ыдох и процедура падания на колени повторилась. Мысленно чертыхаясь, опустился и я. А что делать? Попал в волчью стаю — вой по–волчьи. А то за ягнёночка примут. И поступят соответственно.
— Чаша Ойки, — с придыханием шепнул мне в другое ухо Гонда.
Я оглянулся. В глазах моего друга отражался восторг и благоговение. Что же. Надо признаться, меня это зрелище тоже порядком впечатлило.
— Пришло время узнать волю Троих, — в голосе Мефодия проскользнуло нетерпение. Оно и понятно. Ему–то эта картина за время поездки по деревням наскучить успела, а в доме закуска стынет.
Наступило гробовое молчание. Десятки глаз напряженно всматривались в троицу испытуемых. Юноши нерешительно переглянулись между собой. Было видно, что подходить в чаше им очень страшно, но вдвойне страшно было сделать это первым.
— Первым будешь ты, Неклюй, — окончательно потеряв терпение, решил ускорить ритуал послушник. — И поспеши! Своим промедлением ты оскорбляешь Троих!
Темноволосый юноша вздрогнул, услышав своё имя, оглянулся на толпу, ища у кого–то из родичей поддержки и нерешительно подошёл к сияющей чаше.
— Не тяни, Неклюй, — подбодрил юношу староста. — Твоя судьба уже определена Троими. Она у тебя в руке. Положив баллот в чашу, ты лишь узнаешь, что тебе уже предопределили боги.
— Да, дядька Панас, — шмыгнул носом Неклюй. Его начало заметно трясти. Чувствовалось, что юноша с трудом держит себя в руках. — Я щас.
Неклюй протянул пластину к чаше, почему–то держа нетяжёлый на вид баллот двумя руками. Напряжение достигло предела. Несколько томительных мгновений, юноша боролся с собой, заставляя разжаться окаменевшие пальцы и, наконец, выпустил баллот из рук. Пластина опавшим осенним листком закружилась в голубом сиянии и медленно опустилась на камень. Оттуда с шипением повалил густой пар. Будто на горячую сковородку водой плеснули. Пластина исчезла из вида. Люди замерли до рези в глазах всматриваясь в голубоватое марево. И дружно выдохнули, переводя дух.
— Чёрный баллот то! Вон оно как! — Охнул один из мужиков.
Толпа оживилась. Кто–то радостно хохотнул, староста одобрительно крякнул, махнув уцелевшей рукой.
— Неклюй, сын Тихона чист перед Троими, — скользнул равнодушным взглядом по начавшему расплываться в широчайшей улыбке юноше Мефодий. — Да будет с ним их благословение!
Неклюй поклонился послушнику, затем десятнику и старосте, и быстро почти бегом соскочил с помоста в толпу. Раздались весёлые возгласы, поздравления, хлопки по плечу.
Видя удачу односельчанина, решился один из братьев. Довольно уверенно подойдя к чаше, юноша пошевелил губами, прочитав про себя коротенькую молитву и вытянув над чашей левую руку, разжал пальцы. Ещё один зелёный лепесток закружился в воздухе, плавно опускаясь на камень. С уже знакомым шипением баллот скрылся у его поверхности. Все вновь замерли, затаив дыхание. Несколько мгновений тишины и дружный выдох, больше похожий на стон. На поверхности камня отчетливо выделялось белое пятнышко. Послушник саркастически скривился, досадливо крякнул староста, где–то в толпе горько заплакала женщина.
— Как твоё имя? — строго спросил Мефодий у побелевшего как баллот на камне юноши.
Но тот, не сводя остекленевшего взгляда с чаши, похоже, даже не услышал вопроса. Над погостьем повисла напряжённая тишина.
— Назови своё имя, изгой! — рявкнул, начавший терять терпение, Невронд. — Забыл, перед кем стоишь, выкормыш стёртых?
— Степан он, господине десятник! — возбужденно откликнулся другой близнец, прижимая баллот к груди. — Как есть Степан!
— Ты узнал волю Троих, Степан, — раздражённо прошипел прямо в лицо неудачнику Мефодий. — Завтра поутру будь здесь, для совершения обряда.
Юноша, не сводя затравленного взгляда с чаши, механически передвигая ногами, двинулся к краю помоста.
— А как же! — всполошился, ещё не прошедший испытание, близнец. — Ну, это…. Сейчас бы ему стигму одеть надо, всеблагой отец! Он же потом ни в жись не сознается, что именно ему баллот выпал! На меня кивать будет!
— Видал, как глаза вылупил? — злорадно фыркнул Лузга, переминаясь с ноги на ногу. — У тебя Вельд такой же вид был, когда баллот белым стал, — он хотел ткнуть локтем в бок, но встретившись со мной взглядом, почему то передумал и повернулся уже к Марку. — А вдруг и вправду не сознается? Вот потеха будет!
— Чего уж тут весёлого? — тяжело вздохнул я. — Вон плачет кто–то. Мамка, наверное.
— Ничё. У неё второй остаётся, — и не подумал расстраиваться по этому поводу Лузга. — Причём такой же. На одного посмотрела, как будто обоих увидела!
— Может и вправду придержать до поры этого Степана, всеблагой отец? — озадачился между тем Невронд. — Как бы путаницы не было.
Неждан, продолжавший что–то лепетать вслед уже смешавшемуся с толпой брату, с надеждой покосился в сторону послушника.
— Неча, — зевнул в ответ тот. — Трое дадут — разберёмся, — и прикрикнул на оставшегося близнеца. — Чего встал, орясина? Мне что тут до утра стоять?
— А вдруг и второму белый выпадет? — поинтересовался я, с опаской.
— Неа, — энергично потряс мой друг головой. — Белый так часто не выпадает. Я вообще думал, что тут без изгоев обойдётся. Но выдать нагрешили перед Троими.
Брат неудачника очевидно думал так же. Во всяком случае, к чаше он подходил довольно спокойно. Быстрый взмах руки и пластина сброшена в чашу. То ли попав в какие–то воздушные потоки, то ли ещё что–то повлияло, но зелёный лепесток долго кружился над камнем, упорно не желая опускаться. Люди с затаённым дыханием следили за этим полётом, ожидая его конца. Наконец баллот коснулся поверхности камня. Близнец, казалось, прожигал взглядом поднявшиеся клубы пара. И первым увидел результат.
— Этого не может быть! — звериный крик заставил меня вздрогнуть. Толпа заволновавшись, подалась вперёд, загораживая обзор. Впрочем, мне и так уже было всё понятно. Трое не захотели разлучать близнецов и им предстоит собираться в дорогу вместе.
— Вот это да! Двоим из троих белый баллот выпал! — восхищённо покрутил головой Марк. — Видать много всякого за этой деревней водится! Недаром бывший тать, у них в старостах!
— Ну что брате?! Не шибко долго ты веселился! — радостно скалясь, высунулся из толпы Степан. — Думал, я в ушлёпки подамся, а всё хозяйство тебе отойдёт?! А вот выкуси!
Неждан с перекошенным от ярости лицом кинулся в толпу. Началась толчея. Посыпался отборный мат.
— Твоя, правда, всеблагой отец, — Невронд, поглаживая усы, с одобрением наблюдал как мужики, отвешивая тумаки, разводят в стороны братьев. — Трое и впрямь мудры!
— Замыслы Троих не доступны простым смертным. Мы можем лишь со смирением принимать то, что они уготовили нам, — с пафосом продекларировал Мефодий явно не свои слова и развернулся в сторону дома.
Уход отца–послушника словно послужил сигналом и толпа стала стремительно редеть. Лишь пара мужиков да староста задержались возле пожилой, горько рыдавшей женщины, пытаясь хоть как–то её утешить. Рядом, неловко переминаясь с ноги на ногу, стояли близнецы, недобро поглядывая друг на друга.
— Захиреет деревенька, — причитая, прошёл мимо нас невзрачный мужичок. — Одни старики не сдюжат.
— Это да, — согласился, бросив пристальный взгляд ему вслед, Гонда. — Вымрет, похоже, деревня. — И повернувшись ко мне, добавил, насупившись: — Нам с оглядкой почивать тут нужно будет. Местные в отчаянии. Как бы за счёт нас свои дела поправить не решили. С них станется! — он задумчиво потёр подбородок, глядя на рыдающую женщину, и толкнул меня в бок. — Пойдём отсюда подобру–поздорову. Нечего зазря глаза мозолить.
Я, молча, последовал вслед за другом. На душе было мерзко и пакостно. Картина рыдающей матери близнецов стояла перед глазами. В душе шевелилась жалость. Хоть умом я и понимал, что нахожусь в жестоком мире и они–то меня, если что, хрен пожалеют, но менее паскудно от этого, почему то не становилось. Видно не свыкся я ещё с местными реалиями до конца. Не научился сочувствовать только себе, любимому.
К сеновалу шли в почти полной темноте. Если на площади коптящие факелы давали хоть какой–то свет, то здесь я с трудом различал лишь размытые контуры строений да очертания более светлой дороги.
— Пришли, кажись, — судя по напряжённому голосу Лузги, обратная дорога ему тоже удовольствия не доставила.
— Угу, — тьма неожиданно резко отпрянула в стороны, уступая место сумраку и Марк, удовлетворённо хмыкнув, сунул руку за пояс.
— Сумеречница? — утвердительно поинтересовался я, с любопытством оглядываясь. Хоть и в чёрно–белых тонах, но на десяток шагов предметы обрели чёткие контуры. Не светоч, конечно, но мимо рта ложку точно не пронесёшь!
— Он самый, — подтвердил Гонда, наблюдая, как Марк с Лузгой зарываются в сено. — До самого утра так светить будет! — мой друг, скинув с плеча мешок, широко зевнул. — Давай тоже ложиться. Закапывайся рядом со мной. Так теплее будет.
Я уже почти уснул, когда Гонда неожиданно толкнул меня в бок.
— Кстати. Хочу тебя поздравить.
— С чем же? — искренне удивился я.
— Сегодня первый день, когда ты умудрился ни во что не вляпаться. Осваиваешься!
— Угу, — согласился я, засыпая. — Хотя новый день ещё не настал. Кто знает, может я ещё что–нибудь придумаю!
Но ночь прошла на удивление спокойно. Не было ни посланцев от зовущего на очередной правёж десятника, ни радушных, желающих от души угостить крепким варом сельчан, ни смазливых вдовушек неожиданно воспылавших страстью к молодым паренькам. Мне даже поутру немного не по себе стало. Уж больно тихо всё. А отсутствие мелких неприятностей, обычно предвещает неприятности крупные. Это как тайфун в море. Ему обычно мёртвый штиль предшествует. И чем больше длится штиль, тем сильнее грянет буря.
Но и последующие два дня прошли также без происшествий. Не скажу, что мной совсем никто не заинтересовался, но всех благожелателей, что пытались пообщаться, я без раздумий отфутболивал, даже не вникая в суть предложений. Хватит! Дураков на те же грабли наступать нет! Уж лучше вы к нам! Мы по–прежнему топали в хвосте обоза, изредка лениво подшучивая друг над другом, ночевали под крышей очередного ветхого сарая и поутру вновь оправлялись в путь. Разве что побольше нашего брата стало. Кроме близнецов, добавилось еще двое парней, доведя численность нашей небольшой и совсем не сплочённой группы до восьми человек. В общем, дальнейшее путешествие превратилось в рутинную тягомотину и я начал надеяться, что спокойно доберусь до города. Но на третий день всё изменилось.