— Если они отсюда работали, — указал один из сопровождающих капитана, высокий и худой парень, — то были где-то здесь, в центре дома. Вон, смотрите, там потолок рухнул, но застрял и скособочился.
Действительно, рухнувший потолок застрял и как бы повис одной стороной внутрь, не доставая до пола второго этажа.
— Пошли, поищем, может, пролезем, — капитан направился внутрь, залезая в пролом в стене, ведущий к лестнице.
— Товарищ капитан, а если все это рухнет. Наши же наблюдали, немцы и то сюда не сунулись, испугались.
— Конечно, они ведь трусы! Из танка расстреляли дом, на фига в него лезть? — поддакнул кто-то еще.
— Пошли, говорю, Осипенко, здесь останься, пригляди, — отдал распоряжения капитан и первым залез в дыру.
Разрушения у дома впечатляли. Покосившаяся крыша, точнее потолок второго этажа, крыши-то тут давно не было, стены в дырах. Проходя из комнаты в комнату, бойцы под предводительством капитана обшаривали все закоулки.
— О, товарищ капитан, кто-то есть, — шепотом произнес один из двух бойцов, залезший в дом вместе с капитаном, указывая на угол в одной из комнат.
— Тут двое, да и не наши это, не видишь, что ли? — в синем, тусклом свете фонарика ясно виднелись четыре ноги, по элементам одежды явно прослеживалась их принадлежность к немецкой армии.
— Точно, фрицы! А…
— Чего а? Наши их положили, наверное, потом сами заняли их позицию, чего непонятного? — капитан был зол и раздражителен. Он искал, искал человека, которого полюбил как сына.
— Сюда, — позвал второй боец, из соседней комнаты, — кто-то есть!
Под углом рухнувшего потолка виднелись только ноги и винтовочный приклад.
— Это он, винтовка его. Ребят, надо вытащить сержанта и похоронить по-человечески! — заявил капитан, осмотрев поднятую винтовку.
— Так вытащим, товарищ капитан, — весело произнес высокий, худой парень с веселой фамилией Светлячков, — его и не привалило, засыпало только.
Дружно, втроем, бойцы начали отбрасывать всякий хлам, чтобы освободить засыпанного человека, когда раздался стон.
— Вашу мать, он живой! — в голос воскликнул капитан и тут же осекся. — Быстрее, ребята, быстрее.
Осторожно потянув за ноги, из-под рухнувшего потолка показалось наконец тело. Да, это было именно тело, живое, но бесчувственное.
— Аккуратно, на руки его, — скомандовал капитан.
— Смотрите, за ногу не дергайте, забинтована, ранен, видать, был.
— Да на нем места живого не было еще, когда уходил, он же только из санбата, — выдохнул капитан.
Тело несли так бережно, что бойцу Осипенко, караулившего на улице, показалось, что несут хрустальную вазу. Вчетвером стало сподручнее, и бойцы ускорили шаг. Пробираясь по нейтральной полосе, нужно быть предельно осторожным даже днем, а уж ночью… Мины, кругом мины. Свои, немецкие, черт ногу сломит, не то что человек. Спустя долгих, как показалось бойцам, сорок минут группа вернулась на позиции, где находились остатки роты капитана.
— Сразу на берег, осмотрят в санбате, потом, наверное, за Волгу, — ответил капитан на незаданный вопрос. Все вокруг понимали его с полуслова. Тело опять подняли, на этот раз на носилки. Так как раненых приходится таскать каждый день, иногда по десятку, такая незаменимая вещь, как носилки, уже были готовы заранее.
Спустя еще двадцать минут седой, в годах военврач третьего ранга принимал тело и с помощью все тех же бойцов и капитана укладывал на стол.
— Что, ротный, не уберег бойца? — чуть с укором, но по-отечески, добрым голосом спросил седой врач.
— Да уж, товарищ военврач, не уберег! — констатировал капитан. Из глаз обоих текли слезы, даже привычный, казалось бы, ко всему на этой войне военврач не смог сдержать эмоции.
— Помогите мне раздеть его, дыхание чувствую, но очень слабое.
Тело полностью раздели. Кто-то из бойцов закрыл поплотнее дверь и подкинул дров в печурку.
— Сквозное в бедро, большая кровопотеря. Старые раны и многочисленные ушибы, синяки и ссадины. Сколько он пролежал?
— Часов десять, — ответил капитан.
— Долго, очень долго. Но это такой боец, что не должен умереть, я постараюсь, но его надо на тот берег, — заявил военврач. Помогавшая раздевать тело санитарка, средних лет тетка, вдруг спросила:
— Что означает «такой боец»? — тетка посмотрела на врача, а тот, смахнув, наконец, слезу, произнес:
— В той, старой армии, таких, как он, называли «настоящий солдат».
Виктор МишинПревратности судьбы
© Виктор Мишин, 2018
© ООО «Издательство АСТ», 2018
Интересно, если приходишь в сознание, а перед тобой белый потолок, это хорошо или плохо? Минут пять уже разглядываю белый, с небольшими желтыми разводами потолок.
«Госпиталь, что ли? Вряд ли в земле будет так светло». — Пазлы в голове начинают помаленьку собираться вместе, образуя что-то цельное.
Было что-то плохое, это я помню. Танк выстрелил в мою сторону. Вроде не помер пока, помню, как слышал голоса людей, что откапывали меня, значит, откопали все же. Черт, а ведь сглазили меня тогда товарищи командиры. Как чувствовал, не хотел высовываться, рисоваться, прятался, сколько мог, даже сбитый самолет другому парню «подарил», а его убили почти сразу. Там, в городе на Волге, меня наградили медалью «За отвагу», а после этого удача взяла и отвернулась. Лежу вот сейчас, даже дышу и то с трудом. Куда меня ранило-то? Вроде фашистский снайпер мне ногу прострелил, а потом… Потом был танк. При воспоминании что-то защемило в груди. Попытался перевернуться на бок, внутри что-то резануло и опять потемнело в глазах.
— Товарищ ранбольной! Вы зачем с койки слезаете? — донесся до меня голосок санитарки.
Подняв глаза, исподлобья смотрю на молодую девушку в белом халате и маске на лице. Как догадался, что молодая? Так глаза-то не скроешь…
— Кольнуло что-то, вот и скрючился, никуда не собирался, — тихо ответил я. Во-первых, в палате было тихо, кто-то даже спал на койке возле окна. Во-вторых, сил не было вообще, даже говорить пришлось через силу. Впервые у меня такое чудо, даже струхнул немного. Теперь в полной мере ощутил, что значит выражение «Выбился из сил». Поднимаешь руку, а кажется, что в ней гиря лежит. Хочешь сжать кулак, а он, зараза, не сжимается.
— У вас тяжелое ранение, вы несколько суток без сознания, но Александр Григорьевич говорит, что организм сильный, у вас хорошо заживают раны. Поправитесь, только не нужно делать резких движений.
— Красавица, а, что у меня за ранение такое, я только в ногу помню.
— Осколочное, в грудную клетку справа. Говорят, в вас танк выстрелил, но вы живы.
— Красавица, — продолжал я заигрывать, правда сиплым голосом выходит с трудом, — а где я вообще? — Меня интересовало, куда меня увезли.
— Недалеко от Сталинграда, Александр Григорьевич говорил, что в госпиталь вас повезут, только когда состояние станет стабильным.
— Ясно, — подвел итог я, — а как вас зовут, сестричка?
— Машей, ой, — вскрикнула девушка, когда внезапно распахнулась дверь. — Александр Григорьевич, он в себя пришел!
— Вижу, Маша, вижу. Иди, я позову, — врач какой-то чересчур серьезный.
— Здравствуйте, товарищ военврач…
— Военврач второго ранга Колокольцев, — как-то резковато произнес доктор.
— Сержант Иванов, скажите, товарищ военврач второго ранга, правда, что меня куда-то везти хотят? — Не хотелось бы уезжать далеко.
— Как только исчезнет непосредственная угроза жизни, сразу отправят дальше в тыл.
— А может, я здесь как-нибудь поправлюсь, зачем меня куда-то еще везти?
— Приказ комдива тринадцатой гвардейской: обеспечить наилучший уход и сделать все возможное для полного выздоровления. — Мне как-то сразу стало неудобно. К чему такое внимание? — А вы, я вижу, время не теряете, только очнулись, сразу к сестричкам приставать…
— Доктор, то-то я гляжу, вы как-то зло на меня смотрите. Простите ради бога, просто уж такая привычка, разговаривать с девушками вежливо. Извините еще раз, дурного в голове точно не было. — Ясно, врач на девчушку глаз положил, а тут я со своими любезностями.
— Это вы меня извините, если я был слишком груб, — пошел на попятную врач, — Маша — моя супруга, а здесь, в госпитале, очень много мужчин… — Вон в чем дело-то!
— Я все понял, доктор, проблем с моей стороны не будет! — твердо заявил я врачу, несмотря на мой сиплый голос. Доктору-то лет сорок, а девчушке едва двадцать, переживает, солдаты-то в основном молодые парни. Но у меня характер другой, никогда не стану отбивать чужую жену, так воспитан. — Доктор, что у меня с ранением не так? — перевел я разговор в подходящее русло.
— У вас осколок небольшой в легком. Два мы достали, они близко сидели, а вот один остался. Уж извините, опыта моего не хватает провести такую операцию. Кстати, если бы не стальной портсигар, что у вас в кармане был, мы бы не разговаривали, — доктор явно смягчился.
— Что, так глубоко залез, зараза? — интересуюсь я, пытаясь через бинты рассмотреть хоть что-то на груди.
— Да уж. Вошел ниже ключицы и попал в легкое. А два других, видимо, пробив портсигар, потеряли свое убийственное воздействие и лишь немного углубились, не достав до жизненно важных органов. Как у вас, болит? Что чувствуете?
— Чувствую, как в грудине колет и режет, я думал, что это сердце…
— Скорее всего, все же осколок беспокоит. Времени прошло мало, он еще не оброс тканями, возможно, шевелится и причиняет вам боль, — заключил врач. — Мы и не перевозили вас исключительно потому, что боялись за последствия. Теперь же, после того как вы очнулись, я уверен, что дорогу выдержите.
— Дорогу осилит идущий? — с улыбкой произнес я, взглянув на врача.
Тот машинально кивнул, но тут же сменил тему:
— Вас сюда на руках принесли, что же вы за сержант такой, если целый комдив за вас беспокоится? — Мне стало неловко.
— Да обычный сержант. Представления не имею, чем обязан такому отношению к свой скромной персоне. — Черт, лежу тут чуть живой, а все равно хохмить хочется. Поговорив с врачом еще минут пять, остался вновь в одиночестве. Доктор сослался на