Надо было возвращаться, но два пятака жгли карман. И Максим поехал на станцию «Комсомольская» - на Ярославский вокзал. Здесь, в тупиках между пассажирских платформ, «круглые», «веселые», как их называл Максим, электрички дожидались своих пассажиров. «Мытищи», «Пушкино», «Фрязино», «Загорск», «Пирогово» - все названия были хорошо знакомы по реальному миру. Правда, Загорск переименован, а ветка на Пироговское водохранилище давным-давно разобрана, но здесь, в чужой Москве, могло твориться все что угодно. Этот «беспредел» с электричками Максим и запечатлел на камеру.
Максим зажал в кулаке последний пятак. Надо возвращаться – наверное, Петро уже места себе не находит. Для первого знакомства с «чужой» Москвой информации достаточно. Жаль, что нельзя остаться здесь хотя бы на неделю. И Максим направился к метро.
Меньше чем через полчаса он вышел из вестибюля станции «Проспект Вернадского», озираясь, добежал до «Комсомольца» и постучал по запертой крышке люка водителя, едва не отбив пальцы. Петро осторожно высунул голову:
- Лезь внутрь! Я открою.
- Ты чего забаррикадировался? Боишься, украдут?
- Ничего не заметил? Глянь через дорогу! Видишь «бобик»?
На другой стороне дремал похожий на насупившегося бычка синий фургон с красной полосой и надписью «милиция». Казалось, автомобиль неусыпно следит за «Комсомольцем», но вместе с тем побаивается к нему приближаться.
Лязгнула задвижка. Максим забрался внутрь тягача и первым делом схватил ТОЗик.
- Что, страшно? – поддел его Петро. – Мне тоже, если честно. Не понимаю, почему они, кем бы они там ни были, нас не задержали.
Максим похлопал рукой по пулемету в лобовом бронелисте:
- Это видишь? Думаю, ты бы тоже поостерегся связываться с такой штуковиной.
- Ты что, будешь по ним стрелять?
- Нет, конечно. Но они-то об этом не знают. Вот и не лезут. Пока что. Короче, Петро. В центр соваться нельзя. Там такое творится… потом расскажу. Значит, сворачивай налево – насколько я помню карту Москвы, мы доберемся до Кунцево, там свернем на Рублевское шоссе и махнем в лес. Надеюсь, наши соглядатаи всего лишь хотят, чтобы мы убрались отсюда поскорее.
Заурчал мотор. Тягач тронулся с места, разогнался и помчался вдоль новых многоэтажных домов. Он запросто мог дать фору иному грузовику, но с милицейским фургоном состязаться не мог. Тот все время висел на хвосте, правда, благоразумно держался на расстоянии.
Никаких приборов наблюдения, кроме небольших откидных лючков и прицела пулемета, на тягаче не было. Максим наполовину высунулся из люка, взяв на себя обязанности штурмана. Свежий ветер приятно холодил лицо, асфальтовая дорога ровной серой лентой убегала под гусеницы. Казалось бы, что может пойти не так?
Сначала тягач проскочил чистый, ухоженный коттеджный поселок с указателем «Никольское», пересек железнодорожные пути и через промзону выскочил в застроенный высотками микрорайон. Здесь Максим заблудился. По его командам тягач начал беспорядочно петлять среди кирпичных многоэтажных «башен».
- Ну, куда теперь? – донесся из рубки недовольный голос Петро.
- Трудно сказать… Может, к магазину? Там, вывеска «Продукты» еще…
- Мы третий раз мимо него проезжаем, если ты не заметил, Сусанин.
Максим бросил взгляд на топливомер: горючего осталась примерно половина.
- Бензин пока есть… Можем попробовать…
Из-за поворота навстречу тягачу выскочил еще один милицейский автомобиль. Он развернулся поперек дороги, перегородив путь.
- В переулок! – закричал Максим и тут же юркнул в рубку. – На поле! И в лес! В лес! Только не останавливайся!
Петро отреагировал мгновенно. Тягач, скрежеща и высекая из асфальта искры, крутнулся вокруг гусеницы, выскочил на пустырь и помчался к лесу. Милицейские машины пустились в погоню, но на грунте у колес не было никаких шансов. Милиция осталась далеко позади.
Вдоль опушки тянулся деревянный забор: точно такой же, как и возле аэропорта. «Комсомолец» легко снес целую секцию, сбил несколько деревьев и покатил по грунтовой дороге, проложенной в середине узкой просеки. Больше его никто не преследовал.
Спустя полчаса Петро резко остановил тягач и выключил двигатель. Максим едва не налетел на пулемет и без того покалеченной головой.
- Что не так? – быстро спросил он.
- Все не так! Руки и ноги не слушаются. Затекли. Это ты гулял, мотался туда-сюда, а я безвылазно парился в этой консервной банке. Мне нужно размяться. Необходимо.
- Хорошо. Только сначала я разведаю, что и как.
Максим первым выбрался наружу и, увидев огромные, с две мужских ладони, зубчатые листья между деревьями, заорал:
- Ура! Крапива! Наша, зоновская, родная! Мы у себя! Мы вернулись!
Петро выскочил из рубки, словно его вышвырнуло пружиной. Он начал приседать и нагибаться, но делал это с такой натугой что, казалось, его суставы скрипят как плохо смазанные шарниры.
Максим забрался на сиденье для десантников или орудийного расчета – оно располагалось сверху, на открытой «спине» тягача.
- Что ж. Теперь я могу сказать, что видел почти все. В аду я побывал, в раю тоже. Осталось чистилище.
Петро сдавленно кашлянул и чуть не плюхнулся в заросли крапивы.
- Ты хочешь сказать, что все, кого мы видели – души умерших?
- Я говорил образно. Как поэт с поэтом! – Максим театрально взмахнул рукой. – Мы, наверное, попали в какой-то параллельный мир. В нем жизнь похожа на нашу, но есть, как говорится, нюансы.
С минуту Максим чесал голову под повязкой, потом выложил начистоту всю подноготную о своих приключениях. Его рассказ не занял много времени. Настала очередь Петро чесать свой лоб:
- Может быть, нам все приснилось? И нет на самом деле никакой параллельной Москвы?
- Сейчас посмотрим! – Максим включил фотоаппарат, который так и висел у него на шее. Снимки Дворца Советов, метро, музея Лермонтова и электричек на Ярославском вокзале были там, где им и положено: на карте памяти.
Внезапно по лицу Петро пробежала тень. Он прекратил упражнения и медленно повернулся к Максиму:
- Музей Лермонтова, говоришь? Умер в семьдесят пять лет? Ты что же, даже не поинтересовался его стихами? Не открыл ни одной книги? Не сфотографировал хотя бы несколько страниц?
- Зачем? Я же пушкинист!
Петро ударил себя кулаком по лбу:
- Осёл ты, а не пушкинист! После такого тебе ни один уважающий себя филолог руки не подаст! Ты еще не понимаешь, что сделал… вернее, не сделал?
Максим потупил очи долу. До него понемногу начал доходить смысл его ошибки, вернее, цена его невежества.
- Ну… прости, друг, - тихо сказал он. – Я как-то не подумал.
- Ты никогда ни о чем не думаешь! - в отчаянии выкрикнул Петро. – Живешь своими «особыми способностями». За счет них и выезжаешь. На деле – дуб дубом! Поехали!
Максим спустился в рубку – он совершенно не обиделся на товарища. Поделом. Петро запустил мотор и тягач легко, точно по асфальту, побежал по твердому, утрамбованному тракторами грунту. Как и многое в Зоне, происхождение следов осталось неизвестным.
Целый час в рубке царило унылое молчание. Максим несколько раз порывался сказать Петро, что они не туда едут, что там – опасность, но не смог заставить себя заговорить. Он чувствовал досаду и раздражение напарника и знал, что любые попытки что-то объяснить могут привести того в ярость. Только когда лес закончился, и между холмами показались до боли знакомые диполя радиоцентра, Максим произнес:
- Ну, вот и оно, чистилище. Теперь вперед и с песнями!
Глава 25. День откровений
Ехать пришлось еще целых двадцать минут. За это время окончательно стемнело, но Максим приказал не останавливаться. Наконец тягач проехал заброшенный КПП и остановился у входа в радиоцентр.
- Глуши душегубку. Приехали.
Ворчание мотора смолкло. Максим откинул крышку люка и полез наверх.
- Ты куда? Темно же! – крикнул ему вдогонку Петро.
- У радиоцентра никого нет. Сюда полковник Федотов ни одну тварь не пропустит. Советская закалка.
- Он вроде как призрак? Тебя не унесет?
Максим только хмыкнул:
- У меня с ним давно уже договоренность. Он меня не трогает, а я его иногда снабжаю новыми собеседниками. Жаль, они его не видят и не слышат. Глухота беспросветная. Зато Федотову их разговоры вместо радио.
Максим, едва не трясясь от страха, спустился в подземный коридор, повернул штурвал двери в убежище и вошел внутрь. Никто не ударил его по голове, никто не приставил к виску ствол пистолета. Залы и комнаты были пусты.
- Ну, значит, я ошибся, - сказал Максим. – Наверное, мои способности сработали не в ту сторону.
Он ожидал вспышки гнева напарника, но тот промолчал. Наверное, Петро просто устал.
В убежище горел дежурный свет. Максим включил основное освещение и притащил со склада матрас, одеяло и подушку.
- Себе неси сам, - сказал он. – Я не гекатонхейр. Не сторукий монстр.
- Я без сопливых знаю, кто такой гекатонхейр, - буркнул Петро и скрылся за дверью склада. Через минуту он застелил себе постель.
Максим сбросил на пол рюкзак и рухнул на койку, обнимая ружье.
- А ты, Федотов, нас не беспокой. Мы вымотались, как лошади после состязаний. Ясно тебе?
- Да понял я, понял, - донесся голос полковника из генераторной. – Не зверь же. Дрыхните.
Сон не шел, как ни старался Максим уснуть. Предчувствие – обычно тончайшее, едва уловимое, вдруг обострилось и сейчас кричало о чем-то близком. То была не опасность, а, скорее какое-то событие, способное изменить жизнь навсегда. Угроза следовала за ним, вдалеке. Не сейчас, много позже. Но что это могло быть, расшифровать так и не удалось. О деталях предчувствие, как обычно, молчало. И Максим продолжал себя терзать, пока измученный организм не сдался. Сознание провалилось в темноту и пустоту.
- Иди и смотри, - полковник Федотов сказал это прямо в ухо. – Иди и смотри.
- Пошел ты лесом, большими шагами, - Максим перевернулся и прижал к себе ТОЗик. – Спать хочу.