ала жемчужно-серая Ирма. – А там живые вечно пекутся о чести и творят преступления. Меня станут упрекать.
– В чём? – спросила за спиной у Гермионы её спутница. – О, простите, меня зовут Габриэль, это меня пугали звуки из подземелий, – спохватившись, пояснила она.
– Вы хотите услышать мою историю, юные леди? – спросила Ирма Блэк, изучающе глядя на них большими призрачными глазами. – Что ж, я охотно расскажу вам её, хоть это и очень печально. Но в ней много поучительного. Если бы я жила там, – она подняла большие глаза к земляному потолку, – меня вынудили бы забыть мою историю. А тут я лелею её много лет и пересказываю только ему.
– Кому?
– Пойдёмте, тут вам будет неудобно, – поманило их привидение, – я проведу вас в свою комнату. Туда можно попасть и с самого верха очень быстро, я покажу, когда будете уходить. Она в самой глубине: не зная, где, отыскать её невозможно. Никто никогда не находил её, юные леди. Пойдёмте за мной. Это ваша змея? Что ж, Блэки всегда были эксцентричными волшебниками…
Вслед за болтающим привидением две несколько обескураженные ведьмы и Нагайна вскоре очутились в большой комнате, тускло освещённой слабыми огоньками непонятного происхождения. Они напоминали болотные гнилушки и, судя по всему, мерцали тут уже добрую сотню лет.
Комната была обставлена на манер кельи: деревянная кровать с истлевшим от времени бельём, на котором с трудом, но ещё различались вензеля Дома Блэков, небольшой стол и несколько стульев. Над ними на стене висело, напоминая крест или икону, единственное украшение комнаты – изогнутый волной серебряный кинжал с инкрустированной крупными карбункулами рукояткой. И ничего больше.
– Мариус показал мне эту комнату, когда я была ещё жива, – сказала Ирма. – Садитесь, это крепкая мебель, из дома. Она и через пару веков ещё будет как новая. Всё, что касается внешнего, семья Блэк всегда делала на славу.
– Вы, кажется, предубеждены против этой фамилии, миссис Блэк? – вскинула брови Габриэль, кутаясь в тёплый плащ.
– О да, – протянула призрачная женщина. – Родители, сами того не желая, прокляли меня, когда заключили такой бесконечно удачный на их взгляд союз. Меня обручили с Поллуксом ещё до того, как он поступил в Хогвартс, я была старше его почти на три года. Но что это был за ребёнок! Ребёнок… Это слово не вязалось к нему уже тогда.
Ирма устремила свои прозрачные глаза в бесконечность, и было видно, что она готовится рассказывать долго и подробно то, что у неё так не часто вопрошали.
– Когда Поллукс оказался в школе, – повествовательно проговорил фантом, – он уже казался необычайно взрослым для своих лет. Я как сейчас помню его в тот период: среднего роста, коренастый, совершенно сформировавшийся; в свои одиннадцать лет уже волосатый, как преждевременно развившееся животное. Дерзкие, наглые глаза, чувственный рот были и тогда как у взрослого мужчины. В таком юном существе с ещё чистым цветом лица, местами нежным, как у девочки, преждевременная возмужалость должна была смущать и пугать, как нечто чудовищное, но он вместо того стал сразу же мечтой всех девчонок Слизерина, даже многих старшекурсниц. И эта мечта принадлежала мне, – с горечью вздохнула Ирма. – Во времена моего детства не считалось странным заключать помолвки над колыбелями будущих супругов. И не одна я на своем курсе была обручена. Но я была глупой и доверчивой, слишком правильной, как говорили мои сокурсницы. Что ж, самая правильная из них и пролила зельеце…
Когда это случилось, Поллуксу было тринадцать лет, и он учился на втором курсе, а я, его признанная невеста, – на пятом. Мы оба были слизеринцами – одна гостиная и миллион закоулков по дороге к ней. Он заморочил мне голову своими речами. О будущем супружеском долге, о том, что я уже его жена, ещё о каких-то глупостях… Он совратил меня, ещё сам будучи ребёнком – а через семь месяцев я родила дочь.
Нас досрочно поженили ещё до того, едва произошедшее выплыло на свет. И пятый курс я заканчивала замужней дамой и молодой матерью, а на каникулы вернулась уже не домой с маленьким братом Шарлем, а сюда, – призрачная женщина склонила голову и тяжело вздохнула, несмотря на то, что воздух был ей не нужен. – Такое даже и в наши времена было диковинкой, но эти дурочки завидовали мне. «Миссис Блэк», – передразнила она, – в свои неполные семнадцать.
Поллукс был старшим из четверых детей в семье Виолетты и Кигнуса Блэков, – после непродолжительной паузы продолжила Ирма. – Ему вот-вот должно было стукнуть четырнадцать, а его младшей сестрёнке Дорэя едва исполнилось пять лет.
Так мы и стали жить – разумеется, хозяйкой дома оставалась миссис Блэк, а я стала лишь ещё одним её ребёнком. Моё появление было связано со скандалом, который едва удалось замять, и потому она невзлюбила меня. Виолетта Блэк была очень озабочена вопросами чести. Такой она воспитала и мою дочь Вальбургу – разумеется, её воспитывала она, а не я.
Семьянина из Поллукса не получилось с самого начала. Он волочился за половиной школы, и я с радостью уехала оттуда, окончив седьмой курс. Перешёптывания за спиной расстраивали меня.
Через четыре года после нашей свадьбы я родила ещё двойню, мальчиков-близнецов Кигнуса и Альфарда.
То был очень тяжёлый год. Дело в том, что в сентябре, ещё до рождения малышей, брат моего мужа Мариус должен был поступить в школу.
С ним давно не всё было благополучно, странный это был ребёнок. Но до последнего дня окружающие отказывались верить, что Мариус сквиб. Это было слишком страшным позором.
Но ему исполнилось одиннадцать, и ни одного приглашения даже в самую крошечную школу магии он не получил. И не мог получить, ибо действительно был сквибом.
Именно в тот год под усадьбой раскинулись эти бескрайние подземелья, – сказала Ирма, разводя руками вокруг. – Их создали для Мариуса и навеки сослали его под землю, прочь от людских глаз. Потом Блэки предпочитали делать вид, будто у них никогда и не было второго сына.
Я жалела Мариуса и часто втайне общалась с ним здесь, в глубине. Таскала ему всякие вкусности и развлекала, как могла. Ведь вы сами понимаете, что и близнецов, как и Бурги, воспитывала миссис Блэк, а я опять осталась не у дел.
Шли годы. Поллукс, пресытившийся мною в детстве, так никогда и не пытался полюбить свою жену. Он жил, как хотел, а я ревела и молчала, потому что самое важное – чтобы со стороны всё выглядело пристойно. Все мы, обитатели Блэквуд-мэнор, твёрдо усвоили это главное правило.
Дорэя выдали замуж за Чарльза Поттера. Умер Кигнус-старший, отец моего мужа. После его смерти Кассиопея, вторая дочь миссис Блэк, переехала жить к младшей сестре, чтобы помогать с маленьким Вальдемаром, и так уж и не вернулась в усадьбу.
Через год после смерти мистера Блэка мы выдали Бурги замуж за её троюродного брата Ориона Блэка – Виолетта восторгалась этим союзом, как «одной из лучших своих затей».
Моя свекровь была крайне возмущена и обеспокоена распутством старшего сына. Я уже говорила, что приличия были для неё на первом месте, а уж после страшной катастрофы с Мариусом она и вовсе помешалась на них.
Тут как раз устроился брак старшего из близнецов, Альфарда, с Ансильведой Флинт – и вдруг мой муж заявил, что уезжает из усадьбы и будет жить в новом имении сына и его молодой жены. Они предпочли покинуть фамильную усадьбу, хотя на тот момент Блэквуд-мэнор ещё должна была отойти Альфарду. Но он не любил этот дом.
Что могла я поделать? Как будто от меня когда-либо что-то зависело! Разумеется, муж уехал, хотя миссис Блэк устроила страшный скандал. А когда не смогла удержать его – выставила меня виноватой во всём.
В ту ночь, когда Поллукс перенёс свои вещи к сыну, была страшная гроза. Молния ударила в раскидистый зелёный дуб за окнами нашей спальни – начался пожар. В его отблесках из высоких окон Виолетта кричала на сына, а он орал на неё. Мне казалось, что они готовы вынуть палочки и убить друг друга.
Кигнуса не было, я испугалась до умопомешательства – и убежала в катакомбы, где не бывала уже много лет, с тех самых пор, как о моей дружбе с Мариусом узнали и строжайше запретили мне с ним видаться.
К моему огромнейшему удивлению, он всё ещё был жив, и после того, что творилось наверху, даже этот полудикий сквиб здесь во мраке вечной ночи был мне милее и отраднее оставшихся там родственников.
Когда на следующий день я возвратилась наверх, в усадьбу, старый дуб превратился в большую чёрную головню, а Поллукс уехал навсегда.
Для меня, по большому счету, это не играло никакой роли. Но Виолетта думала иначе.
С того дня она превратила мою жизнь в истинный ад.
Когда Кигнуса не бывало дома, а он часто пропадал где-то, она изводила меня обвинениями в том, что я опозорила её семью, её сына, что я не должна жить после того, как меня оставил муж – что каждый день такой жизни утраивает позор, который и так лёг на её несчастное семейство.
Виолетта считала, что искупить подобное бесславие я могу только самоубийством от отчаяния.
И вот настал день, когда она принесла мне этот кинжал, – Ирма кивнула на стену, где в слабоосвещённой подземной комнате висел изогнутый клинок с серебряной рукояткой. – Идеальный, как сказала она, – горько усмехнулась мёртвая ведьма, – будто созданный специально для меня. Выкованный гоблинами и заколдованный мудрецами прошлого. Легко, будто в мягкое масло, войдёт он в любое тело – и не причинит ни капли боли или мучений. За несколько секунд втянет в себя всю жизненную силу, и ты будто просто уснёшь – но уснёшь навсегда, – казалось, Ирма цитировала разученные наизусть слова свекрови. – Такая простая смерть, такая лёгкая, безболезненная и надёжная. Я должна быть ей благодарна…
С этой песни начинался каждый мой день – и она была моей колыбельной. И вскоре уже сама я считала, что этот клинок – лучшее из возможных для меня решений. Но я не желала уходить одна с покорностью домового эльфа, – зловеще произнесла Ирма.
Мариус помог мне. Наша дружба возобновилась тогда, в ночь, когда горел большой дуб. Мариус ненавидел свою мать, заключившую его под землёй.