— Живым его брать! — прокричал я.
И только сейчас понял, чего мне стоил этот забег. Одышка, ломота во всем теле. Я совершал действия, привычные в прошлой жизни, но пока невозможные в этой.
— Кто? — задал я короткий вопрос, но самый главный.
Пленник молчал.
— Данила Юрьевич, разговорите его. Только убить после, как все обскажет, — повелел я подбежавшему Пузикову и уже обратился к Емеле. — Емельян, ты идешь со мной, всегда будешь подле меня.
Озаботится постоянной и профессиональной охраной нужно было еще ранее, но я не видел людей, главным образом, способных на самопожертвование ради меня. Емеля показал, что он готов. Если бы не мой резкий забег, то он прикрыл бы меня своим телом. Это о многом говорит. А в остальном я буду восстанавливать форму и привлекать к тренировкам и Емельяна. Скорее всего, не только его. Уже были на примете два ловких казака и трое стрельцов, что так же выглядели тренированными и небезнадежными в деле освоения нелегкой профессии телохранителей.
— Государь! — не спешиваясь, удерживая строптивого жеребца, обратился подскакавший Осипка.
Я был уверен, что он здесь именно из-за покушения, это было бы более чем логично, но, как часто это бывает, беда приходит не одна.
— В четырех верстах на восход вышли передовые сотни конных. Это войско! — я лишь улыбнулся. — Государь, то может быть недруг!
Осипка неправильно расценил мою улыбку, которая была проявлением не веселья, но предвестником решительных действий, даже саркастической гримасой. Адреналин еще не успел полностью схлынуть и все поступал в мой организм, а потому…
— Коня мне! Осипка, Емельян — со мной! Данила Юрьевич Пузиков первый воевода, Прокопий Петрович Ляпунов вторым воеводой. Строить войско, изготовится к бою перед стенами кремля, но при поддержке его пушек, — дал я распоряжения и пошел навстречу своему коню, чтобы взобраться на него.
«Ут! Черт» — мысленно выругался я, когда понял, что правая нога болезненно заныла.
— Емеля, чистых тряпиц дай и той мази от ран! — приказал я, снимая кафтан и доставая нож, чтобы разрезать шаровары.
Немного народных средств для лечения ран получилось запасти еще в Кашире. Эффект от этих лекарств вряд ли превышал таковой от простого наложения подорожника, но местные уверяли, что помогает. Воины и казаки, которым прикладывали такую мазь не померли, не испытали Антонова жара от гноений, видимо, мазь работала.
Наспех наложив собственноручно повязку, предварительно протерев рану уксусом, я все-таки не оставил свою безумную идею и взобрался на коня. Благо рана не была глубокой и не так что бы я рисковал, хотя в этом времени и царапина могла привести к сепсису. Но риск того мероприятия, что я собирался реализовать , зашкаливал. Между тем, кто не рискует жизнью, тот ее не живет! Так, вроде бы говорил Шиллер, и я с ним согласен.
Петр Никитич Шереметев был доволен. Он совершил быстрый для этого времени переход к Туле. Притом он выполнял и свою работу, которую на его возложил царь Василий Иоаннович Шуйский. Шереметев знал, что венчание на царство Шуйского уже должно было произойти. И Петр Никитич ждал вестового от Михаила Ивановича Мстиславского с сообщением, что же ему делать. Самым напрашивающимся решением было то, чтобы Шереметев двинул свои войска на Москву. Пообещал что-нибудь стрельцам, поместным конным, и пошел ставить на престол своего свояка Мстиславского, становясь правой рукой самого царя.
Но Мстиславские не то что бы медлили, — они вовсе решили пока поддержать Василия Шуйского и не совершать никаких действий, направленных на его свержение. Шуйский еще до провозглашения своего уложения вел предварительные переговоры с наиболее влиятельными боярскими партиями. Одними из первых были обласканы еще тогда только претендентом на престол именно Мстиславские.
Уже позже переговоры шли и с Романовыми, где Филарету просто пообещали, что не станут его трогать и оставят Ростовскую епархию в ведении митрополита. Захарьевы-Романовы отсиживались и не активничали, потому в расчет их брали опосредованно.
Так что складывалась чуть ли не идиллия в боярской среде. И чего тогда Шереметеву дергаться? Но он как раз и собирался дернуться. Петр Никитич был уверен в том, что беглый Димитрий Иоаннович должен знать об обстановке в Москве и быть более чем благосклонным к Шереметеву, от которого, вероятно, зависит, зайдет ли вновь в кремлевские палаты Димитрий, или будет убит где-нибудь на русских окраинах.
— Канцлер, кан-ц-лер, — смаковал слово Шереметев, выезжая на своем вороном коне на большое поле, что простиралось на три версты до самой Тулы.
Да, Шереметев, зная некоторое пристрастие Димитрия Иоанновича вводить польские чины и должности, предположил, что он может стать именно что канцлером, вторым человеком в государстве с правом пользоваться державной печатью. Есть же в Литве Лев Сапега, а в Московском царстве будет Петр Никитич Шереметев.
— А Михаила Ивановича Мстиславского назначу головным воеводой, или гетманом, если Димитрий захочет польские названия ввести, — мечтал Шереметев.
Петр Никитич, при том, что, действительно, замечтался, не был глупым человеком и предпочитал обладать информацией, чем не иметь оную. Потому, еще два дня назад в Тулу были посланы три верных ему человека, чтобы разузнать сколь много у беглого царя войск, насколько его поддерживают казаки и дворянство, кто привел своих боярских детей. Но самое главное… кто главный советник у Димитрия Иоанновича.
Оказалось, что войско по количеству почти сопоставимо с тем, что привел Шереметев. Только с пушками было не понять, так как у Шереметева артиллерия застряла на пару дней переходов, с собой оставалось только с десяток легких пушчонок. В то же время у беглого царя есть крепостная артиллерия. Но у Петра Никитича и конных больше и стрельцов. Войско более-менее сбалансированное и нет разношерстной публики, которая наличествует к беглого царя. Тем более, что от Димитрия Иоанновича еще день назад ушли некоторые из казаков и разного рода разбойничьи ватаги, ищущие правду, но вместе с тем и наживу.
— Воевода! Из Тулы войско выходит и строится, — сообщил Шереметеву второй воевода Иван Татев.
— А что мыслишь, Татев, пойти нам на поклон Димитрию Иоанновичу, али ударить его? — спросил напрямую у своего подчиненного Шереметев.
Петр Никитич знал предпочтения в своем войске, большинство говорило о том, что нужно прознать, царь ли это. Если же подтвердится, то кланяться государю всем войском. Ну нет… так биться нещадно. Проблема заключалась в том, что вживую царя видели немногие, но кто все же удосужился лицезреть правителя, то все из них те, кого Шереметев считал своей командой ближних людей. И они поступят так, как и Петр Никитич.
— Так убили же его ляхи поганые! Али нет? — высказал официальную версию Иван Васильевич Татев, между тем оставляя себе место для маневра.
Татев был хитрованом не меньшим, может и больше, чем Шереметев. Понимал боярин, что сообщать о своем отношении к ситуации однозначно нельзя, слишком много бытует разных мнений. А посему можно отвечать вопросами и вынуждать командование самолично принимать решения, а не перекладывать ответственность на подчиненных.
— Может и убили, — задумчиво сказал Шереметев, вглядываясь в даль.
Петр Никитич ожидал, что Димитрий Иоаннович первым соизволит идти на переговоры. Уже этот шаг беглого царя скажет многое о том, в какой ситуации Димитрий Иоаннович и согласится ли царь на то, чтобы его воля дополнялась приказами канцлера Шереметева. Ну и земельки поболее и крестьян чтоб давал по первой просьбе.
Петр Никитич в своих мечтах уходил все дальше от реальности. Но он был таким человеком, любил на досуге помечтать. Однако, на переговорах Шереметев не станет сильно наседать на государя, он же царь как-никак, может и посчитать уроном чести и не пойти на соглашение. Потому воевода уже очертил себе грани, за которые не станет заступать. Канцлера достаточно.
— Петр Никитич, глянь, — Татев показал рукой на ворота Тульского кремля. — Скачет кто-то, видать говорить станут.
— А то как же! — удовлетворенно сказал Шереметев, поглаживая бороду и одобрительно ухмыляясь.
Через пару минут было уже видно, что к государеву воеводе действительно приближаются три конных. Не оставалось сомнений, что это переговорщики. И Шереметев для себя уже определил, что откажется говорить, если среди парламентеров не будет государя. Но темно-рыжих волос не было видно, все воины были в шеломах, а бородавки с такого расстояния рассмотреть невозможно.
Услышав команды на выдвижение моих войск и звон колоколов, призывающих всех, кто находился в Туле , готовится к битве, я в сопровождении Осипки, Емельяна, поспешил к тем войскам, что прибыли, скорее всего, по мою душу.
Навстречу мне выдвинулись два всадника, богато снаряженных. Я не сомневался, что это были те воеводы, что привели стрельцов и конных под Тулу.
Заволновалось и войско недругов, так же изготавливаясь к сражению. Вот чего не нужно, так это сейчас биться и терять людей, когда главные испытания впереди.
— Кто такие? — жестко спросил я у двух парламентеров.
— Воевода Шереметев Петр Никитич, — представился один из переговорщиков.
— Отчего не склоняешь головы пред своим государем? — еще более жестко спросил я.
— Так, государь, наряд учинить нужно сперва, — чуть растерянно сказал тот, кто представился, как Шереметев.
— И ты, боярин, со мной рядиться решил? Аль слово государево для тебя значимо? — обратился я ко второму переговорщику, который пока так и не проявил себя.
— Государь, я человек подчиненный, головному воеводе следовать должен, — попытался выкрутиться пока так и не представленный мне боярин.
— Все вы должны мне по чину голову склонить, коли крестоцеловальную клятву не нарушаете. А коли решили нарушить обет свой, так тати вы и есть! — сказал я, посмотрев на Шереметева. — Говори, чего хочешь!