Но ничего ещё не закончилось. Сейчас очень важно, чтобы сработали Захарий Ляпунов, Скопин-Шуйский, Пожарский, чтобы не поверили в мою смерть, хотя Ляпунов полностью в курсе событий, а Пожарский знает о существовании двойника. Нужно, чтобы эти люди правильно восприняли посланную мной записку. И чтобы они начали уничтожать отголоски былого, дабы продолжать строить империю будущего.
Глава 8
Глава 8
Москва
13 сентября 1618 года
Дмитрий Михайлович Пожарский находился в растерянности. В Москве начинался бунт. Насколько же расслабился и он и многие другие государевы люди, что четкого понимания о том, что делать не было. Инструкции, наряд, был, и по нему нужно объявлять военное положение в столице и это влекло много различных мероприятий, но…
Император приучил к тому, что все важные решения — это прерогатива именно его. Князь Пожарский и сам уже привык быть исполнителем воли, но отучился брать на себя серьезную ответственность. А еще он только вчера и прибыл в Москву, увидев ее волнующуюся. Тогда Пожарский не придал должного значения происходящему. Да и, как казалось еще позавчера, ничего не предвещает бунта. С чего народу гневаться и чего просить?
Газета рождала все новые и новые нарративы, что жить в Российской империи лучше, чем где бы то ни было. Приводились примеры, как плохо живут в иных странах, писалось об успехах в сельском хозяйстве и в производстве. Внешне все было красиво и кроме как гордости за свою страну, успехи не могли вызывать ничего иного. Создавалась иллюзия, что общество едино, а власть государя незыблема. Еда есть. Те, кто помнил Великий голод, ценили этот факт превыше всего. Земли в Российской империи так же много, государство ее раздает на очень льготных условиях. Так чего же не жить?
За красивым фасадом скрывались многие проблемы, которые оказались невидными, или не очевидными. Страна переживала эпоху перемен, и прав был китайский философ Конфуций, который назвал такое время сложнейшим. И пусть страна двигалась вперед, но на этом движении некоторые люди оказывались на обочине пути.
Любое решение государя влекло за собой логическое обоснование и только развитие. Дмитрий Михайлович Пожарский почти не замечал недовольства в Москве и в еще меньшей степени он не видел его в других городах. Может князь, Приказной Боярин Приказа Внутренних дел и воевода Москвы, и не хотел этого замечать, так как система управления казалась стройной, идеальной, могущей выдержать все.
Иллюзии рассыпались, как осколки от битого зеркала, как только в Москву пришли сведения, что государя убили. Как утверждали говоруны и листовки, разбросанные по всей столице, это сделали немцы. Может и поляки, но все равно не русские, не православные, так как люди истинной веры не могут покушаться на жизнь единственного православного царя. Грузинских правителей в этом отношении вообще никто не воспринимал, как стоящих внимания.
И вот, к вечеру двенадцатого сентября от Рождества Христова, народ начал волноваться.
— Царя, надежу нашего убили! — кричали по всем закоулкам столицы.
— То немцы и погубили, — находились те москвичи, или гости города, которые сразу же нашли виновных.
А утром следующего дня начались погромы. Православные собирались ватагами и шли бить немцев, которых в Москве было немало. К полудню толпа москвичей уже нацелилась на штурм Немецкой слободы и только инициатива некоторых военных командиров позволила если не вразумить толпу, то заставить их задуматься о возможных потерях. Все-таки у ряда командиров, которые были на побывке в городе имелось оружие. Часть Преображенских стражников-гвардейцев, оказавшихся в столице, встали между изготовившимися защищаться немцами и толпой, готовой лить кровь.
К вечеру газета разразилась статьей, в которой Козьма Минин взывал к тишине. Там писалось, что нужно разобраться, не происки ли это врагов, что распускают слухи о смерти царя. В этот раз не помогло. После Минин, по старинке, вышел к народу на Лобное место. Может и зря он это сделал…
— Боярин, до тебя Алябьев, — прервал размышления князя Пожарского его слуга.
— Зови! — потребовал Дмитрий Михайлович.
Пожарский, столичный воевода, понимал, что он уже упустил время, как и ситуацию в целом. И теперь думал, как же можно реабилитироваться. Если императора все-таки убили, и те люди сплошь и рядом кричащие по Москве о смерти Димитрия Иоанновича, правы и государя более нет на этом свете, то… Есть же наследник Иван Дмитриевич, есть Ксения Борисовна и нужно их защитить. Где семья императора? В Троице-Сергеевой лавре молится? Вроде бы. Но дорога туда, как сообщали Пожарскому, перекрыта ажно артиллерией и стрелками. Точно, в лавре находится семья. Но кто давал приказ на перекрытие дороги?
— Почему семью государя отправили в лавру? Я туда направил по воле государя цельный полк внутренней стражи еще месяц назад? Там же и так более ста стрелков… Рейтарский полк… Пушки? Кто отдал приказ перекрыть дороги? А в Москве в это время нет верных войск, как так произошло? — с каждым словом Пожарский говорил все более громко, а после резко замолчал и прошептал. — Император жив! Это…
Князь увидел стоящего у дверей Алябьева, личного помощника Головного воеводы Скопина-Шуйского. Пожарский замолчал, а его сердце забилось чуть быстрее. Именно сейчас многое выяснится. Если армия так же бунтует, или Скопин-Шуйский стал заговорщиком, то и ему, Пожарскому, не найдется, чем противостоять бунту. Слишком сильна стала армия, чтобы питать иллюзии пойти против ее мнения.
— Ну же, Андрей Семенович, с чем пожаловал? — почти что прорычал Пожарский, обращаясь к Алябьеву.
«Скажет, что против царя и его наследника, заколю, изрублю. Пусть проиграю, но никто не скажет, что князь Пожарский струсил», — решил для себя Пожарский.
Пауза затягивалась, а князь все более себя накручивал, поглаживал эфес сабли, но пока не обнажал клинок.
Алябьев молчал, у него были четкие инструкции от командира. Необходимо узнать, какую роль во всех событиях играет Пожарский. У Михаила Васильевича Скопина-Шуйского складывалось впечатление, что без столичного воеводы такие бунты не могут возникнуть. Для всех казалось незыблемым: московская стража столь сильна, что подавит любое инакомыслие; москвичи любят государя, и нет серьезных причин для бунта; Пожарский в городе всесильный и может многое сделать.
Странным же было то, что в Москве не оказалось войск, а внутренняя стража частью предала и бывшие стрельцы сейчас вливаются в банды мародеров. А еще кто-то отдал приказ некоторым полкам, что базировались у Москвы и они просто ушли, скорее всего к Троице-Сергеевой лавре. Но Скопин таких приказов не отдавал. Теоретически это мог сделать Пожарский, высвобождая столицу от лояльных государю сил.
И не верил Михаил Васильевич Скопин-Шуйский, что государь умер. О том говорила и записка, которая попала в его руки. Мол, не верь тому, что могут говорить в трактирах.
Между тем, продолжалось психологическое противостояние между Алябьевым и Пожарским. Было важно, кто заговорит первым, ну и что именно скажет, потому как именно изначальные слова сразу покажут отношение к бунту.
— Молчать станем? Время терять? — нашел, что сказать Пожарский.
Сказанное было провокацией, так как слова можно расценить двояко. Князь и сам желал спровоцировать Алябьева и, может быть сыграть даже на том, если помощник Скопина-Шуйского окажется заговорщиком.
— А и то верно, приказной боярин, чего же ты время теряешь? Головной воевода послал меня прознать отчего же ты не действуешь, — не остался в долгу Алябьев.
— Говори, пес, за кого ты! — не выдержал игры князь Пожарский и все-таки обнажил клинок.
— Ты приказной боярин, да и князь с рюриковой кровью, но псом назвать меня может токмо государь, — вызверился Алябьев и так же извлек из ножен свою шпагу, которую в последнее время предпочитал сабле.
— Ты не ответил, Алябьев, — напомнил Пожарский, давя в себе удивление.
Вот так сразу? Бывший дьяк, всего-то выборный дворянин, пусть после государь и пожаловал в потомственные, и он обнажает против природного князя саблю? Как бы Дмитрий Михайлович Пожарский не был верен царю, не поддерживал все его начинания, но местничество было в его крови.
— Прости, князь, но время нынче такое, — Алябьев пошел на попятную и вложил саблю обратно в ножны, а сам поклонился.
— Будет тебе. Сказывай уже, что приказал Скопин-Шуйский. И хватит проверять меня. Я был и всегда буду за императора. Коли Головной воевода Михаил Васильевич иное умыслил, то врагами мы с ним будем, — сказал Пожарский.
— Вот… — Андрей Семенович Алябьев протянул бумагу.
Пожарский читал и смурнел. Нет, Скопин оказался верным присяге, а на еще большее ухудшение настроения Дмитрия Михайловича повлияло то, что князь начинал себя поедать поедом.
Михаил Васильевич Скопин-Шуйский писал, что он действует строго по тому тайному предписанию, которое оставлял государь на крайний случай. Головной воевода выражал непонимание того, почему Пожарский бездействует и не объявил о чрезвычайном состоянии, не вводит военное положение в Москве. Вход в столицу войск может еще больше внести смуту в головы людей, так как уже находятся те, кто кричит, что армия бунтует. И только выступление единым фронтом позволит встретить императора в несгоревшей или разграбленной Москве, а в приведенной к порядку столице. Ну а войска должны входить по плану и слажено, четко зная, куда идти. Так что, как на войне: нужна разведка, перегруппировка сил, сконцентрированный удар. Но что уже предлагал сделать Скопин-Шуйский и о чем он писал — послать конницу и взять под охрану все государственные учреждения, главное, школы и лекарни.
Через полчаса Пожарский уже читал старые наставления от государя, составленные вот на такие случаи. Дмитрий Михайлович, как только император уехал, перестал посещать свое рабочее место. Мало того, он отправился в Калугу, оттуда во Владимир. Пожарский решил, что настало время проверить свои поместья, которые некогда ему даровал император.