Ульяна ужаснулась. Они знали, кто именно в доме, следили, ждали, может быть, когда Милка уйдет, чтобы забрать сына, ее, Ульяны, сына. Если еще была надежда на то, что это грабители, и она была даже готова отдать тот самый узелок с золотом, что с большим трудом принесла Милке, чтобы откупиться, то сейчас становилось ясно — пришли убивать Демьяха.
Милка говорила, что страшные люди угрожали убить семью Егора, потому они и собирались пожить под государевой защитой в Кремле.
— Чей будешь, молодец? — сделала попытку что-то узнать Колотуша, вместе с тем женщина старалась тянуть время, может, все-таки кто-то слышал ее мольбы о помощи.
— Старая, я не стану с тобой разговоры разговаривать. Открывай и ступай прочь! — нервно прокричал тот же хриплый убийца.
Ульяна поняла, осознала, что и она будет убита. Уже потому, что не станет спокойно оставлять Демьяха на заклание.
Дверь стали ломать, а Колотуша еще раз подбежала к оконцу.
— То я, люди, стрелецкая вдова Колотуша! Спасите! Тати убивать пришли! — Ульяна пыталась докричаться хоть до кого-то.
Дверь стала поддаваться. Женщина, подрагивающими руками, направила пистоль на вход в горницу и ждала. Постепенно решимость идти до конца завоевывала разум Ульяны. Она не боялась умереть, она боялась не защитить. Ранее стрелецкая вдова увидела две тени, она надеялась, что татей не больше. Говорил только один, но их могло быть и пять, и десять. Знала бы Колотуша, что так придется, забрала бы все мужнены пистоли.
— Успею! — сказала сама себе Колотуша и подбежала к столу, беря нож в правую руку, но не оставляя пистоль, держа оружие в левой.
— Все мое оставляю Егору Рынде, — быстро, коряво, наскребла на деревянном столе женщина, добавляя. — Богом заклинаю!
Топор уже прорубил дверь в одном месте, и Ульяна, вопреки своей полноте, лихо подбежала ко все больше появлявшемуся зазору между дубовыми досками, из которых была сбита дверь.
Выбрав время, когда один удар топора уже высек щепу из двери, и тот, кто прорубает дверь, замахивается, Ульяна направила пистоль в щель и выжала спусковой крючок. Прозвучал выстрел, и одновременно заорали и один из убийц, и Демьях. Надежда, что мальчик не услышит шума и будет занят поеданием лакомства, не оправдалась.
— Ах ты, блядюжница! — выкрикнул хриплый голос, и в той же щели, в которую только что стреляла Ульяна, стали появляться один за одним дула пистолей и стрелять.
Выстрелы пришлись мимо, но Ульяна стала на направлении к мальчику и прикрыла его своим телом, чтобы в него точно не попали. Зря, сундук с мальчиком был за трубой, туда с двери попасть было нельзя.
Комнату заволокло пороховым дымом и Ульяна не сразу нашла лавку, на которой оставила и порох и пулю, чтобы перезарядить пистоль. У нее оставался один выстрел. Не собиралась Колотуша воевать, потому и не брала много зарядов.
Установилось затишье. Надежда вновь поселилась в сердце женщины. Может, ушли? Однако, через минуты три в дверь ударило что-то мощное. Не трудно было догадаться, что бандиты притащили бревно и стали им бить по двери.
Со второго удара дверь рухнула и в дверном проеме показались трое татей. Выстрел! Как подкошенный, падает первый ворвавшийся. Пуля стрелецкой вдовы поразила мужчину прямо в сердце. Оставалось еще двое, один, впрочем, держался за стену и истекал кровью. Это в него попала Колотуша, когда стреляла в щель в двери.
— Вжух, — сабля рассекает воздух и обрушивается на женщину.
Ульяна рефлекторно прикрывается правой рукой и сабля отрубает руку, продолжая свой путь к голове. Препятствие в виде руки уменьшило силу удара, и череп женщины не раскроили, но рассечение было существенным. Впрочем, Ульяна при современной медицине, вернее, ее отсутствии, обречена.
— Вот же баба! — дворянин Матвей Белов сплюнул, потом посмотрел на своего подельника, который все еще держался на стену, но было видно, что ему все хуже. — Ты как?
— Тяжко! — прохрипел Ванька Клык, холоп заказчика преступления.
Матвей подошел к подельнику и всадил тому нож в глаз. Потом стал резать лицо убитому, чтобы никто не смог узнать, чьим именно был холоп. То же самое Белов проделал с третьим подельником, несмотря на то, что тот так же был дворянином, как и Матвей, и вряд ли мог ассоциироваться с каким-либо влиятельным человеком.
— Прости Господи, грехи мои тяжкие! — сказал Белов и перекрестился на Красный угол.
Не издающая звуков Ульяна Никитична не реагировала на боль, которая пронизывала все ее нутро, но от того, что убийца обращается к Богу, ее покоробило. Благо, мимика на окровавленном лице женщины осталась незамеченной. Хотя какое «благо» может быть в сложившейся ситуации.
— Ну, а тебя я заберу, — сказал опустившийся до разбоя дворянин, обращаясь к ребенку, который прекратил кричать и с детским, наивным интересом осматривал комнату.
Демьях смог вылезть из сундука, перекулившись через его стенку. Теперь мальчик уверенно стоял на ногах перед своим вероятным похитителем.
Уверенный, что более сабля не пригодится, Матвей вложил ее в ножны и стал быстро обыскивать комнату, начиная свой грабеж с сундука, в котором был спрятан мальчик.
— Злато? — удивленно воскликнул убийца.
Завязав узел, обернув его еще и в рубаху, что лежала в сундуке, Белов пошел, к так и стоявшему посреди комнаты, мальчику. Вор и убийца подхватил мальчонку… потом подумал, поставил Демьяха на пол, пошел снимать пояс с саблей у своего подельника, который также был дворянином. Белов и раньше засматривался на «баторку» того, с кем уже больше полгода промышлял грязными делами [баторка — сабля с вензелем короля Речи Посполитой Стефана Батория].
Ульяна терпела. Она понимала, что ей оставалось жить… не важно сколько, главное спасти сына. Но, всегда остававшаяся умной женщиной, стрелецкая вдова правильно расценивала свои шансы. У нее был только один вариант — собрать все силы, и свои, и те, что Господь дарует, ибо собственных будет мало, и ударить кинжалом. Но сделать это можно будет только тогда, когда у убийцы будут заняты обе руки. Как же вовремя Ульяна принесла золото, которое не бросит ни один грабитель.
Матвей Белов держал в правой руке золото, с трудом держал, тяжелый получался узел. Ну, а вторая рука была занята тем, за которого обещали, может, и меньше, чем в узле денег, но так же немало. Мужчина сделал шаг, второй. Он не обратил внимание на лежащую женщину, которая принесла немало проблем, был уверен, что она умерла. Более того, Белов был даже ей, в некоторой степени, благодарен: не нужно делиться вознаграждением. Убитым подельникам деньги ни к чему.
Шаг, еще один.
Какая сила подняла Ульяну Никитичну с лавки, на которой она, окровавленная, лежала, было не понять. Наверное, эта сила, которая дается матери, чтобы сделать невозможное, но, жертвуя всем, спасти своего ребенка.
— Как? — спросил Белов, разворачивая голову, но не бросая ни золото, ни Демьяха.
А Ульяна все ударяла ножом, и ударяла. В шею, в спину, не защищенную ничем, снова в шею, в спину, уже заваливаясь, женщина колола в бедро, в голень. Белов сделал шаг, второй. Ульяна, опираясь на окровавленный нож, подтягивалась к убийце, чтобы нанести еще один удар ножом. Белов рухнул, рассыпалось золото, а Демьях зашелся в плаче, ударившись при падении рукой.
Два человека умерли практически одновременно.
Если бы священнику нужно было прочитать проповедь о добре и зле, об убийстве и самопожертвовании, то этот эпизод стал бы основой проповеди, которая надолго бы отложилась в сердцах истинно верующих христиан.
Только через час Милка, пришедшая с рынка, увидела… а чуть позже и осознала, что есть такое мать, и что стрелецкая вдова Колотуша-Ульяна Никитична была МАТЕРЬЮ.
Глава 6
Москва
22 августа 1606 года
Я был вне себя от ярости. Не кричал, не топал ногами, но был готов карать, подписывая указы о самых изощренных казнях, в которых современники толк знали. Может быть, я так бы и поступил, казнил и Ермолая, и Шаховского, да еще несколько человек, включая полусотенного Третьего стрелецкого приказа некоего Никифора, что должен был смотреть за порядком в районе Москвы, где напали на семью моего человека. МОЕГО!
О том, что произошла попытка то ли убийства, то ли похищения пасынка Егора, я узнал от него же, когда парень, плюхнувшись на колени, долго не решался озвучить свою просьбу. Решившись, Егор только лишь и попросил, что быстрее переселиться хоть на конюшню, но в Кремль, что он опасается за свою семью. Но мое слово уже было сказано, и я и не думал, что по прошествии нескольких дней, жена и пасынок парня все еще живут в ремесленном посаде.
Егор уже стал частью команды, парень был одарен и показывал отличные результаты в освоении науки убивать. Он и ранее умел лишать людей жизни, но теперь превращался в государственный инструмент, становился частью охраны, и не столько меня, но русской державы. В лишний раз убеждаюсь, что новшества воспринимать наиболее способны молодые умы. Более опытные, матерые воины, которые вошли в состав моей охраны, первоначально бывшие на голову выше иных, более молодых телохранителей, развивались медленно, в отличие от молодежи.
И я собирался показательно покарать виновных, чтобы все телохранители видели, как я, государь-император, ценю их. Но виновных и не было. Конечно, придумать тех, из-за которых вообще произошло нападение на дом того человека, которого я прилюдно пообещал охранить, можно. С восприятием действительности человека из будущего, так и вовсе — виноваты в своей халатности многие. Но… это иное время. И в тот же миг, сразу же по велению царя исполняют даже государеву волю только в том случае, если государь угрозой или крепким словцом, может, и посохом по горбу добавит мотивации. Так что не казнить нужно, а приучать к исполнительности, чтобы одно слово мотивировало более, чем звонкая монета или показательная порка.
— Григорий Петрович, я велел тебе прознать, кто угрожает людям, что подле меня. Ты разумеешь, что это крамола, что, может быть и заговор? — отчитывал я Шаховского. — Я ценю то, как ты мне помог, еще там, в Туле. Токмо при мне работать нужно, так, и никак иначе.