— Введите! — прокричал Шейн, и уже меньше чем через минуту в комнату дома старосты, где и происходило совещание, ввели человека.
Было видно, что мужчину пытали, причём даже по жестоким меркам времени бедолага испытал на себе, казалось, все круги ада. Один глаз был вырезан, на лице нет живого места, так как кожа в сплошных ожогах, рука сломана, часть кожи на спине срезана.
Головин перекрестился и с неподдельным страхом посмотрел на Шейна. В голове у мужчины рождались мысли о том, что он что-то сделал неправильно, что, как истинный христианин, не должен в этом участвовать. Но здесь же пришло осознание того, что уже за одно присутствие на таком совещании казнят и его, и весь род. Вероятно, что пострадает и немалое количество дворян, которые останутся верны роду Головиных. Так что говорить о том, что Головин передумал участвовать в заговоре, не приходится. А воевода Шейн здесь и сейчас отрезает присутствующим возможность сдать назад и уйти в сторону.
— Вот главный пёс Захария Ляпунова. Это он докладывал обо мне в Москву. Многое стервец знал о своих подельниках-псах, всё рассказал. Так что я дам вам некоторые имена подлых людишек, которые при вас, ну, а вы сами с ними сделаете, что пожелаете. Токмо не ранее, чем мы начнём действовать. Нельзя показывать виду, что узнали о своих соглядатаях, кабы пуще прежнего не насторожить Ляпунова. Нужно дождаться, чтобы Димитрий Иванович уехал из Москвы. В стольном граде его взять сложно, — ухмыляясь, будто наслаждается чужой болью, Шейн сделал вид, что забыл сказать какую-то мелочь. — Да, убейте вы уже его!
Стоявший рядом с полностью уже опустошённым изуродованным агентом Тайного Приказа один из людей Шейина незатейливо и буднично перерезал горло страдальцу. Кровь брызнула и обильно стала заливать деревянный пол. Тело бездушно рухнуло.
— Зачем? — спросил Безобразов.
— А что, Иван Романович, крови боишься — ухмыльнулся Шейн.
— Да, нет, и сам резал людей, токмо в бою, — растеряно отвечал Безобразов.
— А мы уже воюем. А когда отправим в ад Димитрия, воевать придётся много, — Шейн посмотрел на Головина. — Семён Васильевич, что скажешь за зятя своего?
Родная сестра Семёна Васильевича, Александра Васильевна, в девичестве Головина, а нынче Скопин-Шуйская, была, как не сложно догадаться по фамилии, женой головного воеводы Михаила Васильевича Скопин-Шуйского. Михаил Васильевич души не чает в своей супружнице и безмерно благодарен ей за то, что после смерти первых детей, Дмитрия и Елены, она подарила ещё двух сыновей, Василия и Ивана. И эти мальчишки растут здоровыми и смышлёными. Казалось, что все хвори обходят их стороной.
Заговорщики всерьёз надеялись, что удастся убить царя тайком. Вместе с императором обязательно должен умереть и Захарий Ляпунов, тогда Михаилу Васильевичу Скопин-Шуйскому ничего не останется, кроме как взойти на престол. Скопин — удачная фигура: и знатный, и мало интересуется властью, только болеет воинской наукой.
Не захочет он, так нужно будет найти, где скрывают Михаила Фёдоровича Романова, и править через него. Хотя последний вариант сложнее, так как о Михаиле Романове не было сведений уже давно, вероятнее всего, его отправили в Восточную Сибирь. Вот только Сибирский Приказ в своих списках воевод и сотников Сибири не указывает Михаила Фёдоровича. Остаётся добраться до царского архива, и там всё выяснится.
— Ну, что молчишь, боярин Семён Васильевич? Ты хоть с сестрой своей говорил, с нами она али как? — спрашивал Шейн.
Головин не спешил рассказывать про то, что его сестра также весьма активна, но пока только на словах выступает за сохранение старых законов и обычаев. Что уже говорить про то, что она, могущая стать царицей, благодаря знатности своего мужа, резко высказывалась против отмены местничества. Александра даже осмелилась кричать на брата, что он допустил подобное. На то, чтобы не устраивать истерику мужу, ума у Александры Васильевны хватило. И теперь женщина ищет любую возможность, чтобы ночью «накуковать» Михаилу Васильевичу нужные слова. Разбаловались женщины. При Димитрии Ивановиче всё больше разрушается домострой, даже разрешено женщинам обедать с мужчинами.
Как известно, «ночная кукушка» дневную перекукует. Вот только с прославленным русским полководцем подобное не всегда работает. Во-первых, его часто не бывает дома, так как служба требует долгих поездок. Во-вторых, Скопин-Шуйский — это человек, которому кроме войны важно, может, только одно — наследники, чтобы выучить их, как воинов. Вот если бы лишить Михаила Васильевича службы, вот тогда бы возникла возможность втянуть Скопин-Шуйского в заговор против императора.
— О том, что государь куда-то собирается, я узнаю одним из первых, — решился сказать Грамотин. — Я пришлю человека в Смоленск одвуконь. На сим буду считать, что моя часть договора выполнена.
— И это уже немало. Я готов выполнить всю грязную работу и взять на себя грех, — сказал Михаил Борисович Шейн.
— А более и некому, — впервые высказался присутствующий на собрании Юрий Андреевич Татев.
После этого ещё недолго оговорили некоторые условности, тайные слова, даже шифр для переписки. Кроме, как у Шейна, ни у кого не было возможности большим отрядом напасть на царский поезд. У Шейна, кроме того, что было уже пять сотен лично преданных людей, оставался вариант попросить помощи у поляков. Мало того, именно на польские силы и рассчитывал в деле убийства императора Шейн. Его люди смогут провести даже большой отряд польских убийц в нужное место. При этом имя смоленского воеводы даже не будет фигурировать.
Первоначально Михаил Борисович думал осуществить убийство Дмитрия в одиночку, не привлекая других бояр и дворян. Однако, поразмыслив, Шейн понял, что таким образом не добьётся никакого повышения своего статуса. Нужны соратники, которые раньше всех остальных отреагируют на смерть правителя, тем самым выгадывая время и возможности для собственного становления.
* * *
Вена
5 марта 1618 года (Интерлюдия)
В самом конце февраля 1618 года в Австрии, да и в Богемии, снег уже начал сходить с полей, дороги также лишились белого покрова. Казалось, что вот и настало время, когда имперская армия приведёт к покорности строптивых богемцев и повесит на деревьях в Праге всех, причастных к убийству послов императора Фердинанда. Но это было не так. Дожди и талая вода не давали возможности для наступления. В таких погодных условиях нельзя двигать войска, массивные пушечные лафеты просто застрянут, и двумя десятками лошадей не вытащишь.
Два года назад Фердинанд упразднил никчёмного родственника Матвея, который во время своего правления был недостаточно последовательным в религиозной политике. Нет, не убил, лишь сместил, так сказать, на семейном совете. А Матвей получил в Тюрингии замок и живёт себе в изоляции.
Фердинанд чётко знал, что нельзя давать слабину евангелистам. Только силой и запретами можно выжечь протестантскую заразу из империи, а уже после иезуиты в своих учебных заведениях научат правильно молиться и перевоспитают заблудших еретиков. Но вначале — пустить кровь.
Фердинанд, как уже два с половиной месяца, пребывал в нетерпении и не мог долго оставаться на одном месте. Он ходил взад-вперёд, будто считал минуты до того рокового часа, как он поведёт свои полки в Богемию. И даже присутствие иных людей, пусть и иностранных послов, не смущало императора.
— Я узнал о роли графа Гумберта в событиях в Праге, — кричал Фердинанд, нарезая очередной круг по залу приёма. — Это возмутительно! У меня есть только одно желание — выкинуть вас в окно.
Чуть склонив голову, в центре комнаты стоял Козьма Лавров, посол России в Священной Римской империи. Русский дипломат не демонстрировал волнение или какие другие эмоции. Он прекрасно знал, что никто его не станет выкидывать в окна или как-либо наказывать. Более того, Фердинанд даже не станет ухудшать дипломатические отношения с Россией.
— Почему вы молчите? — спросил Фердинанд, резко остановившись.
— Не смею говорить, ваше величество, ибо вы не задали вопроса. Если обвинение графа Гумберта — это и есть вопрос, то смею заверить, что его сиятельство Иохим Гумберт — полномочный посол Российской империи во всех европейских государствах. Ваш предшественник позволил ему быть в Праге, ваше величество, а вы не вводили запрета.
— Всё у вас, дипломатов, хитрости да кружева в словах. Но вы, господин Лавров, достаточно ли прозорливы, чтобы понять, для чего я вызвал вас? — тон императора резко сменился на вполне доброжелательный.
— Ваше величество желает узнать позицию России в предстоящем наказании еретиков за дерзость? — спросил Лавров.
— Да, мне интересно, как будет реагировать ваша Московская Тартария! — сказал император.
— Простите, ваше величество, но названное вами государство не наделяло меня полномочиями посла, да и, к своему стыду, я о такой державе и не слышал, — спокойным тоном отвечал Лавров.
— Не принуждайте назвать вашу страну Российской империей. Такое признание многого стоит. И я ещё не решил: может ли в Европе появиться ещё одна империя, кроме моей, — сказал император, всё-таки усаживаясь на трон.
— Ваше величество, если так будет легче принять решение, можно иметь ввиду, что большая часть России находится в Азии. Так что считайте Русь азиатской, но империей, — Лавров позволил себе притворно-невинную улыбку.
— Плут. И вопросы о признании не столь существенны. Вы, насколько я помню, при каждой аудиенции говорите о том, чтобы Московию называть Российской империей. Подождете ещё немного. Но всё же, почему Гумберт ещё в Праге? Или вы решили помогать еретикам? — говорил Фердинанд, беря в руку бокал с венгерским сладким вином.
— Смею уверить ваше величество, что его сиятельство граф Гумберт уже в сопровождении большей части русского отряда наёмников устремился в Саксонию, — безмятежно сообщил Лавров.
— Что? — возмутился Фердинанд, роняя хрустальный бокал с вином.
На секундочку, бокал был из Гусь Хрустального, выполненный специально для Фердинанда и подаренный новому императору вместе с иными предметами в честь его коронации.