— Прикажи всем стоять! — повелел я находящемуся рядом со мной, дворянину по фамилии Дворянинов.
Начали раздаваться команды и наши колоны замерли на месте.
— Емеля, скачи к Пузикову и скажи, кабы строил войско! — повелел я, убеждаясь, что никто особо не собирается готовиться к бою.
Да! Тут так не принято. Да! Построения длятся долго и это муторная работа, в чем я убедился уже когда стрельцы всего-то выстраивались в походные колоны. Но как же не готовиться к бою? Есть же опасность, что на нас налетит конница неприятеля, или те, кто нам… мне… противостоит уже исполчились, выстроились и двинутся на нас, неподготовленных.
Или я чего-то не понимаю, или тут явные недоработки. Скорее второе, так как самой логикой продиктовано: кричат, что впереди враг, начинай готовится к отражению атаки. Это уже после нужно будет разобраться: есть ли враг, как его много, готов ли неприятель к нападению и многое иное. Но сейчас следует быть готовым к любому развитию событий, прежде всего к обороне.
Позавчера у меня был бенефис. Да, скорее именно так, как это у актеров называется. Подобное наименование тому мероприятию, что я провернул более всего подходит по смыслам.
Были собраны все десятники, сотники, казачьи авторитеты. И я говорил. Укорял за то, что моя охрана не организована, ставил в упрек поведение, как казаков, так и стрельцов с теми боярскими детьми, что вернулись в Каширу. Называя всех своими подданными, я поставил вопрос о верности мне и крестоцеловании. И был проведен дополнительный обряд. Поведал я сказку и про то, как спасся, как меня разбудил колокольный звон еще до того, как в церкви пророка Ильи ударили первые колокола. Эта церковь была своеобразной «Авророй» для переворота 1917 года, но я проснулся ранее, следовательно , сама Богородица меня спасла и не дала свершиться злодеяниям.
Рассказывал я и о том, как меня хотел убить и даже ударил Дмитрий Иванович Шуйский, что это случилось в царских палатах, которые уже грабил этот злодей и брат нынешнего узурпатора. Красочно я описал, как убил Дмитрия Шуйского, когда тот уже насильничал мертвую мою горячо любимую жену.
Приводил я и разные подробности , были и те, кто это подтверждал. Притом, у тех немцев и трех оставшихся при мне людей Басманова не было особо, что мне возразить, так как я обильно смазывал фантазию теми фактами, которые имели место быть. Единственно, кто мог меня одёрнуть и сказать, что я привираю или лгу, это был командир наемников Гумберт. Но он только дополнял красок в мое устное царско-лживое творчество.
— Коли готовы вы положить животы за то, чтобы я, истинный царь, венчанный на царство в храме, возвернулся в Москву и правил по чести, уже более не привечая иноземцев, столь яро, как то было, но возвышая и вас, как верных моих людей, то будьте со мной! Нет, уходите. Но знайте, что когда верну я престол, то те, кто был супротив меня, отведают кары мои, — уже кричал я тогда, примечая, что услышан теми, что стояли предо мной. — И коли вы со мной, то волю мою исполнять неукоснительно! Будьте со мной!
Первым стал на одно колено Гумберт… не расплачусь с этим ухарем за такую поддержку. После уже все стояли на коленях, притом на обоих, и отбивали поклоны.
Я все-таки немного ошибся. Сразу после моей зажигательной речи пять десятков казаков устремились прочь. Ну, это лучше, чем если они бы предали, к примеру, при встрече с первой же опасностью, коих, я уверен, будет предостаточно.
Ну а после этого воззвания пять человек : трое казаков и два из боярских людей повезли подметные письма-листовки. Зря, что ли, я долго упражнялся в скорописи? Я писал воззвания. Было там всякое, но главное, что я посчитал нужным сообщить людям, прежде всего, — москвичам, что я жив, что бежал, что хочу кары для Шуйских , и кто осуществит приговор, который я уже вынес Ваське, тот будет озолочён. Начиналась информационная война, в которой я рассчитывал выиграть.
— Государь, — обратился ко мне голова казачьего разъезда. — В трех верстах стоят стрельцы. Поместной конницы тако же не менее трех сотен.
— Готовы к битве? — сухо, без эмоционально спросил я.
— Рогатки стоят и на дороге и в поле, но сами они были не готовые, — отвечал казак.
— Пушки? — спросил я, внутренне раздражаясь, но силясь не демонстрировать эмоции.
— Так не бачно было, не увидал, я, — растерянно ответил голова казачьего разъезда.
И это командир, под началом которого полсотни бойцов? Как же можно воевать, строить планы, если офицер не способен выстроить доклад? Но пока только хладнокровие и играть теми картами, что выпали при раздаче.
— Скачи по сотникам и зови на военный совет, потом отдыхай, — повелел я, размышляя, кто именно мог стать у нас на пути, во всех смыслах этого выражения.
И сколько мыслей не появлялось, все сводилось к тому, что это именно те самые стрельцы, что были посланы меня убивать. Получалось, что, зная где я, они не рванули в Каширу, которая была если не крепостью, то городом с явными укреплениями. Взять нас за этими укреплениями, да без артиллерии нереально. Так что кто-то неглупый командует стрельцами и теми сотнями поместной конницы.
Ну а я со своим воинством оказались застигнутыми врасплох. При этом я посылал разведку, которая не принесла никаких существенных данных. Возможно, что наши… недруги, пока так, ибо не враги, но и не друзья, пришли недавно.
— Предлагайте! — сказал я, откидываясь на спинку стула.
У меня выстроилась, как я думал, единственно правильная тактика в сражении, но что предложат люди этого времени? Мне нужны были иные мнения, надо же иметь понимание и менталитета людей этого времени и тактик ведения боя.
— Конными они сильнее, — констатировал Пузиков.
— Отчего же? Что , казак слабее поместного боевого холопа? — взъярился казачий голова Осипка, который после бегства некоторых казачьих голов становился старшим.
— Охолони, Осипка! Никто в доблести казацкой не сумлевается. Да и брони вы подобрали от тех поместников, что разбили у Каширы, от того токмо усилились. Так что не столь и меньше нас. Токмо и сохранить жизни нужно. Неможно нам костьми лечь и победить большой своей кровью. С кем тогда далее воевать? — сказал я.
— Главное, чего нет у твоих супротивников, государь, но есть у нас — немцы и пушки, пусчай они малые и числом и видом. Нужно от того и идти, — сказал Пузиков.
Я понял свою ошибку, что допустил на военном совете. Нужно было дать как-то слово сотникам, но теперь они могут говорить только после того, как выскажутся старшие и перечить командирам никто не станет. Оттого и слово их делу не поможет. А перечить не будут не из-за того, что сильна дисциплина, а потому, что местничество и негоже более статным перечить.
— Государь, мои воины не посрамятся, — сказал Гумберт.
— Верю! Какое построение предложишь? — спросил я.
И Гумберт поведал мне про построение, в котором его воины стоят по центру и самые-самые, кто и решит исход битвы. Началась полемика, но взмах моей руки прекратил это безобразие.
— В бою местничества не может быти! — изрек я, возможно, в будущем, и афоризм.
— Воля моя такая: в центре алебардщики, но возьмете рогатины и подлиннее, впереди них две роты мушкетеров и еще две сотни стрельцов. Стоять плотно в строю и стрелять в одно место, дабы огнем своим разить сразу выделенную часть врага. Коли наседать станут, то мушкетеры и стрельцы уходят за рогатины роты алебардщиков, там и перезаряжаются. Правая и левая рука поровну делит конных и стрельцов, там и по две наших пушченки будут, — выстраивал я тактику сражения.
Суть была проста: не дать вражеской коннице совершить маневр, когда недружественную кавалерию постоянно будут сдерживать наши конные и еще две маленьких, но пушки. Ну, а стрельцы и мушкетеры должны кучно расстреливать наступающих. Если неприятель решит бить конницей по центру, то рогатины должны их задержать, тогда и наша конница просто возьмет врага в клещи. Логически для меня все выглядело складно.
После, когда сотенные головы уже наставляли десятников и полусотенных, я еще раз и два проигрывал сражение, по-разному выстраивая конфигурации неприятельских построений и приходил к выводу, что наемники, действительно, наш ключ к победе, так как в остальном мы практически равны и битва должна была быть более чем кровавой. С кем я тогда приду в Тулу? Где моя сила будет?
Михаил Васильевич Скопин-Шуйский уже с 17 мая пребывал в растерянных чувствах. Много эмоций бурлило в голове молодого парня. Чувство долга, чести и достоинства, которыми Михаил Васильевич жил с момента, как осознал собственное я, вошли в конфликт. Скопин-Шуйский ранее считал, что честь и долг — это константа, непреложное явление, что исполнять должно. Дал присягу, пообещал верность — держи свое слово! А что делать, если те обещания, которые были даны, начинают противоречить друг другу?
Михаил Васильевич в юности лишился отца. Того человека, на которого равнялся и которому сызмальства стремился доказать, что он достоин быть продолжателем славной династии Скопиных-Шуйских, быть верным Родине. Когда отца не стало, Михаила взял на попечение его четвероюродный дядя, Василий Иванович Шуйский. Тогда Шуйские приняли его, как и мать Михаила, Елену Петровну Татеву. И Михаил Васильевич поклялся быть верным роду и оставаться всегда благодарным.
Иные родственники по материнской линии, бояре Татевы, активно поддержали воцарение Димитрия Иоанновича. Это же сделал и девятнадцатилетний Михаил Васильевич. И тогда такой шаг казался единственно правильным.
Когда Скопин-Шуйский понял, кого именно идет убивать князь Андрей Петрович Куракин, и что командовать тремя сотнями поместной конницей Василий Иванович Шуйский назначил его, Михаил Васильевич отказываться от участия в таком спорном деле не стал. Не то, чтобы он сильно поверил в колдовство, самозванство царя, который оказывал не просто благосклонность Скопин-Шуйскому, но даже учредил новую должность мечника для Михаила Васильевича, но сомнения были.