Пурпур и золото — вот два цвета, которые должны были присутствовать у всех людей, которые пойдут со мной в Кремль, к патриархам, где главную роль сегодня будет играть Константинопольский патриарх Леонтий, мой ставленник.
Уже на выходе из дворца к нам с Ксенией присоединился старший сын Иван Дмитриевич, и теперь уже таким трио мы возглавляли процессию. Предстояло пройти порядка шести вёрст до того момента, когда начнётся следующая часть большого спектакля, который будут помнить в веках. И пусть всё то, что сейчас будет происходить, ещё лучше смотрелось бы в Константинополе. Но там пока нет моего народа. Ни присягу не провели, ни полную лояльность общества не выразили. Всё впереди.
Может, кто-то бы сказал, что прямо сейчас идёт делёж шкуры неубитого османа, что рано праздновать победу, пока есть ещё у врага войско. Но я так не считал. Сотни тактических игр, сотни докладов об армии султана, русские разведчики и агенты прямо во дворце, их доклады… Разве этого не достаточно для того, чтобы быть уверенным в своей победе и в том, что план будет реализован?
Если недостаточно, то вспомним ещё и о другом. Пока не началась операция в Закавказье, между тем участь Трапезунда и Карса уже предрешена. Ну нет там таких сил, чтобы можно было противостоять русско-персидскому восьмидесятипятитысячному войску. Да, русских всего-то восемнадцать тысяч. Но можно ли говорить о русской армии, сколь мала бы она ни была, что слабая? Нет, в этом мире точно нет.
А ещё должно начаться восстание кудров. Греки-маниоты, поддержанные Орденом Христианской милиции и частью госпитальерами, также уже идут в свои атаки. А русская армия, численностью более ста пяти тысяч, сейчас занимает выгодные позиции южнее Днестра, с опорой на быстро захваченный Аккерман. На юге Днестра! То есть удалось отрезать османское войско, засевшее в Польше, от метрополии.
После Константинополя летучие казачьи полки, где по суше, а где и с рек, с моря, начнут захват всех крепостей севернее и северо-западнее Царьграда. Ну, и была надежда на то, что греческое и болгарское население присоединится к общей потехе. Прямо сейчас у них должны распространяться мои воззвания. Хотят хоть какой иллюзорной независимости, подконтрольной России, конечно, так пусть пошевелятся.
— Ух, Святы Боже! — послышались эмоциональные выкрики.
Все мысли после. Такие моменты могу проспать!
Пятнадцатиметровый двуглавый орёл сейчас был, словно Триумфальная арка, между лап которой могли идти люди. Это не просто произведение искусства, это изделие — венец и квинтэссенция всего того, что в моём понимании представляет собой искусство. Две головы орла венчали короны, они блестели частью хрусталём, а частью и драгоценными камнями. Обе короны объединялись в одну большую корону, более всего украшенную красными рубинами. Орёл держал в правой лапе православный крест, в левой — меч.
Всё правильно, по аналогии с гербом Российской Федерации или же Российской империи иного варианта реальности, я не использовал скипетр и державу. По моему мнению, более символично было бы обозначить, что русская держава — это главный центр христианства, ну, и меч также очень даже характеризует нынешнюю политику России и ту, которую страна обязана проводить в дальнейшем, если вообще будет желание у потомков сохранять государство.
Перья птицы были из серебра, головы из золота, остальные части бронзовые. Чтобы всё вот это можно было доставить, было принято решение, не без моей подсказки, конечно, использовать рельсы. Да, они не железные, а деревянные, лишь железом обшитые, но начинать можно и нужно с таких, чтобы понять пользу и возможности применения. А для того, чтобы вся конструкция не упала, были построены платформы с разными креплениями из канатов.
На самом деле, вот таким вот решением, чтобы огромный герб новой России двигался вместе с процессией на платформах, я добивался того, чтобы скептики посмотрели на перспективу железных дорог. Вновь я мечтаю про цельножелезные рельсы. Нет, такое роскошество мы пока ещё не потянем при всём напряжении экономики. Есть у нас железоделательные заводы, да только их продукция уже на год вперёд распределена, и не хватает мощностей для растущей экономики. Строим новые заводы, но появляются новые потребности. Тут нужно думать не о количестве предприятий, а о прогрессивном производстве, добыче металла. Ну, да ещё подумаем.
— Слава Великому, слава Димитрию Великому! — прокричали в толпе, и толпа приняла.
Вот и стал я Великим. Гордыня обуяла. Это же специально так выкрикнули, чтобы использовать психологию толпы. И вот сейчас мы подойдём к Кремлю и при этом все вокруг будут кричать, провозглашая меня Великим. Был велик мой отец, превратившийся из великого в Грозного. Был велик мой прадед, Иван III. А мне повезло быть Димитрием, чтобы не путаться во всех великих Иванах. И, да, я себя более всего осознаю, как истинный Рюрикович.
*…………*………..*
(Интерлюдия)
— Миланья Игнатовна, но как же? Кто же, коли не ты, кормилица? — причитала бабка Стешка, выказывая мнение большинства людей Второго Южного района Москвы.
— Пусчай брат мой Демьях сходит! Негоже бабе идти на такие собрания мужей, — отнекивалась Милка.
Именно так. Это та самая Милка, которая была некогда спасена молодым казаком Егором Игнатовым во время разорения деревни Демьяхи. Нынче она не перепуганная симпатичная девушка, но красивая женщина, пользующаяся уважением на Москве, особенно на трёх улицах, что примыкают к её усадьбе.
Тут было дело не только в том, что муж Милки, а ныне Миланьи, был грозным воителем и уже дорос до воеводского чина; даже не в том, что тринадцатилетний брат Миланьи Игнатовны Демьях — гроза всех трёх улиц и также собрался идти по стезе своего родственника на службу. Сама Милка превратилась в сущую барыню.
У семьи домом являлась богатая усадьба, даже по меркам столицы. Кроме того, Миланья была вхожа в императорский дворец. Некогда царица затеяла кружевное производство, а Милка, сколько себя знала, всегда шила, любила это дело. Вот только ранее не было достаточно средств, чтобы покупать красивые нитки. Но Миланья быстро научилась.
Это успехи мужа, за дурное словно в адрес которого Милка могла убить, сделали её той, кем была женщина. Она выучилась. При Государевой школе были открыты платные курсы для женщин, куда набирались всего двенадцать учениц. Милка пошла и освоила и письмо, и чтение, сама сейчас вела дела в оружейной мануфактуре, что была открыта в те недолгие периоды, когда любимый муж Егор был дома.
Дела вела сама, это да, но тщательно подобное обстоятельство скрывала. Было у Милки «лицо компании» — неглупый в целом мастеровой, мощный на вид мужик, с грозным взглядом и громким голосом. Вот он и служил ретранслятором всех идей и решений истинной хозяйки. Теперь, даже когда Егор временно возвращался на побывку домой, он был уверен, что его дело живёт.
И вот такую Миланью Игнатовну жители Второго Южного района Москвы выдвигали в представители от них на внеплановом общении с императором. Час назад по всем улицам проскакали вестовые с известием, что колокола бьют оттого, что государь торжественно идёт сказать своему народу какие-то вести.
Такое вот городское собрание было уже вполне отработано. В каждом районе Москвы местные жители должны были выбрать одного представителя, которому следовало бы прийти на Лобное место. Ну, а после, получив информацию, этот представитель должен был рассказать обо всём услышанном своим соседям. На самом деле, большая честь.
— Ты меня прости, Миланья Игнатовна, но коли бы все бабы были такими, как ты, характерными, то сложно бы нам, мужикам, пришлось бы, да и усадьба у тебя самая богатая, вона в дворянство вошла. Прими просьбу нашу, — сказал приказчик с гончарной мануфактуры Фома Тихой.
Толпа загомонила, подтверждая правильность всего сказанного.
— Сестра, ты сходи, ты достойна, — своё веское словно сказал Демьях.
Милка уже прислушивалась к мнению брата. Он же мужчина, его мнение в первую очередь идёт. Такое вот воспитание было у Милки, иначе на мир она и не смотрела. И это всё каким-то странным образом сочеталось с тем, что Меланья Игнатовна на мануфактуре была очень требовательным начальником, спрашивала с мужиков рабочих и с разных мастеровых сурово. Она даже научилась отличать качество стволов, проверять нарезку. Уже не обдуришь.
— Так, бабоньки. Пост нынче, но чую я, что случилось то, что и церковь дозволит… Далече не отходите от усадьбы. Коли отцы святые дозволят, то я ещё за новый чина мужа своего любимого столы не накрыла. Вот и накрою. А нет, так такоже накрою, но по-постному. Тогда замест песен иных, псалмы попоём, — сказала Миланья и спешно направилась в дом.
— Донька, Донька, — кричала Милка, как заправская барыня.
— Дась, Миланья Игнатьевна, — появилась личная служанка.
— Знаешь ли, что на торгах из тканей покупали более всего? — спросила Милка.
Донька, курва такая, закрутила роман с сыном одного из видных торговцев тканями. Теперь, несмотря на проблемы, в том числе и для Милки, Донька в курсе всех веяний моды. Какой фасон, какие ткани, но важнее, какой нынче цвет в моду вошёл.
А в чём проблемы? Так в том, что сынок тот, паразит, успел попользовать Доньку, да и открестился от неё. А эта дура поддалась на уговоры, что свадьбе быть, и можно уже обжиматься. Доигрались. Кто возьмёт такую? И всё бы так и осталось, если бы Милания не была однажды своей служанкой обколота иголками, случайно, конечно, из-за подавленного состояния Доньки. Милка влезла в дело, припугнула, лично влепила, не побрезговала, в глаз охальнику, который ещё и рассказывать всем стал о своих подвигах. А после договорилась о свадьбе, предлагая аж шесть сотен рублей в приданное за свою служанку. Вот такая сердобольная барыня получается.
— Знаю, все в пурпуре али в золотом. Приходили от Ромодановских, жонка Прокопия Ляпунова приходила, были иные, но всем пурпур подавай. А где ж его наберёшься? — горделиво с удовольствием, что оказалась полезной, отвечала Донька.