал Даник.
Да, это был именно грузовоз. Серая змейка выскользнула из просвета между парочкой квадратных башен-близнецов и, буравя воздух округлой гладкой мордой, ринулась к платформе. Грузовоз, безусловно, шел на окраину, скорость у него была не та, что у пассажирских змеек – и стоило попытать счастья. Да что там «стоило» – это был единственный шанс.
Подобрав полы своих одежд, Даник бросился к краю платформы, поспешно шаря взглядом по ребристым вагонным бокам: грузовоз не пассажирка – останавливаться не будет. Сам не зная как, ухватился пальцами за вертикальную стойку – к таким стойкам при разгрузке крепили пандусы, – утвердил босые ноги на узком выступе. Стиснул стойку изо всех сил, чтобы не сорваться в пустоту под вагоном – и поплыл над землей.
Тугой воздух бил в лицо, проносились мимо многоэтажные здания, слепо глядя друг на друга серыми окнами. Остался позади шестьдесят второй квартал – на северной его стороне жила мать Даника, а отца он не знал – и змейка лихо взяла вправо, в сторону пустоши, изрезанной оврагами. Старожилы говорили, что когда-то эта пустошь находилась за пределами города, а уже потом стены перенесли и заложили новые кварталы; потому что теснотища была страшенная, ходили чуть ли не по головам.
Змейка летела себе и летела над землей, один квартал сменялся другим, праздный народ кишел на улицах и площадях, и Даник радовался, что все так удачно для него складывается. Мыслями он был уже на своей стройке, и перестал замечать окружающее – а зря. Потому что змейка оказалась над еще одной незастроенной местностью, только не овраги там были, а кусты и кривые деревья – и тут-то ее и тряхнуло. В этом месте всегда трясло – но одно дело сидеть в вагоне, и совсем другое – лепиться сбоку, снаружи, да еще и витать мыслями невесть где... Тряхнуло так сильно, что скрежет и стук покатились по вагонам, и можно было подумать, что они вот-вот посыплются на землю. Но вагоны на землю не посыпались – в отличие от Даника. Босые его ступни соскользнули с закругленной кромки, пальцы разжались – и, кувыркаясь, полетел Даник с высоты этак пятнадцати—двадцати этажей в зеленую листву низины, которая в давние времена была далеко от стен Эсджея, а теперь оказалась окруженной новыми кварталами.
Подосадовать на свою оплошность Даник не успел – всей спиной врезался он в ветки, и под их возмущенный треск, дополняемый шорохом потревоженных листьев, приложился к тверди земной, покрытой высокой травой. Тут же вскочил на ноги и погрозил кулаком вслед змейке, которая, впрочем, уже скрылась из виду; да и не змейку следовало винить, а только самого себя...