— А ты чей такой будешь, какого разряду? — спросил стрелец, глядя на десяток бравых стрельцов, что были в полной готовности к бою.
— Это ты мне скажи! Не видал я ранее тебя! — Никифор рассматривал незнакомых ему стрельцов.
Не так, чтобы много оставалось в Москве стрельцов, чтобы Никифор, претендующий стать и полусотенным головой, не знал десятников.
— Со Старой Русы мы, по повелению государя прибыли седмицу тому, — глядя на решительность и единение стрельцов и московских людей, десятник стрелецкого полка из Старой Русы, Иван Стрелый, не хотел обострения. — Я, мил человек, по приказу. Сказано бабу Колотушу взять за крамолу, что она сеет, вот и берем.
Никифор посмотрел себе за спину, состроив виноватое лицо. Если стрельцы действуют по приказу, то он, служивый человек, ничего и не может сделать.
— За что, токмо за досужие бабьи сплетни? — спросил Никифор.
Разговору двух десятников-стрельцов никто не мешал. Это говорили представители власти, те, кто имел право и применить оружие.
— Подметные письма собирала, да читала их, — объяснил Иван Стрелый.
— Так чего ж, десятник, ты на Лобном месте не взял тех служивых, что всем людям громко читали крамольные письма? — сказал Никифор и задумался. — А сколь они крамольные? Кто ж уже разберет где правда, а где и лжа. Ты отпусти Ульяну. Недосуг нынче с ней возиться. Димитрий Тульский уже недалече от Ходынского поля. Всех стрельцов собирают.
— Так мой полк уже там. А с кожного полка выделили стрельцов, кабы за порядком в стольном граде смотрели, — сказал Иван Стрелый, уже решив, за лучшее, отпустить Ульяну-Колотушу, а прийти за ней позже, уже с сотней стрельцов, чтобы никто не осмелился встать на пути правосудия.
— Дон! Дон! — зазвучали колокола, и вся собравшаяся честная компания не столько увлеклась колокольным звоном, но обратила внимание, что в направлении усадьбы Михаила Ивановича Мстиславского собирается толпа людей.
— Да что ж покоя-то нет? — сказал раздосадовано Никифор. — А ну, хлопцы, за мной!
Егор, поймав адреналиновый прилив и осознав, как он по этим эмоциям скучал, также увязался за стрельцами. И десятник Иван Стрелый повел своих пятерых стрельцов в направлении толпы. Одно дело, заниматься языкастой бабой, иное, когда собирается толпа у усадьбы одного из знатнейших бояр Московского царства.
Любопытство людей порой берет верх над инстинктом самосохранения. Вот и сейчас и Митька, и Матвей, Ермолай, да и другие мужики и даже бабы, пошли вслед стрельцам, правда, чуть поодаль от них.
— Громи предателей! — закричал в толпе зазывало, в задачу которого и входила накачка толпы.
— А что тут бить-то? Головное зло в Кремле! — закричал еще один мужик, еще пятеро его поддержали и толпа начала смущаться, не понимая, что все же нужно делать.
— Дядько Михей? — удивился Егор.
В одном из мужиков Егор признал казака-донца, с которым некогда и сам встречался. Михей не мог быть так, сам по себе, он из войска Заруцкого, а этот атаман и у него жесткое подчинение.
— Никифор! — закричал Егор, отвлекая десятника, уже собиравшего командовать готовится к стрельбе по собравшейся толпе.
— Егорка, иди до дому! — прокричал Никифор, маша руками, чтобы все расходились.
— То важно, зело важно! — закричал Егор и сам поспешил подойти к десятнику.
— Ну? Ты же видишь, коли они пойдут на приступ, я должон стрелять! — объяснил свои действия десятник.
— Никифор, ты же сам говаривал, что не супротив, а токмо за Димитрия Иоанновича, — начал чуть издалека Егор.
— Чего не скажешь во хмели. Ты ж столь браги поставил, что мог и сказать, — не стал отнекиваться десятник.
Никифор не знал, но догадывался, что у парня, что пришел не с женой, но с девкой, да еще и с братцем той девы, не все чисто. Не стал десятник лезть в чужую жизнь, считая, что достаточно разбирается в людях и от Егора ждать дурного не приходится. И сейчас Никифор хотел выслушать парня. Десятник уже опоздал со своим десятком на место сбора. Ну, не хотел воевать Никифор против того царя, которого предали и выгнали, да он еще и природный Рюрикович, чтобы разного не кричали из Кремля, но бежал в Тулу природный Димитрий Иоаннович.
— Народ московский будут подымать на бунт. Уже рядом Димитрий Иоаннович, — сказал Егор, а Никифор проследил за взглядом парня.
— Ты узнал кого-то! — не спросил, но констатировал десятник, а после рассмотрел мужика, который громче остальных кричал, чтобы идти в Кремль и позвал его. — Ты! Ходь сюда!
Все напряглись, стрельцы поставили сошки и изготовились стрелять.
— Что, Егор, признал? — спросил Михей.
— Дядько, десятник — добрый человек. Ты ж с Димитрием Иоанновичем? С Тульским, али с Могилевским? — говорил Егор.
— Токмо Тульский есть верный царь! — сказал казацкий десятник.
— Вот то и добре! — сказал Никифор и улыбнулся. — Поговорим!
— Крамола! — закричал Иван Стрелый, но десять дюжих мужей из толпы быстро выскочили и в миг положили опешивших стрельцов из Старой Русы, причем, никого не убили.
Я стоял на возвышенности у Ходынского поля и следил за началом сражения. Генерального, как я был уверен, боя.
Все, что я мог, сделал. Пятая колонна должна сработать ровно пополудни. Не менее пяти сотен человек еще тремя-четырьмя днями ранее прошмыгнули в город. Часть — это были люди, которые имели родственников в Москве, или сами были москвичами. Те же стрельцы Третьего приказа были задействованы в операции.
Разбившись на десятки, эти люди должны зазывать народ на бунт. До того, Москву заполонили листовками. Взятие под контроль храмов сравнивалось мной, словно занятие телефона-телеграфа в октябре 1917 года. Отдельные люди должны были забраться на колокольни церквей и начать ровно в двенадцать часов бить в колокола.
Но это то, что должно помочь в деле достижения победы, но не обеспечить ее. Все-таки главной ставкой было именно сражение и еще одна специальная войсковая операция.
Еще до рассвета мои войска вышли ближе к Ходынскому полю и стали окапываться. Нет, не окопы копать, но ретраншементы, что-то похожее на флеши, чуть выдвинутые вперед, подготовлено было и Гуляй-поле, точнее пять небольших подобных конструкций. Готовилось войсковое построение, которое уже было ранее использовано. Я бы назвал это «русской терцией» или «русским строем». В сущности, это объединение испанской терции и линейного ружейного боя.
— Начинай, друг, Ураз-Мухаммед! — сказал я кассимовскому хану через полчаса как зазвенели колокола в Москве.
— Я благодарен за честь, государь! — сказал татарин и отправился к своим воинам, уже изготовившимся к бою.
По краям выстраивались и пешцы. Это была часть стрельцов, которым и стрелять не придется, в их задачу будет только побежать. Да, я собирался использовать тактику ложного отступления, ту ловушку, в которую собирались словить и мое войско под Серпуховом, в битве на реке Лопасной. Меня убеждали, что кассимовские татары, как никто иной умеет завлечь ложным отступлением, это у степняков основа основ.
А вообще было обидно. Три сотника, ранее взятые в плен, были мною отпущены с конкретными посланиями к командованию неприятеля. В этих письмах я требовал сдачи. Иначе государю, кроме как требовать, нельзя, не просить же мне, чтобы неприятель стал приятелем.
Однако было видно, и через час, и два часа после того, как были письма отправлены, что никто ко мне не пришел, и не собирается прийти, а войско, что стояло напротив, начало совершать какие-то построения.
Через два часа ожидания ответа, татары с визгом и криками устремились на так же разгоняющуюся поместную конницу противника. Началась рубка, к которой подошли ближе и мои стрельцы, но они были предупреждены, что должны успеть добежать до обозначенной линии, всем лечь и вгрызться в землю.
— Стану учреждать театр драмы и комедии, кассимовских воинов в актеры возьму! — восхитился я актерскому мастерству татар.
Даже я на некоторое время поверил, что кассимовцы действительно побежали.
А вот стрельцы все же слишком далеко вышли вперед, и было видно, что они не успевают убежать. И что делать? Оставить их как вынужденную жертву? Если бы такое приношение богу войны принесло пользу и спасло еще большее количество моих воинов, то я не стал сокрушаться идеями гуманизма. Однако, если неприятельская конница достигнет стрельцов ранее, чем они выполнят необходимые действия, то атака поместной кавалерии Шуйского замедлится и может вовсе не состояться. Они откатятся и тогда ловушка не сработает. Напротив, я потеряю множество воинов, а противник останется, практически, при своих.
— Прокопию Петровичу наказ малыми силами ударить по врагу и так же бежать к укреплениям! — громко повелел я, и вестовой, один из трех, кто уже сидел в седле и ждал указаний, рванул с места, прихватив заводного коня.
Вместе с отправкой вестового, был поднят флаг с обозначением латинской цифры 3 и буквы «Аз». Это означало, что полку левой руки, которым командовал Прокопий Ляпунов, следовало изготовится для атаки. Сделано это было для того, чтобы к моменту прибытия вестового, конные дворяне Ляпунова уже взлетели в седла и выстраивались для атаки. Подготовка конных к бою — дело не столь быстрое, но сейчас речь даже не о минутах, о секундах.
— Молодец! — восхитился я, глядя, что часть от кассимовских татар, что только что так театрально убегали, изображая панику, стала разворачиваться, и отрядами по полсотни кассимовцы устремились наперерез наступающим конным неприятеля.
Татары не вступали в ближний бой, но, непонятным для меня образом, отвлекали и отводили конных врага. Эта тактика приводила к незначительному замедлению противника, что давало чуть больше шансов для выживания стрельцам.
— Магарыч должны будут проставить стрельцы татарам, — усмехнулся я, понимая несуразность сказанного.
Мусульмане-кассимовцы, хотя среди них уже немало и православных, не употребляли хмельного, а сочетание «татарин» и «стрелец» в одном предложении в позитивном значении, вообще казалось оксюмороном из-за традиций противостояния.