Когда идущий первым Т-4 наехал на подарок саперов, а это было ближе к концу улицы, саперы действовали так, чтобы дать немцам втянуться, содрогнулась земля. Как-то уж больно удачно он наехал, аж башню сорвало, боекомплект рванул. Остальные танки, а было их еще семь штук, мгновенно остановились и начали крутить башнями, отыскивая противника. Двигавшийся вторым фашистский танк попытался было объехать левее и… тоже встал, размотав гусянку по дороге. Остальные пошли справа, это, конечно, плохо, нам их не достать там. Фашисты, видя, что взрывов больше нет, осмелели, добавив скорости, и тут же один из них подпрыгнул, попав на еще одну мину. Вот блин, что же я не догадался веревок найти, сейчас бы всех их здесь приземлили, выговор мне, с занесением в личное тело.
Если немцы продолжат движение прямо и на перекрестке пойдут вправо, там их будут встречать три танка, что выделило командование. Танки тут вообще-то отдельная тема. Их мало, их постоянно перебрасывают с улицы на улицу, где они больше всего нужны. А вот если фашисты повернут все же налево, то попадают как раз под бутылки, что им приготовил Нечаев.
Получилось даже чуть лучше. Немцы свернули влево, а когда втянулись на ту улицу, где их ждали, сзади по ним ударили наши танкисты. Впереди поднялся дым и полетели бутылки с зажигательной смесью, немчура сделала единственное возможное в данном случае — рванула вперед. Из-под обстрела бутылок они выскочили, правда уже на трех машинах, но дождавшиеся, пока рассеется дым, танкисты РККА тоже не спали. Пехота врага бегала и суетилась среди развалин, наши двинули в контратаку. Бой завязался неслабый. Петя из автомата, я из винтовки с оптикой за двадцать минут расстреляли все патроны, что брали с собой. То тут, то там стали подниматься вражеские солдаты с руками над головой, такого тут я еще не видел, сдаются.
Как же я удивился, разглядывая куцую колонну пленных, когда увидел того немца, что выпустил меня недавно из подвала и не закричал. Подойдя к нему, тот округлил глаза и открыл рот, прямо как тогда, я спросил его, конечно, на русском:
— Жить хочешь, немец? — Тот непонимающе закачал головой, но начал что-то лопотать.
— Сань, чего тут у тебя? — раздался голос сзади. Командир подошёл.
— Да вот фриц, что меня тогда отпустил и тревогу не поднял, как с ним поговорить?
— Я немного понимаю, давай попробуем, — Нечаев что-то произнес на языке Гете.
— Я, я, — ответил немец.
— Чего ты спросил? — ткнул я в плечо командира.
— Я спросил, знает ли он тебя.
— Спроси, хочет жить?
— А ты как думаешь? — усмехнулся Алексей.
— Мало ли чего я думаю, спроси. — Нечаев перевел, а неплохо он, кстати, говорит. Немец вновь закивал головой, только теперь утвердительно.
— Скажи, поможет нам, будет жить, — попросил я. Фриц внимательно выслушал и только начал было говорить, как стоявший слева через одного солдата от него, высокий, но очень худой фашист вдруг бросился на «моего» немчика. Мы как-то зависли, а худой уже повалил товарища и начал душить. Остальные, надо отдать должное, не рыпались, а то бы вышло хреново. Я мгновенно вытащил нож и, подскочив, левой схватил тощего за лоб, а ножом в правой руке чиркнул по горлу. «Моего» немчика залило кровью из разрезанного горла, и он, едва успев повернуть голову в сторону, блеванул. Точно, не зря он меня тогда не сдал, не вояка и не живодер он. Дождавшись, когда немчик вытрет рот, я подал ему тряпку, а Нечаев сказал ему, чтобы он поднялся.
— Почему этот тощий набросился на него? — спросил я, прося перевести.
— Предателем назвал, — ответил немец, а командир перевел, а немец продолжал говорить. — Спрашивает, чем он может помочь?
— Вот это разговор! — хмыкнул я, а тощий дурак, вот и сдох, как баран.
— Чего ты от него хочешь? — повернулся ко мне Нечаев.
— Сейчас отведу его в сторону, там и поговорим, пойдем, — взял под руку Нечаева, показывая направление.
С фрицем поговорили весьма продуктивно. Я спросил, где у них штабы, те, что он знает, конечно. Оказывается, штаб полка совсем рядом, в паре кварталов отсюда, в дивизионном он никогда не был, но тот находится недалеко от Мамаева кургана, по карте показал. Дальше меня интересовала их долбаная артиллерия. Гаубицы стояли довольно далеко, но фриц уверенно нанес на карту позиции, что были ему известны. Нарисовал прямо на кроках Нечаева позиции танкового батальона, указал занятые немецкими войсками дома, особенно те, в которых большие гарнизоны. Через час, когда Макс Хильбург, так звали немца, развел руками и сказал, что больше ничего не знает, Нечаев помчался в штаб дивизии, правда, я сначала перерисовал его кроки себе, а я повел Макса к берегу. Мне было очень жалко его. Особисты могут и забить его, могут расстрелять. А мне почему-то даже в лагерь его отправлять не хотелось. Не знаю, вроде все тут озверели уже, но вот глянулся мне этот немчик. На вопрос Нечаева убивал ли он наших солдат, ответил достаточно честно, стрелял, как и все, лично не резал, в упор тоже не стрелял, поэтому точно сказать не может. Какой-то он… неправильный фриц, тьфу, он же Макс. Я прямо спросил, через Нечаева, конечно, хочет ли он назад, к своим товарищам? Немец ответил, что лучше плен, так как он не хочет воевать. Я еще спрашивал его о пополнении и снабжении. Нам готовят серьезное испытание, немцы концентрируют против центральной части города около сотни танков и два полка пехоты, это без артиллерии и авиации. Завтра или послезавтра начнется серьезное наступление, фашисты готовятся сбросить наши малочисленные войска в Волгу, любой ценой. Макс заявил, что авиация будет работать одновременно с артиллерией, а уже после них пойдут пехота и танки.
Просто отпустить его я, конечно, не мог, но мучился, не зная, как поступить. В итоге я привел его к переправе и, найдя пару бойцов с малиновыми петлицами, отдал немца им.
— Ребят, там у нас еще около двадцати пленных, будет с кем поработать, этого сильно не бейте, ладно?
— Ты чего, сержант, очумел, что ли? — уставились на меня оба бойца.
— Да видите ли, в чем дело… — я рассказал парням, что фриц сделал для меня, они тоже удивились, почему он не закричал или не стрелял, вроде прониклись.
— Ладно, передадим в особый отдел, ты зря, кстати, волнуешься. Никто их там не бьет, они, как правило, или на конвой прыгают, или говорят спокойно все, что их спрашивают.
— Да не то чтобы волнуюсь, враг он и есть враг, но вот как-то не хотелось бы, чтобы он сдох. Пусть в лагере посидит, поработает. Думаю, пользы больше будет, чем если просто шлепнуть.
— Иди уже, жалостливый ты больно, — сказал один из бойцов, а стрельнув глазами по сторонам, добавил: — Да не болтай об этом, многие тебя не поймут, или сам в лагерь поедешь, или шлепнут.
— Да шлепнут меня в бою быстрее, но за совет — спасибо.
Я хлопнул Макса по плечу и, кивнув, ушел. Надеюсь, доживет до нашей победы. Черт, вот же меня «прибило», слюни распустил, как… Так, надо срочно кого-нибудь убить, а не то и я в пацифизм ударюсь.
Вернувшись на позиции, что мы заняли после закончившейся атаки немецких танков, и узнав, что командир еще не вернулся, лег спать. Петруха нашел где-то шинельку и заботливо укрыл меня. Снилась какая-то хрень. Полностью «провалиться», как мечтал, не получилось, ворочался в какой-то полудреме. Проснулся с приходом Нечаева.
— Спишь, сурок? — легонько толкнув меня в плечо, улыбнулся командир.
— Ага, только сон какой-то хреновый. Как дела у нас? — протерев глаза, спросил я.
— В штабе думают об ударе по укрепленным пунктам, но после артналета.
— Ого. Чего, поверили фрицу, ну то есть Максу?
— Да, это и с их разведданными совпало, просто немец гораздо подробнее все указал, ты молодец.
— Это Макс молодец, надоело ему воевать, видимо, да и неидейный он, как мне показалось.
— Да, я ведь спросил его, он и служит-то всего два месяца, не врет, в документах так сказано. А ты чего же его особистам отдал на берегу?
— А что?
— Так его в штаб затребовали, отправили людей, а им наши сказали, что фрица уже «списали».
— Ой блин, мне теперь влетит…
— Да уже влетело. Мне за тебя перепало.
— Виноват, товарищ старший лейтенант, исправлюсь! — искренне брякнул я.
— Ладно, комдив не забыл, кто тут четыре дня фрицев давит чуть не в одиночку.
— Ой, да ладно уж, прямо «фрицедавителя» нашли, — скромно заметил я.
— А, забудь. Нормально все будет. Там куда хлеще дела обстоят. Меня комполка обматерил, что я все через его голову в штадив докладываю.
— Не, а чего он хотел-то? Такие сведения и нужно комдиву нести, чего сделает комполка, у которого от полка батальона уже не наберется?
— Так-то да, но устав никто не отменял, говорит, что выслуживаюсь.
— Дурак он. Кто если не он все сливки от наших удачных действий снимет? Ладно, в разведку кто пойдет? Дивизионные?
— Да решают еще, а ты опять сам хочешь?
— Ага, чего тут сидеть, слазаем, посмотрим немного, тут ведь рядом все, не в глубокий тыл идти.
— Не знаю, как бы не сорвать нашим операцию. Голову оторвут.
— Да мы аккуратненько, я тут вообще подумал…
— Ой, вот теперь точно не пущу, знаю я, что ты можешь придумать! — голос Нечаева вдруг стал строгим.
— Ты послушай сначала, чего панику поднимаешь.
Вышли с Петрухой, дождавшись темноты. Идея была в том, чтобы, переодевшись во вражескую форму, пройти ближе к немецким позициям. Пробрались к нейтральной полосе, условной, конечно, а дальше пошли во весь рост. Я был с немецкой винтовкой, Петя с МП-40. Проходим одни пустые развалины, другие, и тут вылезают они…
Немцев было четверо, все в камуфляже, с автоматами. Нас взяли на прицел, мы тоже отреагировали. Что-то крикнув на своем собачьем языке, стоявший ближе всех фриц опустил автомат. Я пробормотал известное мне «шайзе» и опустил винтовку. Что дальше произошло, вообще не понял. Петя шел сзади и, когда я лихорадочно соображал, что же, черт возьми, делать, напарник открыл огонь из автомата. Очнулся я, стоя на коленях и прижимая руки к животу. Немцы лежали в пяти метрах впереди, а сзади кто-то стонал. Повернув голову, увидел лежавшего на спине и что-то причитающего друга.