– О, леди Саузвильт! – заломил руки монах. – Что может слабый против сильного? Но нельзя же… Вы же имеете дело с людьми! Есть вещи, которые просто не может позволить себе один человек по отношению к другому! Можно измучить, погубить тело – но всегда останется чистая, невинная душа! А вы, волшебники, научились марать эту душу руками – и без зазрения совести…
– Брат Гавриил, у меня нет времени, – резко оборвала ведьма. – Именно потому, что у меня нет времени, я вынуждена была так поступить. О чём вы переживаете? Я не увидела ничего ужасного или предосудительного…
– О миледи, как же вы не поймёте! Нельзя запускать пальцы в душу ближнего своего! Нельзя рассекать его сердце богопротивной языческой мудростью! Это хуже убийства, страшнее смерти…
– Вы перегибаете палку, брат Гавриил! – перебила Гермиона. – Позабудьте о моих грехах, мы обсудим их позже – и помогите моему мужу. Это ваш долг, как христианина.
– Вы говорите мне о долге, миссис Саузвильт! – возмутился старик. – Вам бы ещё вспомнить мою честь…
– Брат Гавриил, моего мужа кто-то отравил, ни я, ни он не можем выбраться отсюда или связаться с внешним миром. Мне нужны травы, чтобы сварить противоядие – и тогда мы с вами побеседуем и спокойно решим, что и вам, и нам со всем этим делать.
– Но зачем вы пришли ко мне, миледи? – непонимающе спросил монах.
– За ингредиентами. У меня ничего нет.
– Но у меня – тем более!
– Что?! Вы же волшебник! Лекарь!
– Господи, прости! – вскричал старец и быстро перекрестился. – Креста на вас нет, леди Саузвильт! Что же вы такое говорите?..
– Простите, брат Гавриил! Я не хотела вас оскорблять… Но неужто у вас нет совсем ничего? Вы же сами хотели помогать людям!
– Но я не знахарь! – возмутился инок. – Господь посылает своей пастве болезни как испытания. Я языческими обрядами или богопротивной медициной не смею перечить его воле!
– Чёрт побери, да замолчите вы со своими проповедями! – взревела Гермиона.
– Миссис Саузвильт!!!
– Дьявол!
– Да поразит Всевышний ваши грязные уста немотой! – гневно вскричал монах.
Гермиона на минуту зажмурилась, чтобы успокоиться.
– Вы сейчас попробуете трансгрессировать в Лондон, – сказала она, открывая глаза. – Вы умеете трансгрессировать?
– Что?!! – задохнулся от возмущения брат Гавриил.
– Сотворить такие чары едва ли во власти смертных. Возможно, околдована не местность, а мы с Генри. Тогда вы можете выбраться отсюда и позвать на помощь. Вы когда-нибудь трансгрессировали, вы знаете, как это делать?
– Миссис Саузвильт, – от возмущения у старого монаха охрип голос, – никакие силы не заставят меня…
– Вы ошибаетесь, брат Гавриил, – возразила Гермиона, поднимая палочку. – Мне подвластны силы, которые могут заставить вас сделать что угодно. Но я просто прошу, я умоляю вас о помощи. Мне нужно связаться с внешним миром. Вы были когда-нибудь в Британском Министерстве магии? Вы можете трансгрессировать туда?
– Леди Саузвильт…
С минуту монах смотрел на неё гневным взглядом, губы его подрагивали. Гермиона не отвела глаз и не опустила палочки. На её лице была отчаянная решимость.
– Будь по-вашему, миледи, – наконец сказал монах. – Но Господь не забудет вам этого дня.
Он закрыл глаза и некоторое время стоял так в молчании.
– Я не могу трансгрессировать, – наконец сказал он. – Изволите ли вы снова применять чары, чтобы удостовериться в справедливости моих слов?
– Мне очень жаль, – сказала Гермиона. – Я верю вам, но я должна была попробовать эту возможность. Простите меня, – она тяжело вздохнула. – Мне нужна хотя бы сова.
– Во имя всех святых, у меня нет сов!
– Проклятье, вы же как-то написали в Министерство магии!!! – взорвалась Гермиона.
– Помилуйте, я ездил в Ленинград, чтобы достать сову и написать московским волшебникам!
– Но что же делать?! – истерически выкрикнула Гермиона. Её опять охватила паника, и ведьма с трудом взяла себя в руки, чтобы не зарыдать. – Вы поедете со мной в деревню, – безапелляционно заявила она. – Пойдёмте. Вы целитель и врач – вы должны мне помочь!
Брат Гавриил устроил очередное представление, не желая скакать с ней на одной лошади, потратил драгоценное время на запрягание монастырского жеребца и потом всю дорогу пенял ей за быструю езду верхом в «тягости».
В Васильковке их встретил совершенно растерянный Лёшка.
– Ева Бенедиктовна, чертовщина просто! – сообщил он, помогая Гермионе спешиться во двое у Петушиных. – Простите, святой отец. Во всей деревне заглох транспорт! Я все дворы обошёл, я свою старушку на запчасти разобрал – всё в норме, всё верно – а мотор не заводится! И ни у какой машины не заводится! Я даже трактор проверял, – чуть не плача, добавил он. – Есть, правда, велосипед, двухколёсный…
– Спасибо, Лёш, – устало сказала Гермиона, оправляя платье, – не нужно велосипед.
– На вас лица нет.
– Герман очень болен, – тихо сказала она.
Генри стало хуже. Гермиона, брат Гавриил и Лёша нашли его в беспамятстве. После быстрого осмотра, брат Гавриил подтвердил опасения насчёт яда.
– Нужно за доктором Кареленским послать! – заволновался Лёшка. – Он поможет!
– Пошлём, – безнадёжно сказала Гермиона, хотя нисколько не верила в чудеса от сельского фельдшера.
За врачом отправили Гришку, и вскоре они оба были у кровати больного. Генри перенесли в спальню, уложили в постель. Дарья Филипповна и Тихон Фёдорович охали и ахали, старались помочь, таскали в комнаты супругов то чай с ромашкой, то холодную колодезную воду, то облупившуюся домашнюю аптечку с красным крестом.
Пока доктор Кареленский осматривал пришедшего в себя Генри, Гермиона оставила наполненную людьми спальню и села писать Волдеморту очередное письмо. Она изложила все трудности, описала всё, что узнала и могла предположить, и попросила как можно скорее прислать сюда целителей и самые лучшие противоядия. Закончив письмо, ведьма прикрыла дверь спальни и направила волшебную палочку на полосатую сахарницу, оставленную Дарьей Филипповной вместе с подносом и ромашковым чаем на полке.
Она долго и пристально смотрела на сахарницу, наблюдая, как изогнутые ручки растут и оперяются, как пробиваются из донышка когтистые лапки, как вытягивается, изгибается фарфор и превращается в голову совёнка треснувшая полосатая крышка. Закончив сложную трансфигурацию, Гермиона старательно привязала своё письмо к лапке птицы и выпустила её в окно – уже серело, часы в комнате показывали половину десятого.
– Я превратила сахарницу в сову и послала Papá письмо, – сообщила Гермиона по-английски, возвращаясь в спальню. – Но ей понадобится, по меньшей мере, день на полёт. Тем более это не почтовая сова, а сахарница – боюсь, что она будет лететь гораздо дольше.
– Пока она доберётся в Румынию, пока милорд найдёт целителей… – слабым голосом ответил ей Генри на том же языке. – Да и как им самим попасть сюда? Обычно подобные чары двуполярны… Разве что на мётлах.
Присутствующие с удивлением слушали этот иноязычный диалог. Каждый из них очень желал помочь и не представлял, как. Озабоченный доктор рылся в своём чемоданчике, Дарья Филипповна всё время смачивала в растворе воды и уксуса полотенца и меняла примочки на лбу больного, Лёшка барабанил пальцами по столу, монах молился, малолетний Гриша с интересом блуждал взглядом по комнате.
На Гермиону волнами накатывал страх. Она расширившимися глазами смотрела на бледного супруга, на беспомощных окружающих.
– Ева Бенедиктовна, тебе надо отдохнуть, – сказал, входя с ведром холодной воды, Тихон Фёдорович. – Нешто лучше, коли ты себя изведёшь? Одно делу не поможешь…
Гермиона растерянно посмотрела на старика. Не может быть, чтобы она не могла ничего сделать! На что же тогда рассчитывать? Чего ждать? Чуда от сельского фельдшера?
Все смотрели на неё с состраданием, Генри лежал, снова закрыв глаза.
Это просто невозможно, этого не может быть.
– Я еду в монастырь, – наконец объявила Гермиона, прервав тягостное молчание, и на неё устремилось множество удивлённых глаз. Генри с трудом приподнялся на подушках. – Граф обещал не причинять вреда магглам и брату Гавриилу. Касательно нас он, в сущности, слова не давал.
Генри смотрел на неё в задумчивости.
– Какой граф? – не понял Лёшка.
– Мать, на что тебе монастырь? – выпучила глаза старуха Дарья Филипповна. – Темень на дворе, муж в хвори! Нешто свечку поставить?
– Зачем? – растрескавшимися губами тихо спросил Генри, не сводя с жены глаз.
– Не знаю! – голос Гермионы стал бодрее. – Чтобы ничего не менять, из предосторожности! – На самом деле она просто не могла сидеть на месте, сидеть и ждать. – Я немедленно поговорю с ним! Это поможет нам.
– Да с кем?! – опять спросил Лёшка.
– Миссис Саузвильт! – всплеснул руками монах. Присутствующие изумлённо посмотрели на него, но брат Гавриил не замечал этого. – Оставьте графа Сержа в покое! О каком слове вы говорите? Вы доверились его слову?! Куда вы собрались? Зачем теперь? В этом нет смысла, миледи!
– Какой граф, какая миссис? – опять вмешался Лёшка.
– Граф мог… – Гермиона запнулась, – он мог что-то придумать! Я должна с ним поговорить!
– Миледи…
– Я быстро вернусь! – Гермиона запахнула мантию. – Генри, – её муж с трудом приоткрыл глаза. Он дышал медленно и натужно, – Генри, я скоро вернусь. Слышишь? Всё будет хорошо.
Присутствующие притихли, отчаявшись понять происходящее. Монах смотрел с возмущением, Лёшка силился разобраться, врач перестал перебирать свои склянки. Тихон Фёдорович поставил на пол ведро и молчал, как и его супруга. Гришка смотрел на всех с любопытством ребёнка.
Гермионе захотелось бежать из этой комнаты. Скорее, нужно что-то сделать, что-то предпринять…
– Я очень скоро вернусь, – сказала она, собираясь выйти.
– Кадмина, – позвал Генри тихо, но в звенящей тишине его слабый голос прозвучал ясно и отчётливо, – сохрани ребёнка.
– Не смей, – с неизъяснимым ужасом в широко распахнутых глазах прошептала ведьма, медленно поворачиваясь к нему от двери и чувствуя, как на груди взрывается жаром Хоркрукс Волдеморта. – Не смей! – она перешла на крик. – Не смей, слышишь?! Не смей говорить так, будто собираешься умирать!