К вечеру неожиданно припёрся пьяный Русин. Денёк выдался на редкость тёплым, и мы продолжали отираться возле дома, не спеша перебираться внутрь. Первым его приметил Марк
— Глядите. К нам кто–то, похоже, ковыляет. Может харч несут, наконец?
— Не, — не согласился с ним Лузга. — Больно пьяный. Вон как его шатает.
— Я пить больше не буду! — тут же вскинулся я. — Мне вчерашнего надолго хватит!
— А нам здесь больше и не нальют, — грустно успокоил меня Гонда. — Да и вой это идёт. Только какого Лишнего ему от нас понадобилось?
Подошедший стражник и не подумал поздороваться. Несколько мгновений он всматривался в нас помутневшим взором, видимо пытаясь вспомнить, зачем вообще сюда пришёл, хмыкнул каким–то своим мыслям и, наконец, выдал: — Кто тут из вас Вельд и Гонда? Пошли!
— Куда это пошли? — и не подумал подниматься Гонда.
Воин с трудом сфокусировал взгляд на моём друге, осмысливая ответ, икнул, зачем то потрогал свой шрам на щеке и, наконец, соизволил уточнить. — За мной, пошли.
— А ты ничего не перепутал, дядя? — Гонда поудобнее расположился на брёвнышке, всем своим видом показывая, как ему тут хорошо. — Ты при обозе состоишь. Нам ты не указ.
— Да и мы не на твоей телеге, — поддержал его Марк, распрямляя плечи. — Тут мечом не помахаешь.
— Зря вы так, — вновь икнул меченый в ответ. Было видно, что у него даже на то, чтобы разозлиться сил не осталось. — Вам с этим обозом ещё долго идти.
— Так и пойдём, — решил влезть в разговор и я. — К тебе в телегу не попросимся.
— А грозишься ты зря. Не в твоей мы власти, — спокойно заметил Гонда. — Если что, тебе же от Невронда и влетит, чтоб без указу не лез, куда не след.
— Так он меня за вами и послал! — обрадовался вой и, нахмурившись, задумался. — А я разве не сказал?
— А десятнику то мы зачем? — искренне удивился Гонда. — Ему–то до нас, что за докука?
— А то дело, что жалоба на вас от старосты тутошнего поступила, — важно изрёк Русин. — Бабу вы вчерась ссильничать хотели, — и сурово заявил. — Если вы под защитой Троих, это не значит, что местных обижать можно, — стражник опять громко икнул и махнул рукой: — Пошли уже. А то Невронд и трезвый строг, а пьяный совсем лютый становится. Да и у меня в глотке пересохло болтать тут с вами!
На погостье было довольно многолюдно. Деловито сновали туда–сюда мужики, на притулившейся к стенке лавочке расположились два полупьяных воина, периодически прикладываясь к довольно объёмистой посудине похожей на обрезанный кувшин, у околицы стояли несколько пожилых женщин, полузгивая семечками и изредка поглядывая в сторону входной двери, а у самого крылечка расположился седобородый дед, греясь в лучах ещё ласкового осеннего солнышка.
— Ждите тут, — буркнул Русин и скрылся за дверью.
— Не нравится мне это всё, — Гонда закусил губу. — Крутит что–то староста.
— Да ладно, — пожал я плечами. — Что он предъявить то может?
— Да прибудут с вами Трое, дедушка, — не ответив мне, повернулся Гонда к старику, поклонившись. Я повторил поклон, отметив про себя, что сделал это почти машинально. Вживаюсь, похоже, в этот мир помаленьку… Вживаюсь.
— И вас чтоб Лишний стороной обходил, сынки, — степенно ответил тот, цепким взглядом окинув нас обоих. — Никак с обозом вчерашним пришли? — поинтересовался он. — Колдуны будущие?
— Они самые, — и не подумал обижаться Гонда. — Что Трое решили, того не изменишь!
— Ну, ничё, — решил подбодрить нас дед. — И в ушлёпках люди живут. Всё лучше, чем ходоком в проклятый город брести, аль руду железну в копях добывать.
— Твоя правда, дедушка, — Гонда был сама вежливость и почтительность. — Меня Гондой кличут, а его, — кивнул он в мою сторону — Вельдом. А тебя как величать?
— Дедом Пахомом зови, — разрешил дед и хитро прищурившись, поинтересовался. — Видно интерес какой–то есть, коль разговор завёл?
— Да слухи последние узнать хотим, дедушка Пахом, — не стал ходить вокруг да около Гонда. — Мы здесь чужие, живём на отшибе. Никто и не заходит даже. Вот и словечком перекинутся не с кем.
— Никто не заходит, говоришь? — покачал головой Пахом, пряча улыбку в седой бороде. — Ну, значит, это вчера меня Никодимка варом полночи потчевал. До сих пор пьяный хожу!
— Тебе дедушка Пахом, сколько не наливай, всё равно ни в одном глазу. Только вар переводить! — вышедший из дома староста, слегка поклонился старику. — Да будут Трое с тобою!
— Пусть и тебя Лишний стороной обходит, Никодимушка, — степенно ответил тот.
Староста кивнул и повернулся к нам: — И вам благословения Троих отроки!
И смотрит так ласково, будто сыновей родных увидел.
— И тебя чтоб Трое вниманием не обделяли, дядька Никодим, — чуть запнувшись, ответил мой друг.
Не ожидал выдать, что староста на нас вообще внимание обратит, а не то, что поздоровается. Вон и Пахом бровями удивлённо повел. Я скороговоркой повторил за Гондой приветствие. Чёрт. Так скоро попугаем стану! В привычку войдёт каждое слово за ним дублировать. А с другой стороны, какой выбор? Пока в здешнюю жизнь не вживусь, лучше поменьше болтать, побольше слушать. Во всяком случае, при посторонних, а то опять чего–нибудь не то ляпну. И хорошо ещё, если в ответ только посмеются и дураком обзовут. А то могут и вновь в отступники записать. Кстати, а что, теперь разбираться с доносом Силантия будут? Доносчика то волки съели! Надо будет у Гонды, потом поинтересоваться.
— Если насчёт жратвы пришли, так я уже распорядился. Глашка сейчас снесёт, — Никодим лукаво мне подмигнул, вгоняя в краску. — Сама напросилась. Выдать глаз там на кого–то положила.
— Она его уже на полдеревни положить успела! — сплюнул под ноги Пахом. — Ты как хошь Никодимка, а урезонить её всё же надо! Оно, конечно, дело вдовье, но меру тоже знать надо!
— Надо будет, урезоним, — отмахнулся староста и вопросительно уставился на нас. — Ещё чего хотите? Если вару, то нет! Буйные вы с него какие–то! Особенно ты, — обвинительно показал пальцем Никодим на Гонду. — Глашку нашу вон приревновал, когда она по любовному делу с дружком твоим уединиться решила, обидел её, потом на мужиков, что заступиться, решили, с ножом кидаться начал. Хорошо, что народ у нас мирный и спокойный. Решили не связываться. Мол, что с дурного возьмёшь? Проспится — поумнеет! А ток мне мнится, тут не в варе даже дело, а в характере твоём паскудном! Я это ещё у ворот понял, когда ты мне тулуп новый, в крови весь изгваздал!
Я от такой наглости даже оторопел. Это надо же так всё с ног на голову перевернуть! И говорит то как… Убедительно! В голосе и нотки возмущения на хамоватого недошлёпка проскользнули; и оттенок сожаления присутствовал — вон она какая молодёжь то пошла; и легкий укор чувствовался — мол, ну разве так можно? Мы к тебе по–людски, а ты? Ну, я-то ладно. Гонда, обычно за словом в карман не лазивший, похоже, тоже на мгновение опешил, не найдя сразу, что на такую наглость ответить. Нет, умён староста! Такого голыми руками и не ухватишь! Я, грешным делом, Калистрата за большого хитреца посчитал, но перед этим он, пожалуй, жидковат будет!
Никодим, с видимым удовольствием, полюбовавшись на наши ошеломлённые физиономии, продолжил, вкладывая в голос всю нерастраченную к ближним своим любовь: — Да вы не переживайте так–то! Вижу по лицам вашим, вижу! Самым уже за вчерашнее стыдно! Народ у нас не злопамятный! Простили уже давно! Уже со смехом вспоминают! Как безделицу, как случай забавный! Я и господине десятнику уже всё как было обсказал. Он тоже посмеялся!
И стоит гад, головой так укоризненно качает. Испоганил игру старосты, дед Пахом.
— Эк завернул! — с восхищением покачав головой, прошамкал он. — Я тебя Никодимка с малолетства помню. Когда ты без штанов, в одной рубахе, по деревне бегал. И сколько помню, ты всегда таким хитрованом был. Ещё когда мёд у бабки Степаниды весь в одну харю умял, а потом на другана своего Миколку свалил!
Никодим зло зыркнул на старика, хотел ответить что–то резкое, передумал и, повернувшись к нам, уже другим тоном процедил: — Так что, если жаловаться пришли, то пустое это! Обратно топайте! Нечего господине десятнику докучать!
Староста сплюнув, отвернулся и заорал на одного из вертевшихся поблизости пацанов: — Гришка, а ты что тут околачиваешься?! Скотину поить пора!
Парнишка шустро ломанулся в ближайший переулок. Никодим, поглаживая бороду, проводил его задумчивым взглядом и, больше не сказав нам ни слова, скрылся в избе.
— Так что ты узнать то хотел, внучок? — прошамкал дед, вопросительно посмотрев на Гонду.
— Да узнал уже всё, — очнулся от ступора Гонда. — Ну и шустёр! — озадаченно покачал он головой. — Я-то думал, что он затаится, за вчерашнее опасаясь, а он ещё вперёд нас жаловаться побежал! Доказывай теперь!
— Ничего у него не выйдет, — попытался успокоить я своего друга. — Если что, Лузга с Марком подтвердят.
— Оно и так ясно, что не выйдет, — растерянно почесал голову Гонда. — Понять бы, зачем он всё это вообще затеял?
В дверь вывалился Русин, похоже, ставший ещё пьянее, насколько это, конечно, было возможно.
— Иди, давай, — уставился он на Гонду. — Невронд кличет, — и повернувшись ко мне. — А ты тут жди. Десятник по одному опрашивать будет, чтоб сговору, значитса, не было!
Гонда досадливо поморщился и, кинув на меня быстрый взгляд, строго предупредил:
— Отсюда не уходи никуда, даже если сам Лишний позовёт. Понял?
— Можешь даже не сомневаться, — хмыкнул я в ответ. — Я на своих ошибках учиться умею!
— Ну, смотри, — Гонда прислушался к пьяному гомону. — Долго я там не задержусь.
И вошёл, вслед на меченым, в дом.
Я огляделся по сторонам, не заметил ничего подозрительного и, прислонившись к стене, сложил руки на груди, с твёрдым намерением не сделать отсюда и шага.
— Серьёзный у тебя друг. Строгий, — Пахому явно хотелось поговорить.
— Зато надёжный, — пробурчал я. — Если бы не он, я так бы и остался в вашей деревне. Скорей бы из неё убраться.