сталь. Осторожно, в этом море – омут слёз, трясина, ночь. Из неё уходят тени: только прочь!
Незнакомка за арфой резко умолкла на последних словах и перестала перебирать струны, издававшие мелодичные, но потусторонние, похожие на протяжные стоны звуки. Стало неестественно гулко-тихо, только плеск текущей воды и отдалённое мурлыканье наевшихся мантикор будоражили тяжёлое, удушающее безмолвие.
– Что здесь?.. – начала было Гермиона, вскидывая палочку, и похолодела, – если, конечно, можно было похолодеть ещё больше.
В её правой руке, вместо волшебной палочки из виноградной лозы, её родной и надёжной волшебной палочки, была зажата ветка белой сирени на длинной, косо обломанной ножке.
– Зацвела сирени ветка, виноградная лоза, – уже совсем другим голосом повторила незнакомка со сцены. Теперь это был не призрачно-заунывный, тягучий напев, но ядовитые, сказанные свысока, сочащиеся превосходством и язвительностью слова.
Гермиона уронила сирень в алую воду и отступила на шаг. Голубоватый свет падал так, что лица поднявшейся из-за арфы девушки не было видно: только белое платье с мокрым подолом и длинные, будто высыхавшие после купания белокурые волосы, локонами лежащие на воде, расплывающиеся вокруг змейками завитков. На белом платье выделялись яркие алые брызги и тёмно-кровавое пятно на ткани там, где опущенная левая рука соприкасается с юбкой.
Что-то в этом образе, с голубоватым мерцающим светом, струящейся водой и запахом тины, напоминало шекспировскую Офелию, восставшую из озера, чтобы отыскать своего Гамлета.
Неизвестная сделала несколько шагов вперёд, опускаясь вниз по округлым ступенькам сцены, и застывшая Гермиона заметила, что она босая.
– Капли градом по туману, – опять заговорила Офелия. Она больше не пела, но бросала слова ритмичным, приглушённым голосом, будто стегала воздух невидимым хлыстом, – кап-кап-кап: и тишина! Искупление в награду: твоя жизнь мне отдана!
Офелия рывком вывела из-за спины правую руку, которую до того не показывала, – и в ней блеснул стальной серп. Пламя свечей сверкнуло на нём, бросая на будто бы светящуюся серебристо-голубым фигуру неясные блики.
Гермиона попятилась.
Между ней и напоминающей утопленницу Офелией с серпом, в смешанной с кровью воде медленно тонула белая ветка сирени...
Глава VI: Офелия с серпом
– Ты узнала свою тётю, Кадмина? – спросила Офелия, подаваясь вперёд.
Отблеск свечей упал на её лицо, и Гермиона поперхнулась.
Бледная до синевы, с нереально длинными волосами, в этом мокром, окровавленном платье перед ней стояла Нарцисса Малфой. Только на её лице не было высокомерного спокойствия и холодности, столь ей присущих. Оно сейчас было совсем другим. Губы тронуты ласково-угрожающей улыбкой, глаза блестят, брови немного сведены к переносице, а на щеках – глубокие ямочки.
И стальной серп в руках. И кровь на белом льняном платье.
Она улыбалась той самой улыбкой, которую всё ещё не может забыть Северус Снейп. Она улыбалась той самой улыбкой, которую Гермиона видела когда-то в воспоминании. Она улыбалась той самой улыбкой, с которой задушила свою новорождённую дочь.
Она молчала и улыбалась Гермионе, поднеся к лицу отражающий блики свечей стальной серп со следами крови.
– Раз: и тишина. Жертва – отдана, – зловеще сказала Нарцисса, склоняя голову набок. – Холодно одной? Впереди – покой. Уходить – нельзя. Я – твоя семья. Отпою, поверь. Кто же ты теперь?
– Чт-т-то п-происходит? – заикаясь, пробормотала Гермиона.
– Очень маленькая расплата, – уже не стихами сказала Нарцисса Малфой, не шевелясь и не отрывая от Гермионы мерцающего в тусклом свете взгляда. – Слишком маленькая.
– Расплата? За что?! И что с mon Pére?!
– Милорд отдал тебя мне, – медленно и членораздельно сказала Нарцисса.
– Что… как?! Зачем? Почему?!
– Иногда милорд бывает очень жесток, правда? – блеснула глазами ведьма. – Этого не понимаешь до конца, пока не почувствуешь на себе.
– Т… тётя, я не… понимаю…
– Тётя?! – вдруг всем телом подалась вперёд Нарцисса, и её губы расплылись в ужасающем оскале. – Не понимаешь?!!
И она с силой размахнулась стальным серпом, со свистом полоснула им воздух.
Гермиона успела только отпрянуть и выставить вперёд правую руку, защищаясь от удара.
Она почувствовала дурманящую, тошнотворную боль, от которой голубоватый зал покачнулся и поплыл, наполняясь какофонией звуков. Гермиона осела в воду. Прямо перед ней в багряном клубящемся облаке плавала отсечённая по локоть рука.
– Ты! Убила! Моего! Ребёнка! – выкрикнула Нарцисса, и её слова, эхом отражённые от стен, наполнили всё кругом: каждый дюйм в пульсирующем невыносимой болью мозгу Гермионы. – Убила! Моего! Ребёнка!Не понимаешь?!!
Комната теряла очертания, в её тумане оставались только плывущее лицо призрачной Офелии и боль. Силы покидали тело вместе с кровью, звенящий гул нарастал…
Нарцисса ловко перебросила серп в левую руку; вспышкой блеснула невесть откуда взявшаяся волшебная палочка.
Кровь перестала хлестать фонтаном из культи Гермионы, и несколько отступила боль – оставляя немного места мыслям.
– У меня есть для тебя подарок, – сквозь непонятный звон услышала она нежный голос Нарциссы, – два сердца. Матери и дочери. И оба – тебе.
Сквозь пурпурный туман Гермиона видела, что её тётя опять держит серп в правой руке, а в левой сжимает что-то бесформенное, по цвету напоминающее сырое мясо. Именно это оставило на её белом платье большое багряное пятно.
– Твоей дочери, – будто ещё одним взмахом серпа полоснула Гермиону Нарцисса Малфой, и в воду перед поверженной шлёпнулся маленький, бесформенный комок вырезанного сердца. – И твоей матери, – ещё один шлепок. – Приёмной. Остальное я тебе не принесла, прости. Но нужно же и другим оставить что-то на память.
– Не может быть, – помертвевшими губами прошептала Гермиона.
– Неприятно, правда, – с нежной улыбкой спросила Нарцисса, – когда кто-то убивает твоего ребёнка? – блеснула глазами она. – Это, знаешь ли, больно. Теперь ты уже знаешь.
– Генриетта…
– Она почти не кричала, – ласковым тоном поделилась теряющая очертания женщина. – В отличие от магглы. Тебе нужно было это видеть, Кадмина. Полезный опыт. А кричал ли мой сын, когда ты навела на него свою палочку?! А?! Отвечай!
И она опять полоснула серпом, до кости срезая мясо с левого плеча Гермионы.
– Говори! Кричал ли мой сын, когда ты лишала его жизни?! Мой единственный сын кричал?! Говори же!
Кровавые круги застилали всё вокруг. В них плавало, словно в багряном мареве, синеватое лицо Нарциссы, забрызганное кровью, а в гудящем воздухе дрожали звонкие слова: «Твоей дочери…»
…она почти не кричала…
…в отличие от магглы…
…а мой сын кричал?..
…два сердца…
…мой единственный сын…
– Ты! Убила! Моего! Ребёнка!
– Гермиона! – услышала молодая ведьма откуда-то издалека сквозь бесконечный тугой туман. – Гермиона, – голос то нарастал, то падал до еле заметного шёпота, – Гермиона! Гер-ми-о-наааа!..
Глава VII: UN-реальность
– Гермиона, проснись!
Бледный, как полотно, Робби тряс её за плечи. В номере было светло, с улицы доносились гомон и шелест прибоя.
– Генриетта! – вскрикнула молодая ведьма, резко хватая Робби за плечи.
– Дома, с Эльзой: всё в порядке.
– Робби? – непонимающе спросила Гермиона, моргая и оглядывая свои руки: их всё ещё саднило, но не было видно никаких ран. В тёмных очках её приятеля отражались всклокоченная голова и перекошенное лицо. – Где Нарцисса?! – ошеломлённо спросила ведьма.
– Кто?
– Я что, спала?! – севшим голосом выдавила наследница Тёмного Лорда после короткой паузы.
– Ну да. Тебе, наверное, приснился кошмар. Ты стонала, и, вообще, я не мог разбудить тебя сразу. Помнишь, что снилось-то?
– Я только спала? – опять повторила Гермиона, делая паузы после каждого слова. – Мне нужно увидеть Етту! – скороговоркой закончила она.
– Вечером увидишь, – удивлённо ответил Робби.
– Сейчас. Робби, милый, сходи в бар, принеси мне коктейль. И мороженое. Я хочу мороженое, такое, как продают у бассейнов.
– Нам сейчас принесут завтрак из ночного улова.
– Да-да, ты говорил. Но я хочу мороженое и коктейль.
– Я тебе не говорил, – удивился приятель. – Ты уснула на катере и даже не заметила, как я отнёс тебя в номер.
– Значит, приснилось. – Гермиона вскочила. – Робби, миленький, принеси мне коктейль и мороженое, а я приму душ. Пожалуйста. Только не торопись.
Она практически вытолкала парня из комнаты; и тут же трансгрессировала домой.
В гостиной миссис Томпсон и миссис Грэйнджер разговаривали, забавляя Генриетту большим и ушастым плюшевым кроликом Тото. Когда с громким хлопком посреди комнаты появилась молодая ведьма, миссис Грэйнджер охнула, а Стэфани Томпсон, взвизгнув, вскочила на ноги.
Гермиона быстро навела на неё палочку, и соседка замерла. Ведьма бросилась к ребёнку и приёмной матери.
– Маленькая моя, – сквозь слёзы прошептала она, обнимая дочку. Гермиона стояла теперь на коленях у ног сидящей миссис Грэйнджер и чувствовала, как тело начинает бить крупная дрожь.
– Гермиона!!! Что случилось?!!
– Мамочка, – простонала ведьма, обхватывая её колени. – Мне приснился ужасный сон…
– Что с Нини?!
– Я… я исправлю её память. Мамочка…
Генриетта что-то лепетала, обнимая свою родительницу за шею и запуская пальчики в спутанную причёску.
– Да ты с ума сошла! – пробормотала миссис Грэйнджер. – Перепугала Нини, меня чуть до инфаркта не довела… Из-за какого-то сна! Что с Робби?
– Я отправила его в бар за коктейлем и мороженым, – хватая ртом воздух, ответила ведьма, – это займёт какое-то время. Мама, я заберу её.