Председатель сделал глоток коньяку, подумал: полтора года… Пусть два. Дети подземелья не успеют. Не успеют!
— Но ситуация не безнадежна, — говорил академик. — Тяжела, но не безнадежна. Я полагаю, что, руководствуясь национальными интересами России, нужно сократить продажу углеводородов за границу. В разы.
Председатель уже овладел собой, он даже улыбнулся, сказал:
— Ну вот — не зря все-таки поработала ваша комиссия. Предлагаю за это выпить.
Петров ответил:
— Господин Председатель…
Председатель перебил:
— Мы же договариались с вами, Игорь Палыч, дорогой — Сергей Сергеич.
Петров сказал:
— Прошу простить, Сергей Сергеич… Позвольте, я выскажу некоторые свои соображения по поводу.
— Конечно. Конечно, Игорь Палыч. С огромным интересом узнаем ваше мнение.
Академик несколько секунд молчал, потом произнес:
— Я много думал над той ситуацией, в которой оказалась нынче наша страна… И пришел к выводу, что настало время обратиться к мировому сообществу и к нашему народу. И может быть, в первую очередь именно к народу. И сказать правду. Всю правду… Вы меня понимаете?
Председатель протянул академику руку, проникновенно посмотрел в глаза:
— Скажем, дорогой Игорь Палыч, непременно скажем. И — благодарю вас за все.
— Да я собственно… да не за что. Это вам спасибо. Я ведь думал, что вы…
— Что вы думали? Договаривайте.
— Я, признаться, ожидал совершенно другой реакции.
— Думали, что Председатель — людоед?
— Сергей Сергеич!
— Да ладно. Думали, думали… Впрочем, это все не имеет значения. Спасибо вам, дорогой Игорь Палыч.
— Да за что же?
— За поддержку, за понимание… Предлагаю все-таки выпить.
Выпили. Академик сказал:
— Я, признаюсь, действительно не ожидал… А когда, Сергей Сергеич, вы обратитесь к народу?
— В самое ближайшее время. Возможно, в день Столицы, а может быть, еще раньше. Например, во время визита к нам главы Турции.
Петров поднялся. Он выглядел взволнованным. Председатель тоже поднялся. Они вновь обменялись рукопожатием.
— Но я, — сказал Председатель, попрошу вас пока никому не рассказывать о нашей беседе.
— Конечно, конечно…
Когда академик ушел Председатель сказал Чердыне:
— Изолировать… И его и всех, с кем он летал на Кольский.
Чердыня кивнул и добавил:
— Так может, автокатастрофа?
— Нет, они еще могут пригодиться.
— Так я и не предлагаю их убивать — оставим в живых. Об— честь— венности предъявим разбитый автомобиль и обгоревшие трупы.
— Дело, — согласился Председатель. Он налил себе коньяку и спросил: — Как думаешь, Геня, продержимся мы два года?
— Нет.
Председатель залпом выпил коньяк.
Ворон сидел на вершине айсберга и смотрел на Председателя. Птица — большая, черная — выглядела опасной. Председатель не понимал, почему, но точно знал: что-то опасное таится во взгляде птицы.
Председателя разбудил смех Шмульки. Он разлепил веки, приподнял голову. Зоя сидела в кресле, смотрела какое-то шоу на канале «Приколы».
Председатель сел, позвал: Зайка! — Зоя обернулась: — О— о, проснулся великий и ужасный!
— Дай попить… соку… и виски плесни.
Она встала, принесла стакан, кувшин с холодным соком и бутылку виски. Налила — пропорции уже знала. Председатель сел на сексодроме, жадно выпил почти полстакана. Зоя присела рядом.
— Кстати, с чего это ты так крепенько выпил, о великий?
Председатель допил сок и ответил:
— Огорчил меня один… урод.
— Наш серийный убийца?
— Нет… академик Петров.
— Это тот, который создает эликсир? — быстро спросила она — после того, как Председатель рассказал ей о «таблетке», Зоя постоянно думала про это. Несколько раз пыталась расспрашивать, но Председатель от разговора уклонялся. Сейчас — Зоя знала это точно — его можно разговорить.
— Нет, — сказал Председатель. — Академик Петров — геолог, нефтяник. Он провел ревизию наших ресурсов. При нынешних объемах добычи нефти осталось года на полтора.
— А-а, — разочарованно протянула Зоя. Нефть и какой-то нефтяник был ей неинтересен. — А кто работает над эликсиром?
— Дети подземелья.
— Дети подземелья?
— Это я их так зову. Дети подземелья — это группа ученых. Они живут и работают в моем бункере, под землей. Поэтому — дети подземелья… Они над этим эликсиром уже давно работают, никак не могут довести до ума.
— Но ведь он уже есть. Ты же принимаешь его.
— Я-то принимаю… Но только я один. А для того, чтобы таблетка стала реальным рычагом влияния, требуется производство. Сотни порций в месяц. Детишки говорят: мы сможем это сделать. Но не раньше, чем через полтора-два года. Там проблемы… большие… Таблетка или, если тебе больше нравится, — эликсир может послужить заменой нефти… газа, леса — всего! Но его еще нет. Реально — нет!.. А нефть может кончиться раньше, чем они доведут таблетку до реального производства. — Председатель протянул стакан: налей еще. Зоя налила водки и соку. Председатель выпил, сказал: — Ситуация вот какая: мы существуем до тех пор, пока гоним на Запад нефть. Как только поставки прекратятся, они перестанут поставлять жратву. А через месяц после того, как они перестанут присылать жратву, быдло взбунтуется… Тогда — все! Тогда нужно будет бежать.
— А… куда?
— В том-то и дело, что некуда.
— Как же так, Сережа?
— А вот так! Без нефти мы никому не нужны. Никто нас спасать не станет. Напротив — падающего обязательно подтолкнут.
— Но президент Франции… Он же твой друг!
— Брось! — Председатель поморщился. — Какой еще друг? Да у него и своих проблем полно. Вон, быдло черножопое — арабы с неграми — уже половину Франции на уши поставили. Они считают, что раз «лихорадка Х» не трогает белых…
— Как же? Ведь белые тоже болеют.
— Белые температурят несколько дней и выздоравливают, а черные дохнут, как мухи… Вот они и решили, что «лихорадка Х» — это биологическое оружие, которое создали белые, чтобы истребить черных. И что — презику французскому есть дело до меня?
— Но что же делать?
— Не знаю. Не-зна-ю… Остается только надеяться, что «таблетку» мы получим раньше, чем кончится нефть.
Ворон на вершине айсберга раскатисто рассмеялся.
На хуторе первые дни отсыпались. Только Кот с утра уходил в лес — за грибами, или садился в лодку и уходил в озеро — на рыбалку. Возвращался без грибов — их и не было — без рыбы, мрачный. Дервиш всем сказал: не трогайте его. Помаленьку отойдет.
Немой начал мастерить игрушки для Алексея. Сделал огромного воздушного змея, парусник, маханического ежика. Лешка был в восторге, ходил за Немым хвостом. Студент парился в бане, купался — вода была еще теплой — играл в домино с Братишкой, Глебом и Лизой. Иногда к ним присоединялся Дервиш.
За неделю на хутор дважды приезжал Николай. Второй раз приехал не один — привез кого-то к Евгению Васильевичу.
Кот действительно отошел, уединяться перестал. Он сказал: хватит гулять, — и начал ежедневные тренировки в стрельбе. Он стрелял с правой руки и с левой. С обеих. На бегу. В падении. На звук… В ученики к нему напросились Студент и Глеб. Вскоре Кот объявил: извините, ребята, но настоящих профи из вас не получится. Я вас, конечно, п— поднатаскаю, но… Можно сжечь тысячи п— патронов, но так и не научиться. Это как с музыкой — либо есть слух, либо его нет. Вот у меня нет слуха, так меня хоть п— палкой по голове бей — ну не сыграю я на скрипке…
Прошла неделя, как обосновались на хуторе. Однажды вечером Дервиш сказал Студенту:
— Не хотите, Александр, немного прогуляться по окрестностям?
Студент удивился, ответил:
— А… куда?
— Видите во-он те сосны? — концом трости Дервиш показал туда, где примерно посередине мыса росли две высокие сосны. Не увидеть их было нельзя — это были огромные, уходящие ввысь деревья.
— Вижу.
— Вот туда, к Трем Соснам я и предлагаю прогуляться.
Студент снова удивился, сказал:
— Простите, Евгений Василич, но сосен— то две.
— Когда-то было три. Потом одну спилили… Но местные до сих пор говорят: жальник Три Сосны.
— Жальник? Что такое жальник?
— По дороге расскажу… Одевайтесь, пойдем.
Студент быстро оделся и они пошли. За ними двинулся Жилец.
— Жальником, Александр, на Северо-Западе России называют старинные захоронения. Откуда пошло название, не знаю, но мне слышатся в нем отзвуки других слов — и «жалеть» и «жаловаться». Здесь, на новгородской земле, жальников немало. Правда, многие раскопаны, разорены… Наука считает, что первые жальники появились в одиннадцатом веке, а последние относятся к шестнадцатому. Вот и про наши Три Сосны говорят, что он относится к одиннадцатому веку.
— Неужели правда?
— Так говорят… Древний — несомненно. Вы это сами поймете. Кстати, вы, Александр, человек верующий?
— Нет, — мотнул головой Студент. — А вы?
— Вопрос интересный… Отвечу так: я человек крещеный. Матушка тайно от отца меня крестила — отец у меня был убежденный коммунист, мог не понять… Так вот, хотя я и крещеный, но богу не молюсь, постов не соблюдаю, да и в храме бываю редко, от случая к случаю. При этом безусловно ощущаю себя православным. В том смысле, что я ощущаю себя человеком, принадлежащим к великой Русской цивилизации. Но это вопрос, скорее, не веры, а культуры.
— Культуры? — удивился Студент.
— Да, Александр, именно так. Ибо Русская цивилизация неотрывна от православия… Впрочем, это тема для отдельного разговора. А мы говорим о жальниках. Так вот, многие верующие на жальники ходили молиться. В здешних местах говорят: хреститься. Происходило это не только в глухом средневековье, но и в девятнадцатом веке. И даже в двадцатом. Ну, в двадцатом-то это было отчасти вынужденно. Потому что при советской власти почти все церкви позакрывали сдуру… А раньше-то и церкви были, но многие все равно ходили именно на жальники. Кстати, на нашем жальнике на одной из сосен когда-то давным-давно была помещена иконка. Неизвестный человек вырезал углубление в коре и поместил туда иконку. Сейчас она почти ушла в ствол дерева, заплыла смолой, но по-прежнему различима… И вот что интересно — хотя на жальниках ставили иконки и кресты, но все равно что-то в этом есть дремучее, языческое. Ведь жальник— то — это, по сути, несколько камней в лесу или в поле. И одно-два-три дерева.